Текст книги "…в этом мире несчастливы… книга первая"

Я ехала в Европу не только посмотреть, что и как там! Меня это совсем не интересовало! Меня интересовали музей, картинные галереи, а главное – художники, которые рисуют на парижских бульварах, улочках городов Италии, Испании, Швейцарии. Когда я развлекалась от фирмы горбуна, я открыла в себе еще один дар: прямо, как ложка к обеду! Это произошло во время званого обеда в одном из зал, где проходили обеды не только Людовика Х1V и других французских королей, но и Наполеона Бонапарта. Дело горбуна и он сам быстро сгинули в Лету. И мне приходится удивляться: каким образом он, вор в законе из тюряги попал на Олимп европейских аристократических фамилий? Ни одного «Вотрена» среди них не было! Все – чистейшей крови из семей, с корнями от Карла 1 и Медичи… Так вот, еще об одном моем даре – мгновенно овладевать разговорной и письменной иностранной речью! Так вот, в честь новой французско-русской дружбы один парижанин встал из-за длиннющего стола, накрытого изысканными блюдами и напитками, которые постоянно подкладывали и подливали вам, меня ловко посуду, лакеи в ливреях, стоящие за вашей спиной, и с бокалом шампанского начал произносить речь. На чистом французском языке. Речь его длилась около получаса. Сидящий рядом господин пытался мне на ломаном русском языке переводить. Но, к моему огромному удивлению, я понимала, что говорил француз, слово в слово! В училище я познакомилась с латиницей и чувствовала, да чувствовала каждую букву. Но французского языка я не знала и никогда французских слов не слышала!.. Дальше, путешествуя по Европе, я не сомневалась, что сразу заговорю и буду писать и читать и на итальянском, и на испанском. Я хорошо различала в Швейцарии итальянский и романский. Был такой смешной казус в Женеве. Я заказала пиццу на террасе маленького итальянского ресторанчика. Она мне не понравилась. А, буквально через полметра от меня начиналась терраса романского ресторанчика. Хозяин, увидев по выражению моего лица, что пицца итальянская мне не нравится, и приняв меня почему-то за парижанку, начал говорить мне, что вкусная пицца бывает только в романских ресторанах. Я, молча, ему улыбалась и продолжала жевать итальянскую пиццу. Тогда он перешел на романский язык, повернувшись ко мне спиной, и тихо выругался: «Как этому итальяшке удается заманивать к себе посетителей? Что в моей террасе не так?» И тут мой рот, выплюнув кусочек пиццы, а мой язык, сам, ответил романсу на чистом романском языке: «У него цветов больше! Даже на крыше…» Романец мгновенно повернулся ко мне, минуту смотрел на меня, молча, а потом разразился тирадой, суть которой была в том, что цветы итальяшке дал он, дурак! Потом он выскочил из-за оградки, схватил меня за рукав и потащил к себе в изгородь, начав ругаться вновь, но уже ругать мня! Как я, чистокровная романка, могла, есть у итальяшки? Мне ничего не оставалось сказать в оправдание, кроме того, что у романса нет розового вина (из лепестков роз), а я люблю розовое вино к пицце! Не успела я закончить свою речь, как столик, за который меня посадили, был весь уставлен бутылками розового вина! Хозяин итальянского ресторана вышел и смотрел на нас, руки в боки, а потом исчез. Через минуту вернулся с бутылкой розового вина, сделанной явной не в ближайшие века! А гарсон, согнувшись под тяжестью, нес огромную сковороду! Я такой в жизни не видела и представить себе не могла, что такая сковорода, на которой можно целиком жарить овцу, существует! На сковороде, конечно, была пицца! Я растерялась, и начала что-то говорить то – на итальянском, обращаясь к итальянцу, то – на романском, обращаясь к романсу. А они стояли и глазели на меня, широко открыв рты. Гарсон исправил положение вещей неожиданным образом: «Леди, кто вы: итальянка или романка? Скажите, наконец! А то – вон какая толпа собралась у ресторанов, а никто не заходит – работы нет!» И тогда я на чисто русском языке сказала: «Я – русская, друзья мои! Ваша гостья» Сначала был шок. Потом начался итало-романский гвалт. Толпа хлынула в оба ресторанчика, воюя за столики… А я, незаметно, смылась…

Конечно, я начинала рисовать сначала на Монмартре. Потом в Риме на Пьяццо Навона, потом во Флоренции на мосту через реку Арно. Во Флоренции я освоила рисунок цветным мелом, в Испании я рисовала только возле Sagrada Família… Я «работала» во многих города Европы. И поняла, что граффити – это не для меня! Но, самое печальное было для меня, что я ничему не учусь! Картины мои, скупались мгновенно, чем бы я ни рисовала. Правильнее говорить «писать», а не «рисовать». Но, я рисовала… Не могу передать то внутреннее сопротивление перед термином «писать». У меня не было необходимости рисовать ради денег. Во всех крупных банках Европы я открыла счета на разные фамилии. Я ведь путешествовала не под своей фамилией. И нигде я не была русской! Тогда русских в западной Европе жалели. Мы были как что-то вроде дикарей или вырвавшихся из концлагеря. Я одевалась, как одеты были уличные художники той местности, где я была. Останавливалась в отелях 4 звезды. Не шиковала, а могла себе это позволить. В каждой стране у меня в номере в шкафу быстро появлялось все необходимое, чтобы пойти в самый шикарный ресторан, или в театр. Была весьма увесистая антикварная шкатулка с драгоценностями, в том числе тоже антикварными, натуральными. Дар видеть подделку не раз спасал меня! А однажды я чуть было не угодила из-за него в тюрьму: там тоже мошенники, торгующие «антиквариатом», объединены и с полицией, и с экспертами. В одном антикварном магазине в Цюрихе я остановила по глупости покупку на огромную сумму столового серебра ХV века из «дворца Хофбург (Hofburg) Вены»! Вмешалась, потому что, слишком нагло вел себя хозяин магазина. Сделка происходила в открытую. Хозяина сопровождал его эксперт, а покупателя – его. Я легко разобралась, как совершаются такого рода махинации. И на чистом австрийском языке, представившись баронессой Ольгой Шультц (кстати, у меня с собой были все необходимые бумаги на эту баронессу, с «подлинными» фамильными визитными карточками), ляпнула: что «фамильное столовое серебро – подделка!» И в доказательство показала вензель, который был на моем «подлинном перстне», приложив его к вензелю на серебряном блюде! Хозяин незаметно нажал кнопку, и через мгновение я была в наручниках. А по обе стороны от меня верзилы в униформе. Я поняла, что доказывать что-либо здесь бесполезно. И когда меня вывели на улицу, я назвала телефон австрийского посла, и попросила полицейского вынуть из моей визитницы мою визитку – у меня были свои «точки опоры» на всякий случай в каждой стране, куда я собиралась ехать: связи я установила легко. Как? Пока это мой секрет! Полицейские остановились. Сняли с меня наручники, а потом, словно не слышали мое обращение к ним, сказали, как мне показалось, хором: «Сто франков сестренка, и разошлись!» «Каждому?» – уточнила я. « Natürlich!»…

…Европа мне стала надоедать. Правда, я не была еще в Северной Европе. Но туда я не торопилась: меня всю жизнь преследует один и тот же сон в 4D! Сначала я стою ночью одна на каком-то грузовом причале. Пахнет сильно морем, паклей, рыбой. За моей спиной что-то вроде длинного не очень высокого склада из красного кирпича. Причал на берегу бухты. На той стороне бухты ярко освещенный город. Я знаю, что там мой дом. Но не знаю, как туда попасть! Потом какое-то время я сплю без сновидений. Дальше – я в Амстердаме (никогда там не была). В больнице. В огромной общей палате. Больных не вижу, но вижу белоснежные простыни, которыми накрыты кровати. Это – кратковременное сновидение. И, наконец, кто-то ведет меня под руку по кладбищенской аллее, к моей могиле…

Постепенно меня начали овладевать то тоска и уныние, то какая-то смутная тревога. Я была в растерянности: моя Родина исчезла. В новую Россию, которая мне представлялась чем-то вроде России Остапа Бендера и Кисы Воробьянинова, я знала, что никогда не вернусь! Еще я все явственнее сознавала, когда разрушили Берлинскую Стену, что старая Европа – Бальзака, Пикассо, Сальвадора Дали и Ильи Эренбурга, исчезает на вечно! Вот он, подлинный закат Европы! Европу медленно, но верно стали заполнять нескончаемые массы арабов, африканцев, турок. Я чувствовала шестым чувством, что начался передел старого света, что будут войны…

…И все же я решила купить свое жилье. Сначала я думала выбрать для этого Испанию: в Барселоне я была, как дома в трех местах: 1) на корриде, 2) в каменном саду Гауди, и, конечно,3) у Sagrada Família! Нет, я не верующая, хотя и крещенная, и венчанная. О боге я вообще никогда не думала. И не понимаю Пушкина, что он так восхищался библией. Стоя у церкви, которую Антонио Гауди начал строить в 1883 году, и которая до сих пор не достроена (колонная Славы), я проникала в замысел Гауди: он и не мыслил Sagrada Familia достраивать! НЕ хочу здесь раскрывать его тайну! Но знаю, что когда-нибудь найдется, простите, холуй, и достроит церковь на потребу туристам!..

…Еще мне хорошо на мосту через Женевское озеро. Как раз там, откуда лучше всего виден фонтан. И у одного дома, на улице Croix-d′Or. Когда я стою и смотрю на этот дом, меня охватывает чувство, что я не только родилась здесь, но всю свою жизнь в нем прожила. Я никогда не осмеливаюсь зайти в его подъезд – тот, в котором моя квартира. Но я знаю, как там пахнет!..

…Я поехала на Капри и купила там виллу, в которой часто останавливался Иван Бунин. Рядом с виллой Максима Горького. Там были задуманы и «Темные аллеи», и «Жизнь Арсентьева»…

…Но жизнь моя в одночасье круто развернулась: спиной к Европе. Как-то в «Максиме» ко мне за столик присел немолодой джентльмен и заговорил на чистом русском языке. Вот его тирада: «Нет, я не из СССР, и даже не из России. И никогда там не был. Мой дед убежал из России. Я – потомственный парижанин. А Вы – помечены стигмой советской гражданки… Но не эта стигма главная. Вы несете стигму, как это лучше сказать, Творца. Я не имею в виду Бога… Короче. Я предлагаю Вам хорошую для нас обоих сделку: выходите за меня замуж! Я богат. У меня родовой (я купил свою родословную, конечно, дед был крепостным, беглым) замок на Луаре. Родных у меня, как и у Вас, нет. Я – мошенник. Занимаюсь антиквариатом. У меня в каждой стране – цеха. Вы обладаете прекрасной внешностью. В Вас больше, чем достаточно, лоска. Еще не достигли бальзаковского возраста. И Вы, как мы все, русские, не можем жить без работы, для которой родились. Я имею в виду, конечно, не выродков и не мутантов. Соглашайтесь! Мне без Вас плохо. Вам без меня – тоже плохо…»

Я приняла католичество. Больше того, стала иезуиткой. Как муж. И сейчас, когда пишу это, нахожусь в Бразилии. В столице Бразилии…

P.S. Продолжение следует.