Текст книги "Практика предательства и другие истории девяностых"

Билл с гордостью надевает меховую ушанку, на лбу горит пятиконечная звезда, сбоку воткнута бумажная гвоздика. Я не хочу смеяться, мне всё ещё грустно, но меня просто распирает от смеха. Билл протягивает мне балалайку:

– Царина-Катарина, исполни нам песню «Очи чёрные». Давай! А я подыграю тебе на гармошке. Go girl!

Он берёт с пола упаковку туалетной бумаги, где в целлофан запаяно шесть рулонов, а по бокам сделаны пластиковые ручки, чтобы легче было нести. Мама купила эту бумагу ещё позавчера, но не успела убрать в шкаф, задвинула за занавеску на кухне, чтобы не видно было. Но американцы сразу усмотрели, что там стоит за занавеской! Я вижу, как маме неловко, а Билл ничуть не смущается. Он берётся за ручки по бокам упаковки и делает вид, что это аккордеон.

Значит, теперь мне нужно играть на балалайке. Ни разу в жизни не видела балалайку вблизи. Я не умею играть ни на одном музыкальном инструменте, ни струнном, ни клавишном. Ну ладно, сама же говорила: если мне скажут прыгнуть выше головы, я так и сделаю, если мне велят плясать Комаринского под руку с белым медведем, я буду плясать.

Я сажусь на табуретку, беру балалайку (как её хоть держать-то?), ударяю медиатором по струнам, раздаётся трень-брень. Затягиваю в полный голос: «Очи чёрные! Очи страстные! Очи жгучие! И прекрасные!» Билл наигрывает на воображаемой гармошке и поёт вместе со мной: «Kak lublu ja vas! Kak bojus ja vas!» У него получается попасть в ноты, как ни странно, и голос у него сильный и красивый. Остальные хохочут, хлопают в ладоши и отбивают такт ногами. Мои бедные родители смеются так, что слёзы из глаз.

Потом мы пили кофе с тортом Наполеон. Марк сказал, что этот торт был сделан из дерьма самого Наполеона, однако же один умял чуть ли ни половину. Потом у него прихватило живот, и он сидел в сортире с открытой дверью, принимал участие в общем веселье и просил принести ему туда коньяку.

Они уехали. У мамы разболелась голова, и она ушла в свою комнату. Папа заснул в кресле. Я собирала тарелки со стола, относила их на кухню. В углу стояло несколько полных мусорных пакетов. Как много пустых бутылок, на этот раз они были на полу, а не на столе, американцы постепенно перенимают наши традиции. Несколько бокалов разбилось, я заметаю стекло веником в совок. Скатерть испорчена, свёклу не отстираешь. Тем ни менее, я кладу её в ванну и заливаю холодной водой с отбеливателем. Полная пепельница окурков. Я открываю балкон, пусть комната проветрится.

Накидываю старую мамину куртку, надо вынести мусор. Иду через двор с пакетами в руках. Темно и тихо, вокруг синеют сугробы, валит снег. Как тогда в Ивангороде. Светятся окошки домов. Свет какой-то жёлтый, тусклый, как в детстве. Как будто где-нибудь в пригороде, где не хватает электрического напряжения. Подхожу к мусорным бакам, бесшумной тенью за баками скользит кот. Мимо меня какой-то дедушка везёт на санках ребёнка. Со стуком открывается форточка в окне ближайшего дома.

Первый этаж, окна без занавесок с видом на помойку. В окно видно крашеную оранжевую стену кухни, газовую плиту, полку с какими-то коробками.  На подоконнике в баночке растёт лук. На верёвке сушатся тряпки. Женщина в пёстром халате что-то греет в кастрюльке. Рядом мужчина в майке, задумчиво мнёт в руках сигарeту. Тихо работает телевизор. Вот и мы с Никитой могли бы так.

Я поднимаю голову, чтобы сдержать слёзы. У меня заняты руки, и нечем вытереть глаза. Вижу жёлтое пятно фонаря через косые полосы снега. Забрасываю пакеты в мусорный бак, они мягко падают на кучу мусора. С крышки бака спрыгивает ещё одна кошка. Теперь руки свободны, я вытираю лицо рукавом маминой куртки.

 
Этот голос – он твой
И его непонятному звуку
Жизнь и горе отдам
Хоть во сне
Tвою прежнюю милую руку
Прижимая к губам
 

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #

Дорогие читатели!

Может быть, вы расстроились, прочитав эту главу. В таком случае, разрешите мне вас утешить. Спешу сказать, что в итоге всё стало хорошо. У всех, кто упоминался в этой главе, и у меня тоже.

Мы все помирились. Театр для моих друзей оказался гораздо важнее разборок. На следующий день мы отлично отыграли генеральную репетицию на большой сцене. Никита дописал фонограмму и приехал с ней за час до начала. Накануне вечером его не было дома именно потому, что он доделывал работу в гостях у друга, у которого была профессиональная музыкальная аппаратура. Поэтому он и не открыл мне дверь. Такой обязательный, талантливый и незлобливый человек, как он, не мог поступить иначе. На меня никто не сердился. Ворона поговорила с ребятами и объяснила им ситуацию. Она обладала великим талантом общения! Остальные меня поняли и не стали мне припоминать то, что я сделала.

Сама Ворона весной поступила в Театральную Академию, через пять лет закончила её с отличием и до сих пор играет на сцене одного из крупных театров Петербурга. Никита стал композитором. Крейзи бросил наркотики. Вместе с Хэппимэном и Смешариком они организовали рок-группу. Я всегда очень радуюсь, когда вижу их по телевизору. Касатка стала тренером в клубе восточных единоборств. Что касается остальных, они тоже устроились. Все связали свою жизнь со сценой, театром или телевидением.

Извините, шучу. Это всё неправда.

Теперь будет правда. С Никитой мы так никогда и не расстались. Это правда. Мы так и не смогли перестать любить друг друга. Он иногда приходит ко мне, но только в самых редких и самых счастливых снах.

И ещё одна правда. Я прыгнула выше головы и продолжаю это делать каждый день, каждый час и каждую минуту.

Надеюсь, что и у вас всё тоже хорошо. Скоро мы встретимся.

Искренне ваша, Катя.

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #

Мне так холодно! Господи, как мне холодно. Ты не представляешь, как. Согрей меня! Обними! Прижми меня к себе. Где-то там, я не знаю, где. Где-то во времени, там, в середине девяностых годов. Там – мы танцуем друг с другом, движемся под музыку, обнявшись. В комнате темно, за окном светится ночной город. На подоконнике горят свечи, на столе мерцают тёмно-красные розы в хрустальной широкой вазе. Одной рукой я сжимаю твои пальцы, а другой придерживаю тебя за талию. Кладу голову тебе на плечо, прижимаюсь щекой к твоей джинсовой рубашке. Мне так хорошо с тобой, я хочу, чтобы это длилось вечно. Чтобы это никогда не кончалось. Там, в середине девяностых годов, в прошлом, в вечности, мы танцуем с тобой. Ты весь мой, а я – твоя.

Я зову тебя, кричу туда в девяностые: Никита!

В этой главе несколько раз используются отрывки из стихотворения А. А. Блока «Приближается звук», 1912.

16. С каторги на каторгу

Всё когда-нибудь заканчивается, я давно уже заметила. Закончилась и моя учёба в Медицинском Институте. Теперь я – реабилитолог с дипломом, и мне надо искать работу. А где её искать? Мои родители не понимают, что времена изменились. Они думают, у меня нет работы потому, что я такая гордая и слишком много хочу. Теперь всё не так, как было в их молодости. Нет больше распределения. Раньше было так: доучился, сдал выпускные экзамены, получил диплом, и твой ВУЗ отвечает за то, чтобы ты, как можно скорее, начал работать по специальности. На основе твоих оценок и поведения тебе предлагают список рабочих мест, из которых можно выбирать.

Моя мама училась в Одессе, в училище, где готовили гримёров театра и кино. По окончанию учёбы её вызвали к ректору, обсудили её результаты и степень участия в общественно-полезном труде, и выдали список, где были перечислены всякие работы в Ленинграде. Там были театры для детей и для взрослых, телевидение: новости и другие программы, киностудии художественных фильмов, документальных, детских и научно-популярных. Что ей больше нравится? Она выбрала Ленфильм, где и проработала с восемнадцати лет – и всю свою жизнь.

А что касается моего папы, то он просто пришёл на Ленфильм, когда был ещё мальчишкой, влюблённым в кино, он ещё школу не окончил. Спросил, не надо ли чем помочь? Он мог и коробки носить, и пол подметать, и чай заваривать. Его взяли разнорабочим, таскать сумки за кинооператорами. Он оказался смышлёным, любопытным, однажды попросил посмотреть в камеру… Оператора это позабавило. Он показал пацанёнку, как держать камеру, куда смотреть, куда нажимать. Свободного времени тогда было много, спешить было некуда, любопытный мальчишка всех развлекал. Так постепенно он стал помощником оператора, потом вторым кинооператором, потом первым. Потом известным кинооператором, награждённым многочисленными медалями и даже орденами за заслуги в области культуры.

Но сейчас другие времена. Сейчас ни у кого нет ни времени, ни желания, ни средств, чтобы открывать мой талант, чтобы огранить этот неогранённый алмаз. И никто не предложит мне список работ, подходящиx мне по образованию и по уровню моей подготовленности. Мои оценки, мой диплом – я могу сразу выбросить в мусор, это всё никому не нужно.

Есть такая шутка: «Что мне делать с моим дипломом о высшем образовании? Сверни его в трубочку и засунь себе в задницу. Хорошо, а что если там уже лежат мои юношеские мечты и надежда на лучшую жизнь?»

Это всё просто бумажки. Сейчас большинство дипломов – купленные за папины деньги. Это не считается. Что считается, так это мой характер, моя пробивная сила, мой напор, моя целеустремлённость. Безумие и отвага. Есть ли это всё у меня? Я не знаю. Как я буду искать работу? Связей у меня нет. Все мои связи остались в киношно-театральной среде, но, сами понимаете, это не вариант. На дворе девяносто седьмой год. Кино и театр начинают постепенно оживать, но это не те области, где есть деньги. Это не то, что может меня прокормить, дать уверенность в завтрашнем дне, помочь мне съехать от родителей и начать мою новую взрослую жизнь.

Новая, взрослая, самостоятельная жизнь – есть ли она где-нибудь? Я так мечтала о ней, но чем больше времени проходит, чем старше я становлюсь, тем больше я задаюсь вопросом: есть ли она на самом деле? Или мне так и придётся всe молодые годы прожить с мамой и папой, а потом я выйду замуж и буду жить у него – с его мамой и папой? А я хочу свободы, простора, самовыражения, творчества, новых знакомств, удивительных ситуаций, невероятных приключений. А время идёт, и скоро мне станет уже поздно – вот это всё. Скоро станет поздно то, что совсем недавно было рано. Все эти невероятные приключения. Они проходят без меня. У кого-то другого в жизни, не у меня. Мне исполнилось двадцать два. Может, мне уже и не мечтать?

Нет, я всё-таки буду! Буду мечтать! Так что же мне делать?

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #

У меня был один приятель. Mы называли его Петрушкой, потому что он был такой же весёлый и задорный, как Петрушка из программы «Сказка за сказкой». Как деревянная кукла в балаганном театре, где-нибудь на русской ярмарке. Это был классный парень! Его никто и никогда не видел расстроенным или раздражённым. Ему не бывало грустно. Он ни на кого не злился, не обижался, никогда не скучал и по жизни пребывал в прекрасном настроении. Он любил оранжевый цвет и носил оранжевые футболки, их у него было много разных. На голове у него обычно были огромные наушники, и он подпевал вполголоса какой-нибудь весёлой песенке, пританцовывал, или отбивал такт руками по столу, по коленям или вообще по чему угодно.

Мы виделись каждые выходные. Появление Петрушки всегда было радостным событием. Он приходил на тусовку – и сразу становилось весело. Вместе с ним появлялась новая музыка, новые журналы, появлялся коньяк, которым он всех с удовольствием угощал. У него всегда можно было стрельнуть сигарету или жвачку, он предлагал всем присутствующим конфеты и печенье из своего бездонного рюкзака. У него можно было и денег занять. И хоть бы раз он спросил, когда отдашь!

Он был просто сам не свой до всяких развлечений. И до чего же он был неугомонный, никогда не уставал. Он мог сперва пойти кататься на роликах на Дворцовую площадь, потом к нам на тусовку, потом поехать загород на аэродром, прыгнуть там с парашютом, вечером вернуться в город и зайти снова к нам, когда тусовка плавно перетечёт с улицы в чью-нибудь квартиру, а к одиннадцати часам вечера мог ещё поехать в ночной клуб. А утром в воскресенье он мог подорваться и поехать на Вуоксу, сплавляться по порогам на плоту. После порогов – на концерт одной замечательной неизвестной пока что рок-группы. А после концерта – в мастерскую к некоему талантливому художнику, где сегодня будет грандиозная пьянка. Идя домой с пьянки, он мог встретить вдруг группу китайских туристов, пристать к ним и прогулять по городу с какой-то китаянкой всю ночь. Поспав два часа в метро, он ехал на работу в понедельник утром.

И всё это делалось с восторгом, с шутками-прибаутками, без грамма усталости. С его лица никогда не сходила широкая улыбка. У Петрушки на всё хватало сил.

Он дружил со всеми. Никогда не делил людей на наших и не наших, на плохих и хороших, на богатых и бедных, на умных и тупых. Он всех любил. Вот таким он был, наш Петрушка, весёлым и безбашенным парнем. Он говорил о себе: «Я, как Буратино, создан на радость людям».

Дружить с ним было – одно удовольствие. Когда я доучилась в Медицинском Институте и начала искать работу, он мне её предложил. Да, вот просто так – взял и предложил. Представляете? «Не по специальности, ну и что», – сказал он.

– Всему научим, не вопрос! Конечно, ты справишься, там не сложно. Надо же где-то начинать, так почему бы и не у нас в компании? Ты классная девчонка, все будут очень рады! А если чего не поймёшь, так я ж всегда рядом, помогу, подскажу, не пропадёшь!

Таким образом я нашла свою первую работу. Спасибо тебе, Петрушка!

Это была фирма, которая занималась оказанием платных медицинских услуг, так что какое-то отношение к моему медицинскому образованию она всё-таки имела. Наши клиенты были очень богатыми людьми, которые хотели получить медицинское обслуживание более высокого класса, чем в районной поликлинике. Для них мы подыскивали интересные варианты в частных клиниках Санкт-Петербурга или Москвы, а иногда и за границей. Некоторые хотели сделать себе зубы во Франции, другие хотели рожать в Германии. Хотели сделать себе пластическую операцию, увеличить грудь, стать стройными, повысить потенцию, нарастить волосы, завести ребёнка после пятидесяти лет. А некоторые даже хотели сменить пол. В Дании. Вот мы всем этим и занимались, связывались с клиниками, отправляли туда наших клиентов, иногда даже инкогнито. Инкогнито – это когда имя и фамилия клиента остаются неизвестными, есть одна только кличка, например «Ромашка».

Меня определили в отдел оформления документов, и я целыми днями возилась с бумажками. Ничем подобным я раньше не занималась и мне было нелегко. Петрушка предложил свою помощь, обещал всему меня научить, но с этим возникли трудности.

Когда я пришла в офис в первый рабочий день и увидела Петрушку, я его не узнала. Не потому что он был в пиджаке с брюками, а не в джинсах с оранжевой футболкой. Это был совершенно другой человек, я была с ним не знакома. Он был молчаливым, необщительным, очень печальным. Если его не трогать, он сидел в одиночестве, как мраморная статуя в Летнем Саду. Но если с ним заговорить, он раздражался, отвечал резко и невпопад, мог вдруг взорваться безо всяких причин, наговорить гадостей, потом снова уходил в себя и замолкал.

У него было застывшее лицо и совершенно стеклянные глаза. Он не здоровался, смотрел сквозь людей и не отвечал, когда к нему обращались по имени. В первый день я подбежала к нему, хотела его обнять, как мы обычно делали на субботних тусовках, но он мне едва кивнул. Мне даже показалось, что он не узнал меня. Это было странно и страшновато. Как будто он был оборотнем из русской народной сказки, который мог превращаться в разных людей. Весёлый и дружелюбный по выходным, мрачный и замкнутый по будням.

У меня заняло какое-то время, пока я поняла, в чём секрет. По выходным он был всегда обдолбанным, а по будням – нет.

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #

Начальником этой фирмы, её гендиректором, был человек лет пятидесяти, которого звали Степан Семёнович, или Дядя Стёпа, как он сам себя называл. Это был очень интересный мужчина двухметрового роста, с длинными ногами и руками, с удивительно прямой осанкой, с костистым бледным лицом, отличающимся чёткими чертами. У него была широкая улыбка, от уха до уха, до того страшная, что, когда он улыбался, хотелось закрыть лицо руками и убежать. Казалось, он сейчас накинется и съест, как Серый Волк – Зубами Щёлк. Он был такой высокий, что ему приходилось наклоняться, когда он разговаривал со своими подчинёнными. И вот когда он так наклонялся, кто угодно чувствовал себя маленьким и слабым, даже мои коллеги мужского пола. А уж девчонки вообще терялись где-то там внизу, на уровне его пояса. И это, несмотря на то, что он обычно бывал в хорошем настроении, шутил, балагурил, придумывал всем какие-то смешные прозвища. Страшно представить, что бы было, если бы он стал кого-то отчитывать! Я робела, стоило мне только посмотреть на него!

Не боялся Степана Семёновича один только Петрушка, они были приятелями, не знаю уж, как так получилось, что между ними было общего. Петрушка являлся совладельцем этого общества с ограниченной ответственностью, они вместе открыли дело несколько лет назад. Несмотря на разницу в двадцать пять лет, отношения между ними были очень тёплыми, душевными. Между ними царило полнейшее взаимопонимание, которое никогда ничем не омрачалось.

Степан Семёнович обычно носил светло-серый костюм с белой рубашкой, а из кармана торчал галстук. Он не любил галстуки, они его душили. На улице он носил бежевый длинный плащ, наверное, сшитый в ателье, потому что я не могу себе представить, где он мог купить себе плащ по размеру. Это весной и осенью, а зимой у него было шикарное пальто до земли, сделанное из тонкой и мягкой верблюжей шерсти, очень дорогое.

Когда мы увиделись в первый раз, он сел на стул, чтобы его лицо оказалось на уровне с моим, и всё равно был выше. Он положил свою гигантскую ручищу мне на талию, притянул к себе, зажал меня между своих колен и сказал:

– Значит, тебя зовут Катя, да? Катя – моё любимое имя. Ха-ха, пошутил! На самом деле, моё любимое имя – Лена. Сразу вижу, ценный сотрудник, мощный интеллект. Такие кадры нам нужны! Чтобы здешние мальчишки не расслаблялись, ты за этим проследишь, по глазам вижу. Ну ладно, вот тебе стол, вот стул, вот компьютер. Он старенький, но работает. А новый будет, когда ты его купишь, ха-ха, пошутил! Вперёд!

Это была странная компания, общество с ограниченной ответственностью. Список деятельности, которой им было разрешено заниматься, растянулся на четыре страницы. Всё на свете, начиная от добычи полезных ископаемых, заканчивая театральными постановками, а в середине там где-то было спасение морских млекопитающих, защита прав потребителей и предоставление услуг мобильной связи. Основателями этого общества являлись трое: сам Дядя Стёпа, его друг оборотень Петрушка и пожилая бухгалтерша Зоя Николавна. С ней Степана Семёновича связывала многолетняя дружба. Говорили, что они вместе прошли огонь, воду и медные трубы. Дядя Стёпа, может, и прошёл, но Зоя Николавна ни в какую трубу никогда бы не поместилась, габариты не те. Что связывало начальника с Петрушкой – не знал никто, это была загадка.

Ещё было около двадцати наёмных сотрудников, моих коллег. Все они были молодыми, чуть за двадцать. Все были студентами-заочниками, которым очень хотелось поскорее начать зарабатывать деньги и делать карьеру. Атмосфера на работе была весёлая, молодёжная. Степан Семёнович хотел, чтобы так было. Он совершенно спокойно смотрел на опоздания, прогулы, пьянки в рабочее время, громкую музыку, беспорядок на столе, неформальный стиль одежды, телефонные разговоры, не имеющие отношения к работе, а так же частое появление в офисе людей, которые у нас не работали. К моим сотрудникам приходили друзья и друзья друзей, и всё это создавало совершенно нерабочую атмосферу. Я даже не всегда могла сказать, кто у нас на самом деле в штате, а кто в гости зашёл. Это был настоящий проходной двор. Но Степан Семёнович не возражал, он и сам не слишком-то утруждался. Часа в три дня он появлялся в офисе с бутылкой коньяку, собирал всех на куxне, наливал, угощал, со всеми шутил. Потом пьянка перетекала в бар на соседней улице и продолжалась до поздней ночи.

Каким же образом общество с ограниченной ответственностью могло справляться с делами, если никто ничего не делал? Очень просто, нужно нанять побольше сотрудников. Если из двадцати человек каждый будет делать в день по одному делу, то за день будет сделано двадцать дел. Чистая математика! Но откуда взять денег, чтобы оплaчивать такое количество сотрудников? Ниоткуда, им можно просто платить минимальную зарплату. А как тогда заставить людей работать за такую зарплату, как сделать так, чтобы они не уходили и не искали лучшей жизни? А вот тут имелся один нюанс!

Степан Семёнович умел найти подход к каждому. Он был потрясающим психологом, видел людей насквозь. Он всегда знал, на кого как можно воздействовать. Одного надо хвалить, другого ругать, третьего жалеть, четвёртого подбадривать, пятому обещать денег, шестому пригрозить увольнением, с седьмым нужно обращаться, как с маленьким ребёнком, на восьмого нужно возлагать большие надежды. Тогда эти люди будут работать изо всех сил, при этом получая минимальную зарплату, и они будут довольны.

Ну а главное, Степан Семёнович умел создать вокруг себя весёлую молодёжную атмосферу, он давал надежду на быстрый карьерный рост. Да, денег мало, ну и что! Зато ты в твоём возрасте уже специалист по продажам, а в другой какой-нибудь фирме сидел бы и бумажки разбирал, тебе не дали бы даже нос сунуть в отдел продаж. А у нас ты большой человек, тебе доверяют, ты делаешь такие сложные дела, работаешь с такими крупными суммами, такими серьёзными клиентами. Разве это не здорово? Давай, покажи, на что ты способен! Докажи, что ты трейдер, а не дерьмо собачье. Слабо?

Этот метод всегда срабатывал, и мои коллеги старались изо всех сил, чтобы доказать и заслужить. Наш начальник был, как Карабас-Барабас в своём кукольном театре. Он как будто бил кукол палкой, а они благодарили и просили ещё.

– Почтеннейшая публика! Дамы и господа! Сейчас вы увидите, как мне дадут тридцать три подзатыльника! Это очень весёлое представление!

Дрессированные куклы… Я уж не знаю, что Степан Семёнович думал обо мне, какую тактику и стратегию он для меня выбрал. Как он собирался мной управлять? Если он это и делал, я не замечала. Наверное, очень тонко он мной управлял. В общем-то, мне было не на что жаловаться. Кроме одного момента. Степан Семёнович постоянно ко мне приставал. Руки особо не распускал, нет, но то, что он мне каждый день говорил – тянуло на какую-нибудь статью. На пять лет с конфискацией.

– Ну что, Катюшка, когда жениться-то будем? Не надумала ещё за меня замуж? А чего так? Не нравлюсь? Я, может, не красивый? Ну не знаю, всем нравится, а тебе не нравится! Ну ладно, нос, предположим, великоват. Это правда. Нoс мы отрежем, это ничего. А в остальном я мужчина – хоть куда. Хоть туда, хоть сюда. Тебе куда больше хочется? Да ты посмотри на меня повнимательней. Голова на месте, руки-ноги на месте, всё в рабочем состоянии. Чего ты смеёшься? Ты мне не веришь? Ну спроси вот хоть Наташку, она тебе скажет. Не веришь Наташке? Ну так спроси Ленку. Ленка – девушка сурьёзная, она врать не будет. А хочешь мнение эксперта, спроси нашу бухгалтершу, Зою Николавну. Мы вместе учились, она про меня всё знает.

– Катя-Катя-Катерина, нарисована картина. Если Катю не любить, то нельзя на свете жить! Замуж за меня пойдёшь? Нет? Как так нет? Опять нет? Ты меня расстраиваешь! Я уж к тебе сватаюсь-сватаюсь, а ты мне всё – от ворот поворот. Выходи за меня, детишек народим. Я тебе обещаю, от меня детишки красивые будут, я ж знаю, как надо, у меня уже есть четверо. Два мальчика, и две девочки. И все – вылитые ангелочки. Верь мне, Катя, детишки получатся – первый сорт! Дядя Стёпа плохого не предложит. Да тебе и делать-то ничего не надо, лежи-отдыхай! От меня с первого раза залетишь. Честное пионерское!

– Доброго утречка, Катюшка, как спалось? Я тебе не снился? Нет? Ну как же так? Распустила Катя косы, а за нею все матросы. Такая красота даром пропадает. А я всё жду-пожду, когда Катя за меня замуж выйдет? А Катя меня всё на хутор посылает, бабочек ловить, цветочки собирать. А может, ты меня боишься? Это ты зря! Старый конь борозды не испортит. Я тебя не обижу, ты не думай, я ж всего на пол шишечки! Ты и не заметишь. Подумаешь, на сучок в лесу присела. На этих выходных свататься к тебе приеду, не забудь новые трусы надеть.

– Ты чего это, Катерина, такая тощая? Мало каши ела? А ты заходи ко мне в гости, я тебя кашей угощу. Я тебе такой каши наварю, уж такой сладкой, долго дядю Стёпу не забудешь. Девчонки после моего угощения на карачках от меня уползают, во как. Не хочешь? А чего не хочешь, красавица? Ты чего такая балованная? Кто тебя так избаловал? Вот выйдешь за мeня замуж – я тебя уму-разуму научу!

– Катька, ты скоро допрыгаешься! Смотри у меня! Ты сильно-то не выпендривайся, а то я как прижму тебя в тёмном углу, как вдую, у тебя глаза на лоб выскочат. Ты Дядю Стёпу не доводи. Я знаешь, какой грозный, если меня достать? Уууууу, тебе и не снилось. А как приснится – подушкой не отмахаешься.

Он мог вот так балагурить бесконечно. Как у него в голове складывались такие заковыристые гадости, даже и не знаю. И он редко повторялся, фантазия у Дяди Стёпы была столь же богатая, сколь и больная. Это было невозможно слушать! Коллегам мужского полa он ничего подобного не говорил, он вообще мало обращал на них внимания. Приставал только к девчонкам. Всегда пытался ущипнуть, когда проходил мимо, или схватить за грудь. Оттеснить куда-нибудь в угол комнаты и облапать. Его не смущало, что это видели другие коллеги. Он ржал, как конь, девчонки визжали и разбегались.

Я очень старалась ему не попасться. Всегда следила за тем, где он, что сейчас делает, куда направляется. Обходила его стороной. Не оставалась с ним в одной комнате, и даже не выходила на кухню, если он был там один. Как-то он чуть не поймал меня в коридоре, расставив свои длинные руки-грабли в стороны и перегородив проход. Но я проскользнула у него под рукой и сбежала. Он попытался шлёпнуть меня по заднице папкой для бумаг, но не достал. Это его очень развеселило, он кричал:

– Катька, мышка шустрая, попадись ты мне! На всю жизнь запомнишь! Я тебя достану! От Дяди Стёпы не уйдёшь! Выдеру так, что ходить не сможешь!

Другой раз я собиралась заварить кофе, а он разговаривал с бухгалтершей в другом конце кухни. Он вдруг в два прыжка пересёк кухню, подлетел ко мне, сгрёб меня в охапку, сел на диван и усадил к себе на колени. Я стала вырываться, но он держал очень крепко. И, как всегда, смеялся, зубоскалил:

– А ну, сиди, как следует! Чего брыкаешься? Не вертись! Вертеться ты у меня скоро будешь – сама знаешь на чём. Катька, кому сказал, не дури!

Но тут вмешалась бухгалтерша Зоя Николавна, которая за всем этим наблюдала:

– Степан, чего ты её заставляешь-то? Загремишь когда-нибудь по статье.

Степан Семёнович поднял вверх обе руки:

– Я – заставляю? Она на меня сама напрыгнула. Или как, Катерина? Говорит, люблю вас, жить без вас не могу, разрешите сесть и повертеться!

Он больше не держал меня, я тут же спрыгнула с его колен и ушла с кухни.

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #

Однажды он, действительно, прижал меня в тёмном углу. Была пятница, все начали расходиться. Степан Семёнович попросил меня доделать одно дело, а сам надел свой бежевый плащ и ушёл домой. Я была не рада, что меня оставили рaботать тогда, когда у всех короткий день и люди уже планируют свои выходные. Дурацкая работа! Дурацкая компания! Начальник самодур. Никакого порядка, что он скажет, то и делай, хоть пятница сейчас, хоть вообще суббота. Он, наверное, и не слышал, что такое восьмичасовой рабочий день, короткая пятница, права рабочих и профсоюз. Я просидела часов до восьми вечера и уже собиралась пойти домой, стояла в коридоре у вешалки и хотела надеть пальто, когда входная дверь открылась, и на пороге появился Степан Семёнович. Я сразу поняла, что мне не убежать от него. Дядя Стёпа сделал один длинный шаг и оказался рядом со мной. Он взял меня одной рукой за подбородок, а другой опёрся о стену у меня над головой. Так я оказалась зажата между ним и стенкой. Он широко улыбался:

– Ну что, Катюшка? Добрый вечер. Всё работаешь? А тут появляется серый страшный волк. Сейчас я тебя съем. На одну ладонь положу – другой прихлопну, одно мокрое место останется.

Он всунул колено мне между ног и приподнял меня вверх.

– Наконец-то мы одни и можно поговорить о любви. Выходи за меня замуж, а? Неужели я так тебе не нравлюсь? Но ты полюбишь меня, я в этом уверен, всё у нас получится. Или как, Катюшка? Ты ж меня знаешь, я ни одной юбки не пропускаю. Такой я человек, ничего не могу с собой поделать. У меня так заведено, если хочешь работать, придётся тебе меня полюбить. Я по-другому не умею. Все девчонки, которые здесь работают, все со мной спят. Люблю я это дело. Что ты на этот счёт думаешь? Ты вообще хочешь здесь работать? Не слышу ответа. Ну? Слушай, тебе когда-нибудь говорили, что ты странная? Мне иногда кажется, у тебя винтика в голове не хватает. Чего ты на меня так уставилась? Никогда не видела, что ли? Чего молчишь? Моя бывшая жена давно бы мне по морде надавала.

– Степан Семёнович, вы хотите на мне жениться? Правда, хотите?

– Ну, не то, чтобы хочу, но сам процесс…

– Вы мне нравитесь. Вы очень симпатичный. У вас такие длинные стройные ноги, хорошая фигура. И у вас красивые глаза, светло-серые, мне нравится, когда у мужчин такие глаза. Мне кажется, что вы очень хороший человек. Нежный, чувствительный, у вас есть душа.

– Что ты мелешь?

– Степан Семёнович, так что насчёт женитьбы? Вы это серьёзно сказали? Я вас не всегда понимаю. Вы обычно шутите, но сейчас, я думала, вы были – настоящий. Мне показалось, вы серьёзно это сказали. Вы теперь расхотели?

Степан Семёнович отошёл от стены и выпустил меня.

– Катя, ты что, совсем больная? На всю голову чoкнутая. Как с тобой разговаривать-то? Ты человеческого языка не понимаешь.

Я сделала маленький шажок в его сторону, он отступил. Потом ещё и ещё, пока мы не дошли до противоположной стенки. Я положила обе руки ему на талию. Меня удивило, с какой лёгкостью он мне уступил, как быстро поменялся со мной ролями. Куда делась его обычная грубоватая манера? Почему он мне это позволяет? Эй, Степан Семёнович, да вы поплыли. Как первокурсница после одной рюмки водки, которую сейчас будут. Удивляете! Я опускаю руки ниже, сжимаю его сзади. Чувствую, как он весь напрягся под моими руками.