Текст книги "…в этом мире несчастливы… книга первая"

Только Олег Федорович собрался докладывать о своем новом «деле», как Константин Петрович, демонстративно роясь в бумагах, как ни в чем ни бывало, сказал: «Дело» твое закрыто. Убийцы мертвы… Олег Федорович остолбенел. В голове было на редкость пусто. Он вообще перестал ее чувствовать. Такое иногда бывало, и поэтому он, чтобы убедиться, что голова на месте, стал интенсивно тереть сначала лоб, а потом затылок. Константин Петрович знал, что эта процедура может занять несколько минут. Знал это и Гоша, вошедший в кабинет без спроса, как входил всегда, когда хотел. Константин Петрович не обращал на это никакого внимания. Он любил Гошу и всегда ему говорил «Вы, Гоша…» Гоша – Григорий Иванович Хижняк. Зная, что Олега Федоровича приведет быстро в чувство, он подошел к сейфу, набрал секретный код, открыл тяжелую, из танковой брони дверцу, вынул новую бутылку армянского коньяка ОС и граненый стакан. Открыл ловко бутылку. Налил по самый ободок коньяка, не пролив ни капли подошел к Олегу Федоровичу. Тот повел носом. Взял стакан и маленькими глотками, какими японцы пьют сакэ (сэйсю) начал пить. С каждым глотком глаза его светлели, даже стеклянный. «Не понимаю Константин Петрович! Три трупа – а Вы закрываете дело!» «Все просто, в этом простом мире, который мы с Вами и подобные нам, усложняют! – начал прокурор, смотря в стеклянный глаз своего лучшего следователя ДВ – убийцы, мать и ее дружок, который помогал ей – на пуговках и ремне ребенка мы нашли отпечатки… „соколы“ успели идентифицировать их, ну, как тебе сказать, чтобы не повториться, порешили друг друга, не поделив водку! Ударили друг друга бутылками, да так, что черепа друг другу раскололи!.. Конечно, подчистить, подправить кое-что придется… Сделаешь и закроешь. А „твое дело“ закроет Виктор Васильевич. Он обещал и похоронить останки…» «Откуда Вы все знаете?» Грибник не коньяк же приходил ко мне пить. Небольшая процедура умозаключения на основании информации, которую дал мне грибник. Я даже знаю, на какой высоте ты развязывал узел авоськи. «Старик, как старик, а глазастый!» «Не завидуй и не комплексуй. Только мы с Гошей знаем, что глаз твой правый стеклянный и что на ночь ты его чистишь зубной пастой „Поморин“ и кладешь в граненый стакан с водой. И что однажды ты его чуть не проглотил, решив попить водички из стакана в сушняк…» Начался «базлан»… Прокурор снимал напряжение и с Олега Федоровича и с себя…

P.S. Гоша получил двухкомнатную квартиру в первом новом доме, построенном в 1971 году. И сразу ушел на пенсию в возрасте 70-ти лет, получив Орден Трудового Красного Знамени. И всю необходимую мебель, ковры (сам выбирал), постельное белье (жена выбирала), в подарок от прокуратуры. Банкет в ресторане оплачивало УВД. Через месяц он умер от остановки сердца, лежа в ванне, о которой мечтал всю свою жизнь, с настоящей гаванской сигарой во рту (до квартиры с ванной Гоша никогда не курил). Жена Гоши, отметив ему год, тоже умерла. Детей у них не было. Родных тоже.

Прокурор повесился в своем кабинете в 1991 году, за несколько месяцев до распада СССР. Причины не известны, хотя и очевидны.

Олег Федорович Савчук, после распада СССР ушел в тайгу, стал бомжем. В 1995 году он еще был жив.

Виктор Васильевич Соколов, когда его сменил в 1970 году новый начальник УГРО, приехавший из Москвы после окончания с отличием Академии МВД, возглавил водную милицию. Он был убит браконьером, выстрелом из охотничьего ружья жаканом, раздробившим ему лоб. Точно по шраму, оставшемуся после треснувшей лобной кости от удара прикладом винтовки гитлеровца. Такого же гиганта, как Соколов, в рукопашном бою. Виктор Васильевич, с расколотым черепом, теряя сознание, в объятьях раздавил грудную клетку фашисту. А, умирая, направил свой катер на катер браконьеров, протаранил его, и потопил.

Секретари горкома и горисполкома после распада СССР занялись криминальным бизнесом красной икры. Судьба их не известна.

Геннадий Иванович Шевелев, окончив клиническую ординатуру Института психиатрии им. Ганнушкина, долгое время работал зам. Глав. Врачом больницы им. Яковенко. Был секретарем КПСС больницы. Два года работал в Алжире, преподавал психиатрию. Умер он в звании полковника, возглавляя филиал ЦГ МВД СССР в Лунево, в 48 лет от остановки сердца. Написал с десяток интереснейших статей по психопатологии, которые и сейчас не устарели.

Академик-убийца, автор противокоревой вакцины, унесшей жизни десяткам детей, спокойно дожил до глубокой старости и тихо скончался в своей кровати…

История шестнадцатая. Ставка больше, чем смерть

Я обречена, быть судебно-медицинским экспертом. Это я всю жизнь прекрасно понимала и понимаю сейчас, на ее закате. Мне скоро 70. Я довольна жизнью. Была замужем, родила детей, теперь у меня взрослые внуки. Каждый живет сам по себе. А я живу прошлыми воспоминаниями. Вот и хочу ими поделиться с читателем. Опыт у меня писательский небольшой. Но все мои рассказы из моей жизни, вот уже 40 лет, читают с интересом. Я ни в одном воспоминании не повторяюсь. Зачем? Столько всего интересного в моей жизни обыкновенного рядового судебно-медицинского эксперта!

Мне было 2 года, когда сосед-сапожник, выпивая с моими родителями на 1-ое мая, зарезал их сапожным ножом. Вспоров, как при вскрытии трупов – от горла до лобка одним движением. Сначала отца, а потом и мать. Могу сейчас, и скаламбурить: сапожник был пьян, как сапожник! Я стояла рядом. Увидев меня, он одним коротким движением кисти, в которой был зажат окровавленный нож, полоснул себя по горлу, фактически ее отрезав. Я при виде трех окровавленных трупов не испытывала не малейшего страха. Мне было очень интересно смотреть на вывалившиеся кишки родителей, и фонтаном пульсирующую кровь из разрезанной шеи сапожника, на его голову, повернутую задом на перед. Потом набежали люди, и кто-то схватил меня и отнес в дом, закрыв на ключ комнату…

…Родственники от меня отказались, поэтому я детдомовка. После восьмилетки поступила в медицинское училище, которое окончила на отлично и сразу поступила в медицинский институт. Я твердо знала, что я хочу: быть судебно-медицинским экспертом. Я уже по нескольку раз прочитала все книги по судебной медицине, которые были в нашей Краевой библиотеке. У меня собралась приличная коллекция всевозможных анатомических атласов. Уже в училище я знала анатомию человеческого тела наизусть и по латыни. Когда окончила медицинский институт, мне сразу предложили две аспирантуры – по анатомии, и по судебной медицине. Но, наука, даже по любимому предмету – не для меня! Я хотела вскрывать мертвых здоровых людей, погибших от насильственной смерти. Конечно, я хотела разбираться в преступлениях, помогая следователям и криминалистам. Поэтому меня совсем не интересовала патологическая анатомия как таковая, если она не играла роли в насильственной смерти. Пример: больному с ишемической болезнью смерти, перенесшему инфаркт миокарда нанесли удар в грудь. И он умирает. Здоровый человек 99% не умер бы от этого удара. Вот в таких случаях я становлюсь и патологоанатомом. Еще пример: молодая женщина сделала 20 абортов. Опытный гинеколог делает ей 21 аборт (это было в 70-тых годах прошлого века) и, не замечая, инструментом проходит сквозь «дряблую» матку, зацепляет кишку и вытаскивает ее наружу. Женщина погибает… У меня больше сотни таких примеров, когда судебно-медицинский эксперт должен быть отличным патологоанатомом.

Я начала работать судебно-медицинским экспертом в Ульчском районе Хабаровского Края. Около 500 проведенных посмертных экспертиз. 220 – освидетельствование живых – в год. А сколько за 25 лет? Вот пишу, а на ум пришла мысль, что я не отправила за решетку ни одного «насильника», на которого подавали в милицию заявления «изнасилованные» советские гражданки. Мы с моим другом, великолепным следователем прокуратуры, Олегом Федоровичем Савчуком, были убеждены, что: 1) ни один мужчина никогда не сможет изнасиловать женщину, если не лишит ее сознания; 2) женщины сами сознательно, или неосознанно провоцируют мужчину на совершение насильственного полового акта. Я исключаю случаи патологические. Кстати, Савчук – прообраз следователя Коломбо. Потрясающее сходство: и внешнее, и характерологическое, и в следственных методах у Олега Федоровича и Коломбо!

…Я, думаю, что продолжу рассказывать о ярких случаях своей практики судебно-медицинского эксперта. Это нужно делать, хотя бы для того, чтобы СМИ и те, кто их использует в разных, далеких от познания истины насильственной смерти, особенно известных людей, были бы осторожны. Народ разобщен сейчас, но не исчез и не глуп. Возьмет, да и заглянет в тот же интернет, как устроен, например, человеческий мозг. А то: 1) Боксер бьет хорошо поставленным ударом в подбородок здорового мужчину, тот падает, ударяется головой о твердую почву и вскоре умирает. Заключение суд. мед. эксперта в СМИ: «размозжен мозжечок». Ну, мне просто смешно! 2) Пятилетний психически нездоровый мальчик бьет себя по животу и разрывает от своего удара артерию брыжейки. Да тот же боксер, ударив мальчика в животик, не сможет своим ударом это сделать! 3) Интеллигентный человек в уличной одежде заходит в ванную комнату и вешается, простите, не помыв руки! При этом делает то, о чем несколько раз говорит в своих сериях следователь США Коломбо: «Самоубийца никогда не закроет дверь комнаты, где он собрался покончить с собой на ключ! Это делает только убийца!» Такого же мнения был, и мой друг Олег Федорович Савчук! Кстати, то, что дверь в 5 номере Англетера была изнутри закрыта– 99%, что Есенина убили (если она действительно была закрыта изнутри). 4) Совсем смешное! Мужчина в расцвете лет, спортивного склада, падает и бьется головой об унитаз – возможно? Да! Но то, что он бегает потом по комнате с расколотым черепом – смех, да и только! Я убеждена, что есть вещи не для СМИ. И если они попадают в СМИ, то в этой стране СМИ – инструмент для разных, далеких от человеческой жизни и смерти, «игр»!.. Здесь – ставка больше, чем смерть! Это, так сказать, в философском смысле. А я начала писать этот рассказ, чтобы показать, когда ставка становится больше чем смерть в конкретном, реальном смысле. В таком реальном, в каком только и может быть, когда ставкой является твоя собственная жизнь + профессиональное достоинство + этические нормы отношений к коллеге, жизнь которой зависит от твоего поступка!

Я прилетела в хорошо мне знакомый ульчский поселок Сусанино, что раскинулся на берегу Амура. В двух километрах от поселка небольшая «деревня», в которой живут только ульчи. И в детсаде, и в школе, и в больнице, – везде работают одни ульчи. А три четверти основного населения поселка занимают русские и украинцы. Ульчи ловят рыбу. А славяне – валят лес и охотятся небольшими бригадами. Самое интересное, что у русских и украинцев в Сусанино не было больницы, а был фельдшерско-акушерский пункт, где работали две мед. сестрички украинки, приехавшие по воле романтики на ДВ из Винницы. Если серьезно заболевал русский или украинец, его тут же на катер и в Хабаровск. И санитарные самолеты, и вертолеты также быстро можно было вызвать. А ульчи доверяли своим врачам. И вот, что случилось. Здоровый во всех смыслах русский мужчина, придя из тайги, поел грибов прошлогодней засолки и у него сильно заболел живот. Жена вызвала мед. сестричек, те промыли мужику желудок, как положено, боль утихла, и он уснул. А ночью проснулся от сильного жара. Простынь была, хоть выжимай. Но самое страшное было – он задыхался! Вызывать сан. авиацию – вдруг не дождется, умрет! Укутали (в июль-то), в телегу и погнали в больницу к ульчам. Главным врачом и хирургом (в поселках в больницах все главные врачи непременно должны быть хирургами), была моя однокурсница Наташа Самги: как красивая маленькая японочка. За шесть лет учебы в институте я ее ни разу не заметила. А тут, когда увидела, сразу вспомнила. Она меня хорошо знала. Я – женщина высокая, стройная, с правильными, всегда слегка суровыми чертами лица. Малообщительная. Когда смотрю сейчас конкурсы красоты, на «мисс» – да они мне в подметки не годятся! Это теперь я, как дряхлая слониха с распухшими ногами и руками и огромными животом и задницей… Уже приближался полдень. Солнце начало беспощадно палить. Участковый милиционер, сославшись, что устал, как я поняла, просто смылся от греха подальше. Он был один на все Сусанино. Подхожу я к больнице и вижу, что вокруг больницы огромная толпа вооруженных, чем попало, славян: охотничьими ружьями, топорами, поленьями. Но не пьяные, и гул идет – за версту слышно. Да, коль я приехала, читателю понятно, что пациент умер… Я зашла с «черного» хода в больницу. Там не жива, не мертва, сидит в своем кабинете за своим столом моя однокурсница. Больше в больнице ни души: ни больных, ни мед. персонала. Она поставила диагноз пациенту «острый аппендицит» и начала его оперировать. Он умер на операционном столе. Его с трудом —такой он был большой – перенесли в сарай, куда внесли три стола и положили труп на столы. Морга в больнице не было. Сарай был огромный. Вместо двери – ворота. И щели между старых досок в два пальца. «Как мы выйдем с тобой, – сказала Наташа, – так нас и убьют! Хорошо бы пристрелили, а то порубят или поленьями забьют до смерти!» Я понимала, что она – права! Такую толпу ничем не прошибешь! Да и понятно: вчера мужик валил ели, а сегодня лежит в сарае голый и мертвый, окровавленной простынею прикрытый наполовину. Я всегда возила с собой чемодан с полным набором секционного материала: ножами, пилами, молотком, пинцетами, иглами и т. д. «Ну, если пришел наш смертный час, то умрем в «парадной» нашей врачебной одежде! – сказала я Наташе Самги и добавила – одевайся, как будто идешь в операционную: халат операционный, колпак, маска, перчатки, фартук. У меня все свое. Вот только нужны нарукавники и фартук» Вообще-то я могла вскрыть труп даже без перчаток и не запачкаться кровью. И поэтому нарукавники и фартук, с собой никогда не брала. Я сказала Наташе, чтобы она дала мне самые большие размеры нарукавников и фартук для санитарки. К счастью, они нашлись: из красной клеенки. Колпака у меня тоже не было, и я одела хирургический, который слегка прикрыл пучок волос на моем затылке. Теперь представьте: выходят две женщины. Одна – маленькая, чуть выше моего пояса. В белоснежном халате, в белоснежных колпаке и маске, за которой в огромном страхе бегают черные маленькие глазки в щелочках-веках. И идет, как хирург в операционную, вытянув вперед и слегка вверх руки в хирургических перчатках, шевеля пальцами. А рядом идет – чучело огородное: в длинном халате, маленьком колпачке. Огромном кроваво-красном фартуке, и таких же огромных перчатках. В одну руку я взяла самый длинный секционный нож, а в другую пилу, для распиливания черепа! Когда мы появились на пороге больницы. Толпа, увидев нас, на миг затихла. Но в кромешной тишине нам удалось сделать только два шага сквозь строй, расступившихся родных и друзей покойного. Потом круг сомкнулся, мы стояли, как шли, но только спиной к спине. Не знаю, что испытывала Наташа, а мне было очень страшно… минуты две, не больше, пока толпа молчала. А потом, когда начался кромешный ад криков, рева, мата, мне стало абсолютно спокойно! Вот таким спокойным голосом, очень тихо, я сказала: «Я приехала работать. Не мешайте узнать, от чего умер ваш друг! Потом – решите, что с нами делать!» Толпа как бы притихла. Но вот чей-то голос провизжал: «Да они подружки, однокурсницы. Приехала, чтобы покрыть свою чукчу, верзила! Да мы вас сейчас…» Быстро молва распространяется. И нет ей преград! Как о нас с Наташей узнали? А я, тем не менее, держа пилу и нож перед собой, а Наташу прикрывая грудью, пошла через толпу! И нам дали зайти в сарай. Войдя, я инстинктивно быстро закрыла ворота на огромную задвижку. «Нас сарай, однако, не спасет. Доски старые…», – сказала Наташа. И я на миг запаниковала! Умирать в 26 лет, не познав мужской ласки, ой, как не хотелось!

Но только увидела труп – страх вместе с посторонними мыслями о толпе, мучительной смерти и т.д., и т.п., прошел! Я была спокойна совершенно! Я открыла чемодан с инструментом, который висел у меня на руке с пилой, и стала раскладывать инструмент…

…Увы, но правда была такова, что моя однокурсница убила здорового мужика в расцвете лет, не правильно поставив ему диагноз. А, поговорим с ней, я поняла, что это не врачебная ошибка. Это – элементарная неграмотность! Был такой неписаный закон Крайкома Партии: коренной житель не мог не поступить туда, куда хотел поступить, даже если ни, простите, бе, ни ме! Коренной житель не мог не окончить институт, быть отчисленным за неуспеваемость. Коренной житель работал в той области медицины, в которой хотел. Сразу поставлю все на свои места: среди коренных жителей неспособных к обучению в ВУЗах было не больше, чем среди всех остальных, пришельцев на ДВ. Ближайший пример. Вторая моя однокурсница, родственница Наташи, с красным дипломом окончил медицинский институт. Поступила в аспирантуру в Москву на кафедру сосудистой хирургии. Защитила подряд, сделав открытия в хирургии, кандидатскую и докторскую диссертации и вернулась на ДВ. Она организовала в Комсомольске-на-Амуре отделение сердечно-сосудистой хирургии. В 90-х уехала в Бельгию и возглавила там Институт… Советский ульч – мэтр хирургии в Бельгии! В прекраснейшей дальневосточной тайге, можно заразиться каким угодно банальным инфекционным заболеванием. Парень подхватил нижнедолевую, правостороннюю вирусную пневмонию. Короче – у него было воспаление легких, а ему удаляли аппендицит (кстати, по этому сценарию, почти точь-в-точь, потом сняли у нас художественный фильм). Наташа, когда я ей это сказала и показала, заплакала: «Не убьют, так посадят!» «Давай сначала выберемся на свободу, а потом уже будем думать и о свободе!» У меня уже был четкий план спасения. Толпа в аффекте. Нужно этот аффект подавить боле сильным аффектом: я помнила, что при виде нас, толпа на миг обомлела и замолчала! «Вымажи кровью: халат, фартук, перчатки!» – сказала я Наташе. И поставила Наташу так, чтобы ее совсем было не видно. И сама встала также. Обмакнула перчатки в кровь, вымазала халат, нарукавники, взяла в руки нож и бодро пошла к воротам. Громко выдвинула задвижку, и ногой распахнув ворота, оказалась перед толпой, нос к носу при ярком июльском солнце! Женщина, которая была ближе всех ко мне, упала в обморок при виде меня! Топор, который она держала, сильно ударил мужика с карабином по ноге… Минуту мы стояли фронт против фронта! Потом я увидела громилу, который был на голову выше меня, с огромной черной бородой лопатой и такими же волосами по плечи. В руках у него был карабин. «Меня на испуг не возьмешь, сука!» Сказав это, он передернул затвор карабина и начал поднимать ствол на меня. Но не успел. Я прыжком достигла его, и схватила окровавленной перчаткой за грудки. Потом сильно дернув, потянула за собой в сарай! «Ты, говоришь, не такое видел! Так пойдем: я покажу, от чего твой друг умер. Я, будете себя хорошо вести, больше никто не умрет: я расскажу, что срочно надо делать». С этими словами я затащила, сопротивляющегося мужика в сарай, ворота не стала закрывать, чтобы все видели вскрытое тело, распиленный череп, с натянутым апоневрозом с волосами на лицо и очень много крови! Еще два человека упали в обморок: мужик и баба. А мой гигант обмочился и робко вырывался из моей руки (с его-то силищей!). Я ткнула ножом в печень, потом в легкое, схватила его за руку и всей его огромной лапой провела по печени и по легкому, со словами: «Кабанов, медведей убивал?» «Убивал, осипшим голосом прошептал громила». «Разницу в печени и легком на ощупь знаешь?» «Знаю: печень твердая, а легкое мягкое». Правильно»! Если еще один твой дрожек умрет, не приведи господь, будешь мне ассистировать!» «Буду, доктор!» «Какое легкое на ощупь у твое друга?» «Как печень, твердое» «Не слышал, кто-нибудь из таежников в это лето болел?» «Из Богородского двоих увезли в Хабаровск» «Выжили?» «Выжили!» «Так вот, кто решил не вызывать сан. авиацию, а везти к ульчам, где и лекарств нужных нет? Кто решил, тот и убийца!»…

…Я расколола толпу! Смертоносные орудия из рук исчезли. Я боялась теперь только одного: знают они, что больного Наташа оперировала, или нет? Если нет – я выиграла на все 100%. Вирусный гепатит, с воспалением, переходящим на диафрагму и легкие – в тайге подхватить можно было в два счета, попив, например, из источника с медленным течением, успевающим на солнце нагреть воду то 20 градусов. Из Богородского, как я потом узнала, в Хабаровск доставили именно с вирусным гепатитом. Промывание желудка ускорило процесс воспаления. А хирургическая операция довершила дело… Об операции никто не знал. Операционная сестра и санитарка – родственницы Наташи смекнули, что нужно держать язык за зубами. Больше никто не знал…

…Толпа расступилась, когда я, завершив дело и заставив громилу вымыть труп при мне, с Наташей вышли из «морга». Разрез, который сделала Наташа, я хорошо спрятала. Да у горя глаза слепы. Сейчас у всех родных и близких было одно – одно общее горе! Вымывшись, заставив перед этим изрядно поредевшую толпу задержаться, я вышла на крыльцо и коротко рассказала, чем, с моей точки зрения врача, сейчас в жаркое лето опасна тайга. И я не врала. Я говорила чистую правду!.. Тут появился и милиционер, с приглашением у него отобедать… Я сказала, что буду свободна через час, пусть заходит за мной. Не раньше. Сделано было полдела. Я сейчас я понимала, «легкая» половина дела! Теперь Наташа, вернее, ее судьба, которая полностью зависела от меня, представляли собой самую тяжелую долю моей «работы»!..

Начну приводить свои доводы для принятия решения – дать ход делу (передать Савчуку) или представить ему все так, что он дело закроет? Итак, действительно ли неграмотные действия Наташи, безусловно, привели к смерти молодого, физически крепкого мужчину? Или… он только умер при ней? Она не успела вырезать ему аппендикс. Богородских спасли. Они были в подобном состоянии, когда жена умершего вызвала мед. сестричек. Они и не думали о диагнозе, да и не могли его поставить и действовали, согласно симптомам отравления грибами. Но на это ушло часа 2—3! Больной успокоился и, изнуренный начавшейся болезнью, уснул. Сколько точно он спал, я не знаю! 3—5 часов. Потом час, чтобы добраться к Наташе. Полчаса она его осматривала. Час готовила к операции… Нет, из ульчской деревни его не успели бы довезти до Хабаровска, а на месте, прилетевшие врачи из Хабаровска мало, что могли бы сделать с острым вирусным гепатитом: специфического лечения нет. Он бы умер, в крайнем случае – при хабаровских врачах. Это – с одной стороны. Баллы за прекращение уголовного дела против Наташи. Но, все остальное, не оглядываясь на результат, преступно для врача! Даже если бы была банальная нижнедолевая правосторонняя пневмония, а Наташа начала бы оперировать, больной бы умер! Я решила так: взять Наташу вместе с историей болезни и моим актом вскрытия и поехать прямо в прокуратуру к Олегу Федоровичу. Как он решит, так и будет! Одно мое мнение в любом случае оставалось бы неизменным: Наташе нужно бросать лечебную практику. Не только хирурга, но, вообще врача-лечебника! Я по дороге ей прямо это сказала. Она только молча кивала головой…

Олег Федорович посмотрел документы, выслушал рассказы мой и Наташи и резюмировал, свойственным ему образом: «В Сусанино есть геологическая база, которая работает круглый год. Там нужен санитарный врач. Начальник базы мне хорошо знаком. Когда Вы, товарищ Самги, сможете приступить к работе в должности санитарного врача базы?» «Завтра!» – громко сказала с нескрываемым счастьем Наташа. «Хорошо», – сказал Олег Федорович и потянулся к телефонной трубке, чтобы звонить на геологическую базу. А Наташа, подбежав ко ме, встав на цыпочки, чмокнула меня в щеку…

…Долго Олег жаловался мне, что ульчи завалили его кетой и икрой: «Хата провоняла, как у ульчей пахнуть стала! Теперь и браконьерничать жена не пускает!» А мне шли посылки в фанерных ящиках разных размеров без обратного адреса с… шикарными японскими резиновыми сапожками разных моделей и цветов (японцы бескорыстно одаривали приамурские народы разными вещами, а болгары – сухим вином; русским и украинцам ни те, ни другие – ни шиша не посылали!). Увы, ни одна пара сапожек мне не подошла! Мой размер в Японии можно встретить только у мужчины – 41! Зато женщин Краевого Бюро в Хабаровске я всех обула: там таких сапожек днем с огнем не сыщешь!..