Текст книги "«Темная ночь» души. Исцеление от депрессии"

Рудигер Дальке, Маргит Дальке
«Темная ночь» души. Исцеление от депрессии

Ruediger Dahlke, Margit Dahlke Depression.

Wege aus der dunklen Nacht der Seele

* * *

Благодарности

За критику и корректуру благодарю сотрудников гомеопатического центра Кристу Малери, Анну Шенфус, Хильдегунду Керкович, Фреда Еске, Йозефа Гиену и Геральда Мизера.

За участие и критику благодарю Доротею Ноймайер и Роберта Штаргалла, за информацию о своем личном опыте благодарю господина Мунтанера-Рибаса, Брюса Вербера и Герти Штепана.

Благодарю Кристину Штехер за наведение порядка в моих книгах и за то, что она освободила меня от глубокого погружения в новые правила немецкой грамматики.

Я благодарю Герхарда Римана, моего стародавнего друга и спутника в мире книг, не только за то, что он дал мне последний, решающий импульс к написанию этой книги, но и за его значимые критические замечания.

Сабину и Доминику я благодарю за то, что они задали мне внешние рамки написания книги.

Веру я благодарю за атмосферу чуткой внимательности, которая позволила мне настолько близко подойти к депрессии, насколько я смог сделать это, а также за интенсивное и прекрасное время, проведенное мною на Бали, где и была написана эта книга.

Предисловие

 
Чуть в отчаянье не впал я,
Думал, мне не хватит сил;
Но прошел я испытанье.
Как – не спрашивайте вы.
 

Генрих Гейне

Начну отрывком из книги Джебрана Халиля Джебрана «Странник»:

Устрица обратилась к соседке со словами: «Я несу в себе боль, боль эта женского рода и круглая, я попала в беду».

Другая устрица самодовольно ответила: «Хвала небу и морю, я не страдаю от боли. Дела мои в полном порядке, как внутри, так и снаружи».

В этот момент мимо проползал рак и услыхал их беседу. Рак сказал той устрице, которая как внутри, так и снаружи была здорова: «Да, дела твои прекрасны; но боль, которую несет в себе твоя соседка, – это жемчужина неповторимой красоты».

«О депрессиях больно писать, сам процесс написания приносит печаль, одиночество и сильно нагружает», – считает Эндрю Соломон, который страдает от депрессии и написал об этом явлении книгу[1]1
  Эндрю Соломон. Полуденный демон. Анатомия депрессии. – Здесь и далее примеч. авт.


[Закрыть]. Вероятно, именно поэтому я долго сопротивлялся и не хотел писать о депрессии. С другой стороны, существует множество свидетельств тому, что в наше время эта тема все сильнее выходит на поверхность. Кроме того, в депрессии скрыто множество шансов, она дает возможность роста для человеческой души, если пройти, пережить этот ночной кошмар при свете дня. Психотерапия накопила огромный опыт, переданный пациентами, которые после выхода из депрессии не только возвращаются к жизни, но и становятся заметно более зрелыми и счастливыми. Было бы очень хорошо, если людям все чаще удавался бы такой прогресс, так как депрессия неотступно накатывает на наше современное общество, подобно огромной волне.

Эту книгу я написал во время особенного путешествия – во время поста; голодание дало мне определенный опыт и позволило приблизиться к теме депрессии на очень близкое расстояние. Вернувшись из этого путешествия, я могу сказать, что без подобного исследования, сопереживания и изложения своего опыта на бумаге было бы невозможно получить то богатство, которое лежит в самых недрах депрессии. Богатство, подаренное миру множеством великих мастеров, нашедшее выражение в картинах, поэзии и прозе. Таким образом, данная книга, вместе с одноименным диском, является гомеопатической попыткой подчинить и даже преодолеть депрессию посредством произведений, созданных писателями и поэтами, жившими с этой болезнью. Под преодолением имеется в виду, что депрессию необходимо постичь как необходимый этап жизненного пути, смысл которого в том, чтобы научиться течь вместе с жизнью – и делать это на совершенно новом уровне.

По поводу самого себя могу сказать, что погружение в искусство страдавших от депрессии мастеров и связанный с этим процесс написания данной книги – были для меня чудеснейшим временем. Почему бы искусству не быть проводником от депрессии к свету жизни? В конце концов, огромное количество художников, писателей и поэтов прошли этот путь, не только сохранив свою жизнь, но сделав ее достойной и воистину ценной, оставив нам в наследство результаты тяжелого душевного труда – вечные произведения искусства.

Рудигер Дальке

Семиняк, Бали, январь 2006

Введение. О трудностях обращения с депрессией

Количество заболевших депрессией возросло за последние десятилетия, и события развиваются все более угрожающе. Несмотря на то что депрессия является наиболее мучительной из всех болезней и даже потенциально смертельным народным заболеванием, она до сих пор повсеместно табуизируется. Это происходит, с одной стороны, потому, что депрессия относится к области психиатрии, с которой подавляющее большинство людей предпочитает иметь меньше дела, чем с остальными отраслями медицины. С другой стороны, табуизация происходит потому, что депрессия сильно связана с нами самими, с нашей культурой и нашими внутренними проблемами.

Сейчас в Германии участковый терапевт отправляет каждого сотого пациента к психиатру. Притом каждая вторая депрессия остается нераспознанной врачами.

Но беда продолжается, и когда пациент попадает на прием к психиатру, или часто даже к неврологу, не имеющему никакого отношения к депрессии, оба этих специалиста часто колеблются по поводу принятия решения об отправлении пациента в клинику. Несмотря на все предрассудки и страхи, касающиеся психиатрии, существуют пациенты, безрезультатно желающие быть принятыми на лечение в психиатрическую клинику; у них ничего не получается только потому, что лечащий терапевт не направляет их туда, а самостоятельное направление в Германии в любом случае невозможно.

На сегодняшний день есть различные сведения о темпах распространения депрессии, но все они едины в том, что цифры становятся все более угрожающими. Депрессия в индустриальных странах занимает второе место в ряду основных заболеваний. В бедных странах третьего мира она находится на четвертом месте. Самые большие финансовые затраты из всех других возможных заболеваний вызывает именно депрессия.

По данным опроса, проведенного в Германии, каждый второй человек на вопрос «Страдали ли вы или члены вашей семьи от депрессии?» отвечает утвердительно. Из ответивших утвердительно двадцать процентов сами страдали от депрессии, в тридцати процентах случаев это были члены семьи.

По данным Всемирной организации здравоохранения, каждая пятая женщина и каждый десятый мужчина в жизни хотя бы раз страдал от депрессивных состояний.

В пятнадцати процентах случаев депрессивное состояние приобретало хроническую форму. При этом не учтены «черные» цифры, характерные для такого рода статистики. К тому же неизвестно, действительно ли женщины более подвержены депрессиям, чем мужчины, как показывает опрос, поскольку мужчины часто склонны переигрывать депрессию работой, спортом или шопингом, и часто болезнь невозможно заметить со стороны, то есть диагностировать.

«Мы поставлены перед проблемой эпидемического распространения депрессивных заболеваний», – говорит профессор психологии и исследователь депрессии Ханс-Ульрих Виттхен (работает в дрезденском университете и в отделении психологии Макса Планка в Мюнхене). В Америке девятнадцать миллионов больных депрессией, среди них два миллиона детей. В этой стране за последние десять лет, то есть на протяжении одного поколения, возраст возникновения этого заболевания снизился до двадцати шести лет.

В Германии число заболевших депрессией молодых людей в возрасте двадцати лет за последние десять лет увеличилось на треть.

В Европе эта проблема не обошла стороной и самых маленьких жителей: нередко даже дети в возрасте трех лет страдают от депрессии. Исследованиями подтверждается, что за детской гиперактивностью, недостаточной способностью к концентрации, невнимательностью, нарушениями аппетита и другими поведенческими девиациями зачастую кроется депрессия.

В основном эксперты сходятся в том, что растет количество объяснимых депрессий, а не тех, что раньше назывались «эндогенными», то есть неизвестного происхождения. Согласно исследованиям Виттхена, это, прежде всего, так называемые вторичные или коморбидные депрессии, возникающие все чаще и связанные с такими симптомами как страх, нарушение сна, навязчивые состояния, хронические боли и даже алкоголизм. Доля таких депрессий составляет 70 %.

На положение дел в этой области может пролить свет практика прописывания врачами антидепрессантов. По данным журнала «Stern» между 1993 и 2002 годами количество назначенных антидепрессантов увеличилось более чем вдвое, по сравнению с предыдущим десятилетием. Стоит задуматься и над тем фактом, что такое средство, как прозак[2]2
  Прозак (второе название флуоксетин) – антидепрессант, ингибитор обратного захвата серотонина нервными окончаниями. – Примеч. пер.


[Закрыть] (в Германии: Fluctin), в последнее время стало использоваться в качестве наркотика. Этот препарат относится к группе антидепрессантов и является подавителем механизма обратного захвата серотонина нейронами мозга, обеспечивая постоянную поставку вырабатываемого организмом серотонина. Серотонин работает в качестве ширмы, защищающей мозг от негативных эмоций. Побочных эффектов от принятия препарата замечено не было, кроме подозрений на участившиеся самоубийства, и вот прозак стал своего рода почти официальным наркотиком, повышающим настроение сытого, но фрустрированого современного индивидуума. Таким образом, этот препарат стал разрешенным заменителем MDMA, или экстази, амфетамина, который также повышает количество серотонина в мозге и служит молодым людям для той же, но строго запрещенной в данном случае цели. В тенденции при каждом удобном случае предпринимать что-нибудь для борьбы с плохим настроением можно легко распознать, что депрессия воспринимается общественным сознанием как совершенно безобидное явление. Те, кто спокойно могут кокетничать со своей депрессией, называя ее при этом «депри» или говоря, что «я просто хочу развеяться», говорят совсем о другом, нежели тот, кто погружается в беспримерную, не имеющую никакого названия печаль, сомнение и бесчувственность.

Вот как один ученый, страдающий депрессией, описывает это состояние: «Обычная тоска и печаль имеет столько же общего с депрессией, сколько рост здоровых клеток имеет общего с онкологией».

Исследование жизни людей, покончивших самоубийством, показывает, что бо́льшую их часть к такому концу привела депрессия. За 90 % суицидов скрываются психиатрические заболевания. Вследствие этого депрессию до́лжно считать опасным для жизни заболеванием. По статистике, депрессия среди сорокалетних стоит на втором месте по количеству смертности, уступая первое место дорожно-транспортным происшествиям. По данным «Spiegel» среди двадцатипятилетних граждан суицид уже сегодня является причиной смертности номер один. В десять раз больше людей совершают попытку самоубийства, не приводящую к результату, и многие из них навсегда остаются инвалидами.

За год в Германии двенадцать тысяч человек совершают самоубийство, и бо́льшая часть из них страдает депрессией.

В старости депрессия является самым распространенным из всех психических заболеваний, и зачастую за деменцией (старческим слабоумием) кроется именно она. Процитированный выше автор Соломон считает, что депрессия, бесспорно, является самым опасным, дорогим в лечении и смертельным заболеванием.

Искусство и миф – введение в мир депрессий

Поэтический мир меланхолии

Большинство творческих людей, художников, писателей и поэтов прошлого и современности более или менее подвержены депрессиям. Мы благодарны им не только за оставленные нам чудесные произведения, но и за выразительные свидетельства непосредственно самой картины болезни. Актуальность данной темы доказывает тот факт, что выставка «Меланхолия – гениальность и сумасшествие в искусстве», прошедшая в Париже в 2005 году, собрала около трехсот тысяч посетителей, до того как переехала в Берлин. В столице Германии выставка с самого начала праздновалась как громадное культурное событие, критики воспевали ей гимны. Как писала художественный критик Ева Кархер в журнале «Vogue-культура», выставка показывает красоту, скрытую в унынии, и далее: «Это мучительное состояние противоречия в осознавании конечности человеческого существования и последние тщетные попытки избежать его, делают меланхолию центром, источником искусства».

Если было бы возможно, я включил бы в книгу множество иллюстраций. На первом месте среди произведений мирового искусства, безусловно, находится картина Дюрера «Меланхолия», написанная в 1514 году, художественными критиками она считается ключевой во всем европейском искусстве вплоть до современности. Ева Кархер так представляет эту картину: «На каменных ступенях изображена сидящая массивная фигура женщины с крыльями, подпирающая голову рукой. Заключенная в оковы грубой саморефлексии, она терзается печалью о конечности бытия и одновременно пылает страстным желанием освобождения». Возможно, крыльями Дюрер хотел подчеркнуть, что женщина эта может, подобно ангелу, подняться над обездоленностью земного существования. Это соответствует героическому путешествию, которое прослеживается от мифов античности до Карла Густава Юнга, и как мы увидим в дальнейшем, проявилось в жизни писателя Германа Гессе и многих его духовных последователей.

Улететь прочь, возвыситься на крыльях собственной мечты над земным страданием – об этом мечтал юный Гессе, но также мечтали об этом и многие депрессивные пациенты. Об этом же самом мечтает и австрийский поэт Людвиг Хирш в своей песне «Прилетай, черная птица». Эта песня является приглашением смерти, которая на своих крыльях унесет человека из жизни, наполненной тоской и страданием; написана она скорее меланхоликом, чем человеком депрессивным, поскольку в песне чувствуется не только страстное желание прихода смерти, но все же и некоторый энтузиазм:

 
Черная птица большая!
Жду я тебя у окна.
Сахар на подоконнике.
Унеси на крыльях меня!
 
 
Закрой мои страстные очи
Крылами своими большими,
Унеси меня вверх, к небесам,
В новое время, к новому миру.
 
 
Смеяться буду, петь, кричать:
«Не может быть того!»
В мгновение ока я постигну
Единство всего!
 
 
Лети ко мне, я жду тебя.
Прижми холодный клюв
К ране моей и унеси
Меня подальше отсюда.
 
 
Нас не услышит медсестра,
Соседи крепко спят,
Бесшумно ты влетишь сюда
И унесешь меня.
 
 
И вот ты здесь! Ну, наконец!
Бесшумно ты пришла!
О боже, как красива ты,
Скорее, в путь пора!
 
 
Прощайте, родичи мои,
Любимая жена,
Прощай и мама, и сестра!
И помните меня!
 
 
Для печали нет причины!
Я буду петь, смеяться и кричать,
Все постигнув моментально,
Стану счастлив я опять!
 
 
Все постигнув моментально,
Стану счастлив я опять!
Я петь, смеяться буду я,
Я наконец-то счастлив стану!
 

В другом стихотворении Хирш с некоторой долей юмора описывает состояние меланхолии:

 
Солнце никогда не смеется Йонасу,
И если смеется, то только над ним.
Его ангел-хранитель показывает ему язык,
А счастливая звезда, кружащаяся над Йонасом, —
Это метеор, с шипением падающий в море.
 

Многие великие художники, например Франциско Гойя, Винсент Ван Гог или Каспар Давид Фридрих, творили свои картины, находясь на грани между меланхолией и сумасшествием. Представители таких направлений, как символизм и сюрреализм, тоже не смогли избегнуть притягательности погибели, упадка и болезни. Таким образом, посещение знаменитых музеев мира можно приравнять к бессознательной конфронтации с темой депрессии.

В мире литературы также существует предостаточно материала для изучения депрессии. Писательница Мария Калеко представляет депрессивный мирок следующими стихотворными картинами:

Бесцветные дни

 
Подобно серой стене, камень к камню
Высятся бледные дни в ночной тишине.
Печаль бессмысленных, пустых часов
Заключена в душе.
 
 
Сны плывут и утекают,
Как ночные привиденья.
Тщетно пытаемся мы собрать
Цветные осколки в оправу.
И в тенях этих дней бесцветных мы живем,
Не умирая.
 

В стихотворении писателя Томаса Браша, которое он посвятил своему коллеге Уве Джонсону и его глубокой депрессии, хорошо выражена глубокая безрадостность этого состояния. Джонсон совершил самоубийство в возрасте сорока девяти лет.

Полусон

 
Как в темных коридорах,
Запутавшись в себе,
Повешен на веревке —
Мой труп висит в петле.
 
 
Я мчусь по коридорам
Тюрьмы живой своей:
Там плачет он и скалится —
Он хочет прочь скорей.
 
 
И вот – последние ступени,
И вот – последний бой.
Охранник слышит крики,
Зовет мой крик с собой.
 
 
И через глаз-окно бегу
В спокойствие ночи;
Там ждут меня два духа:
Дрожь, смех идут от них.
Закроет одеялами
 
 
Он мне мои глаза
Теперь мы спим и прячемся:
Закончилась беда.
 

Андре Хеллер, австрийский поэт, знакомый с темой депрессии на собственном опыте, находит смелость описать в своей песне «Система» некую внутреннюю настройку, заставляющую депрессию, поклонившись, уступить место меланхолии.

 
Плачь снова, если ты этого хочешь,
Не отказывайся от сомнений,
Позволь себе быть трусливым,
Саботируй в себе героя,
Окунайся иногда в дым страха —
Тебе же всегда не хватало пропасти.
Чего терять? Вокруг лишь только
Фальшивые симпатии.
 
 
Это система – система, приносящая доход.
Она хочет иметь тебя, несамостоятельного
и удобного.
И молоко, которым нас вскармливают,
Не экономят ни на тебе, ни на мне,
ни на ком-либо другом.
 
 
Поэтому я плачу, когда хочу плакать, —
Это сбивает их с толку.
В эпоху работы на результат
Я оставляю себе время на раздумье.
Моя одежда соткана из дыма страха.
Про́пасти – моя твердая опора.
Если кто-то сегодня не может больше лгать,
Это считается грехом.
 
 
Это система – система, приносящая доход.
Она хочет иметь тебя, несамостоятельного
и удобного.
И молоко, которым нас вскармливают,
Не экономят ни на тебе, ни на мне,
ни на ком-либо другом.
 

К числу знаменитых персон, страдавших депрессией, относилась королева Австрии Элизабет. Она не принадлежала к числу сладких романтичных особ из оперетт, не была похожа на киношных принцесс, в своих стихах эта страдавшая тяжелой депрессией женщина оставила нам впечатляющие свидетельства своих страданий. Ее жизнь представляла собой диаметральную противоположность популярным фильмам, и очень характерно, что эта анорексичная, страдающая тяжелыми мигренями и депрессией дама остается идолом многих женщин последующих поколений – вплоть до современных молодых девушек. Нарушения аппетита и депрессии – страдания королевы Сиси – представляют в наше время огромную опасность для подрастающего поколения.

Характерным является то, что у нее было два имени. Королева писала о себе всегда «Сиси». Актриса Роми Шнайдер стала известна в Австрии, а затем и по всему миру после роли сладкой девушки Сисси. Возможно, она многое заняла из образа настоящей Сиси, если вспомнить трагический конец актрисы. Ее безуспешные попытки убежать от шаблона сладкой Сисси, которая принесла ей успех в начале карьеры, все больше чувствовались в ее личной жизни, она очень близко подошла к состоянию одержимой сомнениями настоящей королеве Сиси-Элизабет.

Королева Элизабет, которая, после беззаботного детства, проведенного в Баварии, была введена в королевский двор Вены, с его закоснелыми, жесткими церемониями, в стихотворении под названием «Рамсгейт» описывает сопротивление ее депрессивной души возникшему чувству любви, которое было, очевидно, последствием тайного дворцового флирта. Строки выдают нам, что она выдерживает определенную дистанцию с собственным чувством. В других стихах она предпочитает мысленно убегать к мертвым героям, например, к «возлюбленному» Ахиллу из греческих мифов, или к «мастеру» Генриху Гейне – оба этих человека не могут доставить ей страдания, потому что их больше нет в этом мире.

 
Слишком поздно повстречались
На тернистом жизненном пути.
Нас слишком далеко занесло
Неудержимое колесо жизни.
 
 
Слишком поздно твои бездонные глаза
Магнитом меня притянули,
И даже под их теплыми лучами
Не растаяло ледяное сердце.
 
 
Меня охватывает грусть —
Она как отзвук древних дней,
Как тревожная, безымянная ностальгия,
Как безнадежная горечь.
 
 
Была когда-то я богата,
Бездонным казалось богатство мое.
Но легкомыслие все промотало —
Сердце стало пустой могилой.
 
 
О, отпусти меня,
Позволь мне
Не видеть честных глаз твоих.
Счастье больше не принадлежит только мне.
Я не хочу смотреть в твои глаза!
 

Еще проще и прямее выражает королева в своем стихотворении «Песня против пира» отказ от всяческих наслаждений, что очень характерно для людей, болеющих депрессией.

 
Мне не надо любви,
Мне не надо вина;
От любви мне так тошно,
От вина меня рвет.
 
 
Любовь отравляет,
Любовь жестока;
Вино фальшиво, —
На постыдные дела
Двигает нас оно.
 
 
Еще фальшивее вина
Бывает чаще тело наше:
Люди целуются фальшиво,
И чувствуют себя ворами.
 
 
Мне не надо любви,
Мне не надо вина;
От любви мне так тошно,
От вина меня рвет.
 

Австрийский лирик Георг Тракль, так и не доживший до тридцатилетнего рубежа, оставил после себя множество литературных памятников меланхолии. Свое меланхоличное душевное состояние он выражает в письме к Карлу Борромаеусу Хеллеру:

Дорогой друг!

…Я был бы очень рад, если бы вы в марте приехали в Зальцбург; мне так тяжело дома, я нахожусь в состоянии между лихорадкой и обмороком в своей солнечной комнате, здесь очень холодно. Странные кошмары и превращения преследуют меня, организм мой не может выносить этого, эти лица тьмы… я дохожу до состояния как бы смерти; порой мною обуревает экстаз, доводящий меня до окаменелости; а ночью снятся печальные сны. Как же темен этот загнивший город, наполненный церквями и кладбищами…

Ваш преданный Георг Тракль

Как поэтическое определение меланхолии звучат следующие строки его стихотворения, которое называется «В старом альбоме стихов».

 
Меланхолия, ты постоянно возвращаешься,
О, кротость одинокой души…
До конца истлел золотой день.
 
 
Смиренно склоняется под болью
Терпеливо звучащее благозвучие слов
И мягкого сумасшествия.
Смотри! Смеркается.
 
 
Склоняясь под осенними звездами,
Все ниже с годами моя голова.
 

В своем стихотворении «Час грусти» поэт очень четко выражает свою тоску и уныние.

 
Темный след в осеннем саду
Оставляет блестящая луна,
В мерзнущей стене тонет
Огромная ночь.
О, ужасный час грусти.
 
 
Серебром мерцают в сумерках комнаты
Огни одиночества.
Умирает, потому что мысли его черны,
Пьян от вина и от благозвучия ночного,
Склоняет он окаменевшую голову над прошлым.
И неотступно преследует ухо
Нежная песня дрозда в орешнике.
Сумеречный час перебирания четок.
Кто ты, одинокая флейта,
Замерзшая, главу склонившая над тьмой времен.
 

Ингеборг Бахман относится к числу мастеров, которые на протяжении всей жизни излагали в своих произведениях собственные депрессивные состояния. В ее стихах прослеживаются состояния от меланхолии до тяжелой депрессии. В стихотворении «Слова тьмы» она преследует в своих фантазиях мифического певца Орфея. В строках можно увидеть, как поэтесса восхищается красотой тьмы.

 
Как Орфей, играю я на струнах жизни и смерти.
И в красоте земли, в твоих глазах, отражающих небо,
Я вижу только тьму.
 
 
Не забудь, что даже ты, внезапно,
Ранним утром, когда твое ложе
Было еще влажным от росы и гвоздика
Спала на твоем сердце,
Видел черную реку, текшую мимо тебя.
 
 
Струна молчания, натянутая
на волну океана крови —
Ухватила я мелодию сердца твоего.
Твой локон превращен был
В темный волос ночной,
Черные снежинки тьмы
Запорошили лик твой.
 
 
Я больше не принадлежу тебе,
И вместе сетуем теперь.
 
 
Но, как Орфей, я знаю,
Что на струне смерти – жизнь.
И голубеет для меня твой навсегда закрытый глаз.
 

Бессмысленность и упадок чувственности – эти два центральных аспекта депрессивного переживания мы можем проследить в стихотворении Ингеборг Бахман «Потеря пути», а также заметить в строках типичную для депрессии безвыходность.

 
Смотрю на деревья и не вижу деревьев.
На стволах не осталось листьев,
Не сорванных ветром.
Фрукты сладки, но нет в них любви.
Они не насыщают.
Что же будет?
Убегает лес от глаз моих,
Не поют птицы для ушей моих,
Не могу прилечь я на поляне.
Я сыта и голодна одновременно.
Что же будет?
В городе сегодня празднество, зажгут огни.
Может, мне сходить туда и быть вместе с людьми?
 
 
Но ни в одном пути не нахожу я удовлетворенья.
 

В ее стихотворении «Позади леса» мы можем почувствовать ужасающую тоску по смерти.

 
Я свисаю, как снег с ветвей
В весенней долине,
Как холодный ручей,
Движусь я на ветру.
Я падаю в цветы, как капля,
В которой гниют они,
Как в болоте.
Я постоянно в размышлении о смерти.
 
 
Я в полете, потому что не могу идти спокойно
По зданиям, от неба отделенным,
Мечу я стрелы вкруг себя и строю стены.
И ночью я не сплю, шумя, как звук прибоя,
Вхожу я в устья водопадов,
И с гор толкаю я лавины.
 
 
Я дитя мирского страха,
Висящее в мире и радости.
Я как удар колокола,
Я как коса на зрелой пашне.
 
 
Я постоянно думаю о смерти.
 

Но одно из самых впечатляющих, «поэтических» описаний депрессии можно найти у Германа Гессе в его рассказе «Клейн и Вагнер». Лауреат Нобелевской премии, создатель таких бессмертных произведений как «Сиддхартха», «Степной волк» и «Игра в бисер», самый читаемый автор в Европе, он полюбился не только людям старого поколения, но и является культовой фигурой для современной молодежи. Гессе всю свою жизнь страдал от депрессии, и это страдание отразилось в его произведениях. В рассказе «Клейн и Вагнер» он описывает символику самоубийства и общий смысл этого деяния.

Он спокойно шел по улицам, промокая под дождем. Ни души, ни хотя бы собаки навстречу, все вымерло. На берегу озера он походил от лодки к лодке, они все были подняты на сушу и прочно закреплены цепями. Только совсем уже за городом он нашел одну, некрепко привязанную веревкой и легко отвязывающуюся. Он отвязал ее и вставил весла в уключины. Скоро берег исчез, спрятался за серой дымкой, будто бы и не было его, только серость, чернота и дождь остались на свете, серое озеро, мокрое озеро, серое небо, мокрое небо, все без конца.

Далеко посреди озера он убрал весла. Вот и настало время, и он был доволен. Прежде ему всегда хотелось в мгновенья, когда смерть казалась неминуемой, еще немного помедлить, отложить это дело на завтра, попробовать пожить дальше. Ничего подобного не было сейчас и в помине. Его маленькая лодочка – это был он, это была его маленькая, ограниченная, искусственно поддерживаемая жизнь, а серая даль кругом – это был мир, это был космос и Бог, отдаться ей было нетрудно, это было легко, это было радостно.

Он сел на борт лодки, ногами наружу, в воду. Он медленно наклонялся, наклонялся вперед, пока лодка мягко не отделилась от него сзади. Он был в космосе.

В немногие мгновенья, прожитые им еще затем, было пережито куда больше, чем за те сорок лет, в течение которых он до сих пор находился в пути к этой цели.

Началось вот с чего: в тот миг, когда он падал, когда молниеносную долю секунды висел между бортом и водой, ему представилось, что он совершает самоубийство, мальчишеский поступок, нечто не то чтобы скверное, а смешное и довольно дурацкое. Пафос желания умереть и пафос самого умирания сник, ничего от него не осталось. Его умирание уже не было необходимо, теперь уже нет. Оно было желательно, оно было прекрасно и желанно, но необходимо оно уже не было. С того мига, с той молниеносной доли секунды, когда он с полным желанием, с полным отказом от всяких желаний, с полной готовностью решился упасть с борта, упасть в лоно матери, в объятия Бога, – с этого мига умирание уже не имело значения. Ведь все было так просто, ведь все было так на диво легко, не было больше никаких пропастей, никаких трудностей. Вся штука была – решиться упасть! Это ярко вспыхнуло в нем как итог его жизни – решиться упасть! Стоило только это сделать, стоило только поддаться, отдаться, сдаться, стоило только отказаться от всяких опор, от всякой твердой почвы под ногами, стоило только послушаться голоса собственного сердца – и все уже было выиграно, все было хорошо, не было больше ни страха, ни опасностей.

Это было достигнуто, это великое, единственное: он решился упасть! То, что он решился упасть в воду и в смерть, не было необходимо, с таким же успехом он мог бы решиться упасть в жизнь. Но от этого мало что зависело, важно это не было. Он был бы жив, он вернулся бы. Но тогда ему уже не нужно было бы ни самоубийства, ни всех этих странных обходных путей, ни всех этих утомительных и мучительных глупостей, ибо тогда он преодолел бы страх.

Чудесная мысль: жизнь без страха! Преодолеть страх – вот блаженство, вот избавление. Как страдал он всю жизнь от страха, а сейчас, когда смерть уже схватила его за горло, он не чувствовал ни страха, ни ужаса, только улыбку, только избавление, только согласие с происходящим. Он вдруг понял, что такое страх, понял, что преодолеть его может только тот, кто его познал. Ты страшился тысячи вещей, страшился боли, судей, собственного сердца, страшился сна, пробуждения, одиночества, холода, безумия, смерти – особенно смерти. Но все это были лишь маски, лишь видимости. На самом деле страшило тебя только одно – решиться упасть, сделать шаг в неизвестное, маленький шаг через все существующие предосторожности. И кто хоть раз, хоть один-единственный раз отдавался, оказывал великое доверие, полагался на судьбу, тот обретал свободу. Он уже не подчинялся земным законам, он падал в мировое пространство и кружился в хороводе светил. Вот как обстояло дело. Это было очень просто, любой ребенок мог это понять, мог это узнать.

Он не умом так думал, он этим жил, это чувствовал, ощущал это на ощупь, на вкус и нюхом. Ощущал нюхом и на вкус, видел и понимал, что такое жизнь. Он видел сотворение мира, видел гибель мира, они, как два войска, постоянно двигались навстречу друг другу, никогда не завершаясь, вечно в пути. Мир непрестанно рождался и умирал непрестанно. Каждая жизнь была выдохом Бога. Каждая смерть была вдохом Бога. Кто научился не сопротивляться, решался упасть, тот легко умирал, легко рождался. Кто сопротивлялся, тот страдал от страха, умирал трудно, рождался нехотя.

В серой пелене дождя над ночным озером утопавший видел отраженную картину игры мироздания. Солнца и звезды восходили и заходили, сонмы людей и животных, духов и ангелов стояли друг против друга, пели, молчали, кричали, вереницы существ тянулись друг другу навстречу, и каждое не осознавало себя, ненавидело само себя, ненавидело и преследовало себя в каждом другом существе. Тосковали они все о смерти, о покое, их целью был Бог, было возвращение к Богу и пребывание в Боге. Эта цель порождала страх, ибо была заблуждением. Не было на свете никакого пребывания в Боге! Никакого покоя на свете не было! Были только вечные, вечные, великолепные, священные выдохи и вдохи, созидание и распад, рождение и смерть, исход и возврат, без перерыва, без конца. И потому было на свете только одно Искусство, была только одна Наука, только одна Тайна: решиться упасть, не противиться воле Бога, ни за что не цепляться, ни за добро, ни за зло. Тогда ты избавлен, тогда ты свободен от страдания, свободен от страха, только тогда.

Его жизнь лежала перед ним как местность с лесами, долинами и селами, которую обозреваешь с гребня высоких гор. Все было сначала хорошо, просто и хорошо, и все из-за его страха, из-за его строптивости превратилось в муку и сложность, в страшные сгустки и спазмы горя и бед! Нет на свете женщины, без которой нельзя прожить, – и нет женщины, с которой нельзя ужиться. Нет на свете ни одной вещи, которая не была бы такой же прекрасной, такой же желанной, могла бы так же осчастливить тебя, как ее противоположность! Блаженство жить, блаженство умереть, стоит лишь тебе повиснуть одному в космосе. Покоя снаружи нет, нет покоя на кладбище, нет покоя в Боге, никакое волшебство никогда не прервет вечную цепь рождений, бесконечную череду вздохов Бога. Но есть другой покой, найти который можно внутри самого себя. Имя ему: решись упасть! Не противься! Умри с радостью! Живи с радостью!

Все ипостаси его жизни были с ним, все лики его любви, все видоизменения его страдания. Его жена была чиста и невиновна, как и он сам, Терезина улыбалась детской улыбкой. Убийца Вагнер, чья тень так широко упала на жизнь Клейна, задумчиво улыбался ему, и эта улыбка говорила, что и злодеяние Вагнера было тоже путем к избавлению, что и оно было вздохом, и оно – символом, что убийство, кровь, мерзость – это не подлинно существующие вещи, а лишь оценки нашей собственной, терзающей себя души. С вагнеровским убийством он, Клейн, жил годы, отвергая и одобряя, осуждая и восхищаясь, ненавидя и подражая, он сотворил себе из этого убийства бесконечные цепи мук, страхов, горя. Сотни раз присутствовал он со страхом при собственной смерти, видел себя на эшафоте, чувствовал, как перерезает ему шею бритва, как входит пуля ему в висок, – а теперь, когда внушавшая страх смерть действительно пришла, умирать так легко, так просто, это радость и торжество! Ничего на свете не надо бояться, ничего не страшно – только в безумии мучим мы себя всеми этими ужасами, только в собственной нашей запуганной душе возникают добро и зло, ценность и ничтожность, вожделение и болезнь.

Фигура Вагнера растаяла где-то вдали. Он не Вагнер, уже нет, никакого Вагнера не существует, это все был обман. Так пусть Вагнер и умирает! Он, Клейн, будет жить.

Вода лилась ему в рот, и он пил. Со всех сторон, через все органы чувств в него лилась вода, все растворялось. Его всасывали, его вдыхали в себя. Рядом с ним, вплотную к нему, сплотившись, как капли в воде, плыли другие люди, плыла Терезина, плыл старый певец, плыла его, Клейна, бывшая жена, плыли его отец, мать, сестра и тысячи, тысячи других людей, а также дома и картины, Венера Тициана и Страсбургский собор, все уплывало, тесно сплотившись, чудовищным потоком, гонимое необходимостью, все быстрей и неистовей – и навстречу этому чудовищному, неистовому, огромному потоку творений несся другой поток, чудовищный, неистовый, поток лиц, ног, животов, животных, цветов, мыслей, убийств, самоубийств, написанных книг, пролитых слез, густой, могучий поток, детские глаза, и черные кудри, и рыбьи головы, женщина с длинным застывшим ножом в кровавом животе, молодой человек, похожий на него самого, с полным священной страсти лицом, это был он сам, двадцатилетний, пропавший без вести тогдашний Клейн! Как хорошо, что и это ему довелось узнать – что времени не существует! Единственное, что стоит между старостью и молодостью, между Вавилоном и Берлином, между добром и злом, между тем, что даришь, и тем, что отнимаешь, единственное, что наполняет мир различиями, оценками, страданием, спорами, войнами, – это человеческий ум, молодой, яростный и жестокий человеческий ум в состоянии бурной молодости, еще далекий от знания, еще далекий от Бога. Он придумывает противоречия, он придумывает названия. Он называет одни вещи прекрасными, другие безобразными, одни – хорошими, другие – плохими. Одна часть жизни зовется любовью, другая – убийством. Вот до чего этот ум молод, безрассуден, смешон. Одна из его выдумок – время. Хитрая выдумка, тонкое орудие, чтобы еще сильнее мучить себя, чтобы сделать мир многообразным и трудным! От всего, чего человек жаждет, он всегда отделен только временем, только этим временем, этой сумасшедшей выдумкой! Оно – одна из опор, один из мостов, которые надо прежде всего упразднить, если хочешь свободы.

Не останавливался вселенский поток форм, вбираемый в себя Богом, и другой, встречный, выдыхаемый. Клейн видел особей, которые сопротивлялись течению, отчаянно барахтались и навлекали на себя ужасные муки: героев, преступников, безумцев, мыслителей, любящих, верующих. Видел и других, легко и быстро, подобно ему самому, несшихся по течению в сладострастном восторге готовности и самоотдачи, блаженных, как он. Из пения блаженных и из нескончаемого вопля злосчастных над обоими потоками выстраивался прозрачный свод, как бы купол из звуков, храм из музыки, посреди которого, в вечно кипящих волнах музыки вселенского хора, восседал Бог, яркая, невидимая из-за яркости сияющая звезда, воплощение света.

Герои и мыслители высовывались из потока, пророки, провозвестники. «Вот он, господь Бог, и путь его ведет к миру», – восклицал один, и многие следовали за ним. Другой заявлял, что стезя Бога ведет к борьбе и войне. Один называл его светом, другой – ночью, третий – отцом, четвертый – матерью. Один восхвалял его как покой, другой – как движение, как огонь, как холод, как судью, как утешителя, как творца, как ниспровергателя, как дарующего прощение, как мстителя. Сам Бог никак не называл себя. Он хотел, чтобы его называли, чтобы его любили, чтобы его восхваляли, проклинали, ненавидели, обожали, ибо музыка вселенского хора была его обиталищем и его жизнью, – но ему было все равно, какими словами его восхваляют, любят ли его или ненавидят, ищут ли у него покоя и сна или пляски и неистовства. Каждому вольно было искать. Каждому вольно было находить.

Тут Клейн услышал свой собственный голос. Он пел. Он громко пел новым, сильным, звонким, звучным голосом, громко и звучно пел хвалу Богу, величал Бога. Он пел, уносимый неистовым потоком, среди миллионов созданий, пророк и оракул. Громко звенела его песня, высоко поднимался свод звуков, и в этом своде восседал и сиял Бог. Потоки, чудовищно клокоча, неслись дальше.[3]3
  Перевод С. Апта (http://www.hesse.ru/books/read/?book=klein). – Примеч. пер.


[Закрыть]