Текст книги "Скрытая бухта"

Когда они уже попрощались с доньей Тулией и собирались вновь выйти под проливной дождь, Валентина вдруг развернулась, решив узнать у продавщицы одну вещь, которая у нее совсем вылетела из головы. Знает ли девушка о значении символа над входом?

– Символ? Какой, эта мерзкая рожа? Не знаю, я же тут не хозяйка, а просто работница. Но мне всегда казалось, что это горгулья или что-то такое. В этой деревушке столько разных изображений и странных гербов… поди разберись.

Валентина с улыбкой попрощалась с девушкой. Она сопоставила номер телефона и адрес, который дала им донья Тулия, – они совпадали. Это был тот самый дом, куда они безуспешно звонили утром, а по соседству располагался еще один, где тоже значилась фамилия Чакон. У Валентины возникло предчувствие: они приближались к правде. Все трое укрылись от дождя под навесом дома напротив дома Кеведо.

– Передоз красоты, значит, – с неприкрытой издевкой ухмыльнулся Сабадель, глядя на Оливера. – А эта женщина вот думает, что Тлалок – просто гребаная горгулья, как вам такое?

– Ничего удивительного, если учесть, что и университет, и музей, и францисканки, и умнейшие сотрудники криминальной полиции понятия не имели, что в Кантабрии есть его изображение, да и сам я об этом только несколько часов назад узнал.

Сабадель внимательно посмотрел на Оливера, несколько ошеломленный тем, что этот англичанин вдруг на мгновение отбросил свою британскую вежливость и деликатность, проявив наконец характер. Валентина Редондо вмешалась:

– Хватит. У нас нет времени на глупости.

– Да этому типу вообще тут быть не положено, будь он сто раз английским денди, – парировал Сабадель, откровенно бросая вызов Валентине.

– Оливер, если вам некомфортно, вам придется вернуться на виллу “Марина”. Вообще-то это не совсем законно, что вы находитесь с нами во время расследования. Сабадель, на минутку. – Она отвела младшего лейтенанта в сторону. – Я не намерена дальше ни слушать эту чушь, ни терпеть этот тон и твои дурацкие комментарии. Не хочешь работать под моим началом – проси перевода к капитану или хоть к самому полковнику, но не провоцируй меня и не спорь с моими решениями.

Сабадель собрался было ответить, но Валентина жестом его остановила и продолжила:

– Раз уж ты у нас актер, покажи, что умеешь перевоплощаться, и перестань изображать обиженного на весь мир придурка, потому что мне куда приятнее думать, что ты не такой. И напомню, что Оливер Гордон здесь, потому что ты его сам сюда притащил. А еще хочу тебе напомнить, что если бы не он, мы бы ничего не узнали о Тлалоке, и пока что, если мы не станем посвящать его во все детали следствия, его помощь нам весьма на руку. Так что не беси меня и не доводи, а то мне самой придется поговорить с капитаном.

Сантьяго Сабадель ничего не ответил. Пару секунд он смотрел на лейтенанта Редондо, и за эти секунды они достигли молчаливого перемирия, испытывая при этом друг к другу непривычное уважение. Хотя они и отошли в сторону, но Оливер услышал все. Он подошел к ним.

– Лейтенант, – сказал Сабадель бесстрастно.

– Да?

– Есть в этом деле кое-что, что после звонка сеньора Гордона меня беспокоит весь день.

Валентина нахмурилась. Cабадель явно собирался сказать нечто такое, что и ей самой не давало покоя.

– Говори.

– Насчет францисканок. Мать-настоятельница сестра Мерседес является авторитетом в области сакрального и местного искусства. Хоть орден и закрытый, но она сама сказала нам, что они покидают иногда монастырь, и, уж конечно, посещают по особым случаям коллегиальную церковь Святой Хулианы… вход в которую прямо напротив дома с барельефом Тлалока.

– К чему ты ведешь? Ты не веришь, что можно было не заметить этот барельеф с противоположной стороны улицы?

– Мне кажется странным, что она шестьдесят лет прожила в Сантильяне-дель-Мар, является крупным специалистом в области искусства, реставратором, принимает участие в выставках, касающихся истории и искусства Сантильяны-дель-Мар, – и не знает, что у них тут есть рельеф Тлалока. Ну хотя бы просто неизвестное изображение со змеями во рту.

Валентина кивнула:

– Да, вполне логично. Она явно разбирается в других культурах и религиях. Думаешь, она нам соврала?

– Почти уверен.

Валентина глубоко вздохнула. Узлы. Невидимые нити, связывающие истории. Мать Оливера в течение двух лет воспитывали францисканки, в том числе мать-настоятельница сестра Мерседес, когда была еще юной послушницей. Она взглянула на Оливера и Сабаделя и поняла, что оба думают о том же.

– День будет долгим. – Она слабо улыбнулась.

Оливер и Сабадель кивнули. В тишине, укутанные пеленой дождя, они начали спускаться на Рыночную площадь Сантильяны-дель-Мар.

Дневник (11)

Хана уже четвертый месяц работает в “Голубом доме”. Она прекрасно помнит свой самый первый день здесь. Молодой господин Игнасио не показался ей обыкновенным городским щеголем, а произвел впечатление удивительно энергичного молодого человека; в нем не было ни надменности, ни чувства собственного превосходства, хотя в том, как он двигался и разговаривал, несомненно, сквозило безупречное воспитание.

Когда она увидела его впервые, в день своего приезда, он разбирал бумаги с очевидным отвращением, даже не пытаясь его скрыть. Донья Эльвира торопливо представила Хану, мысли ее были заняты мясом, что тушилось на плите, и уборкой трех комнат, с которой надо было закончить к пяти часам.

– Дон Игнасио, вот я вам новенькую привела. – И донья Эльвира испустила усталый вздох.

– Новенькую? – Он оторвал взгляд от бумаг.

– Новую служанку, дон Игнасио, девчушку из Инохедо, вы забыли? Я вчера ей сказала приехать. Она прибыла на трехчасовом автобусе, а дальше шла пешком из Убиарко.

Карие глаза дона Игнасио задержались на Хане.

– Добрый вечер, сеньорита. Только не говорите мне, что по такой жаре вам пришлось проделать путь от Убиарко до нашей скалы в полном одиночестве. Похоже, прием мы вам оказали катастрофический. – Дон Игнасио насмешливо улыбнулся и медленно поднялся.

Хана, не знавшая, что сказать, растерявшаяся от того, что впервые кто-то из “высшего общества” с ней заговорил, опустила глаза.

– Из Инохедо, значит. – Дон Игнасио чуть нахмурился, разглядывая девушку. Его явно это забавляло. – А как, позвольте мне спросить, зовут нашу новую работницу?

Хана с мольбой глянула на донью Эльвиру, но та покачала головой, давая понять: ты уж сама ответь.

– Меня зовут Хана, сеньор, – пробормотала Хана, выдержав взгляд дона Игнасио и не зная, что лучше – выглядеть покорной овечкой или же выказать достоинство. Она подивилась тому, какой он высокий – метр девяносто, не меньше. Не худой, но и не массивный, на вид крепкий, хотя вряд ли особо сильный – из тех, кому к лицу отутюженный костюм с жилеткой, но кто в жизни ничего тяжелее ложки в руках не держал. Светлая кожа, прямые каштановые волосы, пухлые губы и лукавый взгляд.

– Хана… Хана, и все?

– Хана Фернандес, сеньор.

– Хана Фернандес, значит. Из Инохедо, – повторил он насмешливо.

– Да, сеньор. Из Инохедо, – ответила она с некоторым вызовом, глядя на него в упор.

– Ну так добро пожаловать, Хана. Мы еще познакомимся получше. Обращайся к донье Эльвире за всем, что тебе нужно. Она уже несколько лет служит здесь и приглядывает за гостиницей, хотя наша семья не так давно стала тут владельцами. Она тебя посвятит во все тайны “Голубого дома”, договорились?

– Да, сеньор.

– И разумеется, скажи ты заранее о своем приезде, мы бы забрали тебя из Убиарко. По такой-то жаре, святый боже. Донья Эльвира, пусть девочка немного отдохнет, а потом вы ей все покажете, хорошо? – Он отвернулся к столу, давая понять, что разговор окончен.

Донья Эльвира не сочла нужным напомнить молодому господину, что она предупреждала его о прибытии новой горничной с трехчасовым автобусом. Услужливая экономка – роль, которую она оттачивала много лет.

– Конечно, дон Игнасио, я отведу ее в комнату, а потом покажу дом и расскажу об обязанностях. Если вы не против, я подам ужин в восемь часов на террасе.

– Ладно, – кивнул он, – пусть будет на террасе.

И дон Игнасио сделал вид, что целиком поглощен бумагами, разложенными на столе, но как только обе женщины развернулись, чтобы выйти из комнаты, он посмотрел на Хану, маленькую и хорошо сложенную, на нежные изгибы ее тела, длинные волнистые каштановые волосы, небрежно собранные в узел. Мысли его уже занимали сладкие шипы этой нежной розы, выглядевшей такой невинной и покорной. Может, девушка и не писаная красавица, но определенно очень привлекательна. Есть в ней что-то от маленького дикого зверька, этот ее смелый взгляд, ладное тело – в нем уже разгоралось желание. Ну что ж, вполне возможно, этим летом ему будет тут и не так уж скучно, появился стимул продержаться бесконечный летний сезон в этой забытой богом дыре. Он улыбнулся, встал, подошел к буфету и налил себе хереса. Девушка и вправду хорошенькая. Чертовски хорошенькая. Миленькая игрушка.

Хана отчетливо помнит тот первый день. Но уже сентябрь 1947 года, и она чувствует себя куда уверенней. Она много трудилась все лето, а заодно наслаждалась предвкушением перемен. Все оказалось совсем несложно: дон Игнасио бегал за ней как привязанный. Однажды во время отлива, провожаемая неодобрительным взглядом доньи Эльвиры, она отправилась с ним прогуляться к скиту Святой Хусты – удивительному святилищу в каких-то нескольких десятках метров от “Голубого дома”. Это место располагалось неподалеку от пляжа – расщелина в утесе, прямо под полуразрушенной башней, которую Хана увидела в первый день. Потом она узнала, что башня называется Сан-Тельмо, – средневековая постройка, которой суждено исчезнуть.

Прогулка оказалась на редкость плодотворной: дон Игнасио поведал Хане, что очень доволен ее работой и собирается нанять ее на всю зиму, в семейное поместье в Сантильяне-дель-Мар. Разумеется, за пылкими похвалами последовал долгий поцелуй, влажный и страстный, надежно укрытый от чужих взглядов за изгибами скал. Все шло как по маслу. Хана надеялась, что не потеряет голову. Но честолюбие способно заставить забыть обо всем.

Хана еще не отдалась молодому господину. Она не так глупа. Клара наставила ее, что надо дождаться, когда тот обезумеет от желания. Спешка ни к чему, если хочешь, чтобы мужчина уважал тебя и пытался спрятать от взглядов себе подобных. Главное – спокойствие. Пусть пламя как следует разгорится.

Огромный потенциал, и он растрачивается. Черт возьми, мы вкалываем на фабриках и в ресторанах, гнем спину в офисах.

Нас дразнят, рекламируя одежду.

Мы работаем в дерьме, чтобы купить дерьмо, нам не нужное.

Мы – пасынки истории, ребята.

Мы не востребованы. Ни тебе Великой войны, ни Великой депрессии.

Наша война – война духовная. Наша депрессия – наша судьба.

Телевидение внушило нам веру в то, что все мы станем миллионерами, звездами кино и рок-н-ролла.

Все вранье, и мы начали это осознавать.

И это приводит всех в ярость.

Речь Тайлера Дердена (в исполнении Брэда Питта) в фильме “Бойцовский клуб” (1999)

Рыночная площадь Сантильяны-дель-Мар встретила благодатным влажным молчанием. Единственным звуком, нарушавшим тишину, был стук дождя, барабанившего по неровной каменной поверхности и водостокам. Одно из величественных зданий, с аркадой полукруглых арок, балконом с коваными решетками в обрамлении цветов и с национальными флагами, явно занимала мэрия.

Но Сабадель, Редондо и Оливер Гордон направились к противоположной от мэрии стороне площади. Вот и старинный особняк семьи Барреда-и-Брачo, постройка явно городского типа, в отличие от соседних зданий, а огромный герб подчеркивал его представительность, аристократизм. Фасад, если не считать герба и четырех консольных балконов, был элегантно прост.

Валентина нажала кнопку современного видеофона, показавшегося ей совершенно неуместным. Ответила молодая девушка, и, едва лейтенант Редондо представилась, раздался щелчок и дверь приоткрылась.

Не мешкая, Валентина толкнула дверь, желая побыстрее укрыться от дождя. Они очутились в просторном холле, который в прежнюю эпоху, скорее всего, использовался как стойло для лошадей. В жилую часть здания вела внушительная каменная арка.

Навстречу им вышла девушка, ответившая на звонок, – судя по всему, прислуга. Она провела посетителей в маленькую уютную гостиную, заставленную креслами и диванами охристого оттенка с цветочным узором, пестрая мебель и дубовый паркет смягчали суровость каменных стен. Валентина попросила Оливера подождать в холле – на случай, если им сообщат конфиденциальную информацию. Оливер кивнул. Что ему еще оставалось?

В гостиной открылась боковая дверь, обрамленная остроконечной каменной аркой. Появился мужчина лет сорока, крепкий и жизнерадостный, одетый явно дорого, но как-то неряшливо. Он направился к гостям, протягивая руку.

– Добрый день, я Исан Саэнс Чакон. Горничная сказала, вы из полиции. Я подумал, что плохо припарковал машину, но потом вспомнил, что она в гараже, так что расскажите, чему обязан визитом, – сказал он с искренним интересом.

Валентина представила себя и Сабаделя и сразу перешла к занимавшему их вопросу. Она постаралась изложить все так, будто они заняты расследованием, связанным с искусством, а не серией убийств.

– Сеньор Саэнс, мы расследуем дело, в центре которого Тлалок, мезоамериканский бог удачи. Он изображен на барельефе над дверью дома Кеведо, некогда принадлежавшего вашей семье. Мы бы хотели узнать, есть ли у вас информация об этом языческом божестве или, может, о его значении для семейства Чакон.

На лице хозяина отобразилось облегчение, словно его успокоила причина их визита.

– Ну вы меня застали врасплох… Языческое божество? По правде говоря, меня никогда о таком не спрашивали. Я знаю, что мой дед, вернувшись из Мексики, распорядился поместить это странное существо на стене дома рядом с коллегиальной церковью, но я понятия не имел, что это какой-то Тлалок. В детстве мама мне рассказывала, что он символизирует удачу у народов майя или что-то такое и что из Мексики ее родители привезли несколько фигурок, из которых сделали подвески, пресс-папье и прочие вещицы.

– А что-то из этого сохранилось?

– Боюсь, с этим будет непросто. Я могу, конечно, распорядиться поискать в чуланах и спросить у мамы, но память у нее уже не та… У нее Альцгеймер, так что придется проводить изыскания во всем доме.

– Ясно. А вашу мать зовут…

– Долорес. Долорес Чакон.

– Хорошо, спасибо. – Валентина сделала запись в блокноте. – А вы не припомните, не было ли такого, что какая-то из фигурок вдруг исчезла? Или, может, какую-то фигурку подарили родственникам или друзьям?

– По правде говоря, без понятия. Могу только сказать, что эти штуковины валялись по всему дому, так что наверняка они сейчас где-то в старых вещах. Наша семья владеет этим домом уже более шестидесяти лет, так что количество хлама должно быть впечатляющим. А могу я узнать, почему вас интересует эта ерунда? Только не говорите, что Рожищу стащили!

– Рожищу?

– Ну, мы в детстве так называли это чудище на доме Кеведо. Я слышал, что недавно пытались похитить герб на улице Инфантэ, даже трактор использовали, представьте себе. Что-нибудь в этом роде?

– Нет, ничего такого, – ответила Валентина. – Просто наше расследование связано с этим Тлалоком.

Хозяин дома явно сгорал от любопытства, однако удержался от расспросов, молча ждал продолжения.

– Сеньор Саэнс, насколько нам известно, в пятидесятые годы исчез кто-то из членов вашей семьи. Вы не могли бы поделиться этой информацией?

– Вы про моего дядю? Про Игнасио? Но с тех пор уже шестьдесят лет прошло! Насколько я знаю, он мертв и его похоронили. Или частично похоронили.

– Частично? Можете пояснить?

– Конечно, но я не понимаю, к чему это все, после стольких лет… В общем, я знаю, что фрагменты его тела нашли на пляже, они покоятся в семейной усыпальнице. Произошло что-то ужасное, совершенно очевидно. Но дело было после войны, тогда люди как с ума посходили. Трудно сказать, может, он как-то был замешан в политику. Мама не любила говорить об этом, а когда я пытался расспросить, тут же начинала плакать, так что я перестал о нем вспоминать.

– Ясно. Вы сказали, что фрагменты его тела нашли на пляже. Вы не помните, на каком именно?

– Конечно. На пляже Санта-Хуста в Убиарко, одном из ближайших к Сантильяне-дель-Мар. Знаете, несмотря на название, в нашем городе нет моря, так что мы сбегаем на пляж при любой возможности. Мой дядя был управляющим в прибрежной гостинице, а однажды летом он вдруг исчез. Мама, конечно, могла бы рассказать куда больше, но у нее, как я уже сказал, Альцгеймер, и она совершенно потерялась в воспоминаниях. Сегодня, кстати, она так плохо спала, так нервничала и путалась, что пришлось утром дать ей успокоительное. Представьте себе, мы даже телефон отключили, чтобы ее ничто не потревожило.

– Да, мы звонили, но никто не ответил. В соседнем доме вроде бы тоже проживает кто-то по фамилии Чакон, так указано в телефонной книге. Должно быть, ваш родственник?

– Это я и есть, – широко улыбнулся тот. – В этом доме живет моя мать, а в соседнем – я.

– Понятно. А ваших бабушки с дедушкой, разумеется, уже нет в живых?

– Ох, конечно. Бабушка умерла лет через пять после исчезновения дяди. Мама говорит, ее сожрала тоска. Вообще-то я ее не застал, потому что меня мама родила довольно поздно. А дедушки не стало в семидесятые, год не вспомню.

– А вы могли бы припомнить точную дату исчезновения дяди?

– Уф, нет… где-то в пятидесятые, но нужно искать.

– Понимаю… А у вашей матери есть еще братья или сестры?

– Были. Старший брат умер в восемьдесят седьмом. Он был прекрасным человеком, всегда заботился обо мне и о родителях. Сгорел, бедняга, от рака кишечника.

– Мне очень жаль. А двоюродные братья или сестры у вас есть? Может, кто-нибудь мог бы вспомнить что-то еще.

– К сожалению, нет. Дядя был женат, но умер бездетным. Его жена была бесплодна, а раньше усыновление было редкостью. Так что братьев и сестер у меня нет, но зато сам я восполнил этот пробел, у нас четверо, жена вот-вот приведет их из бассейна.

– Вы живете здесь летом?

– Да. Зиму мы проводим в Сантандере, я управляющий в экспедиторской компании… в общем, приходится возвращаться в город. А летом мы располагаемся в двух этих домах. Моя жена была бы счастлива не уезжать из Сантандера, но мне нравится возвращаться в места детства. – И он добродушно улыбнулся.

– Понимаю. – Валентина непринужденно улыбнулась в ответ, пытаясь расположить к себе, чтобы попросить его кое о чем. – Скажите, а нет ли у вас родственника или друга семьи, какого-нибудь доверенного человека, кто мог бы подробнее рассказать об исчезновении и смерти вашего дяди?

– Даже не знаю. С ходу бы сказал, что нет.

– А ваш отец?

– Он умер два года назад.

– Соболезную. А ваша мать? Может, нам все-таки удастся побеседовать с ней? Больные Альцгеймером словно погружаются в прошлое, они прекрасно помнят события их молодости и даже детства, пусть не всегда могут вспомнить, как пользоваться ножом и вилкой.

– Боюсь, что нет. – Исан Саэнс тут же посерьезнел. – Матушка очень слаба, а вы мне так и не сказали, почему расследуете исчезновение, случившееся шестьдесят лет назад.

– Это пока строго конфиденциально, сеньор Саэнс. Думаете, вашего дядю могли убрать по политическим соображениям?

– Наверняка нечто в этом роде действительно и произошло, я слышал, что в этом были замешаны то ли франкисты, то ли республиканцы. Гостиницу, которой управлял дядя, дедушка в конце концов продал, потом его захватили сквоттеры, а три или четыре года назад здание вообще снесли. От дома ничего не осталось.

– Ясно… А фамилия Онгайо вам знакома?

– Онгайо? Что-то связанное с анчоусами?

– Да, в Кантабрии есть производитель анчоусов и хамсы с таким названием. Вы не знаете никого с такой фамилией? Или, может, кто-то из ваших родителей упоминал кого-то по фамилии Онгайо?

Сеньор Саэнс задумался лишь на мгновение.

– Нет, не припомню.

– А Хану Фернандес?

– Тоже.

– Понятно. И последнее: вы не могли бы, пожалуйста, попросить поискать в чулане фигурки Тлалока?

Хозяин сдержал вздох.

– Ладно. Я распоряжусь… но это может занять несколько дней. К тому же у прислуги полно других дел, как вы понимаете.

– Я прошу вас об этом, потому что так куда удобнее для всех, нежели запрашивать официальный ордер на обыск. Но, конечно, выбор за вами. Если что-то еще вспомните, прошу немедленно с нами связаться, особенно нас интересует исчезнувшая или подаренная кому-то фигурка Тлалока. – Валентина протянула ему визитную карточку.

Лицо Исана Саэнса сделалось напряженным. Больше не было того радостного и открытого человека, что их встретил. Сейчас он походил на замершего в ожидании льва.

Когда они покинули особняк, Валентина решила, что не будет лишним пересказать Оливеру содержание их разговора. Получалась странная и тревожная картина. Молодой человек пропадает в пятидесятые годы. Позже на пляже находят фрагменты его тела. Все указывает на то, что убийство носит политический характер. Ну, по крайней мере, пока так кажется. Но как это связано с младенцем на вилле “Марина”, с последующими убийствами, с францисканками, с сеньорой Онгайо и с покушением на старика в больнице? Кого могло так испугать, что всплывет преступление, срок давности которого давно истек?

Валентина размышляла вслух: завтра пятница, то есть последний рабочий день для архивов и лабораторий. Она по опыту знала, что на выходных расследование замедлится.

Они разделятся: Оливер отправится домой или куда ему хочется, потому что, несмотря на его готовность участвовать в расследовании, дальше они будут действовать сами, Сабадель же займется архивами издания “Эль Диарио Монтаньес”, а также газетой “Случай”, если она еще существует, и изучит все, что касается исчезновения молодого Чакона. Кроме того, покопается в полицейских архивах, а если понадобится, наведается в Убиарко и опросит местных стариков, вдруг там есть свидетели. Но в первую очередь необходимо назначить новую встречу с матерью-настоятельницей францисканок сестрой Мерседес.

Она же сама поедет в Комильяс, чтобы снова побеседовать с сеньорой Онгайо. Возможно, та слышала об исчезновении молодого Чакона. Любопытно взглянуть на ее реакцию, когда ей зададут этот вопрос. К тому же Валентина хотела проследить маршрут, по которому ехал доктор Бьесго, когда покинул Комильяс. Согласно показаниям сеньоры Онгайо и ее слуг, он ушел примерно в пять вечера, то есть остаются целых четыре часа до момента его смерти в окрестностях Ла-Таблии. Почему он выбрал именно этот путь? Куда он собирался заехать? Если они установят место, где он остановился по дороге, то получат указание на отравителя. Нужно сверить время и расстояние, которое он проехал. А по возвращении в Сантандер она поговорит с Кларой Мухикой.

– Я согласен на все, – ответил Оливер. – Но имейте в виду, что я намерен сегодня вечером не только разбираться со строителями на вилле “Марина”, но и продолжать собственные поиски в интернете и в библиотеке. Что-нибудь да обнаружу.

– Надеюсь, не труп очередного старика, а то мы знаем уже, что бывает, когда вы беретесь за дело. – На этот раз Сабадель шутил дружелюбно.

Валентина с улыбкой покачала головой, и все трое, вслушиваясь в далекие раскаты грома, покинули волшебный городок Сантильяна-дель-Мар.

Тот четверг 11 июля выдался не очень плодотворным. Валентине не удалось побеседовать с сеньорой Онгайо, поскольку та, по словам прислуги, чувствовала себя очень плохо с того самого момента, как узнала о смерти доктора, и не вставала с постели. Как путь в Комильяс, так и обратная дорога в Сантандер оказались сущим мучением из-за разгулявшейся бури. Валентина выяснила, что из Комильяса Давид Бьесго мог вернуться в Сантандер разными путями: либо по побережью, что было наиболее вероятно, учитывая, что его тело нашли в Ла-Таблии, на подъезде к Суансесу, либо вариант попроще – пересечь Сантильяну-дель-Мар, добраться до района Виведа, а там выехать на шоссе. Однако доктору Бьесго, кажется, был больше по душе прибрежный пейзаж, летние вечера долгие, а от открывающейся закатной красоты дух захватывает. По дороге он мог заехать в Кобресес, в Оренью и в кучу других деревушек. Он даже мог заглянуть еще куда-то в самом Комильясе. Или отклониться с пути и заехать в Сантильяну-дель-Мар, на это ушло бы всего минут пять. И где-то он выпил смертоносное зелье. Но где?

Добравшись до Сантандера, Валентина позвонила Кларе Мухике, которая сдержанно повторила слово в слово все, что лейтенанту сообщил судья. Но Валентину успокоило хотя бы то, что у Клары имелось алиби на вечер, когда убили Давида Бьесго, – она работала в Институте судебной медицины вместе с коллегами, а утром того дня, когда был убит Педро Салас, была дома вместе с мужем, и он мог это подтвердить. Единственной действительно интересной новостью было то, что когда Мухика увидела труп доктора Бьесго и позвонила матери, та сквозь рыдания проговорила, что это исключительно ее вина и что она постарается все исправить. Может, сеньора Онгайо имела в виду, что доктор приехал навестить ее, а через несколько часов был убит? А может, и что-то другое. Они условились, что завтра Клара даст подробные показания, после чего в восемь вечера измученная Валентина отправила членам команды сообщение, назначив совещание на утро, затем сжевала бутерброд – она ничего не ела за весь день, не считая маленькой порции кесады на завтрак, – и заснула мертвым сном в своей сантандерской квартирке, а за окном фоновой музыкой шелестел дождь.

Сабадель тоже столкнулся с препятствием – в виде настоятельницы сестры Мерседес. Прождав напрасно у вертушки более часа, он ни с чем уехал в Сантандер, где обнаружил, что газета “Случай” закрылась в восемьдесят седьмом году и никто не знает, где могут храниться ее архивы, а редакция “Эль Диарио Монтаньес” откроется лишь завтра утром. Остаток вечера он провел, зарывшись в документы Центрального полицейского архива, поскольку сведения о столь давнем событии, как исчезновение молодого Чакона, не были оцифрованы. Нужные отчеты он нашел лишь в одиннадцатом часу. Сабадель аккуратно собрал материалы и отправился в свое холостяцкое жилище в сантандерском квартале Астильеро, чтобы ночью, вооружившись кофе, вылавливать голоса прошлого.

А Оливер, закончив спорить с прорабом и рабочими, обнаружил, что интернет в его уютной “хижине” накрылся из-за бури. В книгах, найденных на вилле, он не отыскал ничего интересного и лег спать в скверном настроении.

Зато остальные члены следственной команды, в том числе и Хакобо Ривейро, смогли обнаружить нечто такое, из-за чего утреннее совещание прошло в атмосфере возбуждения и одновременно растерянности.