Текст книги "…в этом мире несчастливы… книга первая"

История двадцать четвёртая. Генетика и свобода воли

В начале восьмидесятых из одной воинской части СССР бежал с автоматом и боеприпасами молодой солдат, который прибыл в часть после окончания школы молодого бойца и принятия присяги. В то время в Армии СССР еще не голодали, понятие «неуставные отношения» знал, пожалуй, только политрук, а слово «дед» имел лишь один смысл – солдат второго года службы. «Дедом» были не долго, ибо за несколько месяцев до демобилизации из «дедов» превращались в «дембеля». И еще один штрих: в эти годы Советская Армия стала небывало и ничем, по существу, необъяснимо, увеличиваться за счет оставшихся по зову сердца служить сверхсрочно. Наше кино стало работать над образом героя-сверхсрочника, который появился, правда, слишком поздно: когда Советская Армия стала распадаться и «разлагаться» («сверхсрочники» народного артиста СССР Михая Ермолаевича Волонтира: «В зоне особого внимания» и др.). Очень скоро, филогенез этого термина также неясен, сверхсрочников стали добродушно называть «сундуками» и «тормозами коммунизма». Сверхсрочников – контрактников называли по созвучию – «контрабасами». И в эти годы еще не было слова «дедовщина», как и всего чудовищного, с ней связанного.

Если из частей бежали, то, как правило, без оружия, и, тем более, без убийства однополчан. «Беглецы» по всем параметрам попадали под древнее понятие «дезертир». Наиболее частой причиной дезертирства была физическая или психическая «слабость» солдат, просмотренная военной врачебной комиссией. Точно также врачебный недосмотр, а не тяготы воинской службы или «неуставные отношения» в конечном итоге были causa essendi et fiendi самоубийства и самострелов. Были и категорические отказы от службы в Армии. Но, исключительно по религиозным мотивом и только среди старообрядцев. Но, такие случаи были редки, ибо староверов просто снимали с воинского учета задолго до призывного возраста. В эти годы Советская Армия еще не была прибежищем потенциальных «уголовников» – гомосексуалистов. Этим прибежищем она стала с середины девяностых. В спец. отделениях при крупных психиатрических больницах было пусто. Военно-врачебная психиатрическая комиссия «отдыхала». Ситуация там изменилась на 180 градусов также с середины девяностых. Спец. отделения в психиатрических больницах внезапно стали заполняться и переполняться весьма смешанным по психическому статусу контингентом как военнослужащих, так и призывников, которые «косили», притворяясь психически больными или умственно неполноценными, чтобы получить «белый билет». Администрации данных психических больниц стала срочно вводить новую должность врачам-психиатрам, которые уходили работать в эти отделения – врач-психиатр военно-врачебной экспертизы. А, у главных врачей, появились дополнительные заместители по стационарной военно-врачебной экспертизе. Для исключительных случаев, когда военнослужащие совершали уголовные преступления, открылись отделения в Институте Общей и Судебной психиатрии им. В. П. Сербского, институтах психиатрии Мин. Здрава РСФСР, им. В. М. Бехтерева, в Военно-медицинской Академии. Но, это уже новая эра: «дедовщины», гомосексуализма с насилием и по «натуре», вынужденных, а не добровольных голодовок солдат, и, наконец, вооруженных побегов с убийствами однополчан и первых встречных, немотивированных в конечном итоге даже вышеназванными «неуставными» отношениями и положением солдат в Армии. Выше рассмотренную международную конференцию «Армия в современном мире», можно считать своеобразной первой вехой на пути деградации Советской Армии. Второй такой вехой новой армейской эры можно считать вывод советских войск из Афганистана к февралю 1989 года, и «моральное и политическое» осуждение на съезде (в этом же году) народных депутатов СССР, ввода ограниченного контингента советских войск в Афганистан.

Итак, побег новобранца из воинской части с оружием и боеприпасами, о котором пойдет речь, был не типичным. Даже – исключительным явлением. Тогда еще в Советской Армии действовал суд чести. Имя и фамилия беглеца, а также его родословная были весьма знамениты: Андрей Иванович Желябов, 18-ти лет от роду. При попытке задержания в тайге, в ста километрах от воинской части, в которой он должен был служить, солдат Андрей Желябов, праправнук легендарного международного террориста (справка ниже) Андрея Ивановича Желябова, оказал яростное сопротивление, и чудом никого из задерживающих не убил и даже не ранил. Был взят, когда отстрелял все патроны. На первый вопрос: почему дезертировал? Дерзко ответил: «Не бежал, а ушел в подполье, чтобы готовить боевиков для новой народной революции». Осужденный как уголовник и заключенный в спец. лагерь для особо опасных преступников (психиатрическая стационарная экспертиза Института Сербского признала его «психически здоровым»), вскоре совершил побег, на сей раз, убив охранника профессионально сделанным ножом, и завладев его оружием. Во время перестрелки при задержании был убит. Психическая эпидемия конца ХХ-го, начала третьего тысячелетия, генетически с побегами праправнука А. И. Желябова не связана.

(Справка: Андрей Иванович Желябов, 1851—1881 гг., революционер-народник. Родители были крепостными крестьянами. С 1873 года один из лидеров левого крыла «чайковцев» в Одессе. Создатель и руководитель «Народной воли», создатель всех ее структур: боевиков, рабочих и студенческих в России и некоторых странах Европы США. Мексики. Организатор покушений на Александра 2. Повешен 3 апреля в Петербурге).

История двадцать пятая. Капри, ноябрь-декабрь 1989

Фото Марины Черносвитовой.

Историю, какую я хочу сейчас рассказать, я слышала от моего мужа – ученого международного масштаба и мировой известности – много раз. Она, эта история, его, несомненно, волнует «по-живому». И волнует по разным причинам. Но, как и подобает творческим личностям, всякий раз Евгений, рассказывает эту историю, по-разному. И, конечно же, всегда – правдиво! Макс Фриш, любимый писатель моего мужа, в романе-притче «Назову себя Гантенбайн», утверждает: «Человек сначала что-то переживает, а потом придумывает историю тому, что пережил… Ибо, нельзя дальше жить, не придумав истории того, что пережил!». Так вот, и к настоящему времени, когда я это пишу, мой муж еще не «сочинил» до конца истории, которую пережил тогда, на Капри, в ноябре-декабре 1989 года. А, переживания его были там «катастрофически» (его выражение) насыщенными событиями, и впечатлениями от них, на которые интеллект до сих пор не может адекватно отреагировать.

Есть такой хороший психологический прием: если то, что ты пережил, долгие годы не «отпускает» тебя, «забудь» (как Гантенбайн), что с тобой произошло. Думай о персоналиях, которые были с тобой тогда рядом. А рядом тогда с Евгением были: Василий Иванович Белов, Николай Николаевич Скатов. Это – самый близкий «ряд». Второй ряд: Раиса Максимовна Горбачева, дочка русских эмигрантов, знаменитейшего архитектора, художника, отважного воина, графа Леонида Романовича Сологуба (победителя в конкурсе на монумент в честь 300-летию дома Романовых), Ирина Леонидовна Сологуб и полковник Ордена иезуитов, профессор философии и психоанализа, потомок первого мецената Рафаэля – герцога Урбинского Гуидобальдо да Монтефельтро Джованна Фельтриа (который заказал Рафаэлю три картины: две битвы Святого Георгия с драконом и портрет своей сестры, герцогини ди Сора, вдовы Джованни делла Ровере) – падре Эжидио Гуидобальдо. Раису Максимовну, кандидата философских наук, мой муж знал по Философскому обществу СССР, где он был в то время главным (последним главным в СССР) ученым секретарем. Самое интересное с персоналиями. За исключением Раисы Максимовны, члена Правления ФО СССР, с которой мой муж встречался часто в ФО, других соотечественников он знал только заочно, и никогда с ним на родине не встречался.

Василий Иванович Белов (несмотря на то, что у моего мужа и Василия Ивановича был общий друг – Василий Макарович Шукшин) для Евгения был «небожитель», живой классик русской литературы, каким были для него Пушкин, Толстой, Тургенев, Чехов и т. д. О Николае Николаевиче Скатове, известном пушкинисте, Женя знал от меня и нашей родственницы, сотрудницы «Пушкинского Дома», Елизаветы Григорьевны Щуко, Николай Николаевич «проживал» для Евгения недалеко от Василия Ивановича. Я имею в виду русский «Олимп». А вот с падре Эжидио Гуидобальдо и с графиней Ириной Леонидовной Сологуб Евгений был знаком давно. С падре, они вместе стажировались в 1975 году в Париже у мэтра западной европейской философии и психиатрии Жака Лакана. Тогда же он случайно, в советском посольстве, познакомился (на одном из приемов) с графиней Ириной Леонидовной Сологуб, русской парижанкой, близким другом мэра Парижа, а потом президента Жака Ширака. Но оба эти знакомства тогда были «шапочными», связи прекратились, как только муж покинул Париж. На Капри они познакомились снова. Так бывает, что люди несколько раз «знакомятся» (случай сводит), пока не начинают дружить. С Василием Макаровичем Шукшиным мой муж знакомился три раза, прежде, чем подружился. Да так крепко, что за дня два до своей смерти Василий Макарович прилетал в Москву, чтобы повидаться с Евгением. Лиды и дочерей в Москве тогда не было. Но это – другая история!

Белов и Скатов до Капри не дружили. Их подружил первый Съезд народных депутатов СССР. Дело в том, что Василий Иванович был избран народным депутатом, а Николай Николаевич нет. Скатов – человек эмоциональный и очень это (то, что не прошел в народные депутаты), переживал. А Василий Иванович его утешал, всегда рассказывая одно и то же: «Коля! Да не переживай ты так! Вот сижу я на съезде, как только выступает кто-нибудь умный, все камеры на Сахарова, а как – дурак – все камеры на меня!» И добавлял: «Да нас с Валькой Распутиным специально во власть пхнули: мы – за народ, значит и власть народная. Валька вон в Японию с Горбачевым ездил. А меня – на Капри… Я давно „их“ раскусил!» «Раскусил, а на Капри на народные деньги поехал!» «Ошибаешься! Поездку мне оплатили итальянцы! Я еще буду за лиры горбатиться здесь!» (Валентин Григорьевич не раз «оправдывался», что поддерживал Горбачева и был членом его президентского Совета. Даже в первые дни после своего 70-тилетия, когда гостил в Братске: «Меня считали фашистом. Опасались, что я окажу на Горбачева какое-то влияние. В Японии тогда готовилась к публикации моя книга „Сибирь“. Так ее отказались печатать. А на Горбачева я не мог оказать влияния. Трус он был…» Мой муж подружился сначала с Николаем Николаевичем Скатовым, а потом с Василием Ивановичем Беловым. Они быстро перешли на «ты», конечно же, по предложению Василия Ивановича, который стал в их «компании» старшим. Валюты у советских каприотов было с гулькин нос. А у каждого – семья, друзья. Как вернуться без подарков? Не буду здесь перечислять, кто из литературной элиты, от Русской Православной Церкви, был собран на Капри Орденом иезуитов. Мой муж представлял философов СССР. И одновременно газету «Правда», где главным редактором был будущий первый помощник Горбачева, академик-философ, Иван Тимофеевич Фролов. Возможно потому, что Иван Тимофеевич, был не только выдающейся личностью, но и просто благородным человеком с хорошей памятью на добро, вспомнил, что его докторскую диссертацию помогла сделать книгой («Философия и современная биология») рецензия академика Алексея Владимировича Яблокова и аспиранта философского факультета МГУ Евгения Черносвитова, опубликованная в журнале «Философские науки»). ФО СССР не было богатым. Поэтому командировку моего мужа оплачивала «Правда».

Прошло много времени. Много прояснилось. Принимали наших на самом высоком уровне – встречал их на пристани и неоднократно приглашал к себе и в офис, и на виллу мэр Капри. Падре Эжидио Гуидобальдо объявил о создании Новой Каприйской школы им. Максима Горького. На заседание наших «новых каприотов» съезжались – знать Италии из разных городов и, конечно, множество студентов, кто изучал русский язык и русскую литературу, чтобы послушать и пообщаться с классиком Василием Беловым, с теоретиком русской литературы Вадимом Кожиновым, с советским «Белинским»… (после Капри «каприотов» принимали в Риме – в Соборе Святого Петра, и на вилле черного папы, генерала Ордена иезуитов – Каваллетти. Но личной валюты, повторяю, у советских знаменитостей было мало. Вот и продавали наши по ночам в бесчисленных темных переулках Капри водку, красную и черную икру. Но особым спросом у каприйцев были советские часы Второго часового завода. Они ценились в то время намного выше самых дорогих швейцарских часов (падре, когда советская элита дружно начинала «скулить», что нет денег, просто заходил в какой-нибудь дорогой магазин, вызывал хозяина, и забирал у него, именем Господа нашего Иисуса Христа, все, что было в кассе, точь-в-точь, как начинающий мафиози!). Так вот, на этой почве – ночной торговли нашими «звездами», познакомились и сразу подружились Николай Николаевич Скатов и Евгений Васильевич Черносвитов.

НЕТ! Скатов ничего на Капри не продавал! И валюты у него было, как у всех, а все равно не торговал: «Стыдно, товарищи… Мы же Великую Страну представляем!» «Пусть Горбачеву будет стыдно, может расскажет ему кто-нибудь из агентов Буша, каково нам тут! На подъемнике экономим! Пешком в гору подымаемся!» (подъемник в город на вершине Анакапри стоил полторы тысячи в один конец; ровно столько стоила бутылка красного сухого вина). Это парировал «причитания» Николая Николаевича известный писатель, шукшинист, барнаулец, профессор Виктор Горн, открыто торговавший водкой и красной икрой, даже днем по выходным.

Так вот, возвращается как-то мой муж под утро в гостиницу «La Pineta» в свой роскошный номер «uno» с площади Ратуши, которая оживает после двадцати четырех часов, темными переулками и видит такую картину: высокого мужчину окружило несколько каприйцев и на ломаном русском и английском языках требуют от него: «Часы дай! Дай часы: много лир дадим!». Он – высокий, а они ему по плечи, но их человек пять, и настроены они получить часы любой ценой! Отмахивается от них, как медведь от собак. И на чистом русском языке говорит им: «Ребята! Отстаньте подобру! Не продаю я часы. Они мне самому нужны!» Но «ребята» не понимают, и сжимают кольцо вокруг мужчины, Евгений понял – «нашего!» Муж мой – человек не агрессивный. Но – раньше занимался успешно боксом на Дальнем Востоке, мастер спорта. Двумя короткими ударами он сбил самых наглых с ног. Остальные тут же растворились в темноте. «Вы их не поранили?» – спросил высокий и наклонился над грабителями. А они, приходя в себя, уползали в темный переулок. «Коля! – протянул руку мужу Николай Николаевич – спасибо, вовремя! Я, ведь, драться то не умею! Ограбили бы, точно. А часы – отцовские…» Вот так подружились Коля и Женя! И ничто на их дружбу не влияет… Не мало друг другу помогли они в нашей трудной жизни!

С Василием Ивановичем Евгений Васильевич подружились после «Дня Белова». Дело в том, что заседания «Новой каприйской школы» происходили по такому графику: каждый из каприйцев имел один полный день. Первую половину дня он делал доклад на какую хотел тему. А вторую половину дня этот доклад обсуждали все каприйцы. Только Евгений был вне этого порядка: его доклады о «русском психоанализе» были запланированы на вилле черного папы (монахи, которые постоянно проживали там, все, как один, представители разных народов мира, были известные ученые: философы, биологи, врачи, психологи, литературоведы, математики, физики, астрономы и представители других сфер знания) и в Соборе Святого Петра, в Риме. Так решил падре Эжидио (тоже Женя!) Гуидобальдо. Падре потом неоднократно гостил у нас в Москве. И приглашал нас в Италию. Так получилось, что мы смогли приехать в Рим только на его похороны. Так вот. Наступил День Белова. Все ждали, что он расскажет о своей планируемой книге или начнет развлекать каприйцев и многочисленных гостей новой каприйской школы байками своего родной деревни Тимониха. А он неожиданно четко определил тему своего выступления: «Я посвящаю свой день самому значительному литературному творению нашего времени – статье Евгения Васильевича Черносвитова – «Мы устали преследовать цели…». В огромном зале гробовая (могильная, как угодно) тишина. Все головы дружно отвернулись от Василия Ивановича и одна за другой стали поворачиваться в сторону моего мужа. Витя Горн, который буквально цеплялся за Евгения, ибо писал книгу о его друге Шукшине, уставился на мужа, как на пришельца: как будто только его «узрел»! У Жени сердце забилось так громко, что ему стало стыдно, и он сильно покраснел! Здесь нужно сказать, что названная Беловым статья Евгения была опубликована в «Нашем современнике». Эту статью Евгению заказал заместитель главного редактора, хороший наш знакомый по Завидово, где жили женины родители, Валентин Свининников. А у Валентина в Завидово жила родная сестра. Сестра Валентина дружила с родителями Жени. Так Валя и Женя познакомились и подружились. Женя в то время много ездил по всему СССР, по разным причинам. Видел, что в стране происходит. И написал «Мы устали преследовать цели…» Строка из Федора Сологуба, не кровного родственника Евгения. Ирина Леонидовна не имела никакого отношения к великому поэту – однофамильцы. Валентину статья очень понравилась. А вся редколлегия, во главе с главным редактором Станиславом Юрьевичем Куняевым категорически против: «Мы не успели опериться, а после этой статьи нас закроют!» Валентин – человек упорный и хитрый: взял и показал рукопись статьи двум непримиримым идейным врагам – академикам – Андрею Дмитриевичу Сахарову и Игорю Ростиславовичу Шафаревичу. Статья обоим очень понравилась: «Срочно в номер!» Была двусторонняя рекомендация Куняеву. Он и его редколлегия при такой поддержки статьи, безоговорочно капитулировали. Статья вышла в октябре. И мой муж в миг стал всемирно знаменит! Reader`s Digest на всех языках опубликовал ее в сокращенном виде.

Больше месяца телефон не умолкал. «Взгляд» одну воскресную передачу полностью посвятил статье мужа. Листьев, Любимов и особенно народный депутат СССР Политковский откровенно изгалялись не над статьей, а над ее автором. Политковский во весь экран в прямом смысле слова «корчил рожи и коверкал фамилию Черносвитов» (мы неоднократно писали и Александру Любимову, и хозяевам 1-го канала, чтобы дали нам копию того «Взгляда». Недавно муж обратился с этой просьбой к Евгению Додолеву – когда-то они были хорошими знакомыми – все безрезультатно!). А в статье Евгений написал, что СССР разваливается, как и кто его разваливает (нет, не фамилии назвал, а новые формации и их методы), и что удержать эту машину разрушения нашей страны уже не возможно.

Резюме: СССР исчезнет. Повторяю, муж написал это в 1989 году… Видимо Горбачев и Буш прочитали статью Евгения, и легко договорились, как быстрее доконать СССР. Они, как известно, встретились на советском теплоходе «Максим Горький», пришвартованном к острову Мальта, когда мой муж и его новые друзья укрепляли, созданную иезуитами «Новую каприйскую школу» им. Максима Горького! Имя великого пролетарского поэта в те декабрьские дни в разных местах, но рядом, много раз произносилось всуе! Я убеждена, что ничего случайного в этой жизни не бывает! Но не нашла ни в биографии Максима Горького, ни в его произведениях ничего, что бы указывало на то декабрьское, 1989 года, совпадение!

Не буду здесь описывать, что рассказывает муж о Дне Белова. После этого «Дня» Василий Иванович перед ужином подошел к Евгению и сказал: «Женя! Будем харчевать за одним столом: не возражаешь?» «Нет, с удовольствием составлю вам с Колей компанию!» «Знаю, Коля поведал, как ты его отбил от итальяшек! Русские умеют драться! Может Коля не русский?» И громко захохотал! Хохотал долго. Потом вдруг сказал: «Я к тебе давно приглядываюсь… Васька хорошо о тебе говорил!» Так возникла «фракция» в новой каприйской школе – Вася, Коля и Женя, мой муж. Потом к ним присоединился «ренегат» Вадим Кожинов. Он извинился перед моим мужем за то, что также оказался в числе тех, кто был против публикации его статьи, правда, оригинальным способом: «Я пил неделю, не просыхая! Они подловили меня, я думал – черти, „белочку“ поймал, а это были мальчики Куняева. Что-то подсунули, и я подписал. Прости!» Вадим Кожинов. Выдающийся литературовед-теоретик! Прекрасные книги написал о Тютчеве. И был убежден, и страстно это доказывал в своих книгах, что русские – не славяне, а немцы. И как это только он при этом забывал, что две трети «коренных» немцев – сербы! У Василия Ивановича в отношении к моему мужу была «сверхзадача». Но сначала позволю рассказать о некоторых «мелочах», о которых всегда упоминает Евгений, когда вспоминает о новой каприйской школе. Эти «мелочи» касаются исключительно Василия Ивановича Белова. Его «чудачеств».

1. Столик, за которым стали вместе харчевать Вася, Коля, Женя и присоединившийся к ним Вадим, был круглый и небольшой. Сидели плечо к плечу. Кормили иезуиты хорошо. Никто все не съедал, оставляя в тарелках. Никто, кроме Василия Ивановича. Он не только съедал все, что приносили в тарелках, но брал кусок хлеба и весьма демонстративно, уставившись в тарелку, тщательно ее «протирал» куском хлеба, а потом широко открывал рот и засовывал туда целиком использованный таким образом кусок хлеба, долго его разжевывал, а потом сразу проглатывал. Это было зрелищно! Это нужно видеть! Это был спектакль. Но так никто и не стал подражать Белову! Даже они, его партнеры по еде. Он ни разу никому и слова не сказал, какими нужно оставлять тарелки!

2. Когда трапеза приходила к концу, и шустрые официанты быстро убрав тарелки, собирались протереть стол, чтобы принести напитки и фрукты, Василий Иванович жестом цезаря останавливал их. Огромной, как лопата, правой ладонью плотника он начинал бережно сгребать хлебные крошки в левую ладонь со всего стола (его партнерам становилось не по себе, но оставить свое мест о без хлебных крошек, никому так и не удалось). Сгребет, поднимет левую ладонь с горсткой хлебных крошек и ловким движением в миг забросит в рот и сразу проглотит. Все это он делал, не обращая ни на кого никакого внимания, ибо занят был весьма важным делом! Официанты, которые обслуживали наших киприотов, были молодые ребята, наверное, студенты. Некоторые из них перед 1 и 2 действами Василия Ивановича замирали, обступив его стол.

3. Вадим на Капри много пил. Никто на это «не обращал» внимания. Однажды Василий Иванович все-таки сказал Вадиму: «А на какие шиши тебя повезут отсюда?». «На те же самые, что и тебя!» – не понял Белова Кожинов. «Да я сам поеду, а тебя повезут… в гробу цинковом на отдельном самолете. Подсчитай или поинтересуйся, сколько это будет стоить? Иезуиты платить не будут, а твой ИМЛИ (им. Максима Горького! – sic! М.Ч.) сейчас на мели!» «А, вот ты о чем! Ты то свое выпил, а я нет! Буду пить, пока не сдохну. А с мертвеца какой спрос? Придется тебе, Василий Иванович, народному депутату СССР у народа деньги просить, чтобы труп его соотечественника на чужбине с горы на съедение рыбам не сбросили… На Капри ведь для иногородних кладбища нет! Своих хоронить некуда – одни скалы!»

4. После этого единственного разговора с Вадимом о его непробудном пьянстве, Василий Иванович выучил два итальянских слова: «анкор бирра!» И на ужине, когда каприотам подавали в неограниченном количестве пиво, Василий Иванович то и дело громовым голосом кричал: «Анкор бирра!», каждому официанту, кто пробегал мимо. Стол, за которым хозяйничал Василий Иванович и пил Вадим, был всегда заполнен банками отличного итальянского пива. Вадим все выпивал один, остальные сидели и помалкивали – ни Николай Николаевич, ни Василий Иванович, ни мой муж пиво не пили. Наконец Вадим не выдержал и, глядя в глаза Василию Ивановичу, несмотря на то, что был сильно пьян, сказал: «Вася! Напрасные хлопоты! Здесь я не сдохну! Я умру в России!» (Кожинов привез с собой ящик водки, но не для торговли, и всю валюту, которую получал от падре, спускал на спиртное, ночью покупая у своих, будя их бесцеремонно: «Я плачу больше, чем итальяшки!» Только в свой «день», который он посвятил, естественно, Тютчеву и «немцам-русским», Вадим был «как стеклышко». Василий Иванович поил Вадима за счет иезуитов до конца пребывания на Капри.

5. По воскресеньям хозяин отеля делал каприотам приятные сюрпризы от своего имени и за свои деньги. Так, однажды, во время воскресной трапезы, на ужине, в ресторан вошли десять, как одна, писаных длинноногих красавиц. Ровно столько, сколько было мужчин-каприотов, и каждая встала за спиной «своего» мужчины, не обращая никакого внимания на обезумевших от такого нахальства женщин-каприотов. Они на хорошем русском языке, как по взмаху невидимой палочки, наклонившись к уху «своего» мужчины, прошептали: «После ужина увезу тебя в рай!» (Евгений всегда подчеркивает, что мужчины сидели так, как будто знали заранее, что эти модели придут; правда, лица у всех были с одним выражением – на них, лицах, застыл вопрос: «Разве женщина может быть так безукоризненно красива?») Евгений пристально следил, как поведет себя Василий Иванович? Только его реакция на красавиц интересовала моего мужа! А Василий Иванович, когда девица прошептала ему на ухо заветные слова, сначала побагровел, потом побелел, а потом громовым голосом, от которого, как у Шаляпина, хрустальная люстра угрожающее зазвенела, гаркнул: «Меня женщины не интересуют!» Естественно, что все, в том числе пришельцы, повернули головы в сторону Белова, забыв про «своих» мужчин. А беловская красавица, отнюдь не растерялась и хорошо поставленным грудным голосом громко сказала: «Хорошо, милый. Тебя в рай отвезет мой друг Поль!»… Напряжение, вызванное пришельцами, резко спало. Все громко захохотали, как на хорошей сибирской свадьбе. Женщины сели на ловко подставленные официантами стулья за столики к мужчинам, не обращая никакого внимания на наших женщин. Появились чистые бокалы и много бутылок вина. Рай начался в ресторане… Евгений встали, подойдя к хозяину отеля, сказал, что с Беловым такие шутки плохи, и если к нему подойдет мужчина-проститутка, Белов его убьет: «Видели, какие у него кулаки? Быка ударом валит!» Видимо, для мужчин наших были приготовлены и «Поли», которые ждали своей очереди в укромном месте, куда поспешил добрый хозяин отеля… На другой день, в обед (на завтрак многие мужчины не пришли) Святослав Белза, знаток Италии, объяснил нашим мужчинам, которые пришли на завтрак, что «б-ди были все, как одна, русские; внучки белоэмигрантов». Итальянские женщины нашим мужчинам наверняка бы не понравились. Это знали в борделе.

6. В другое воскресенье «подарок» (за счет хозяина отеля, конечно), дарил каприотам Святослав Белза. Он привел в обед пианиста и известного итальянского певца. Пока каприоты насыщали желудки, певец исполнял русские народные песни с итальянским акцентом, а пианист бойко ему подыгрывал. Все прошло хорошо, гладко. Певца никто не слушал… Кроме Василия Ивановича. Тот дождался исполнения номера на «бис», а потом, не вставая с места, громко сказал, обращаясь к знаменитому певцу: «Лучше бы ты пел свои, итальянские песни!..» Певец, пианист и Белза встрепенулись, ожидая чего-то неприятного. Но произошло совсем другое! То, что всех, включая певца и пианиста, потрясло так, что, как друг другу признавались потом каприоты, мороз по коже пробежал и ноги ушли в пол! Василий Иванович, не вставая из-за стола, вдруг запел басом русскую народную песню. Звуки его голоса прижали всех присутствующих к стульям, тела одеревенели. Песня заполнила все пространство огромного зала. Даже птицы на улице замолкли. Время остановилось и исчезло. А он пропел, закрыл рот. И некоторое время продолжал смотреть куда-то в пространство, только ему ведомое. Сколько длилась тишина – никто сказать не мог. Как никто сказать не мог, как долго длилась песня, и о чем пел Василий Иванович? Даже Белза, музыковед, в растерянности только пожимал плечами. А Витя Горн, соскочив со своего места, тыча пальцем в сторону Василия Ивановича, что-то пытался сказать, но дара речи лишился! Когда все постепенно начали приходить в себя, Василий Иванович сказал, обращаясь к пустому месту, ибо певца и пианиста, и следы простыли: «Русская, говоришь, песня… Она, брат не поется, она – поет сама!» Сколько мой муж, Николай Николаевич и Вадим Кожинов не уговаривали Василия Ивановича еще, хоть разок, спеть, он больше не пел. «Спой, Вася! Ей богу пить брошу!» – упрашивал Белова Вадим. Василий Иванович только ухмылялся. А теперь о сверхзадаче, которую имел Василий Иванович Белов к Евгению Васильевичу Черносвитову и немного о цезаре Тиберии (Tiberius Caesar Divi Augusti filius Augustus, Pontifex Maximus, Tribuniciae potestatis XXXIIX, Imperator VIII, Consul V – Тиберий Цезарь Август, сын Божественного Августа, Великий Понтифик, наделён властью народного трибуна 38 раз, император 8 раз, консул 5 раз) Согласно Библии, именно в его правление был распят Иисус Христос (Лк.3:1)), его замке, где, скорее всего, его убили, а заодно и его юную возлюбленную израильтянку. Не случайно, так чтут в Израиле Тиберия, что в его честь назван город Тверия. С Тиберием было покончено, потому что его предали преторианцы, которым он очень доверял. О Тиберии все историки, начиная с Тацита и Светония, весьма хорошо отзывались. Как-то после завтрака, на другой день после того, как Горбачев и Буш отобедали на «Максиме Горьком», то есть, четвертого декабря, Василий Иванович приказным тоном сказал своим друзьям, что сейчас они, прямо из ресторана идут в замок Тиберия. «Что я там не видел?» – запротестовал, было, Вадим, но Василий Иванович сразу его успокоил: «А тебя никто и не берет! Вишь, какая жара, градусов 30, не меньше. Дорога в гору, на самую вершину. Помрешь еще, тащи потом тебя на горбу!» Василий Иванович не упускал случая, пугнуть Вадима Валериановича (смысл один: бросай пить, как я бросил!). Кожинов был на два года старше Белова, но выглядел, как ни странно, намного моложе и Белова, и своих лет. Белов повел Колю и Женю огородами и садами. В огородах рос только виноград. А в садах – мандарины, апельсины и лимоны. Виноград уже убрали. Но было много заброшенных «огородов», в которых тяжелые грозди винограда пригибали лозы к земле. А запахом цитрусовых воздух настолько был насыщен, что трудно было дышать. Всем троим путникам хотелось чистого воздуха русской березовой рощи. Поднимались медленно. Впереди шел Коля, он был почти на голову выше Васи и Жени и смотрел вперед, разглядывая тропу, что вилась между виноградных лоз и цитрусового «леса». Евгений и Николай Николаевич шли налегке, неся только по бутылке минералки в пакете. А Василий Иванович тащил, видно было, портфель с чем-то тяжелым. «Вася! Ты чего в портфель напихал?» – спросил его Коля и предложил нести портфель по очереди. Евгений попытался взять портфель из рук Василия Ивановича. Ведь он был самый молодой и самый тренированный. Но Василий Иванович упрямо никому портфель не отдавал, и что там – не говорил. Пыхтел, смахивал пот с лица и шел, волоча почти по земле свой портфель. «Ты что, собираешься пикник у Тиберия нам устроить? – не унимался Скатов. – Так мы только что позавтракали! Или доплетемся к твоему Тиберию к ночи?» Василий Иванович на это ответил: «Не открывай рот, задохнешься от этого лимонно-апельсинно-мандаринового угара! Дыши носом и молчи!» Кислорода путникам явно стало не хватать. Дышать только носом было трудно. А скоро, и говорить стало невозможно: начали заглатывать раскаленный воздух…