Текст книги "Практика предательства и другие истории девяностых"

Как бы то ни было, стихи он писать не перестал. Он никогда не пытался их публиковать, даже никому и не показывал, кроме меня. У нас с ним был такой секрет. Мы иногда встречались, ходили вместе гулять, бродили по улицам, и он читал мне стихи. А когда я уехала из родного города, он присылал мне их по Интернету. Его стихи были странными, грустными, но мне они очень нравились. Вот, например, такое:

 
хотеть от жизни большего
а взять, что получилось
сжечь мосты
разрушить миры
и понять, что не сложилось
идти своей дорогой, а выйти в темноту
понять, что я не так, и не туда иду
бессмысленный герой, пустые увлеченья
дурацкие мечты, дурацкие хотенья
в конце туннеля видишь свет?
поверь, его там нет
просвета нет нигде, просвет придуман нами
мы – клоуны с разбитыми сердцами
качает занавеску тёплый ветер
здесь только мы, одни на целом свете
без разницы, в конце или в начале
и гладко выбрит сон на летнем одеяле
 

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #

К сожалению, я теперь не часто приезжаю в Санкт-Петербург. А если приезжаю, то на недельку, и главная задача – успеть встретиться со старыми друзьями и знакомыми. Бывает, что не вижусь с кем-то год, потом приеду, мы планируем встретиться, но то одно, то другое, то дел много, то у друга ребёнок заболеет, вот и не встретились. И я уезжаю назад и не знаю, когда увижу его в следующий раз, и не помешает ли опять что-нибудь нашей встрече. Между встречами может пройти несколько лет. Некоторых я не видела так давно, что уже, наверное, нет смысла встречаться. Мы забыли друг друга, потеряли ощущение близости, у нас нет больше общих тем. Жалко! Таким образом теряешь друзей, даже если с ними не ссоришься.

Я так давно не видела этих двоих! Ни Грету не видела, ни Львёнка. Уже не совсем помнила, как они выглядят. В мой последний приезд я решила, что должна с ними увидеться. Обязательно должна! Я общалась с ними в соцсетях, с каждым по отдельности, потому что они так и не сошлись и никак не обозначили в Интернете, что знакомы друг с другом.

Так получилось, что первым в списке обязательных встреч у меня числился Львёнок. Мы встретились у метро Маяковская и прогулялись немножко по Невскому, дошли до улицы Рубинштейна. Стоял апрель, первые более-менее тёплые дни, когда хочется гулять до ночи вместо того, чтобы идти домой и ложиться спать.

Львёнок выглядел, как настоящий хипстер. Красивая ухоженная борода, аккуратные бакенбарды. Рыжие волосы коротко подстрижены по бокам, а в центре головы оставлены длинные. На макушке забраны в узелок. На нём была надета клетчатая фланелевая рубашка с замшевой курткой и очень узкие джинсы. Из кармана торчала последняя модель Айфона. Кожаные светло-коричневые ботиночки. Хорошенький, как куколка! Я обратила внимание на его холёные руки, у меня маникюр хуже, честное слово. И парфюм у меня, наверное, дешевле. Сколько ж денег в него вложено, мамочки мои, сколько усилий. Кто же за ним так хорошо ухаживает? Сам, или фройляйн Грета?

Сколько ему сейчас лет? Точно за сорок. Годы прошли, не оставив следа. Ни живота у него нет, ни сутулости, ни морщин, никакой тяжести в плане общего впечатления. Выражение лица стало немножко другим, но только совсем немножко. Он всё так же очаровательно картавил, и мне так же нравилась щель между его передними зубами. Он не убрал её при помощи брекетов. Сам решил не убирать, или кто-то попросил его этого не делать?

Львёнок, ну какой же ты сладкий, какой ты миленький!

Со Львёнком мы пошли в кафе. Я взяла ему тыквенный латте с корицей на кокосовом молоке и несколько экологических десертов. Он всегда любил сладкое. В последнее время, правда, стал заменять сахар на стевию или экологически чистый мёд. Сама же я довольствовалась чашкой чёрного кофе с коньяком, по старинке. Мы пили такое в девяностых годах. Я, наверное, ужасно старомодная. Мы поговорили о том, о сём. Я спросила, кем он рaботает. Оказалось, он стал копирайтером. Это было странно, мне сложно представить Львёнка на работе. Хотя, чего же странного, столько лет прошло, мы с ним уже взрослые, и конечно у него есть какая-то профессия и работа. Копирайтер… значит сидит целыми днями за ноутбуком. В моих мыслях я могла представить его, разве что, актёром. Но это потому, что мы оба играли в любительском театре, когда познакомились. И что случилось с Институтом Киноинженеров?

Он рассказал немножко о себе. О том, что был женат два раза и имел троих детей. Одного от первого брака и двух от второго. Он в хороших отношениях с обеими жёнами, и тем более с детьми, но видятся они нечасто. Вот, на тех выходных водил детей гулять в лес. А на этих – свободен. Меня это развеселило. Как дровосек из сказки, который завёл своих детишек в лес. Но ведь хипстеры даже внешне похожи на дровосеков, с такой же бородой, в одежде из грубых натуральных материалов, в клетчатых рубашках и кожаных сапогах. И они любят природу, всякий там лес. Только это очень симпатичные и причёсанные дровосеки, они добрые и никого в лесу не бросают.

Львёнок рассказал, что в последнее время увлёкся вышивкой. У них там в интернете какая-то международная группа, они делятся опытом, присылают друг другу схемы вышивки, это называется паттерны. Я об этом, честно говоря, ничего не знаю. Он показал мне фотографии в телефоне, очень красиво вышитая скатерть и несколько льняных полотенец. В магазине такого не купишь.

Значит, моя мама, как всегда, оказалась права насчёт вышивки. Тогда, в начале девяностых. Интересно, а медовые пряники он печёт? Если уж он стал заменять сахар на мёд. По идее, должен бы…

Недавно он купил себе собачку, маленького мопсика по кличке Киндер. Львёнок завёл для собачки аккаунт в Инстаграме (Экстремистская организация, запрещенная в РФ), выкладывал туда фотографии Киндера и делал подписи, как будто это собачка пишет сама. Он показал мне этот аккаунт, и я чуть ли ни визжала от восторга. Какое чудо! Какой очаровательный пёсик!

Львёнок жил один. Они продолжали встречаться с Гретхен, но съезжаться не хотели. Он сказал:

– Мы, наверное, слишком взрослые. Знаем, как это бывает. Зачем нам портить отношения друг с другом, правда? Зачем всё это нужно?

Постепенно он начал рассказывать об их с Гретхен жизни. И вдруг как будто где-то прорвало плотину. Как будто открыли шлюз, и оттуда хлынуло. Он говорил, как она обижает его, как плохо с ним обращается. Как она им командует, помыкает, заставляет его делать совершенно ужасные вещи. Она издевается над ним. Она сделала его жизнь невыносимой. Она очень грубая и жестокая, совсем как мужик, особенно когда выпьет. Он её боится, но расстаться с ней у него не хватает сил, она его никогда не отпустит. Она его скорее убьёт, чем даст ему уйти.

– Это ад, Катя, каждый день с ней – это ад, сказал он. Если бы я раньше знал! Одна маленькая глупая ошибка тогда в девяностых, короткое увлечение, всего несколько месяцев, и вот какой результат. Мы же были совсем ещё дети! Что мы могли понимать? И ты теперь видишь, что получилось, к чему мы пришли? За что мне это всё? Что я видел в этой жизни? За что меня так жестоко наказывают?

Мы сидели рядом в глубине кафе, там было темно, только свечка горела на столе. Он говорил это, наклонившись ко мне, чтобы нас не услышали другие посетители. Львёнок задрал рукав клетчатой рубашки и показал мне синие следы на запястье.

– Вот, смотри. Видишь, что она делает?

Он уткнулся лицом мне в плечо и сидел так, а я гладила его по стриженому затылку, по плечам, по спине. Я шептала ему на ухо:

– Львёночек, тебе не обязательно всю жизнь страдать с этой терминаторшей. Однажды ты встретишь человека, который будет обращаться с тобой по-другому.

Мы вышли на улицу, был уже вечер, моросил мелкий питерский дождик. Но свежий апрельский воздух был очень приятным. Вокруг нас двигалась оживлённая толпа, какая бывает только на Невском и только в субботу вечером, весной. Львёнок выглядел грустным, задумчивым. Я взяла его за плечи, погладила по щеке, поросшей аккуратными рыжими бакенбардами:

– Знаешь, что мы сейчас сделаем? Мы с тобой поймаем такси и поедем ко мне.

– К тебе?

– Да ладно, Львёнок, не ломайся, поехали. Не грусти, зайка, сейчас всё будет хорошо. Ну, не строй из себя целку, давай, садись в машину.

В такси мы сидели рядом, он прижался ко мне, закрыл глаза и обмяк. Играло радио, передавали какие-то хиты девяностых годов. Раздались знакомые гитарные аккорды и голос Малинина запел: «Ещё он не сшит, твой наряд подвенечный…» Я почему-то разозлилась и попросила водилу выключить. Мне хотелось закрыть Львёнку уши, чтобы он не слышал этого.

Потом – уже совсем потом – мы лежали у меня дома на разложенном диване. Было тихо и хорошо. А пару минут назад было шумно. Львёнок прижимался ко мне, царапал меня по спине и ритмично повторял моё имя, сперва громко, потом всё тише и неразборчивей: «Катя! Катя! Катя!» Львёнок больше не грустил, он выглядел совсем другим, спокойным. Я обняла его ещё раз:

– Приезжай когда-нибудь ко мне в Стокгольм. Пока она тебя совсем не убила. Стокгольм – красивый город, там много хипстеров, тебе понравится. Будешь кататься на самокате по набережным со стаканчиком кофе в руках. Ты работаешь по удалёнке, какая тебе разница, где находиться? Я тебя встречу в аэропорту. Обещаешь?

Он улыбнулся, сжал мою руку и закрыл глаза:

– Обещаю.

Он был такой горячий, с красными щеками, весь мокрый, раскрытый передо мной. Мой счастливый мальчик, мой очень довольный мужчина.

Через пару дней пришла пора встречаться с Гретхен, теперь был её черёд. Мы тогда встретились под вечер в одном из баров на Конюшенной улице. Гретхен была только что с работы, в джинсах и белой футболке с логотипом её автосалона. Руки в машинном масле, волосы забраны в пучок на макушке, несколько светлых прядок лежат на плечах. Лицо, несомненно, стало на двадцать лет старше, но огромные синие глаза были прежними. Прекрасными. Я сказала ей:

– Мы встречались с твоим Львёнком. Он тебе рассказал?

– Конечно. Врать я его давно отучила.

– Гретхен, зачем ты расстраиваешь Львёнка?

– Я? Расстраиваю? Когда я позволила себе такое?

– А мне показалось, он был расстроенным. Послушай, это такое нежное, прекрасное существо. Не надо с ним так. Ты не могла бы выражать свои чувства помягче?

Гретхен засмеялась, запрокинув голову назад и показывая ровные белые зубы:

– Помягче! Не смеши меня! Эта принцесса понимает только твёрдую руку. Он такое любит. Не волнуйся, Катя. Ты, главное, не волнуйся. У нас всё хорошо. У нас всё очень, очень хорошо, надо только не забывать поддавать ему под зад время от времени. Да покрепче. Иначе Львёнок заскучает.

– Гретхен, он рассказывал мне такие кошмарные вещи.

– Да, он со мной натерпелся. Я ему все рёбра переломала за последние двадцать лет, одно за другим.

– Так нельзя! Когда-нибудь ты его совсем убьёшь.

– Значит, он умрёт у меня на руках. А тебе останется только на могилку прийти, цветочки возложить. Может ещё и стишок какой-нибудь прочитаешь. «На гибель друга». Ты ж у нас добрая!

Гретхен задумчиво посмотрела на свой бокал коньяку, повеpтела его между пальцами. На минутку замолчала, как будто собираясь с мыслями.

– Ничего, переживёт, вот увидишь. Он это проглотит. А не проглотит, так я сама ему кулаком в глотку затолкаю!

Я хотела возразить ей, открыла рот, посидела так, и закрыла. Как бы мне тоже чего-нибудь не затолкали. Мы посидели, выпили ещё. Гретхен рассказала о том, как идут дела в салоне, в какие страны она съездила за последний год, какая у неё сейчас машина и на какую она собирается эту машину поменять. Говорили и о том, кого из старых знакомых она встречала. Оказалось, она поддерживает отношения практически со всеми нашими ребятами. Это только я ни с кем не вижусь, а для неё круг общения мало изменился за последние двадцать лет. Друзья её по-прежнему навещают, и занимаются они тем же самым, что и раньше. Правда, на конюшню она больше не ездит. Говорит, что старая конюшня закрылась, а новая не такая атмосферная. На новой совсем не так пьётся. Вместо этого она теперь ездит в цирк, тусоваться с каскадёрами. «Вот безбашенные люди! – сказала она. Вообще ничего не боятся.» Ну, если они не боятся пить с Гретой, это уже говорит само за себя.

Я спросила:

– А так, вообще, всё хорошо?

Она ухмыльнулась, как будто имела в виду что-то определённое, но не доступное моему пониманию:

– Конечно, хорошо. Я не люблю плохо.

Когда пришла пора ехать по домам, к нашему столику подошла официантка с калькулятором. Я достала бумажник и посмотрела на официантку: сколько?

Тут сильная квадратная рука Греты впечатала мою руку с кошельком в стол. Раздался грохот, звякнули бокалы на столе, официантка подпрыгнула от неожиданности. Я не подпрыгнула, просто отметила про себя: больно. Грета мне улыбнулась:

– Давай-ка без глупостей! Убери это.

Я не стала спрашивать, какая получилась сумма, не осмелилась даже скосить глаза на наш счёт, чтобы узнать, сколько там набежало. Пили мы не много, но всё было дорогое, а заведение считалось очень крутым, и цены у них были заоблачными. Грета расплатилась карточкой, которую небрежно сунула в задний карман джинсов. У неё даже кошелька с собой не было. Я хотела сказать ей, что вот так люди обычно теряют банковские карточки, но не решилась. Мы встали из-за стола. Я не очень поняла, как так вышло, но вдруг – раз! – и Грета стоит у меня за спиной и держит мою куртку, помогает мне попасть рукой в рукав.

Мы оказались на улице, она раскурила для меня сигарету. По-моему, когда имеешь дело с таким человеком, бессмысленно дёргаться. Мне казалось, что она вот-вот схватит меня за шкирку и потащит, а мне останется надеяться только на её снисхождение и умолять: «Грета, не надо! Грета, пожалуйста!» Когда мы докурили, она остановила для меня такси, открыла передо мной дверь машины, назвала шофёру мой адрес. Она наизусть помнит, где я живу? Через столько лет? И с чего она взяла, что я собираюсь сейчас ехать домой? Может, я хотела бы прогуляться по городу прежде, чем лечь спать, или поехать куда-то ещё. Но если Грета сказала «домой» – значит домой. Без вопросов.

Когда я садилась в такси, она наклонилась ко мне, взяла за ворот куртки и сказала:

– Ты бы его не удержала. Хватка не та. Я смогу о нём позаботиться. Поняла?

Да, я поняла. Пожалуйста, Грета, умоляю, не надо, очень тебя прошу, я всё поняла.

Львёнок сказал, у них скоро свадьба. Ну наконец-то они с Гретхен решили узаконить свои отношения, уже в третий раз! Ну честное слово, если уж они всё равно вместе последние двадцать лет, даже больше, почему бы и не оформить юридически эти отношения? Чего уж теперь кривляться и изображать из себя сильных и независимых людей, которым никто не нужен? И так уже понятно, что они друг без друга не могут. Это – тот редкий случай, когда первая любовь оказывается любовью на всю жизнь. Настоящей, чистой, беспримесной любовью, которую ничто не может погубить. Они встретились, когда были ещё школьниками, и с тех пор их любовь, их страсть не охладевала ни на минуту. Что бы то ни было, как бы ни крутила их судьба, какие бы загадки ни загадывала им жизнь, как бы далеко они ни были друг от друга, что бы ни делали – любовь всегда была рядом, и определяла все их поступки. На эту любовь не повлияло ни время, ни возраст, ни наличие бывших семей и детей, ни ссоры, ни расставания, ни старые обиды. Любовь победила всё.

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #

Но нет, оказалось, что Львёнок собирается жениться на какой-то другой женщине, не на Гретхен. Он всё ещё пытался устроить свою жизнь, создать семью, обрести надёжную пристань в этом мире. Его можно понять.

Когда мы виделись с Гретхен последний раз в баре на Конюшенной, она сказала мне, что я не смогла бы его удержать. Но сама она тоже этого не смогла. Видимо, и у неё тоже была не та хватка, ей не хватило сил, её объятия разжались, и Львёнок снова от неё ускользнул. Бедная, бедная Гретхен! Опять! И будет ли этому конец? История снова повторилась, ещё одна жизнь началась и закончилась, мир снова взорвался и превратился в прах. Тролли разбили зеркало на тысячи мельчайших осколков, и те разлетелись по всей земле. Дровосек завёл детишек в лес и бросил их там на погибель. У порога домика бедной вдовы росли два куста: на одном цвели белые розы, а на другом красные. «Что я видел? Только слёзы.»

Грета снова осталась без него. Всё, как тогда. Вчерашняя школьница стоит под дождём в свадебном платье, в намокшей фате, её туфельки тонут в луже. Сжимает в руках букет белых цветов, который становится всё больше похож на мокрый веник, и смотрит на дорогу.

Какая же тут нужна хватка? Что же такое нужно с ним делать, чтобы он остался? Что это была за женщина, на которой он собирался жениться? Что она умела, чего не умела Гретхен? Неизвестно. Я внимательно рассмотрела её фотографии в соцсетях: обычная полноватая женщина средних лет, она мне показалась скучной. На своей страничке публикует фотографии котиков и цветочков с дачи, даёт ссылки на чужие рецепты пирогов. Чем она лучше?

Может быть, Львёнок устал от темперамента фройляйн Греты? Захотелось спокойной обычной жизни, стабильности, вкусных ужинов в кругу семьи. Чтобы жена сидела дома, а не ездила по заграницам на грузовике. Чтобы кто-то вязал ему шерстяные носочки, окружил бы его заботой, теплотой. Чтобы не надо было прятать синяки на запястьях под свитером с длинными рукавами. Может быть, так?

Грeтхен это, видимо, надоело. Поздравив его с бракосочетанием и пожелав счастья в личной жизни, она взяла и переехала заграницу. В Германию. У неё там были какие-то родственники, которые давно звали к себе. Теперь, когда Львёнок исчез из её жизни, она, наконец, решилась. Говорят, обосновалась в Мюнхене, купила квартиру, открыла авто-салон и процветает. Такой человек, как Гретхен, в любой стране будет делать одно и то же: чинить машины, зарабатывать деньги, смотреть футбол с мужиками и пить шнапс.

Бедный рыженький Львёнок промучился в браке около года и побежал за ней.

 
Ты знаешь Край лимонных Рощ в Цвету,
Где Пурпур Королька прильнул к Листу,
Где Негой Юга дышит Небосклон,
Где дремлет Мирт, где Лавр заворожен?
Ты там бывал?
Туда, туда,
Возлюбленный, нам скрыться б навсегда.
 

В этой главе используются следующие стихи:

«Что я видел» и «Хотеть от жизни большего» авторства Кати Стенвалль, 2021.

«Ты знаешь край» – отрывок из стихотворения Иоганна Вольфганга фон Гёте «Миньёна», 1785. Перевод с немецкого Бориса Пастернака.

20. Перед самым концом

Я проснулась ближе к вечеру. Когда спишь в неправильное время, потом голова совсем дурная. Мне не нужно было спать после обеда, но я легла на минуточку просто полежать – и заснула. Я лежу на диване полностью одетая, даже кроссовки не сняла. Это у нас на даче под Питером, на Карельском Перешейке. Сейчас июль, я приехала на неделю. Думала, что сразу пойду купаться на залив, но меня развезло от свежего воздуха, пока шла от остановки автобуса. И вот я открыла дверь ключом, занесла сумку, села на диван и подумала, что полежу минуточку, соберусь с силами и пойду сразу на пляж. Но глаза сами собой закрылись, и я заснула.

Сколько сейчас времени? Уже семь вечера? Ого, сколько же часов я проспала? Получается, что пять часов. А что я буду делать ночью? Скоро надо бы уже спать ложиться, а я ещё только встала. Наверное, я совершенно выспалась, но никакой бодрости я не чувствую. Наоборот, голова болит и всё тело затекло.

Выхожу во двор. Всё заросло высокой травой, не видно даже, где какие грядки. Надо бы эту траву покосить. Завтра займусь, если не забуду. В этом году мы ничего не сажали, ни овощи, ни цветы. Некоторые цветы растут сами по себе, они многолетние. Синие сапожки, голубой дельфиниум, пионы. Ромашки посеялись сами, их семена занесло ветром от соседей. И ещё какие-то жёлтыe высокие цветы, они всегда росли вдоль забора, сколько себя помню. Клубника выросла без нашего присмотра, она мелкая и корявая, за ней надо ухаживать, а никто не ухаживает, но она очень сладкая. Я рву ягоды и сразу же ем. Малина поспела. А крыжовник и смородина ещё нет. Надо бы завтра купить сметаны и намешать с ягодами, будет здорово. Если не забуду. У меня в последнее время голова стала дырявая, всё забываю.

У нас был всего один ключ от дачи, как это ни странно. Прошлой осенью папа отдал мне этот ключ и сказал, что дача теперь моя. Они с мамой туда ездить больше не будут, и я могу делать, что хочу. Я решила дачу продать, но когда начала этим заниматься, то выяснила, что это невозможно. Оказалось, что папа недавно продал дачу своему двоюродному брату, моему дяде Косте. И договор вступает в силу с октября этого года. То есть, осталось всего пара месяцев до того дня, когда дача перестанет быть нашей.

Интересно, и когда они собирались мне об этом рассказать? Почему не сказали сразу? Мы виделись с дядей Костей месяц назад, он мне ничего не сказал, даже не намекнул. Так бы я и не знала, если бы сама не взялась за этот вопрос. Странно. Я люблю дядю Костю, мы с ним всегда ладили. Он был весёлым, любил играть с детьми, всегда приносил мне мороженое, если приходил в гости. Когда я была маленькая, он катал меня на спине, мы играли в лошадок. Он часто шутил, смеялся, никогда не ругал меня. И сейчас, когда я выросла, у нас отличные отношения. Месяц назад мы сидели с ним на кухне, пили чай с тортом. Почему он ничего не сказал мне насчёт дачи?

С одной стороны – они не должны передо мной отчитываться. Но с другой, имею же я право знать! Это была не папина дача, и не мамина, а наша, она досталась нам по наследству от бабушки, а потом должна была когда-нибудь перейти ко мне. Я выросла на этой даче! Это для меня была всё равно что родина, в гораздо большей степени, чем наша городская квартира. Мне, знаете ли, не всё равно, и было бы естественно поставить меня в известность. Но родители поступили так же, как и всегда. Сделали так, как хотели, и ничего мне не объяснили. Однажды они точно так же продали бабушкину квартиру, которая должна была стать моей. А теперь – дачу. Это для них типично. Я даже не сержусь и не удивляюсь. Что ж поделать? Наверное, мы все поступаем так, как заложено в нас природой, и не можем поступать иначе. Они не хотят давать мне место под солнцем и считают, что я всё должна делать сама. Ну что ж, они, наверное, правы.

Так что, получается, это моё последнее лето здесь, на даче, которая пока что ещё наша. С первого октября она перестанет быть нашей и станет дядя-Костиной. Мне разонравилось сюда ездить. Каждый раз, когда я здесь, я как будто бы прощаюсь со всем вокруг. С нашим домом, двором, улицей, посёлком, колодцем, лесом и заливом. Зачем это надо? Зачем эти затянувшиеся похороны? С другой стороны, я не могу сюда не ездить, мне кажется, я что-то должна нашей даче, где я выросла и где была так счастлива, где остались мои друзья, где меня помнит каждая собака, каждый куст и каждая скамейка. Должна хотя бы попрощаться. Чтобы мы расстались, как порядочные взрослые люди, а не так, как… не так, как…

Не так, как я обычно расстаюсь.

Родители в этом году на дачу не ездят. Говорят, что не могут. Сама я езжу редко, и только чтобы искупаться. Раньше мы иногда приезжали с друзьями, жарили шашлыки, пили вино, играли на гитаре. Но наши посиделки становились всё более шумными, в последний раз ребята передрались, не помню, из-за чего. Я даже думала вызывать милицию, но обошлось. Одну девчонку крепко побили. Хотя, она дура, конечно, и сама была виновата. После этого мне расхотелось приглашать друзей, и я приезжаю на дачу одна.

На улице душно, даже жарче, чем в доме. Когда я шла от автобуса, было прохладнее. А теперь – ни ветерка, воздух плотный и влажный. Небо постепенно затягивает тёмно-фиолетовыми тучами, вдали начинает громыхать гром, но ещё не совсем над нами. Скоро ливанёт. Скорей бы уже, а то дышать нечем. Может, у меня голова пройдёт, когда начнётся дождь. Свет вокруг какой-то перламутровый, серо-золотистый, странное освещение, как будто фильм снимают через особый фильтр. Всё будто бы не по-настоящему. Я брожу по двору, смотрю на кусты, на забор, на скамейку, не знаю, чем мне заняться. В магазин, что ли, сходить до дождя? Если он ещё открыт. В другом садоводстве есть круглосуточный ларёк. Может, выпивки купить? Или мороженое, или конфет местной фабрики, или сосисок. Может мне ничего не делать, а просто лечь спать? Вечер уже. И всё равно скоро будет дождь. Может, пойти пройтись по садоводству?

Мне так тоскливо! Как будто кто-то холодной рукой сжал мне сердце. На душе так муторно, так тревожно, там такой бардак, что нет сил туда заглядывать. Мне хочется плакать. Горло перехватило и трудно дышать. Не надо было спать во второй половине дня, знаю же, как я потом себя чувствую. Да, я пойду в магазин, посмотрю, что там есть. Сигарет куплю и чего-нибудь сладкого. Там люди, я не хочу тут одна.

Надо зайти в дом, взять кошелёк и сумку для продуктов. Войти в пустой тёмный дом. Захожу, везде зажигаю свет, включаю телевизор и радио, беру сумку, выхожу снова во двор. Нет, нельзя оставлять свет включённым, может начаться гроза, и тогда на свет залетит шаровая молния. Может случиться пожар. Снова всё выключаю, запираю дверь на ключ и выхожу, оставляя позади тёмные и пустые окна.

Я иду по улицам садоводства и смотрю по сторонам. Я помню здесь каждый забор, каждую яблоню, каждый колодец. Я даже лужи на дороге помню, их форму и глубину. Дома я помню тоже, когда их построили, кто и как. Кто в них жил, и кто теперь уже не живёт. Вот этот дом совсем развалился. Он некрашеный, и древесина отстаёт от стен длинными сухими полосами. Дому лет сто, не меньше. Крыша вот-вот провалится, стены просели. Видно, как дом уходит в землю. Здесь же болото, земля топкая, нужен хороший фундамент. В такой сырости дерево сгниваeт лет за десять до состояния трухлявого пня. Местные строят дома на сваях, но эти сваи нужно менять раз в пару лет, иначе они тоже начинают тонуть.

В этом доме раньше жили местные, баба Нюра и её внук Серёжа. Они были ижорцы, бабка даже на их языке говорила и ходила в лютеранскую церковь за пару остановок отсюда. Отец мальчика был неизвестен, а мамка сидела. Серёжа был хорошим пацаном, серьёзным, работящим. Сам делал всю мужскую работу по дому. Он не часто играл с нами, некогда было. Но мы иногда приходили к нему, возились с их курами и кроликами. Когда стали старше, жгли вместе костёр, пели под гитару.

Серёжка тоже говорил по-ижорски, но только с бабушкой. А с нами он говорил по-русски. Он иногда делал ошибки. Даже и не ошибки, а просто как-то по-особому разговаривал. Например, он очень много матерился. Думаю, не совсем понимал значение этих слов. Самым страшным ругательством он считал слово «чёрт», никогда его не произносил и крестился, если слышал от других. Это было странно, мы смеялись, когда он вот так крестился. Но Серёжа, кажется, не замечал наших насмешек.

Он был меня года на три старше. Когда ему исполнилось семнадцать, его должны были забрать в армию. Тогда родители всеми силами пытались сделать так, чтобы их сыновей в армию не забирали, покупали какие-нибудь справки о непригодности к военной службе, на пару дней укладывали сына в психушку, не знаю точно, как это делалось. Это всё обсуждалось у нас в школе. Но Серёжу, конечно, никто от армии отмазывать не собирался. И мы знали, что это лето – последнее, когда мы вот так с ним жжём костёр и бегаем на залив купаться, а потом он исчезнет на два года. Пойдёт исполнять свой гражданский долг, защищать Родину. Это было круто, он сразу стал такой взрослый. Может, поэтому он мне немножко нравился. В самом конце лета, когда пора было уезжать в город, я сказала ему, что буду ждать его из армии. Мне очень хотелось, чтобы так было, чтобы мы писали друг другу длинные письма, у меня на столе стояла бы его фотография в рамочке. Я бы рассказывала подружкам, какой он сильный и смелый, и мне бы все завидовали, потoму что мой жених защищает Родину, не жалея своей жизни. Я представляла его с оружием в руках, в военной форме, с аккуратно подстриженными волосами. А потом он бы вернулся из армии, награждённый какими-нибудь медалями за храбрость, и… не знаю… мы бы встретились снова, я пришла бы встречать его на вокзал…

Но Серёжа сказал: «Зачем? Ты ещё мелкая. Вот вернусь через два года, потом поговорим.»

Я всё-таки упросила, чтобы он разрешил писать ему письма. Он разрешил. И, как ни странно, сам писал мне много и часто. Он описывал свою жизнь в армии, подробно и с большим юмором. Не смотря на то, что Серёжа закончил восемь классов деревенской школы, писал он очень хорошо. С ошибками, но легко и с большим удовольствием. Я знаю, что многие ненавидят армию, считают её чем-то вроде тюрьмы, жалуются на дедовщину, на издевательства руководителей.

Но Серёжа никогда не жаловался. Наоборот, ему нравилось в армии, всё было чётко и понятно, кровати были удобные, одеяла тёплые, еда вкусная, ребята хорошие, а командиры, хоть и строгие, но справедливые.

Вскоре его отправили в Чечню, откуда он не написал мне ни одного письма. Из Чечни он уже не вернулся. Баба Нюра через пару месяцев тоже померла, соседи нашли её, она лежала на огороде. А что было с его матерью, я не знаю, но в деревне её никто никогда не встречал.

Мне кажется, я вижу Серёжу рядом с домом. Он стоит с топором в руках, рядом лежат деревянные планки. Надо забор починить, забор совсем развалился.

Я прохожу по улице, которая называется Сосновая. И точно, по краям её растут сосны. Их оранжевые стволы пламенеют в закатном солнце. В нагретом за день воздухе пахнет смолой. Эта улица всегда была такая, сколько себя помню. Я видела её в вечернем свете тысячи раз, потому что у меня здесь жила подружка. Её звали Юля, и это было самое смешное, потому что она не выговаривала букву Л, и получалось Юя. Девочка, как тебя зовут? Юя! Так мы её все и звали. Её мама работала костюмером, а папа – режиссёром. С ним у меня была связана одна удивительная история. Хотите, расскажу? Значит так, вот эта история:

Как меня обманул один режиссёр.

Папа моей подруги был режиссёром, я его боялась. Каждый раз, как он нас видел у них дома, он заводился, что мы – две взрослые дуры – сидим без дела. И дальше шла лекция о том, что «вот я в ваши годы…!» Кажется, в наши годы он был очень занят самыми невероятными делами. То водил поезд, то воевал вместе с партизанами, то спасал семью от голода. Однажды он рассказал, что в десять лет спас свою сестрёнку от чумы. Они жили в деревне в Казахстане, и там началась чума. Все жители деревни умерли, а он взял своих двух сестрёнок и пошёл пешком через пустыню – в город, где была больница. И вот они шли и шли, у них сперва закончилась еда, а потом и вода. Днём было ужасно жарко, а ночью холодно. Пустыня кишела змеями и волками. И ещё там стреляли! Дети видели иногда людей на верблюдах, но эти люди представляли для них ещё большую опасность, чем волки! И дети прятались в зарослях колючек и ждали, пока силуэты верблюдов исчезнут за горизонтом. Было страшно! Но режиссёр упрямо шёл вперёд, ведя за руки своих сестёр. Одна из девочек упала и больше не встала, там её и кинули. Сначала хотели закопать тело в песок, но лопаты у них не было, а рыть руками очень тяжело. Они не могли тратить силы на это, им надо было двигаться дальше. Оставшаяся в живых девочка плакала, не хотела бросать младшую сестрёнку вот так, но будущий режиссёр заставил её уйти и не оглядываться. Пошли дальше вдвоём. Последний день он нёс сестру на руках, так она ослабела. И вот наконец они дошли до города, голодные, грязные, обессиленные, но живые. Вот так-то, дети, а вы тут сидите, мультики по телевизору смотрите!