Текст книги "…в этом мире несчастливы… книга первая"

«Банкет» по случаю начала расследования истинной причины гибели Хонго Ясуси закончился под утро. Но отец сразу после вскрытия передал императорскую посуду с кусочками кровного члена императорской семьи на один из наших сторожевых морских катеров (у флагмана уже было несколько наших быстроходных катеров, в том числе военных) и приказал срочно доставить в морг. Позвонил лаборантке и попросил к утру сделать необходимые исследования. А утром срочно органы отправить в Краевое Бюро, за ними придут. Из Хабаровска органы были отправлены в Москву. Через сутки, в трех лабораториях результаты исследований были известны. Они полностью совпадали: Хонго Ясуси был отравлен жидким (без запаха и вкуса) четыреххлористым углеродом! Это было убеждение судебно-медицинских экспертов. А убеждение Олега Федоровича было в том, что на корабле был совершен переворот в пользу племянника Хонго.

Не успел отец уснуть, как его разбудил Олег Федорович. Он позвонил по телефону и сказал: «Одевай самое лучшее, бери с собой дюжину рубашек и галстуков… Через полчаса буду у тебя, чтобы был готов: едем в Японию… сопровождать труп Хонго. Константин Петрович с нами». Где-то шестым чувством Евгений Васильевич знал, что Японии ему не избежать. Но, так сразу? Он позвонил лаборантке: «Заканчиваю, Евгений Васильевич… Результат 100%, как Вы и предполагали!» «Звони Чепикову – что у них?» Но это был риторический вопрос! Отец был убежден, что и в Краевом бюро, и в Москве результат будет один и тот же. Когда Евгений Васильевич и Олег Федорович встретились, отец сразу сказал: «Я буду говорить правду: Хонго отравлен…» «Я, думаю, что не будешь… – спокойно ответил Олег Федорович и видя, что Евгений Васильевич готов бить себя в грудь, доказывая другу, что никакие силы не заставят его пойти против истины, – добавил – не будешь по одной из двух, мной предполагаемых причин: 1) Родина прикажет… Пойми, это уже не криминал, это международная политика, в которой мы с тобой не бе, не ме! 2) Мы не доедем до Японии. Подумай – мы в одном корабле с трупом. Судно терпит кораблекрушение. В точном смысле слова – все концы в воду!» Или японцы потопят нашу «правду» – потопили же мы «Варяга», – и Олег Федорович тихонько пропел: «Сами взорвали Корейца. Нами потоплен Варяг», или наша подводная лодка в японских водах…» Евгений Васильевич с удивлением посмотрел на Олега Федоровича и спросил: «А нам-то, какой резон спасать честь японской императорской фамилии?» «Повторяю – международная политика, да еще на Востоке – тончайшее дело, скажу тебе!» Разговаривая, они прошли метров сто, когда Евгений Васильевич вдруг остановился и недоуменно спросил Олега Федоровича: «А, почему мы пешком идем? И не в сторону аэропорта, а в обратную? Где Гоша со своим драндулетом!» «Не оскорбляй уазик фронтовых лет прокурора города Николаевска-на-Амуре… Гоша не хочет менять машину ни на «Волгу», ни на военный «ВАЗ»: только, если на вездеход из танка… А Трусевский, сам знаешь, не хочет, чтобы прокуратура разрасталась за счет авто-гаража и водителей! Одна машина обеспечивает работу – и достаточно! «Ничего лишнего и личного», как говорил генералиссимус Александр Васильевич Суворов». «Олег, – сбился с мысли Евгений Васильевич, но Трусевский хочет ходить на работу и с работы через весь город пешком: пусть все знают прокурора города в лицо! Это – понятно. Но, Гоше 60 с лишнем лет! А он вкалывает за баранкой 24 часа в сутки. Да еще сам ремонтирует уазик – никому не доверяет!! «Ну, и правильно делает! Ты знаешь, сколько у прокуратуры «затаившихся врагов?…Нальют вместо бензина конскую мочу, когда прокурор или мы с тобой поедем зимой по льду Татарского пролива к твоему дружку пивоману, Журавлеву…» «Олег! Я тебя спросил: почему мы идем пешком и в противоположную сторону, таща за собой чемоданы? Давай, как говорят у нас в Одессе, хотя головы повернем в ту сторону, в какую нам нужно идти!» «А нам идти больше не нужно: сейчас спустимся по лестнице к причалу катеров. Вот и пришли!» «Мы, что, на катере поплывем в мыс Лазарева… На самолете в два —три раза быстрее!» «Нет. На катере, господин советский судебно-медицинский эксперт и господин советский старший следователь прокуратуры поплывут только до борта японского лесовоза «Комэй-мару!» «Так он же пришвартован к причалу мыса Лазарева!» «Ошибаетесь, господин…! Флагман японской императорской торговой флотилии пришвартован к причалу славного города-порта СССР на ДВ – Николаевска-на-Амуре. И самое интересное – он пришел сюда ради двух потенциальных камикадзе, которые, благодаря судьбе – одной на двоих – вляпала их в международному политику… на заклание!» Евгений Васильевич знал, что, когда неразговорчивый по натуре Олег Федорович так вот расходится, да еще острит, значит на душе у него кошки скребут! «А я с женой не простился!» – только и сказал Евгений Васильевич. «А я – успел с женой поругаться: знает, что по утрам я курю, как врач, знает, что курить на голодный желудок – вредно. А даже стакан молока не налила… Не говорю уж о кофе!» «Ты, что, сам не можешь налить себе стакан молока…?» «Не могу» Спросонья я могу только одно: закурить, и как можно быстрее… Особенно, когда не спал фактически…!»

…На корабле отцу и Олегу Федоровичу были отведены каюты – Евгению Васильевичу – капитана Хонго (труп которого находился в морозильнике), Олегу Федоровичу – первого помощника капитана. Конечно, в каюте Хонго не было ничего, что могло бы напомнить об интерьере, когда Евгений Васильевич первый в нее вошел. Даже картина Рёхэй Коисо (Перл Харбор после…), была заменена картиной «Три знаменитых красавицы» Китагавы Утамаро, великого мастеров укиё-э. В каюте первого помощника заменили только кровать на европейскую с водным матрасом (Олегу Федоровичу матрас очень понравился, но на утро у него болели все «косточки» и он велел заменить матрас на обычный). От Николаевска-на-Амуре до порта прописки «Комэй-мару» 4,5 суток ходу, если, конечно, не будет высокой волны, не говоря уже о шторме. Это – визитки капитана Хонго.

Расписание пребывания на корабле двух советских граждан было таково: еда (завтрак, обед и ужин – в кают-компании со всеми, высшими членами команды корабля). Да, бары были заполнены алкогольными напитками, в ассортименте, где на первом месте была «Столичная». Нажатием кнопки и на русском языке можно в любое время дня и ночи попросить в каюту дополнительно еду – русской или японской кухни. Отец, который любит рыбные блюда, попробовал несколько десятков суси и сасими, и столько же соленой икры разных рыб, а также омаров, кальмаров, китового мяса и морской капусты. Олег Федорович вел себя странно: на вторые сутки перестал есть в кают-компании, практически не выходил из своей каюты и много пил «Столичной». Только «Столичной», закусывая каким-то блюдом, напоминающим соленые огурцы, но только с укропом и мелкими кусочками репчатого лука. После сна и перед сном приходили гейсы и уводили отца к себе в «массажную». Там же он принимал ванну. Мыли его тоже гейсы… Евгений Васильевич, будучи подростком, насмотрелся фильмов про «японских самураев», как они в огромных чугунных круглых посудинах в прямом смысле этого слова, варили красных партизан, где-то в тайге на Волочаевских сопках или в Манчжурии. И поэтому, прежде, чем залезть в «ванну», невольно опускал палец в воду… Отец не отказывался ни от чего, что ему предлагали. Даже влюбился в японку из штата корабельной команды и изучал с ней по ночам на палубе японский язык… Потом отец со своей японской пассией переписывался на японском языке года два… Первая его жена об этом знала. Отец и моей маме о ней рассказывал и то, что, может быть, у него в Японии есть сын или дочь… Олег Федорович никого к себе, кроме «официантов», и отца, не пускал. Евгений Васильевич стал опасаться за его здоровье. Сказав ему об этом, услышал: «До Осаки не доплывем! Утопят, вот увидишь!» «Да у тебя белая горячка раньше начнется…!» Кстати, я забыла сказать главное: «Приказ» был таков: говорить всю правду! И – судебно-медицинскому эксперту и следователю прокуратуры». Таким образом, Евгений Васильевич и Олег Федорович плыли в Японию с уголовными и государственными преступниками. А отец даже ел с ними за одним столом! В Осаке к нашей тройке (Константин Петрович был уже в Японии – он улетел на самолете) должен был присоединиться второй советник посольства СССР в Японии…

Корабль утром пятого дня вошел в Японское море. Отец еще спал, как – о чудо – к нему в каюте громко, по-русски, постучали! Он открыл дверь и долго тер глаза, думая, что это ему снится: У входа стоял чисто выбритый, надушенный одеколоном «Русский лес» старший следователь прокуратуры Николаевска-на-Амуре, лучший следователь ДВ, Олег Федорович! Закончив в каюту и плотно прикрыв за собой дверь, он выпалил: «Отбой, Женька! Еще поживем…!» «Чему „отбой“… и почему „еще поживем“? Я и так умирать не собирался!» «Никаких официальных приемов! Никому не будем рассказывать… Мы едем по приглашению Культурного Центра советско-японской дружбы на неделю отдыхать и знакомиться с гостеприимной Японией!» «Постой, постой… А как же с Хонго?» «А, кто это такой Хунго, почему не знаю?» «Скажи, придурок, в чем дело?» – разозлился сонный еще отец. Олег Федорович спокойно сел на край кровати и сказал следующее… Вот из-за того, что сказал старший следователь прокуратуры Николаевска-на-Амуре Олег Федорович судебно-медицинскому эксперту Николаевска-на-Амуре Евгению Васильевич, я думаю, и не печатали рассказа моего отца до 1993 года! А, почему напечатали в странной газете «Кто есть, кто» в 1993 году – ума не приложу! А сказал Олег Федорович Евгению Васильевичу буквально следующее: «Пока мы плыли наша подводная лодка случайно потопила в японских водах какой-то корабль… Япония было дернулась с нотой протеста, вот тут то наш „детектив“ и пригодился! Они (Япония) проглатывают случай с потопленным нашей подводной лодкой кораблем, а мы…» «А мы с тобой проглатываем свои языки!» «Точно так… и пользуемся всеми преимуществами культурного отдыха в кап. стране над культурным отдыхом в СССР и соц. странах. Отныне – в сторону „Столичную“ с японскими солеными огурцами! Только саке, и непременно класса „токутэй-мейсё-сю“, не меньше 50 градусов! И, запомни, мой друг, Женя, простой советский гражданин, не известно почему, понравившийся Японии: саке должен быть холодным, а гейся – горячей! А, не наоборот…» Олег Федорович разболтался: то ли действительно сбросил с плеч тяжкий груз неизвестности и опасности, то ли …все же кошки на душе продолжали скрести!..

Так как я пишу рассказа, а не книгу, поэтому сделаю сейчас в виде резюме концовку:

Япония ни отцу, ни Олегу Федоровичу не понравилась. Особенно городские, многоэтажные дороги, в которых «даже Гоша запутался бы!»

Самое «неприятное», что пришлось нашим пережить – это процедура чаепития в чайном домике под звуки журчащей воды из искусственного источника ручейка медленно текущего по камешкам.

Самое впечатляющее и приятное: прием на ступеньках своего дворца в Осаке Олега Федоровича и Евгения Васильевича принцессой Японии (возможно, я ошибусь в ее имени, ибо отец написал на таком японском языке, что я разобраться хорошо не смогла): Masako Sen. Она вышла замуж за Soshitsu Sen 14 октября 1983 и перестала быть принцессой. Масако Сен хотела вручить Олегу Федоровичу «на память о пребывании в Японии» по шкатулке. В шкатулке для Евгения Васильевича лежало 50 золотых монет 16 века периода Эдо. В шкатулке для Олега Федоровича было 30 золотых монет… Но, стоявший тремя ступеньками ниже Евгения Васильевича и Олега Федоровича Константин Петрович, которого никто к принцессе не приглашал (Евгений Васильевич и Олег Федорович стаяли на две ступеньки ниже принцессы), перехватил шкатулки, посмотрел, что в них, а потом вернул даме, сопровождающей принцессу со словами на чистом японском языке, ловко избегая слов, типа судебно-медицинский эксперт, следователь прокуратуры, сказал, что «советские граждане за свою работу получают зарплату и ни в чём более не нуждаются» . Принцесса не изменилась в лице и сказала, что тогда она дарит сувениры, от которых отказаться будет неприлично (да, так и сказала!), причем на английском языке… После этих слов дама тут же протянула Олегу Федоровичу и Евгению Васильевичу по механической зажигалке и по набору японских цветных авторучек, которые уже начали проникать в СССР и были очень модны. Каждая ручка содержала по 8 стержней всех цветов радуги. Евгений Васильевич подарил зажигалку своему отцу, который ее тут же разобрал и переделал по-своему. Василий Петрович коллекционировал зажигалки и электрические бритвы со времен ВОВ разных стран. У него в коллекции есть даже золотая зажигалка, подаренная Евгению Васильевичу мэром Парижа Жаком Шираком.

…Возвращались на одном из кораблей флотилии «Комэй-мару» втроем. Когда покидали судно в Николаевске-на-Амуре, японские моряки протягивали мешки с саке и виски отцу и Олегу Федоровичу. Константин Петрович перехватывал эти мешки и бросал их в воды Татарского пролива. Но зато он поделился с Евгением Васильевичем и Олегом Федоровичем стопками великолепных глянцевых журналов «Япония» на русском языке, которые были запрещены в СССР. В журналах причиной запрета был непременный вкладыш на пластмассе с изображением красивой японки в купальнике или даже в одних трусиках… Один из таких вкладышей путешествует с моим отцом по городам и весям нашей Родины. Сейчас он висит в туалете на даче в Завидово…

P.S. Работа Евгения Васильевича была на двадцать золотых монет эпохи Эдо оценена выше, чем работа Олега Федоровича, что не мало последнего раздражало.

В Николаевске-на-Амуре прокурор объявил благодарность Олегу Федоровичу и Евгению Васильевичу за проделанную работу. Благодарность была вписана в трудовые книжки. Их портреты на год вывесили на городскую Доску Почета, что стояла на улице Кантора, внизу которой находился горком КПСС. Под фотографиями было написано: лучшим лекторам горкома КПСС 1969 года.

P.P.S. Труп Хонго Ясуси был кремирован.

История сорок девятая. Госпожа Бовари нашего времени

«Все, чем нынче ты горда, все исчезнет без следа,

Щеки, лоб, глаза и губы —

Только желтый череп твой глянет страшной наготой и в гробу оскалит зубы!»

(Пьер де Ронсар)

Родилась в деревне на Лене. Недалеко от того места, которое вошло в нашу историю, как «Ленский расстрел». Родители мои были крестьяне. Родилась переношенной на две недели, в поле. Ни с матерью, ни со мной от таких родов ничего плохого не было. Мать сама донесла меня на руках до дома, сама и первый раз вымыла. Я, конечно, это знаю с ее слов: как напьются с отцом, а пили они каждый день, так мать начинает меня попрекать, что я не родилась, как все вовремя и при фельдшере. Росла и развивалась я, не по дням, а по часам. Мне не было еще года, а я помню, что ругала мать и отца за то, что они пьют. Пьяные они мне не нравились. И вместо материнского молока меня вскормили на козьем. Помню, что козу я называла «кись-катя»… В два года я уже бегала по улицам с детьми, которым было по 4—5 лет, ни в чем им не уступая. А родители все пили. Варили самогон и пили. Всегда одни. Питалась я – где придется. Спокойно могла придти к соседям к обеду и сесть за стол незваной, когда они ели. Меня все жалели. Кем работали мои родители – точно не знаю. Отец, как все мужчины в деревне, рыбачил в Лене и охотился в тайге. Над кроватью висела двустволка. Однажды, когда мне было 2 с половиной года, а выглядела я на все пять лет, родители сильно напились и свалились под стол и захрапели. В доме есть было нечего. На улице – темно. Темноты я боялась, и поэтому не пошла есть к соседям. Страшно разозлилась на родителей. Залезла на кровать и сняла ружье. Тогда я еще не понимала, что ружье нужно заряжать, прежде, чем стрелять. Думала, что ружье всегда стреляет. Ружье было тяжелое, но я с ним справилась. Подтащила ружье к родителям, сначала повернула стволами к лицу храпевшего отца, положив ружье ему на грудь и живот. Села на ружье, и нажала на спусковой крючок… Я не знала, как эта штука называется, но видела, что отец всегда нажимал на нее, когда чистил ружье, и говорил: «Паф!» Выстрела я не помню, ибо ружье, подпрыгнув подо мной, сбросило меня на пол, и я потеряла сознание. Очнулась быстро. Лицо отца было все черное, глаз, носа, губ различить было нельзя. И все – в маленьких дырках. Дома плохо пахло, как у костра, который жгли иногда в тайге мальчишки, чтобы потом его потушить, писая на огонь. Отец лежал спокойно, а мать продолжала спать и храпеть. Голова ее была в ногах отца. Я повернула отброшенное от головы отца ружье стволами к лицу матери. Опять села на ружье, заранее подложив под себя и рядом подушки. И нажала, чтобы сделать матери в лицо, «паф!». Нажала на спусковой крючок, но ничего не произошло! Тогда я нажала на второй такой же крючок, что был позади первого. На сей раз, когда я летела на подушку от толчка ружья, в голове так грохнуло, что в ушах стало больно. От второго выстрела я поднялась не сразу, ибо ружье сильно отбило мне попку… Приподнялась, чтобы увидеть лицо матери. Оно было такое же, как у отца. Только страшнее, потому что один глаз выскочил и болтался… Я понимала, что я сделал то, что собиралась сделать: я их убила!..

…Родные от меня отказались. Из деревни меня увезли. Я жила в разных города, но всегда под присмотром: в психиатрических больницах, спец. психиатрических больницах, в детдомах. В 14 лет я уже выглядела на все 18. Выросла красивой, умной и талантливой: хорошо рисовала, могла скопировать любую картину: первой была картина Репина «Бурлаки на Волге». Один к одному! Мои картины воспитатели и учителя продавали. За картину «Репина» чуть не угодила в колонию… Сама научилась не только «понимать» краски, но и изготовлять их из разного подсобного материала. Например, из ягодного сока и смолы. Легко могла нарисовать любую денежную купюру… Когда попала в колонию за убийство жениха – стала фальшивомонетчицей высшего класса. Могла подделывать и любые справки, паспорта, дипломы и т. д. Никто меня этому не учил. Прежде, чем рассказать об убийстве жениха, скажу, что с отличием окончила медицинское училище и получила диплом фельдшера. Решила работать там, где родилась! Вернулась в свою деревню – ничего не изменилось: только дома стали дряхлее, да знакомых никого не нашла! Меня никто не знал. Я стала жить в фельдшерско-акушерском пункте в небольшом помещении, специально оборудованном для жилья фельдшера. Однажды попал ко мне молодой охотник – случайно, на утиной охоте выстрелил другой охотник на его манок селезня и попал ему в плечо. Когда я обнажила парню плечо – чуть не упала в обморок: ясно увидела лица отца и матери после моих выстрелов!.. Парень сначала ходил ко мне на лечение, а потом пришел с родителями и друзьями (он жил в городе, недалеко от нашей деревне, вниз по Лене) – свататься! И они меня как-то уговорили! Что-то внутреннее во мне, наверное, всколыхнули: семьи-то настоящей у меня никогда не было! Всегда не полноценной себя чувствовала! Но, виноватой, за убийство двух алкашей – никогда! Свадьбу приготовили за неделю. Успели сначала окрестить меня, чтобы потом можно было венчаться. Свадьба шла, как в кино: около сотни гостей, роскошное свадебное платье, обручальное кольцо с большим бриллиантом, масса дорогих подарков… И вот впереди брачная ночь. Квартира для меня чужая. Муж тоже чужой человек. Решила увезти его к себе в фельдшерско-акушерский пункт. И мы уехали. Расправила кровать, разделись. Легли. И тут мне стало так все противно: голый чужой мужик, голая я перед ним. Голова кружилась от шампанского – выпила почти бутылку. Он начал приставать, требовать свое. Я, сначала попросила его: «Дай мне к тебе привыкнуть! Ну, хотя бы дня два! Позвони родителям, что „медовый месяц“ проведем в моей деревне, на Лене!» «Сначала я сделаю тебя своей женщиной, а потом поговорим!» Он был пьян, но не так сильно, как напивались мои родители: машиной управлял всю дорогу без остановки. Это – километров сто, не меньше. Я бы отдалась ему, даже несмотря на то, что мне было противно это делать, если бы он вдруг не сказал: «Значит – не блин, значит – крендель!» И вылупил на меня глаза. Я знала, что он сказал. Но возражать ему, или в постели доказывать, что я – девственница (я была еще даже не целованной!) – было выше моих сил! Я молчала, стоя перед кроватью голой. Было чувство омерзения от всего, происходящего… Так продолжалось несколько минут, а потом он набросился на меня, чтобы овладеть мной силой, обзывая меня по всякому: сукой, бля..ю, подстилкой и т. п. В моей комнате была печка. И хотя был еще только август, березовые поленья аккуратной стопкой лежали рядом с печкой, в двух шагах от кровати. Я схватила полено и что было силы ударила мужа по голове. Он не успел защититься, и повалился рядом с кроватью. Из носа, ушей, а потом из глазных орбит потекли струйки алой крови. Я поняла, что удар пришелся на затылок, что череп расколот, и что муж мой умер, так и не узнав, «блин» я, или «крендель»!.. Ни страха, ни жалости к мужику, ни растерянности – ничего такого я не испытывала. Села рядом с трупом на кровать, через минуты две, встала, оделась, и позвонила его родителям, сказав, что у нас все хорошо, что муж мой уснул, и что дня через два мы вернемся. А у самой был уже план! Было совсем темно. В деревни фонарей нет, только у домов, да и то не у всех. Я выключила и свой фонарь, который горел над вывеской «Фельдшерско-акушерский пункт». Потом завернула голову парня полотенцем, надела на труп закрытый медицинский халат и, взвалив труп на плечо (в 18 лет рост у меня был 185 см.; а сила – как у здоровенного мужика, хотя кость была узкая, как у аристократки – в книгах читала), понесла его к машине. Положила труп в багажник «Волги» и села за руль. Машину я никогда в жизни не водила. Ключи торчали на месте. Завела с первого раза и поехала, машинально, не соображая, что я делаю, я управляла автомобилем!..

…В трех километрах от деревни над Леной берег представлял собой прямо десятиметровый обрыв. А глубина реки – не измеришь! Вот с этого обрыва, выключив мотор и освещение машины, я столкнула ее с трупом в багажнике с обрыва. И спокойно пошла домой к себе спать. На другой день, часов в 12 позвонила в квартиру родителей и велела позвать к телефону моего мужа, с которым мы вчера поссорились из-за пустяка, и он уехал. Я знала, что мне ответят! Потом приехали родители с друзьями (я, конечно, в своей коморке все прибрала, в том числе все следы крови нейтрализовала). Подозревать меня начали сразу, заявили в милицию – а там, в их архивах, вся моя подноготная, включая убийство родителей в 2,5 года! Но арестовать меня и предъявить обвинение не могли: не было ни трупа, ни каких улик. К тому же у парня было, куда от несговорчивой жены сбежать в брачную ночь! Меня не могли даже допросить, а только «отбирали» в разных милицейских инстанциях – от участкового, до следователя УВД, «объяснения». И отпускали. В конце концов, я получила подписку о невыезде и возобновила, как ни в чем, ни бывало, свою работу. Так прошел год. Полгода, как меня перестали вызывать в милицию. Прошел второй год: я отработала, что должна была училищу. Начала думать, куда податься? И вдруг, да, вдруг, навещает меня красавчик в штатском, прямо-таки Бред Пит в юности! Его бы я поленом по голове не ударила, даже если бы он сразу, как вошел ко мне в «офис», набросился бы на меня. Но, он, поздоровавшись, представился следователем прокуратуры Области, попросил у меня чашку чая! Попивая чай с брусничным вареньем и вчерашними пирогами с морошкой, говорит: «Закрыл я Ваше „дело“, леди… Но, хоть убейте меня, уверен, что мужа своего Вы… рыбам скормили!» Я смотрела на него и улыбалась: мне было с ним хорошо! Потом слова мои сами рекой полились, опережая мысли: «А, если правду тебе всю расскажу, сколько мне дадут?» «Лет десять, не меньше! Можно подумать о смягчающих обстоятельствах… Хорошая работа и отличное поведение в колонии… строго режима. Перевод в колонию общего режима, и, глядишь УДО!» Я продолжала смотреть на него и улыбаться. «Вы чему улыбаетесь, леди? Когда родителей пристрелили – ребенком были, недееспособной… А в данном случае… Что между Вами все-таки произошло?» «Ты женат? – Вместо ответа спросила я его и, после того, как услышала, что нет, задала ему главный сейчас для меня вопрос – Ждать меня будешь?» Он громко засмеялся и расстегнул портфель, из которого вынул бутылку очень старого грузинского коньяка, поставил ее на стол, со словами: «А, давай, прямо сейчас и поженимся: правда, мне не разрешат на подсудимой женится… Я, конечно, могу уйти из прокуратуры, но кто тебе тогда будет помогать в колонии?» «А, что сначала, – спросила я его, – чистосердечное признание или наша свадьба?» «Как ты хочешь: можно и так, и этак!» И я решила, что сначала «свадьба»! Гуляли мы неделю: он взял отпуск по телефону за свой счет, конечно не сказав, что у меня. Он сделал меня женщиной, счастливой женщиной! В награду я сделал все, что он попросил: чистосердечное признание, показала обрыв, с которого я сбросила «Волгу» в Лену с трупом мужа в багажнике. И мы поехали в город… С его помощью я получила 8 лет колонии строго режима и попала туда (на Алтай), где были только женщины-убийцы: от 18 до 80 лет! Многие – рецидивистки-убийцы… И тут – рухнул СССР! Не прошло и полгода, как колония оказалась переполнена. Стали выпускать тех, кто сел при СССР. Выпустили и меня. У меня, на всем белом Свете только один дорогой мне человек – мой незаконный муж, старший следователь Областной прокуратуры. Адрес его я помнила наизусть. Поехала сразу к нему, ничуть не сомневаясь, что найду его таким, каким он был, когда мы расставались! Квартира его была закрыта. Я села на пол у двери и решила ждать. Не прошло и пяти минут, как тяжело поднимающаяся, запыхавшаяся старушка – лифт не работал – проходя мимо меня, сказала: «Не жди: вчера его похоронили! Убила твоего жениха пьяная сволочь! Сейчас у нас… свобода: насилуй, воруй, убивай! Милицию и прокуратуру разогнали! Горком и горисполком подожгли! Ленину голову отпилили!» Каждое слово старухи, я воспринимала, как удар по голове. И после каждого удара словно глохла. Откуда-то издалека услышала (старуха стояла рядом): «Его родители, живут в соседнем подъезде, квартира 53, на пятом этаже…» Ничего не ответив старухе, я встала и медленно начала спускаться по лестнице. Затем вышла на чужую улицу в чужом городе…

…В колонии мне дали два адреса. Один – вора в законе, который организовал в Москве подпольный бизнес. Он «рисовал» американские доллары, и изготовлял нужные свободному человеку, вещи. Как-то: паспорта, в том числе и загранпаспорта, дипломы, трудовые книжки и различные справки. Второй адрес я взяла на всякий случай, если систематическое занятие «фальшивомонетчицы» вдруг мне не подойдет по нраву. Погибший старший следователь областной прокуратуры, мой любимый, мой настоящий муж, сильно повлиял на мою личность. В ней появилось что-то светлое, теплое, настоящее… Тем не менее главой второй законной фирмы был тоже вор в законе. Он был до удивления похожий на горбуна из фильма «Место встречи изменить нельзя». Горбун был пионером, возникающих потом по всей стране «совместных предприятий» с иностранцами. Фирма его находилась на «Малой Грузинской» в доме, где умер Владимир Высоцкий. Горбун купил две квартиры на разных этажах, четырехкомнатные, одна над другой, и соединил их путем винтовой деревянной лестницы через пол, потолок. Больше того, в одной комнате верхней квартиры он сделал бассейн. Этот офис был весь обставлен антикварной мебелью. А ел и пил он на серебре. У него был огромный штат из бывших молодых членов ЦК ВЛКСМ. Он сразу предложил мне заняться налаживанием контактов с парижанами. Он хотел, по парижскому образцу чуть ли ни в каждой московской высотке построить мансарды и сдавать их творчески одаренным людям за бесценок. И еще, тоже по-французски – открыть сначала по всей Москве, а потом и – стране (что от нее останется) маленькие магазины-пекарни, которые работали бы круглосуточно и пекли французские булки. Все-таки натура моя выбрала первого «фирмача». А за счет второго я на несколько суток слетала в Париж, и пила шампанское в замке Версаля и каталась верхом по его знаменитому парку. Было все, кроме любви! Ни один парижанин не смог ни на мгновение стереть в моей памяти светлый образ моего покойного мужа-следователя! К удивлению, французы не были такими уже настойчивыми кавалерами!..

…В Москве только начали открывать обменные пункты валюты. В основном, долларами. Точка моего подельника была на улице Воровского, рядом со знаменитым на весь мир ИМЛИ им. Максима Горького. А через дорогу была Консерватория. Обменник был официально открыт в определенные часы на почте. Но круглосуточно там можно было купить доллары чуть подороже, чем в обменнике, у лиц, работающих на моего нового «друга». Конечно же, доллары были фальшивые. Как и на почте. Но и там, и там, имелись настоящие «зеленые». С месяц я «рисовала валюту», пока мне изготовляли необходимые документы: паспорт СССР, синий загранпаспорт. На него можно было законно поставить не только выездную визу, но и несколько виз стран, в которые ты собираешься поехать в командировку. Командировочное удостоверение – максимум давалось на год. Я сделала себе от разных «фирм» несколько удостоверений с разными выездными датами на три года. Визы выездные я поставила настоящие: на улице Горького, недалеко от Моссовета, в старинном здании весь первый этаж был освобожден от стен и на огромном пространстве оборудовали «кабинеты» – 1,5 кв. метра за стеклянными перегородками, высотой в метр. На двери кабинок висели таблички: «Франция», «Великобритания», «Италия», «ФРГ» и т. д. США не было. Конечно, попасть сюда мог далеко не каждый, а только тот, кто едет заграницу налаживать деловые отношения от Московской фирмы. Я получила доступ к визам (хотя легко могла бы «изобразить» их сама) от горбуна. Первой в жизни моей заграничной визой была виза в Париж! Я и сейчас храню этот свой синий паспорт! Горбун, увидев мой загранпаспорт и не зная, что он фальшивый, глубоко вздохнув, сказал: «Я бы отдал все это, – он сделал широкий жест, захватив пространство своего офиса и все, что к нему прилегало, – за твой паспорт! У меня никогда не будет синего паспорта!». Я сделал несколько синих паспортов (так посоветовал мне мой подельник), и проставила визы во Францию, Италию, Испанию, ФРГ и Швейцарию.