Текст книги "…в этом мире несчастливы… книга первая"

История двенадцатая

 
Любимому…
Я хочу пожелать тебе Нежности,
Светлой радости любящих глаз.
Я хочу пожелать тебе Вечности,
Как Любви, без тревог и прикрас!
Я хочу пожелать тебе Радости,
Как Мечты, воспаряющей в даль
И – так много друзей, с которыми
Забываешь про боль и печаль!
Я хочу в утешение, нежности,
Тихой ласки уснувшего дня.
Я прошу бесконечной безбрежности —
Это все, что хочу от тебя!
Я шепчу в утешение нежности,
И молю бесконечное – «Да!»
Не хочу в Океане безбрежности
Плыть одна, без Любви, без тебя!
 

История тринадцатая. Леди Макбет нашего уезда

Сегодня я решила навестить бабушку, которая отдыхала в лучшем современном санатории «У Тиффани» Тверской области. Днем были съемки, потом тусовка. Я страшно устала, но все же решила поехать к «Тиффани». Хорошо, что взяла внедорожник: кто знает, какие сейчас дороги за Торжком! До Твери добралась легко. За рулем я расслабляюсь. Слушала в различных исполнениях Адажио Альбиони. Очень понравилось своеобразное исполнение Демиса Русиса. Вошла в состояние, когда машиной управляю на «автопилоте». На Infiniti это безопасно. Движение редкое. В основном, фуры: в Москву и в Питер. Я на них не обращаю внимания, они меня не напрягают. Немножко напрягают вот такие, как я, бродяги и разбойники больших дорог. Километра два и Торжок. А там санаторий за версту, думаю, видно. Зря подумала, что цель близка и все задачи, как говорил, кажется, один из героев советской истории. Нет, ночь не была звездной. Но и облаков ни кучевых, ни дождевых не было. И прогноз погоды в Тверской области ничем не пугал. То, что внезапно случилось – я видела только в американских фильмах и фильме Николая Губенко «Запретная зона». Да, да! Налетел смерч! Мой внедорожник, поверите, приподняло на метр от земли, несколько секунд продержало в воздухе и «нежно» опустило на дорогу! Почти в том же самом «месте», где я в это время мчалась со скоростью около 200 км. в час. Я не могла сообразить: меня пронесло назад или вперед? И – как далеко? Оказалось, что вперед. И, как в другом прекрасном советском фильме, «…тишина, только покойнички с косами…» И т. д. А покойничков наверняка было не мало: и справа, и слава валялись перевернутые и искореженные фуры! Я остановилась. В порыве хотела бежать к ближайшей груде металла, которая еще недавно была красивой фурой из Амстердама или Австралии… Почему-то эти страны мелькнули у меня в голове. Хорошо, что не успела нажать кнопку, чтобы открыть дверь… Началось основное: сплошная стена, простите за расхожее сравнение, как из Ниагарского, ну, ладно, водопада Виктория, воды встала пред моей машиной. Это то, что с трудом пробивали фары. Я выключила Адажио (хотя музыка была как раз к месту и времени… смерти?!). И услышала сплошной вой, да, вой, падающих с неба тонн воды! Чтобы не быть раздавленной какой-нибудь фурой, водитель которой потерял ориентир, на какой полосе находится, я включила все, что можно включить в Infiniti…

…Сколько я так простояла под гипнозом нескончаемых потоков воды – не знаю! Фары пробивали метра два вперед. А, может быть, все двадцать! Ведь под водой теряешь ощущение расстояния. Дорога была свободная. И я решила медленно двигаться: пусть 20 км. в час, но двигаться! Если быть раздавленной какой-нибудь фурой, то все равно раздавят: стоишь ты, или движешься. По центру дороги, или по краешку. Я выбрала центр. И, таким, как говорят, у нас в «деревне», макаром, проехала минут пятнадцать без приключений. И тут вдруг увидела, что моя, хорошо асфальтированная, но чрезвычайно опасная дорога, справа имеет разветвление: прямо в лес ведет узкая, явно неасфальтная, но еще не размытая дорога. «Да, это лучшее, что мне в такой ситуации нужно!» – радостно подумала я, как человек, который минуту назад был на волоске от смерти (раздавленный фурой), и вдруг – спасение! Удивительно, но два метра точно на моем пути я не видела поваленных деревьев, вырванных с корнем. Я благополучно проехала километра два, не меньше, как началось… ралли по пересеченной местности! Бурелом! Я остановилась и стала оглядываться… Я, до этого случая думала, что чудес не бывает. Ну, если только в кино. И когда натыкалась на такой фильм (бывает всякое, ведь, настроение, и такое, что смотришь американский фильм катастроф!) с Happy end, то непременно вспоминала Софокла с его выдумкой – Deus ex machina! Нет, теперь я другого мнения: фары прямо передо мной через поваленные, выкорчеванные деревья, вырвали… домики! Вернее, деревню… И в этот момент водопад иссяк! Несколько капель еще ползли по моему лобовому стеклу – и все от кошмара!

Я, конечно, могла спокойно переночевать в машине – в ней я в полной безопасности! Раз пережила смерч и водопад с неба, чего мне, выбравшей давно bucido, бояться? Волков? Оборотней? Да, как любит говорить моя бабушка, народная артистка РСФСР, черта лысого? Да, пусть! Кого угодно встречу! Но, оставаться в уюте и комфорте среди бурелома как-то нелогично. Вот в деревню сходить… ночью: самое то! Обута я была, как мой внедорожник. И куртка, подходящая нашлась – июнь июнем, а после такого холодного «душа» в том, в чем я сидела за рулем и собиралась предстать «У Тиффони», было дискомфортно. Вооружилась (конечно же, не только фонарем) и… двинулась. И тут miracle! Через пять метров дорога в деревню была свободна! Я вернулась к своему внедорожнику, и нажав кнопку зажигания, сказала: «Покажи, Infiniti, стоишь ли ты того, как о тебе говорит реклама! Как бульдозером, я сгребала наваленные деревья, и через полчаса вырвалась на свободную (и не размытую), граверную дорогу. Могли в СССР строить из обыкновенного гравия вечные дороги!..

…Домов десять-пятнадцать, не больше. Но, вот есть ли жилые дома? Смерч пролетел мимо деревни. Да и ливень, кажысь, захватил ее краем. Фары шарят по окнам деревянных развалюх… И, вновь, чудо: в одном окне я увидела тусклый, но явно, живой, свет! Нет, не свет лампочки Ильича, а скорей всего, лампады. То бишь, керосиновой лампы… И направила свой «танк» прямо к этому, живому, дому! Я ошиблась, когда вышла из машины. В окне были блики света, отраженного в стекле… свечи. «Хорошо, что не лучины!», – мелькнула хульная мысль. И я в следующее мгновенье робко постучала прямо в окно, «освященное» для меня свечой…

…Я услышала скрип отодвигаемого засова, и дверь медленно стала открываться. На пороге стояла маленькая, сгорбившаяся, очень старая женщина. В платье, поверх платья фартук. Голова не покрыта, редкие волосы собраны пучком на затылке. В руках она держала свечу. «Заходи, коль пришла! Огонь в окне увидала?» – сказала старушка и, повернувшись ко мне спиной, пошла к внутренней двери, обитой войлоком. Я включила фонарь. В сенях сразу стало светло. Такого я и в кино не видала! Стены из старых бревен, между ними виден мох, превратившийся в труху. В полстены поленницы дров. В одном углу кадка ведра на четыре, покрытая толстой крышкой с деревянной ручкой. По-видимому, в ней запас воды. Недалеко от кадки железный умывальник с соском. Над ним тусклое зеркало, под ним таз с отбившейся эмалью, стоит на табуретке с облезающей коричневой краской. Я сделала шаг, и пол заскрипел. На полу лежала огромная тряпка, когда-то бывшая одеялом. Запах в сенях был особенный. Я никогда не ощущала такого запаха! Он словно лишат тебя сил: вдохнула глубоко и уже не идешь по полу, а волочешь едва ноги. Это так мне показалось, конечно. Но то, что запах в значительной степени парализовал волю – это точно! Наверное, он сидит во мне где-то глубоко – глубоко в подсознательном. Я ведь родом из крестьян. Предки далекие мои были крепостные…

Старушка, открыв внутреннюю дверь, ждала меня, пока я осматривалась. Свечу не гасила. «А, что, бабушка, электричества в деревне нет?» – спросила я, не видя в сенях лампочки. «Бывает… Не каждую, правда, неделю, но бывает. У меня даже телевизор есть и радиола…» «А, почему не потребуете, чтобы электричество было каждый день?» «У кого требовать? У нас начальства нет. Да и деревни нашей как бы нет. С десяток домов осталось под крышей. Остальные разваливаются уже в лесу: лес и болотина наступают и поглощают деревню…» «А сколько человек живет в деревне?» «Было четыре… два старика, да я с сестрой-близняшкой. Вчера померла она. Завтра хоронить будем, как старики могилу докопают..» «А где покойница?» «Сейчас увидишь… В комнате, в домовине, на столе… Вот я со свечой и сижу с ней. Все равно не усну. Плохо спать стала!» «Молитесь на усопшей сестричкой?» «Не верующие мы. Когда здесь был колхоз, а потом совхоз, мы были комсомолками. А потом стали беспартийными. Я не знаю, что такое бог. Жизнь прожила, его не видела и вестей о себе он не подавал». «Ясненько!», – сказала задумавшись, но, не зная о чем, собственно. Когда вошли в комнату, сразу почти наткнулись на длинный стол с неокрашенным, сделанным из старых, необструганных досок, гробом. Крышка гроба из таких же досок стояла у стены. Я осветила гроб фонарем и увидела, что покойница покрыта простыней, не первой свежести. Сладковатый запах шел из гроба. «А зачем, бабушка, лицо сестренке закрыла?» – спросила я. «Да это от мух!» Вдоль стола стояли старые стулья. Я взяла один стул и села в сторонке…

«Внучка, да мне угостить тебя нечем! Ничего не готовила. Старики должны картошки наварить. Ну а закуска у нас есть всякая – из леса грибы, с огорода огурцы, капуста прошлогодняя квашенная. Бражку заквасили. Завтра с утра самогон гнать будут, как могилу дороют». «А, пойдемте ко мне в машину. Там всякая еда есть и напитки вкусные. Даже мороженое и пирожное. И чай есть, правда, в банках, холодный, но вкусный!» – с радостью предложила я. Во-первых, чтобы побыстрее уйти из этого дома. А, во-вторых, чтобы накормить вкусной едой старушку. «Пойдем, коль не шутишь. У меня второй день маковой росинки во рту не было!» «Бабушка, а смерч и ливень вашу деревню не тронул… Вы слышали, что творилось на улице в стороне?» «Дожди у нас часто. А по ночам лес шумит… Нет, как-то не обратила внимания, задремала, видимо, на стуле…» Я шла впереди замедляя шаг, чтобы успевала старушка. Машина была рядом. Я осветила машину, и старушка ахнула: «Да как грузовик, огромная! Зачем тебе такая большая машина? Возишь людей на ней, что ли?» «Сейчас такие машины у многих. Это – модно и удобно, когда едешь далеко. В ней четыре человека жить свободно могут, как дома. И душ есть, и туалет. И холодильник. Дом на колесах, одним словом…»

«Душ, говоришь. Можно я сначала вымоюсь… Не помню, когда вся мылась. Баню старикам тяжело топить стало. А баня в деревне есть. Да воду из колодца таскать тяжело…» «Да, конечно. И, если не обидитесь, выбросьте все свое белье и одежду, я вам подберу, что одеть: у меня и гардероб здесь, набит всякой одеждой… Племянница с вас ростом. Ее одежда вам подойдет…» «Я согласная! Давай, коль не жалко! Буду на похоронах нарядная, как на свадьбе. Жаль, что старики не увидят…» «Они, что, слепые?» «Один почти слепой, только свет видит. Бельма на глазах. А второй с детства близорукий был. Очки потерял, вот и видит только пред своим носом!..»

…Старушка с душем справилась легко. И одежда племянницы, и белье и даже обувь, все ей подошло и ничего ее не смутило! Я успела накрыть стол и испечь хлеб, что ни мало подивил бабушку: «У тебя и душ, и пекарня в машине… Жаль, Глашка такого не увидит!» Пришло время познакомиться. Я назвала себя. И сказала, что еду навещать бабушку в санаторий «У Тиффони»…“ „У Тихона, – поправила меня старушка, – напутали они! Когда деревню жечь собирались, жил там один мужичок, Тихоном его звали. Родных у него никого не было. Они его в сосалку определили…“ „Куда определили Тихона? В какую еще «сосалку»? “ – переспросила я. „Да, так теперешняя дом престарелых называется: «сосалка»…“ „Социалка“ – догадалась я, но исправлять бабушку не стала. Действительно, почему не назвать санаторий „У Тихона“ в память о последнем жителе деревни? А то „У Тиффони!»…И мне стало грустно. Но, ненадолго. Я тоже проголодалась и мне хотелось выпить… Как в книжках забугорных часто натыкалась: «I want Large Whisky!» Я достала и водку, и виски. Старушка проявила живой интерес к бутылкам. Взяла их в руки. Осмотрела, а потом спросила: «А, коньку у тебя, внучка, чай не найдется в шкапчике? Давно не пила…» Я достала бутылку коньяка. Бутылка была круглая, пузатая, таких бутылок бабушка точно не видала! «Коньяк?» «Коньяк. 20 лет выдержки. Армянский» «Раньше назывался ОС – очень старый!» – разобралась бабуля, наливая себе рюмку, по самые края. И, одним глотком вылила коньяк себе в… рот (хотела написать – в глотку!)» Потом принялась за мои деликатесы. Ела она, не торопясь, смакуя каждый кусочек. Ела и пила коньяк, уже не залпом, а тоже смакуя. Выпила три рюмки по сто граммов. Я пила виски. Чистый ирландское виски Tullamore Dew, мой любимый алкогольный напиток. По настроению, конечно.

…Когда мы с бабушкой насытились и расслабились, после того, как я предложила всю еду забрать на поминки и напитки тоже, вдобавок, собиралась напечь хлеб, заготовок у меня был целый ящик. Вот только, не забыть за этими делами позвонить своей бабульке, сказать, что задержалась из-за смерча. Моя новая бабулька пристально посмотрела на меня, и вдруг предложила: «А хочешь, я расскажу тебе интересную историю?» Да так спросила, что мне сразу стало интересно. Уже давно расцвело. Старики, наверное, докапывают могилу. Надо предупредить их, чтобы самогон не гнали: алкоголя хватит, чтобы помянуть и на 40-ой день. А продукты завезу, когда поеду забирать бабушку домой. Она в этом санатории все лето проводит: экскурсии по интересным местам, например, в имение и на могилу Анны Петровны Керн. «С удовольствием послушаю. Вот только позвоню своей бабушке, что у меня все в порядке, смерч пощадил, и что приют нашла у доброй бабушки…» «Я тебе расскажу, а ты рассказ напиши. Ты, наверное, журналистка?» «Нет. Я была актрисой, в фильмах плохих снималась… Вся в бабушку пошла, да талантом бог не одарил!» «А, что, бабушка твоя – актриса?» «Да, и знаменитая! Фильм „А зори здесь тихие“ видели?» «Конечно, несколько раз… То-то мне твое лицо знакомым кажется! Ты, наверное, на бабушку похожа?» «Угадали, очень даже похожа. Только бабушка – хорошая актриса, а я – никудышная…» «А кого твоя бабушка играла в этом фильме… Очень хороший фильм!.. Ту, которая в болоте утонула?» «Не скажу! Будите еще раз смотреть – узнаете и меня вспомните!..»

…Я позвонила бабушке, успокоила ее, вкратце рассказала, где я и почему задерживаюсь, и приготовилась слушать бабулю…

Бабуля, выпил 300 гр. Коньяка, а я – не меньше виски, самое время для рассказа! И, как у меня ныть стало тревожно сердце, рассказа страшного… Дальше передаю слово в слово рассказа бабули. Происходит это во внедорожнике Infiniti, богом и людьми забытой деревне!..

Меня зовут Марья, или Маша. А мою сестру, которая сейчас в гробу, Глаша, или Глуша. Нам по 81 году. Родились мы в СССР во время ВОВ. Отец приезжал в колхоз на двух дневную побывку, тогда нас и зачали. Война была в самом разгаре. Мы с Машей – однояйцовые близняшки. И различить нас с рождения практически невозможно. Глаша, если ее вынуть из гроба и одет одежду твоей племяшки, будет отличаться от меня только тем, что мертвая, а я – живая. Так, по одежде нас и различали родители. Отец вернулся с войны с орденами и медалями и без единой царапинки. Он – тракторист, а на фронте был командиром танка. Ну, это я так, к слову. А мама была свинаркой, очень знатной. Не раз ездила в Москву на ВДНХ, показывать своих свиней… Колхоз во время войны и все послевоенные годы, вплоть, пока правил Сталин, был передовым. При Хрущеве жили плохо. Думали, что колхоз развалится. Но, пришел Брежнев, и опять хорошо зажили, пока колхоз не сделали совхозом…

…Ну да ладно. Ближе к телу, как говорил Мопассан! Не думай, мы окончили по 8 классов, и я много читала. Так, что человек я грамотный. И сестра не отставала, правда, предпочитала книгам рисунки. Очень любила рисовать. Не только животных и цветы, но и портреты всех нас и наших знакомых. Несмотря на полное сходство внешнее, мы с сестрой были совсем разные люди. С рождения и до смерти. И прожили разной жизнью. И самое главное – сестра моя была… убийцей! Отравительницей! Я буду несколько нескладно рассказывать, то, что сейчас выплывает в памяти, а ты налей-ка мне еще рюмку коньяка…. Когда нам было по 4—5 лет, она совершила первое убийство. Была у нас кошка Мурка. Старая кошка. Котят каждые два месяца приносила, мы их топили в ведре, пока они были слепыми… Но Мурку все любили – долго с нами жила, ласковая такая. Кошки – умные животные и хорошо в людях разбираются. Мурка любила всех в доме, только сторонилась Глаши. Когда мы спали с Глашей в одной кровати, то Мурка всегда спала с моей стороны, прижавшись ко мне головкой. Однажды Глаша принесла в дом взрослую кошку, подобрала на улице и с казала, что «это вторая Мурка, будет ее собственная!» Родители были категорически против второй кошки, тем более, у нее наверняка есть свой дом. Вот тогда Глаша и совершила свое первое убийство. Она подсыпала нашей Мурке мышьяк в молоко. А, когда Мурка сдохла, она взяла ее и бросила под колеса мимо проезжающего грузовика! Прибежала домой и вся в слезах сказала, что наша Мурка попала под колеса машины, и сдохла. Мурку похоронили и остались без кошки, ибо вторая кошка убежала…

Второе убийство и тоже отравление, Глаша совершила, когда ей было 12 лет. У нашего соседа была огромная охотничья собака. Она без привязи ходила по двору и радостно встречала всех, кто приходил к соседу в гости. Всех, кроме Глаши! Конечно, она никогда на Глашу даже не тявкнула, но всегда, даже видя ее через забор (забор был из штакетника), угрожающее скалила зубы. Глаша, когда собака ела из своей миски, бросила ей туда кусок мяса, нафаршированный мышьяком. Собака поела и сдохла в судорогах. Тогда у нас еще был ветеринар, он посмотрел на собаку, и сказал, что она сдохла от «чумки», так как собаку не привили. А, кто прививает собак в деревне?.. Отец похоронил Джека, так звали собаку, в огороде, в углу, под березой. Несмотря на то, что мы были уже большие девочки, ночью все равно писали в горшки, которые стояли под нашей кроватью. Глаша каждое утро выливала содержимое своего горшка на могилу Джека…

В семнадцать лет мы пошли работать к матери в свинарник. Окончили по 8 классов. И влюбились, конечно, в… да-да, не смейся, в пастуха! Парень отслужил в СА, и вернулся в колхоз, стал пасти колхозное стадо коров. Ему еще своих коров колхозники добавляли в стадо. Парню и работа такая – сам себе хозяин, нравилась, и деньги хорошие получал от «частников», которые торговали своими «продуктами» на местном рынке. Мы тоже парню приглянулись. И он решил на одной из нас жениться. Долго не мог выбрать, на мне, или на Глаше? Однажды он позвал нас к себе домой, поставил рядом две табуретки и просил нас сесть рядом. Мы сели и из кожи лезли, чтобы он, как в песне: «…выбери меня, выбери меня!» Полчаса, не меньше, он нас разглядывал молча, сев на табуретку напротив нас. Молча разглядывал, и мы молчали тоже. И выбрал Глашу! Через неделю сыграли свадьбу. В деревне все были счастливые, кроме меня. Но за меня тут же посватался папин помощник-тракторист. Парень также отслужив в СА и был вполне подходящий: не курил, не пил. А, вот глашин парень и курил, и выпить любил. Но жизнь идет по-своему. Глаша через девять месяцев родила дочку. А еще через год – сына. А у меня ничего с мужем не получалась. Не беременела я. Это сейчас можно легко проверить, кто «виноват» в бесплодии… А раньше… Короче, через два года я развелась со своим мужем и вышла замуж за его друга. А потом, последний раз, за друга его друга… Оказалось, что бесплодная я. С третьим мужем, тем не менее, мы жили душа в душу – «пусть земля ему будет пухом!». «А с первыми-то как… как у них судьба с ложилась?» – неожиданно для себя и задала Маше вопрос, когда она пила коньяк. «Детей нарожали. Жен похоронили. Внуки разъехались и их знать не знают… Эти два старика, которые живут в деревни, и есть мой первый и второй мужья…» Но слушай дальше.

После рождения второго ребенка муж Глаши пил во всю. Гнал самогон и пил. В совхозе ему работы не было. Построили новые, механизированные коровники и на вольные хлеба, как говорится, коров не пускали. Глаша стала ходить по домам и жаловаться на мужа, что он пьяный избивает ее. Правда, синяков никто не видел. Но из их дома часто неслись вопли Глаши: «Спасите, убивают! Мужик с топором очумелый гоняется!» Участковый милиционер раза два заходил на эти вопли Глаши, и перестал обращать на них внимание: «Хочет посадить мужика! А он ее и пальцем ни разу не тронул!» Видя такое отношение к «избиениям» участкового милиционера, Глаша стала выбегать на улицу и кричать там: «Спасите, с топором мужик за мной гоняется! Белая горячка у него!» СП из поселка тоже один раз приехала и перестала приезжать: мужик просто пил и был пьяный, но не агрессивный и чертиков не видел! И вот наступил день… Муж Глаши умирает, опохмеляясь! Глаша рассказывала это так: «Стал подносить стакан с самогоном ко рту, да не успел! Посинел, упал, и умер!» Сыну было уже 16 лет. Он рассказывает совсем по-другому: отец встал, умылся, начал завтракать, выпил полстакана самогона и лег опять спать. Во сне и умер!.. Никакого, конечно, вскрытия, трупа алкаша, который напивался до белой горячки, не было. Даже справку о смерти привез участковый, которого вызвали осмотреть труп. Он все записал, со слов Глаши…

…Дочка у Глаши была красавица. В 14 лет мужики глаза на нее пялили. Рано стала гулять. И, я так думаю, забеременела. Глаша узнала и отравила ее, сделав настой из маковой соломки. Наверное, и мышья туда подбавила. Участковый также записал со слов Глаши, что дочь у нее «потаскуха и наркоманка». И что умерла она, отравившись настоем из маковой соломки… Глаша дала ему в пузырьке «вещественное доказательство». Труп дочки увезли в поселок на вскрытие. Глаша поехала туда и договорилась с судебным экспертам, чтобы «не кромсал тело ее дочурки». И договорилась. Вскрытия не было. Акт и заключение эксперт, как я понимаю, написал со слов Глаши… Дала ему за это взятку Глаша – в советское время можно было подкупить, если умно действовать, не всех, конечно, но можно! Или не дала, парень молодой мог просто пожалеть несчастную женщину и «не кромсать» тело ее дочери-красавицы…

…Сын ушел служить в СА. А когда вернулся, сразу с матерью у него стали проблемы. Он хотел жениться, обзавестись семьей, и не хотел жить с матерью. Дом у них был огромный. Вот он и предложил поделить дом на две половины, забив одну внутреннюю дверь (да, Глаша лежит в моем доме, ее дом сгорел). Кроме того, отделиться и заборами, и чтобы калитки были разные. Два года почти мать уговаривал. Глаша – ни в какую: «Вот умру, делай с домом, что хочешь! А, пока я жива – я одна здесь хозяйка!» Парень стал не ночевать в доме. Появились у него дружки и подружки. Невеста его вышла замуж за другого. Глаша начала готовить деревню к очередному убийству: «Весь в отца пошел! Пьет, с шлюхами таскается. В мой дом их приводит. Пьют, и не закусывают! Посерел весь. Мать не слушает, как отец кончит…» Полгода так кричала на улице, по домам ходила, жаловалась на сына. Парень работал в другой деревне, «У Тихона», и действительно, иногда приезжал домой с женщиной. Всякий раз с другой. При этом всегда матери продукты привозил. Никогда голос на нее не поднимал. А с женщинами уходил, если летом – то на сеновал или в дровяник. Если зимой, то в дальнюю комнату. Я, например, никогда не слышала, чтобы он шумно гулял или Глашу обижал… Но, по-прежнему настаивал, чтобы она разделила дом! Тогда она начала разносить по деревни, что сын хочет за «взятки» (не известно, правда, кому?) увезти ее силой в дом для престарелых, чтобы завладеть всем хозяйством и пропивать все со шлюхами…» Кто-то ее слушал в деревне и сочувствовал ей, вроде, действительно сын живет, не пришей хвост к кобыле… И почему с матерью не жить одной семьей? Но большинство на ее вопли реагировали или понимающей улыбкой, а то и смехом в лицо: «Да разве с тобой жить можно? Того и гляди… отравишь!» В деревне, ведь, как правду не зарыть! Все ее за глаза называли «отравительницей» и «полоумной»… Но, это так, между собой…

Время шло. Деревня умирала. Сын старел, но, как и мать, стал ходить и всем, кому попало на нее жаловаться, что она жизнь его загубила и до гробовой доски своим упрямством, доведет! Не долго ходил, и жаловался. Однажды женщина, с которой он спал на сеновале, и он были найдены мертвыми. А рядом бутылка с техническим спиртом пустая… Вот это были первые трупы, которые действительно вскрывали и провели судебно-медицинское исследование… Заключение эксперта: «Отравление техническим спиртом»…. Все так, да не совсем. Сын-то не был ни горьким пьяницей, ни неграмотным. Откуда он взял технический спирт? Когда водки на сеновале было полно… Если бы он с бабой хотели бы покончить жизнь самоубийством, то не выбрали бы такую мучительную смерть! Ногти у обоих были сорваны, словно звери землю замерзшую рыли… О доски, в мучительных судорогах, ногти сорвали! Глашка их отравила, заменив в одной бутылке водку техническим спиртом, и подбросила бутылку им! Я так думаю…

Бабуля выпила еще одну рюмку коньяка. А потом сказала: «Ты, как, поедешь к своей бабуле или поспишь маненько в машине? Если спать будешь, то мы со стариками твои гостинцы перетаскаем тихонько… Если ехать хочешь, то я сбегаю за ними… Да и ты нам помоги. Мы уже не те, слабенькие…» «Давайте все перенесем вдвоем. Я сильная и быстро бегаю. Буду складывать коробки у крыльца вашего…» «А не хочешь с Глашой попрощаться?» «Вот и перетаскаю, и попрощаюсь…» – ответила я…

…За полчаса я все перетаскала. Бабулька тоже коробку с коньяком сама донесла… «Ну, пойдем прощаться с Глашой?..» – спросила она, и на лице ее, изборожденном глубокими морщинами, я вдруг увидела… улыбку Моны Лизы! Даже головой тряхнула: надо же такое наваждение! А, потом, быстро села в машину. Дождалась, когда плавно закроется за мной дверь, и откроется окно, и посмотрела прямо в глаза, продолжавшей улыбаться, бабуле. Несколько секунд смотрела. Бабуля не отводила глаз. Тогда я спросила: «А от чего Маша умерла?» И, не дожидаясь ответа, крикнула, запустив мотор: «Прощай, Глаша! Хорошо, что ты неверующая!»

В деревню я в эту больше не ездила. Но слово свое сдержала: послала туда на 40 дней своего бой-френда с продуктами, который мне уже изрядно надоел, но отвязаться от него я никак не могла: пристал, как банный лист… Вот уже вторая неделя пошла, а он все не возвращается!..