Текст книги "…в этом мире несчастливы… книга первая"

…Батальон морской пехоты, капитулировавший перед советским офицером – летчиком, утопив в Океане оружие и боеприпасы, погрузился на пять шлюпок с огромными веслами, в два раза выше самого высокого японца, и шлюпки, каждая, проходя мимо провожающего их Василия Петровича, салютовали ему, одним движением вертикально подняв на мгновение, весла. Так прошла последняя шлюпка. Василий Петрович удивился, что солдаты морской пехоты были на шлюпках, а не на десантных моторных ботах… Он уже собирался пойти, попрощаться с Амуром, постоять у его могилы (Амур был похоронен с почестями, только стрелял, правда один Василий Петрович, а десяток японцев, участвовавших в погребении чистокровной немецкой овчарки, ставшей другом советскому летчику, молча отдали честь), как услышал в небе знакомый звук истребителей. Три (опять – три!) «Zero» летели по направлению острова. Шлюпки успели отойти всего на несколько метров… Василий Петрович бросился к самолету: его развернули и поставили японцы так, что взлететь не представляло трудности! Нажал стартер и… опустил руки: «Zero» разворачивались через правое плечо, уходя вверх и назад. А в Океане плавали остатки шлюпок и весел! За гулом «Яка», Василий Петрович не услышал взрывы бомб! Несколько секунд он смотрел на Океан, где на его глазах произошло что-то невероятное: японцы разбомбили японцев! А, ведь, должны быть из одного отряда кораблей – авианосцев и десантных судов. Он тут же связался с базой и доложил о происшедшем. И, неожиданно для себя услышал: «Ночью возвращаешься на базу. Постарайся в бой с «Zero» не вступать… Навстречу к тебе вылетят наши истребители. Повторяю – в бой не вступать!..

…Так закончилась эта история. На базе он понял, с кем воевал! И почему «Zero» разворачивались через правое плечо… Да и откуда им появиться, когда вся акватория Тихого Океана вокруг Японии, уже была заполнена американскими кораблями, сопровождением главного – американского линкора «Миссури», на котором в Токийском заливе 2 сентября в 9 часов 2 минуты был подписан Акт о капитуляции Японской Армии…

…Мне было 5 лет, когда умер Василий Петрович. Ему было 82 года. Он умер за год, до исчезновения СССР. Счастливчик!.. Каждый день рождения, среди многочисленных телеграмм и поздравительных открыток, непременно были две правительственных: от Министра Обороны, и Министра Гражданской Авиации. В первой упоминались боевые заслуги летчика-разведчика. А во второй – Василия Петровича поздравляли, как «первооткрывателя Дальневосточных авиатрасс». А к каждому Дню Победы Василий Петрович получал медаль, а то и две, которыми был награжден, когда воевал. Медали находили героя! И все за освобождение какого-нибудь города от немецко-фашистских захватчиков. Бабушка шутила: «Вася! Глядя на твои медали, получается, что без твоего вмешательства не был освобожден ни один город!» Она бы не так далеко от истины! А Василий Петрович на это отвечал: «Вот, когда получим главную медаль – Героя СССР, тогда поговорим…» Я, думаю, он не шутил. И получил бы, если страна, за которую он воевал, сохранилась!.. Он был разведчиком. А это, как поговаривал Василий Петрович – «особый коленкор!». Посмотрите, как заморочили головы читателям военной биографией его друга, разведчика, выдающегося военного писателя (Василий Петрович бок – о – бок воевал с ним на ДВ) – Владимира Осиповича Богомолова! Когда он входил в наш дом, мне казалось, что это – сказочный русский богатырь. А ему было за 60! «Момент истины» – кажется, сейчас, все мы ждем его в адском напряжении, как герои Владимира Богомолова…

…Самое узкое место между материком Евразия и островом Сахалин ~7 км.; полузатопленный тоннель на Сахалин постройки Сталинских времен, места нереста корюшки, лососевых, осетровых пород. Поселок постепенно разваливается, уступая место Природе…

Вот такое можно сейчас прочитать в интернете о поселке Мысе Лазарева!..

7 ноября 1969 года в интерклубе поселка Мыс-Лазарева, принадлежащего японской морской компании, был банкет в честь 52 годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции. Во главе компании стоял член императорской семьи Hongô Yasusi, правнук знаменитого Emperor Kōmei Kōmei-tennō, и кровный родственник правящего императора Хирохито, капитулировавшего перед США. Император Комэй – (22 июля 1831 – 30 января 1867) – прославился тем, что круто оборвал попытку европеизации Японии: выгнал всех иностранцев. Запретил японцам выезжать из империи. А тех, кто был заграницей и вернулся, казнил. Было это в 1883 году (The order: The edict was based on widespread anti-foreign and legitimist sentiment, called the «Revere the Emperor, Expel the Barbarians» (sonnō jōi) movement. Emperor Kōmei personally agreed with such sentiments, and – breaking with centuries of imperial tradition – began to take an active role in matters of state: as opportunities arose, he fulminated against the treaties and attempted to interfere in the shogunal succession. His efforts culminated in March 11, 1863 with his «Order to expel barbarians». A deadline for the explusion was set two months later to May 11).

Хонго Ясуси был главой фирмы и капитан-директором флотилии Комэй-мару. Ему исполнилось недавно 60 лет. Но он был крепким мужчиной, с легкой сединой на висках. Не пил, не курил и гейс при себе не имел. Утром и вечером в спортзале корабля занимался по часу карате-до. На «пенсию», естественно, он не собирался. С ним на корабле был племянник, 22 года, которому он рано или поздно передал бы и компанию, и флотилию. Корабли флотилии Комэй-мару вывозили круглый год лес из ДВ тайги. Только сходил лед с Татарского пролива, они полностью заполняли пролив цепочкой, выходя в Тихий Океан. Четыре с половиной часа ходу от мыса Лазарева до порта приписки – Осака.

Интерклуб мыса Лазарева – маленький кусочек Японии: от экстерьера до интерьера. Обслуживали его только японцы и японки, хорошо говорящие на русском языке. Вход в него был ограничен – только высшие чины моряков и по приглашению – хозяева различных советских организаций и их гости. Для японцев все было платно – от еды, напитков и гейс. Для советских граждан – все бесплатно. На мысе Лазарева часто были сильные ветра, продувающие полуостров от края до края. Поэтому к интерклубу вели дорожки, огороженные морскими канатами, крепленными на бронзовых столбах с японским фонарем наверху. У моего отца был, конечно, прекрасный фотоальбом, где мыс Лазарева был представлен со всех сторон. И – фильмы, которые снимал его друг, главный врач поселка, племянник Михаила Александровича Шолохова, Анатолий Журавлев (его фильмы не раз занимали большие призы на Международных фестивалях). Жаль, все осталось у первой жены моего отца… В интернете сейчас мне не удалось найти фотографий мыса Лазарева 1969 года…

Отпраздновав очередную годовщину советской власти, капитан-директор Хонго Ясуси, в 5 часов утра 8 ноября пришел на свой корабль и лег спать в своей каюте. Вставал он обычно в 8 часов утра и бежал (!) в спортзал, который находился на верхней палубе. * ноября он нарушил свой порядок, который не нарушал никогда – даже когда корабль попадал в сильный шторм. Первый помощник капитана решил, что хозяин сделал себе перерыв в режиме в честь великого Праздника Великой страны. Но, когда он не вышел из каюты к завтраку, первый помощник постучал в дверь…

…Капитан Хонго Ясуси был мертв. Умер он в 5 часов 30 минут…

Вот теперь начинается рассказа о моем отце, Евгении Васильевиче. Со старшим следователем районной прокуратуры, Олегом Федоровичем они летели на «Ан-2» по направлению мыса Лазарева молча. Евгений Васильевич не получил от следователя ни письменных, ни устных разъяснений. Олег Федорович, как коммунист, преданный Советской Власти всю ночь праздновал. Евгений Васильевич только что вернулся из командировки. В поселке им. Полины Осипенко он вскрывал труп помощника местного прокурора… Евгений Васильевич задремал сразу, как только самолет взлетел. В самолете, рассчитанном на 12 пассажирских мест, на сей раз летели только три человека. Третий, незнакомый мужчина средних лет, похожий или на бухгалтера, или на агронома колхоза, произнес первые слова: «Сели. Встаем. Нас уже ждут!» «А тебе тоже праздновать не дают, Костя? – угрюмо спросил Олег Федорович незнакомого для Евгения Васильевича, человека. «Да, одно у нас с тобой дело, Олежка… Сам понимать должен!» Вместо обычной санитарной машины, которая встречала Евгения Васильевича, стояла «Волга» начальника порта мыса Лазарева. А он, собственной персоной, стоял возле «Волги». Начальник порта был мужчина большой (по комплекции), и важный (по статусу). Поздоровавшись с каждым за руку, он сказал: «Ну, что мужики – прямо к мертвому япошке в гости. Нас уже ждут!» Олег не удивился, ибо все знал про «умершего япошку». А, Евгений Васильевич удивился только тому, зачем ему нужно ехать, как он понял, на корабль, когда все равно вскрытие он будет делать в морге? Словно читая его мысли, человек, похожий на агронома, сказал: «Осмотрим каюту капитана, где его нашли мертвым. Я распорядился, чтобы ничего не трогали и никого в каюту не пускали… Вскрытие трупа такого ранга придется производить на корабле, Евгений Васильевич…» Олег Федорович, обращаясь к отцу, спросил: «Женя! Ты еще не знаком с нашим самым главным чекистом Николаевска-на-Амуре? Вот, Константин Петрович. Человек, «чистые руки, трезвая голова»… Я правильно цитирую твоего кумира, Костя?» «Правильно, правильно… Олежка!» «А почему я должен производить вскрытие на корабле?… Тем более, сегодня штормит…» «А, потому, друг мой Женя, – обратился к отцу Олег Федорович, – что вскрывать сегодня ты будешь труп не просто смертного япошки, а – кровного родственника императора Японии!» «Тогда, – удивился вновь Евгений Васильевич, – почему я? У меня год только практики судебной медицины… Я должен сообщить в Краевое Бюро судебной медицины, начальнику своему, пусть присылает кого-нибудь или сам прилетает!» «Да уже все знает твой Чепиков! И Москва знает… Ты за год успел проявить себя, как опытный эксперт. Какие экспертизы провел: взрыв на «Многовершинке», взрыв на «Колбасной фабрике», смерть от прививки кори, и, наконец, экспертиза детей «мстителя советской власти»! Твой предшественник за пятьдесят лет работы у нас не произвел ни одной экспертизы, равной твоим, мной названным!» «Константин Петрович, – обратился Евгений Васильевич к чекисту, поняв, что он в их «опергруппе» главный, – в чем, все-таки дело?» «Да, не волнуйтесь Вы так, Евгений Васильевич! Умер старый человек… Не пьющий. Наверное, наши заставили выпить граненый стакан «Столичной», вместо чашечки сакэ… Если, что пойдет не так – Олег Федорович тут же вызовет экспертов из Москвы… Да и Вы будете со своим Чепиков на «проводе»!» «Япошки не хотят шума поднимать… – начал Олег Федорович и вдруг остановился и сильно потер затылок, – А… По-че-му?» Лицо его посерьезнело, стало как у Командора при встрече с соблазнителем его супруги… «Евгений, – обратился он к отцу, – держи ушки на макушке… ни слова, ни полслова… У трупа – ты главный!» Пока шел разговор, «Волга» подкатила прямо к трапу флагмана Комэй-мару. Вдоль трапа выстроились матросы, а на верху стоял, как было понятно по знакам отличия, первый помощник капитана. Рядом с ним молодой японец, холеный, упитанный, в отличном европейском костюме и с черным галстуком на белоснежной рубашке. «Теперь – он хозяин флотилии» – опять, словно зная, о чем мой отец думает, сказал Константин Петрович.

У каюты капитана стояли два вооруженных винтовками матроса. Олег Федорович вопрошающе взглянул на Константина Петровича, бровями поводя в сторону винтовок. «Так положено. Оружие не заряжено, штыки, видишь, опущены…» – тихо ответил Константин Петрович. При подходе к двери каюты, матросы сделали по шагу в сторону, демонстрируя, что пропускают пришельцев. По-видимому, сигнал им подал первый помощник капитана, который шел за советской группой. У двери Олег Федорович неожиданно сказал: «Я войду один. Потом ты, Евгений. А тебе, Константин Петрович, здесь вообще делать нечего! Идите с первым помощником, покурите на палубе, пока мы тут осмотримся. «Я не курю!» – с явной обидой сказал Константин Петрович. Но возражать старшему следователю прокуратуры не стал. Олег Федорович вошел, и тут же, приоткрыв дверь, скомандовал: «Евгений Васильевич, заходите, Вы нужны!» Мой отец вообще удивился, что Олег Федорович решил войти один. Труп-то не ему осматривать! «Не хотят япошки шума, – подумал Евгений Васильевич, – а как же работа криминалистов… Отпечатки пальцев, посторонние предметы и т.д., и т.п.» «Ты, не трогая, взгляни, что за лекарство в пузырьке у капитана на столике?» – сказал Олег Федорович. Маленький столик-тумбочка стояли рядом с кроватью, на которой лежал, словно крепко спал, пожилой японец в обычной пижаме и колпаке на голове. Мой отец открыл свой походный чемоданчик, в котором был полный секционный набор, несколько пар новых резиновых хирургических перчаток и пол-литра медицинского спирта – для следователя. В данном случае – для Олега Федоровича… Вынул перчатки, надел их, и взял пузырек с таблетками. Пузырек был наполовину пуст. Крышка только слегка завернута. На этикетки было написано: «Carboneum tetrachloratu. Protech Biosystems Pvt.Ltd» «Глистогонное лекарство. При передозировки – яд и смертельный исход» «Да-да! Суси, сасими и глисты… Но только, уверен, у одного капитана…» – сказал Олег Федорович и снял трубку телефона, который капитана с телефонной станцией Николаевска-на-Амуре (второй телефон – с Японией). Он набрал номер начальника УВД г. Николаевска-на-Амуре и услышав его голос, сказал: «Валерий Васильевич, криминалиста сюда в полной экипировке!» Евгению Васильевичу было слышно, что ответил Валерий Васильевич – криминалист стоит у судна. Его на корабль не пускают. Олег Федорович, повернувшись к Евгению Васильевичу, сказал: «Ты – работай, работай, только в перчатках. Вопросы мои к тебе – знаешь какие будут. Первый вопрос, конечно, когда наступила смерть?… А я сбегаю, рявкну на япошек, почему моего товарища на корабль не пускают? Костя, видимо, саке попивает… с убийцей! Шучу!»…

…А дальше было следующее. Племянник капитана сказал, что у дяди «больной желудок», и что это лекарство он принимает давно и регулярно. Первый помощник, когда Олег Федорович обратился к нему, покраснел, и сказал, что плохо знает русский язык и не понял вопроса. Евгений Васильевич повторил вопрос на английском языке. Первый помощник ответил, что лучше с этим вопросом обратиться к корабельному врачу… Корабельный врач подтвердил, что лекарство прописал капитану он. И что капитан принимал их не как глистогонное средство, а как… успокаивающее. Олег Федорович вопросительно взглянул на Евгения Васильевича. А тот, глядя в упор на корабельного врача, спросил (папа до сих пор не знает, почему он задал такой точный вопрос, не имея насчет него никаких знаний): «Какое Вы имеете право делать назначения капитану, не поставив в известность об этом его личного врача?» Корабельный врач был сражен наповал! Можно только догадываться, что творилось в его голове: 1) эксперт уже поговорил с личным врачом капитана, и врач сказал, что он ничего не знает о лекарстве; 2) эксперт знает, что я совершил должностное преступление и теперь следователь будет меня допрашивать, кто меня на это подбил? 3) эксперт знает, что четыреххлористый углерод – глистогонное лекарство, а успокаивающий эффект – побочный; я не мог дать капитану это лекарство, как успокаивающее, когда в аптеке корабля множество различных успокаивающих средств; 5) четыре таблетки четыреххлористого углерода – и смерть от отравления неизбежна… Кстати, все эти же мысли пронеслись в голове и моего отца. А Олег Федорович «прочитал» их по его глазам и растерянному, испуганному виду корабельного врача. Он тут же вызвал в каюту личного врача капитана, который стоял за дверью. Евгений Васильевич протянул ему пузырек с лекарством и спросил: «Вам это знакомо?» «Да! Это глистогонное средство» «У капитана были глисты?» «Капитан был здоров!» «Корабельный врач лечил капитана с Вашего согласия четыреххлористым углеродом?» «Нет. Капитан был здоров. Корабельный врач не имел права лечить капитана без моего ведома: это серьезное должностное преступление!» «Жень, а Жень, – склонившись к уху моего отца прошептал Олег Федорович, – оставь мне что-нибудь для работы… Я все равно не буду помогать тебе вскрывать старикашку!»… Олег Федорович – лучший следователь ДВ, при виде крови мог упасть в обморок. Но и в обмороке он оставался лучшим следователем ДВ!

Дальше – все, как в кино: эксперт осматривает труп, криминалист ходит по каюте с кисточкой, пробирками и стеклышками, а следователь, взяв под руку обоих врачей, ушел с ними в соседнюю каюту, предоставленную ему любезно первым помощником. А в кают-компании уже готовили все, для вскрытия члена императорской фамилии, кровного родственника императоров Японии…

До начала вскрытия Константин Петрович подошел к Евгению Васильевичу и сказал: «Вы, ведь, можете, даже когда для Вас причина смерти очевидна, дать предварительное заключение о смерти… Ну, в данном случае, пожилой человек, ночь не спал, праздновал, утомился и, если даже не принимал алкоголь, мог же умереть внезапно от… острой сердечнососудистой недостаточности…» Евгений Васильевич не успел открыть рот, чтобы ответить чекисту, как тот пояснил: «Это – не просьба. Это – приказ!» «От Чепикова?» «Повторяю – это приказ: и Вам, и Чепикову, и Главному судебно-медицинскому эксперту СССР!» Отец по характеру человек уравновешенный, но может сильно вспылить, когда на него откровенно давят! В ответ Константину Петровичу, он мгновенно снял резиновые перчатки и протянул их ему: «Вскрывайте! И ставьте предварительный диагноз! Приказали Вам. Мне никто не приказывал. Вы для меня – не указчик!» Константин Петрович, конечно, был отличный актер. Сразу перешел с отцом на «ты» и почти ласковым голосом, сказал: «Не горячись, Женя!.. Понимаешь, если его отравили, никто не сможет тебе приказать дать ложное заключение… Просто МИДу нужно время! Пойми: отравили, пусть в интерклубе, но когда? В День Великой Октябрьской социалистической Революции! В нашей стране, и в наш самый большой Праздник! СМИ разнесут по всему свету. Представляешь, что могут наговорить… МИД тебя просит! Если для тебя моих слов мало, я могу соединить тебя через пять минут с МИДом… Корабль пограничников пришвартован к борту этого судна!» «Я все понял, Костя! Буду помогать МИДу в твоем лице… Но, если ты мне наврал, не взыщи. Сейчас все слово в слово скажешь Олегу Федоровичу…» – спокойно сказал мой отец. Константин Петрович рассмеялся беззвучным смехом: «Он получил свой приказ из МИДа и Генерального прокурора СССР… Когда я ему сказал, ты знаешь…» «Знаю: он послал тебя на х…!» «Точно!»

На вскрытии Евгений Васильевич был фактически один из СССР: Константину Петровичу было не положено никоем образом присутствовать при вскрытии. А Олег Федорович «утонул» в огромном кресле в дальнем углу, у потушенного камина. Перед ним стоял маленький столик с напитками со всех концов света. Он держал в руках, крепко держал, чашку для омовения рук после еды, наполненную «Столичной», и пил из нее по-японски: маленькими глотками, задерживая напиток во рту…

На вскрытии отцу помогали оба корабельных врача и «санитар». Каждое движение рук Евгения Васильевича снималось камерами – видимыми и невидимыми (разрешение на съемку Япония получила, если верить Константину Петровичу, в МИДе СССР). Врачи в течение всего вскрытия не задали отцу ни одного вопроса. А вот «санитар» (отец сразу распознал в нем коллегу – судебно-медицинского эксперта – как его доставили в СССР и знали ли об этом «наши», несколько волновало отца) постоянно задавал вопросы. Он был тоже в халате, с фартуком и нарукавниками, в перчатках, ибо ловко убирал разноцветными тряпками все, что попадало из трупа на стол! Шикарный, антикварный корабельный стол из красного дерева, покрытый тончайшей желтой клеенкой с кружевами. Под головой трупа был плотный кожаный валик – часть какой-то также антикварной мебели. «Санитар», к примеру, тыкал прямо в печень трупа и широко улыбаясь, спрашивал на ломанном русском языке: «Это такое плотное легкое у всех старых людей бывает? А как же он дышал?» Отец спокойно отвечал, что это – печень, а не легкое. И показывал легкие, разрезая их, говоря, что легкие без признаков какого-либо заболевания, но будет еще гистологическое исследование. При это он обращался не к санитару, а к врачам. Особенно много провокационных вопросов «санитар» задавал при исследовании сердца. Что-то вроде, по воспоминаниям отца, «какое маленькое сердце для такого большого человека»…, «какое старое слабое сердце». Было много вопросов и при вскрытии желудка… «Ах, какой больной, весь больной желудок…». Евгений Васильевич наконец не выдержал и, обращаясь к личному врачу капитана, сказал: «Я прекращаю исследование, если Вы не уберете отсюда своего патологоанатома. Пусть он заканчивает. Мое мнение сформировалось. Я беру части органов на гистологическое и токсикологическое исследование…» Врачи были в операционных масках по самые глаза, но отец увидел, как гневно сверкнули глаза личного врача капитана и ему показалось, что он понял, что врач сказал «санитару». И «санитар» испарился! Была еще одна заминка… Евгений Васильевич было хотел оторвать Олега Федоровича от его приятного занятия. Это когда он сказал, что нужны банки с притертыми крышками и формалин для взятия органов на дополнительные исследования. Тут врачи сразу выступили одной командой! И говоря голос в голос, сказали: 1) Нельзя брать органы из трупа императорской крови и оставлять их в чужой стране. Когда Евгений Васильевич сказал, что заключение делать не будет, но свое мнение выскажет на пресс-конференции в Москве… И, вряд ли это «устроит» Японию (то, что японцы не позволили довести экспертизу до конца). При этих словах, отец вынул из кармана халата пузырек (подготовился!) с четыреххлористым водородом, и, улыбаясь, потряс им перед лицами врачей. 2) Тогда врачи сказали, что на корабле нет банок с притертыми крышками! Тут раздался громкий голос Олега Федоровича – он, отнюдь, не отстранился от экспертизы и внимательно следил за происходящим своим единственным, но зорким глазом: «Икорные стеклянные банки подойдут, Евгений Васильевич?» «То, что надо!» – также громко ответил отец. Олег Федорович, вставая из кресла, громко сказал: «В катере – ящик кетовой икры. Схожу, вывалю ее в море и принесу банки. Сколько тебе надо, Евгений Васильевич?» «Нет… тело члена императорской семьи кусочками в банках из-под икры… Сейчас принесут старинную императорскую посуду!»…

Я не смогу описать то, что не сделал отец… Пусть твое воображение, читатель, представит эти чудесные, из тонкого японского фарфора, разрисованные специальной эмалью «банки» разной формы и разного калибра. И на каждой «банке» – императорский вензель. В «банки» налили формалина и положили кусочки органов члена императорской фамилии. «Банки» отец отдал своей любимой санитарке Марии Ивановне, которая была женщиной необыкновенной. Ибо, веря ей, семерых на снегу согревала! А «банки» эти стоили целое состояние! Они хорошо сохраняли соленые и маринованные грибы от сезона до сезона…

Советским товарищам, не выпуская их с корабля, дали два часа отдохнуть в особых кабинетах, где каждому был сделан расслабляющий массаж двумя гейсями… Даже Константин Петрович от такого удовольствия не отказался. А, когда Олег Федорович с удивлением спросил (или ловко оправдывался за что-то таким образом): «Почему вам по часу массаж делали, а мне – полтора часа? Я не самый старый и дряхлый… Костя, ты по сравнению со мной, не говорю уж об Евгении, просто доходяга!» На это Константин Петрович самым серьезным образом сказал: «Нас с Евгением Васильевичем в руках гейс покажут по японскому телевидению. А тебя – непременно и в Штатах…» «Но, они сами с меня трусы сняли, – проболтался Олег Федорович, – я сразу уснул и ничего не помню…» Отец с Константином Петровичем дружно рассмеялись! Расслабляющий массаж действительно снял напряжение! А оно было у всех троих, и какое!

Дальше был что-то вроде банкета. Как будто собрались отпраздновать. В той же самой кают-компании, в которой два часа назад отец вскрыл труп кровного члена императорской семьи Хонго Ясуси. Ни одного знакомого лица! Не было даже врачей. Отца посадили во главе стола. Олега Федоровича и Константина Петровича сбоку, рядом друг с дружкой. Стол был накрыт. Стояли красивые длинные бутылки разного вида саке. И разного цвета: от оранжевого, до фиолетового. Несколько хрустальных, что-то вроде графинов, емкостей содержали крепкое саке, градусов 30—40. Очень много фруктов и различных блюд, конечно суси, сасими. Отец не очень рассматривал, ибо готовился огласить свое предварительное заключение и ответить на вопросы. «Тамада» был из японского представительства, остальные были журналисты. Все они прилетели из Хабаровска. Евгений Васильевич встал и сказал, что будет говорить на английском языке, ибо ему легче говорить на английском языке, чем улавливать перевод его речи с русского языка на английский язык. Это выглядело, как пресс-конференция. Никаких дополнительных инструкций отцу Константин Петрович не дал. После отца должен был выступить старший следователь прокуратуры Николаевса-на-Амуре Олег Федорович. Отец выписал обычную справку на английском языке на своем бланке. Сначала он зачитал справку. Заключение: «Смерть наступила от острой сердечнососудистой недостаточности». Больше ничего в справке не было написано. Острая сердечнососудистая недостаточность могла наступить и при отравлении четыреххлористым углеродом, принятом не виде таблеток, а в жидком в виде соответствующей концентрации. Но, об этом, естественно, не было сказано ни слова. Было сказано, что диагноз предварительный. Окончательный диагноз будет выставлен после токсикологического и гистологического исследований. Эти исследования будут проводиться и в Николаевске-на-Амуре, и в Москве, в Главном Бюро судебной медицины СССР. При этих исследованиях будут проверено наличие всех известных ядов, которым соответствовала бы данная патологоанатомическая картина. При исключении наличия какого-либо яда, в том числе и алкоголя в организме умершего, или «следов» быстро разлагающихся ядов, причиной можно будет считать возрастные изменения сердечнососудистой системы. Вопросов было много. Но ни один журналист не упомянул четыреххлористый углерод и найденные таблетки. Выступление отца было записано и камерами, и магнитофонами, и каллиграфически – на трех языках: русском, английском и японском. Особыми чернилами и особым пером на двух листах бумаги (А-4). Отец прочитал и расписался в указанном месте. Рядом была поставлена императорская печать на сургуч. Потом встал Олег Федорович. Он сказал, что следствие только началось. И поэтому ни на какие вопросы он отвечать не будет. И сел. Взял ближайшую бутылку саке синего цвета и налил в стакан. Жидкость начала пениться. Олег Федорович пиво не пил и отставил стакан. Сидевший с ним рядом Константин Петрович сказал: «Пей. Это не пиво. Это саке. Вкусно!» И Олег Федорович начал поглощать разноцветное саке, градусов 11—12, закусывая, всем, что под руку попадется. Так он нечаянно съел каких-то сушеных насекомых… И все, словно забыв, где они находятся, и что их собрало здесь, дружно зашумели, отложив свои фотоаппараты и камеры – началось пиршество. Отец говорил, что было очень весело…

Этот рассказ об отце и Японии, отец сам трижды писал и отдавал в редакции, где его хорошо знали и брали рассказ с удовольствием, обещая его непременно опубликовать в ближайшем номере. Первый раз он написал для журнала «Дальний Восток» в 1971 году. Главному редактору рассказ очень понравился. И в следующем номере должен был быть опубликованным. Но через месяц главный редактор позвонил отцу и сказал, что рассказ опубликован не будет, и попросил отца не спрашивать его, почему? Второй раз отец заново переписал рассказ в 1980 году и послал его в журнал «Сибирские Огни» по совету своего друга, который работал в этом журнале заведующим отделом публицистики. Он, получив рассказ, позвонил отцу в Москву и сказал, что рассказ всем понравился и в ближайшем номере будет опубликован. Через месяц позвонил, и почти слово в слово сказал то, что сказал главный редактор журнала «Дальний Восток». Третий раз отец заново написал рассказ и отдал его в журнал «Смена», в котором начал публиковаться. Заведующей литературным отделом рассказ понравился, а главный редактор очень долго не говорил ни «да», ни «нет». Однажды отец пошел к своему другу, главному редактору издательства «Современник», Леониду Анатольевичу Фролову, посмотреть верстку своей книги о Василии Макаровиче Шукшине, которая должна выйти к его 60-тилетию. И поделился с Леонидом Анатольевичем тем, что главный редактор журнала «Современник» задерживает его рассказ, и не отказывает, и не публикует. Леонид Анатольевич хорошо знал главного редактора «Смены», взял и позвонил ему узнать, в чем там проблема с рассказом Евгения Васильевича? Главный редактор «Смены» попросил Леонида Анатольевича, словно знал, что отец у него, дать Евгению Васильевичу трубку… И, крепко выругавшись, сказал (может я не точно передам его слова): «Я скажу тебе, Евгений Васильевич, прямо, по – большевистски: пошел ты со своим рассказом на х…! А, дружески добавлю: никто этот твой рассказ никогда не напечатает!» Леонид Анатольевич – пусть земля ему будет пухом – был свидетелем: так громко кричал главный редактор журнала «Смена»! Кстати, с тех пор этот журнал под разными предлогами не напечатал ни одного рассказа отца… Но, старые рассказы отца, опубликованные в «Смене», легко найти в интернете…

В «лютые девяностые» была очень смелая и интересная газета «Кто есть, кто». Она проявляла непонятный интерес к нашей фамилии. Сначала была опубликована заметка о моем роде, и о моем отце, Евгении Васильевиче…

Откуда они брали информацию – отцу не удалось выяснить. Но в небольшой заметке, основное место отведено как раз случаю с капитаном Хонго! Конечно, многое было не точно. Но… все-таки? Главный редактор «Кто есть, кто» предложил маме что-нибудь опубликовать о нашей фамилии. Мама написала несколько заметок о наших знаменитых родственниках. Газета стала весьма популярной, особенно среди тех, кто был у власти или к ней рвался. Так, на той же страницы газеты были, например, такие заметки: «Черномырдин своего не упустит», «Почему Явлинский не станет Ельциным», «Кто займет место России». Это все в 8 номере 1993 года. Интерес к отцу не был случайный. Это очевидно, хотя бы из подборки материалов, которые были рядом с заметкой о нем (фотокарточка из Выпускного альбома ХГМИ 1968 года). Газета крепла и преобразовалась в журнал «Кто есть, кто». Там была целая подборка фотографий наших родственников. Маму попросили написать рассказ о каком-нибудь из знаменитых Черносвитовых в журнал, в первый номер (sic!). Папа поведал ей историю, которую ему рассказал наш друг, Павел Васильевич Флоренский (внук отца Павла Флоренского), когда они ехали на лисью охоту в Завидово. Мама написала. Рассказ назывался «Офицер-призрак». Газета просуществовала не долго. Главного редактора убили. И ред. коллегия стала заниматься мистикой. Выпускать газету, кажется «Третий глаз»… Не пропали рассказы отца! Но почему была некоторая информация тех событий, вокруг капитана, кровного члена императорской правящей семьи «не точна» – осталось нам не понятно. Ниже я продолжу рассказ о Евгении Васильевиче, судебно-медицинском эксперте, и об Олеге Федоровиче, лучшем сыщике ДВ!..