Текст книги "Скрытая бухта"

Давид отправился в Убиарко – надо было попрощаться с сестрами. Его сопровождал Однорукий, который продолжал партизанить, но спустился с гор, чтобы наведаться к дантисту – тайному коммунисту, лечившему зубы партизанам. Передвигаться следовало осторожно, хотя полиция вряд ли стала бы искать их в тех краях.

Переодевшись крестьянами, они отправились в Убиарко пешком, так что добрались до цели лишь к ночи. Отсидеться решили в одной из пустующих рыбацких хижин поблизости от “Голубого дома”, где, казалось, никогда живой души не бывало – только снасти, удочки и сети.

Давиду пришла в голову шальная мысль, что они могут разведать, в какой комнате спят сестры, и разбудить их, напугать, совсем как в детстве. Они с Одноруким залегли в поле и терпеливо ждали, укрытые ночной мглой и высокой травой. Они болтали, перекусили хлебом с вином, покурили, наслаждаясь приятным теплом, наступившим после дождливой весны.

Наконец шумный ужин в доме закончился, суматоха сменилась тишиной, осталось дождаться, когда погаснут последние огни, но в одной из комнат свет все горел. Прождав достаточно долго и обсудив все политические темы, они решили подобраться к гостинице поближе. Да так и замерли. Клара и Хана тащили к пропасти какой-то мешок. Было слишком темно, чтобы толком что-то разглядеть. Это точно они? Голосов не слышно.

А вдруг не они? Да точно они. Господи боже, да Клара вся в крови. И вся одежда Ханы в темных пятнах. Первым порывом Давида было кинуться к сестрам. Но Педро Однорукий его резко осадил. Они партизаны. Откуда им знать, что происходит сейчас в доме? А вдруг засада? Или их кто увидит и выдаст? Может, там не только слуги? Давид-то скроется во Франции, но Педро никуда не собирается. Он подумывает спуститься с гор, просто надо понять, как и когда.

Осторожно. Сестры снова появились, опять направляются к обрыву. Они на довольно долгое время скрылись в отеле и вот во второй раз что-то тащат. С трудом взбираются на скалу над обрывом. Теперь возвращаются. Остановились у источника возле дороги. Давид уже не сомневался: сестры таятся ото всех, иначе умылись бы в “Голубом доме”. Он еле сдерживал себя, чтобы не рвануться к ним. Но в конце концов терпение лопнуло. Он должен узнать, что происходит. Он уже собрался покинуть укрытие, однако тут получил такой удар по голове, что потерял сознание.

Прошло более получаса, прежде чем Давид пришел в себя. Однорукий жестко объяснил: он не мог позволить ему так рисковать. Там явно произошло убийство, и им незачем вмешиваться, у них и своих проблем хватает. Речь уже не о невинном желании попрощаться с сестрами, прежде чем умотать во Францию. Эти сестрички – черт, да от чертовых девчонок надо держаться подальше – явно вляпались во что-то серьезное, и глазом не успеешь моргнуть, как заявится полиция. По словам Однорукого, Хана и Клара ушли в дом, где царила тишина, и Давид решил послушаться товарища и переждать пару дней, а уж потом потолковать с сестрами об увиденном. Так что они той же ночью вернулись в Инохедо и укрылись в доме у Педро, в секретном подвале, который тот использовал по особым случаям.

Однако ждать два дня не пришлось, вскоре уже вся деревня гудела про исчезновение дона Игнасио. Скандальные слухи расползаются в мгновение ока. Давид в ужасе начал догадываться, что могло быть в мешках. “Голубой дом” так и не открылся, и где-то через неделю парень сумел встретиться с сестрами, не наведываясь в Убиарко, который наводнили полицейские. Однорукий оказался прав.

Давид не сказал сестрам, что видел их. Он просто сообщил, что через неделю уезжает во Францию, а затем спросил, что они знают про исчезновение дона Игнасио. Его потрясло хладнокровие Клары. Она лгала с поразительным спокойствием. От Ханы, выглядевшей взвинченной, он также ничего не добился. Если бы он надавил, она наверняка бы грохнулась в обморок, но девушка смотрела на брата твердо, а разговаривала почти надменно. Обе вели себя так, будто и не произошло ничего ужасного. Их лишь беспокоило, что Хана осталась без работы, потому Клара пыталась найти ей другую. Сам Давид не сомневался, что сестры связаны с исчезновением молодого господина, но он также был уверен, что этот подлец заслужил свою участь, как бы с ним ни поступили эти дьяволицы. Он не стал признаваться, что они с Одноруким видели их в ту ночь и догадываются, что тогда произошло. Он не знал, почему они сделали то, что сделали, – впрочем, ему было все равно. Наверняка одна из сестер, а может, и обе оказались загнаны в угол и им пришлось действовать. В горах такое случалось постоянно. Ему тоже приходилось действовать. Такова жизнь.

Давид попросил Бальесту, надежного товарища Однорукого из Убиарко, каждый день осматривать берег у скалы – он опасался, что море выбросит то, что сестры скинули с обрыва, и тогда беды не миновать.

За несколько дней до его отбытия во Францию море действительно вернуло один таинственный мешок. Давид через луга кинулся на пляж Санта-Хуста, чтобы взглянуть на находку. С ужасом он осознал, что самые страшные его подозрения оказались правдой. Увидев содержимое мешка, уже начавшее разлагаться, он едва сдержал отвращение. Он сунул в мешок флаг с гербом франкистов – как указание полицейским, дабы отвести подозрение и от сестер, и от того арестованного бедолаги из Комильяса. Давид отсчитал сотню песет из той тысячи, что ему удалось скопить для отъезда во Францию, и отдал человеку, нашедшему мешок, попросив его держать рот на замке и утопить второй мешок, если вдруг всплывет. А этот пусть лежит на берегу. Учитывая, что средний заработок рабочего составлял тринадцать песет в день, парень не прогадал. Но Хуан Рамон Бальеста молчал бы и безо всяких денег – он был из тех редких людей, для кого честь и чувство товарищества значили очень много. Он будет держать рот на замке.

Давид оставил сестер бороться с их демонами, а сам отправился бороться со своими в дальние края. Он не осуждал сестер, а они ничего не знали о его действиях.

Наверное, тебя интересует, откуда мне известно все это. Что ж, у меня ушло много сил на то, чтобы доискаться до правды, но без сторонней помощи ничего бы не вышло. Ты можешь спросить, откуда мне известна история Давида, история его жизни. Откуда я знаю подробности, что делал, что думал и о чем умолчал молодой партизан.

Я знаю, потому что Однорукий проболтался.

И потому что Давид – мой брат.

И когда к человеку подступает смерть, то смертная его часть, по-видимому, умирает, а бессмертная отходит целой и невредимой, сторонясь смерти.

Платон (427 г. до н. э. – 347 г. до н. э.)

Понедельник, 15 июля.

Валентина провела большую часть ночи без сна перед экраном ноутбука, изучая записи по делу виллы “Марина”. Когда в семь утра она встала еще до того, как прозвенел будильник, то уже знала, кто убийца, пусть пока им отчаянно недоставало информации, чтобы все распутать. Минут через пятнадцать раздался звонок, это был чрезвычайно возбужденный Сабадель, и ее догадки подтвердились, хотя по-прежнему оставались кое-какие детали, не вписывающиеся в общую картину.

В восемь она уже была в отделении в Пеньякастильо, через полчаса было назначено совещание, так что она успела выпить вторую чашку кофе и позвонить Талавере. Судья, обычно пребывавший в прекрасном расположении духа, в этот раз был явно недоволен как запросом Валентины, так и столь ранним звонком, но, принимая во внимание обстоятельства, выдал ордер на обыск; через пару часов к ним для сопровождения приедет судебный секретарь.

Первым появился Ривейро.

– Сержант, есть новости, – сказала Валентина, даже не поздоровавшись.

– Что случилось?

– Мы с Сабаделем обнаружили кое-какие следы, которые напрямую указывают на убийцу, но пока нам не хватает информации. Вчера после разговора с вдовой Луиса Сальвадора в голове крутилась одна мысль, не дававшая мне покоя, и Сабадель пришел к такому же заключению, что и я, хоть и другим путем. Оказывается, оксид свинца…

Раздался стук в дверь.

Капрал, который в последние дни, похоже, завел обычай прерывать их совещания, просунул в кабинет голову, затем просочился целиком и положил на стол конверт.

– Это срочное, результаты экспертизы. Курьер только что принес, – протараторил он. Выражение лица говорило, что времени на разъяснения у него нет.

– В следующий раз я его придушу, – пообещала Валентина, беря конверт. – Это из мадридской лаборатории. Результаты по ДНК ребенка с виллы.

– Открывай, – поторопил Ривейро.

Оба одновременно пробежали глазами текст. Сомнений не оставалось. Все это казалось невероятным, но вот научно обоснованное доказательство. Они перечитали отчет.

Каждая последовательность ДНК содержит около трех миллиардов спаренных оснований… Эти спаренные основания уникальны для каждого человека, поскольку последовательность никогда не бывает одинаковой у двух индивидуумов… Однако последовательность ДНК изученного индивидуума…

А вот и “однако”. Какая-то особенность “исследуемого индивидуума”. Так, что там?..

Мы имеем дело с исключением, которое встречается только в случае гомозиготных близнецов с идентичной последовательностью ДНК. После сравнения последовательности индивидуума № 03625 с образцами ДНК прямых родственников из реестра “Феникс” было установлено полное совпадение вышеупомянутых оснований ДНК указанного индивидуума с образцом № 7425 из реестра “Феникс”.

Реестр “Феникс”. База генетической информации, созданная полицией более десяти лет назад для распознавания путем сравнения ДНК людей, которые разыскивают пропавших без вести родных, с ДНК неопознанных останков. И в этой базе есть кто-то, искавший своего пропавшего человека по всему земному шару, исчерпав все возможности. Лусия Гордон, мать Оливера, незадолго до своей смерти предоставила свою ДНК полиции, надеясь, что если вдруг где-нибудь обнаружится тело ее сына Гильермо, они смогут проститься с ним. Разве могла сеньора Гордон предположить, что ее ДНК поможет идентифицировать останки не пропавшего сына, а ее сестры-близнеца?

Дневник (17)

Теперь нужно рассказать, что произошло на вилле в ноябре 1948 года.

По ногам Ханы течет кровь.

– Нет… он не может родиться сейчас. Еще слишком рано. Слишком рано, – стонет Хана, корчась от нещадной боли. Привалившись к стене, она сползает на пол, перепачканный кровью.

Клара бросается к сестре. Укладывает ее на спину. Бежит в одну из комнат, приносит два покрывала и подушку. Внутри у нее все сжимается. Она знает, как рождаются дети, она много раз видела, как телятся коровы, она читала медицинский справочник Онгайо в Торрелавеге. Она даже знает, что нужен стерильный зажим для пуповины. Но она не успела сходить в аптеку, где ее никто не знает. Не успела! Ладно, перевяжет благословенный кровавый кусочек плоти шнурком.

Ребенок родится на седьмом с половиной месяце. Сможет ли он выжить в монастыре без материнского молока?

Хана теряет сознание. Клара, обычно сохраняющая спокойствие в критических ситуациях, чувствует, как ею завладевает паника. В целом мире у нее есть только сестра да еще брат Давид, которого она и не видела толком несколько лет, а сейчас он и вовсе во Франции. У отца новая жизнь, новая семья.

– Хана! Очнись, Христа ради! Ребенок вот-вот родится. Ты должна тужиться. Хана, умоляю, очнись!

Но сестра не реагирует. А вдруг она умрет от кровотечения? Нужен доктор. Но даже у отца нет денег на повитуху, какой там доктор. Да и роды нужно держать в тайне. Никто не должен об этом узнать, никогда. Плевать на ребенка, плевать на то, что Хану ошельмуют как мать-одиночку. Но убийство… Все сразу поймут, кто отец ребенка… Их обеих повесят. Ох, как бы ей хотелось, чтобы той ночи никогда не было.

Внезапно к Кларе возвращается обычное хладнокровие. Она ставит на плиту кастрюлю с водой. Находит ножницы, вынимает из башмаков шнурки и тоже ставит кипятиться. Хана наконец приходит в себя. Обнаруживает, что раздета до пояса. Она снова корчится от боли. Хана знает, что после родов ее не ждут ни объятия мужа, ни поздравления матери, подруги, брата. У нее впереди нет ничего. Клара распоряжается: дыши быстро, дыши медленно. Что она говорит? Тужиться? Хана тужится. И с каждым толчком чувствует, как что-то внутри нее обрывается. Если это роды, то все происходит очень быстро, она и не знала, что это бывает так.

Наконец она выталкивает из себя нового человека, и ее накрывает неземное облегчение. Она беззвучно плачет. Поднимает голову. Клара заворачивает ребенка в простыню и кладет на покрывало, расстеленное на полу. Сестра такая сосредоточенная.

– Что… что ты делаешь? Малыш в порядке? – спрашивает Хана, задыхаясь.

Клара отвечает, помешкав:

– Это была девочка.

Хана чувствует острую боль, словно в грудь ей вонзили нож. Была? Она собиралась отдать ребенка, она не хотела его, но боль от утраты того, кто не принадлежал бы ей, такая сильная, такая темная. Может, она все же любила его, может, она готова была отдать его именно из любви, чтобы у него было будущее. Хана чувствует, что вот-вот опять провалится в беспамятство, но внезапный новый приступ острой боли приводит ее в чувство. Схватки возвращаются. Сильные, частые.

– Господи боже… – глухо бормочет изумленная Клара. – Готовься. Еще один.

И под крики боли рождается второй ребенок, еще одна девочка. Но она дышит. Крошечная, бледная, словно дух своей матери. Но живая. Она начинает розоветь. Клара бережно омывает ее теплой водой, перевязывает пуповину шнурком от башмака, остаток пуповины привязывает к ноге Ханы. Нужно подождать, чтобы вышла плацента. Клара знает, что если плацента не выйдет или остаток пуповины попадет внутрь, будут проблемы. Надо дождаться, когда выйдет послед.

Завернув девочку в чистые простыни, она кладет ее Хане на грудь, и малышка тут же затихает. Такая крохотная и хрупкая. Клара смотрит на сестру с неожиданной улыбкой, полной нежности к матери и ребенку, но Хана вновь теряет сознание. Клара моет сестру, прибирает все на кухне, перетаскивает туда одну из кроватей, чтобы мать и новорожденная были в тепле. Холод и сырость могут убить младенца. Уж потом она придумает, как объяснить, почему в доме горел свет, если вдруг кто-то заметил. Надо было прогреть помещение, просушить, чтобы плесень не завелась… Она придумает кучу причин. К счастью, в ноябре на пляже редко кто появляется, а от пристани дом не видно.

Закончив приводить в порядок сестру, которая то ли в глубоком обмороке, то ли спит, совершенно обессиленная, Клара позволяет себе рассмотреть девочку, лежащую на груди у Ханы. Еще не понять, красивая ли она. В любом случае надо следовать плану. Но может, малышке, родившейся до срока, лучше какое-то время побыть с матерью, а не отдавать ее сразу? Вынесет ли это Хана?

А ей самой пока нужно заняться другим ребенком. Клара подходит ко второму младенцу. Эта девочка родилась мертвой. Она похожа на сломанного пупса. Надо придумать, что делать с трупиком. Клара улыбается: в последнее время она только тем и занимается, что отмывает кровь и прячет трупы. Ей точно есть что замаливать. Но у нее есть цель, и она должна к ней двигаться. Никаких терзаний совести, никакого покаяния. Только логика и желание помочь своей семье.

Глянув в окно, откуда виден дом сеньоров Онгайо, Клара вдруг понимает, где можно спрятать ребенка. Она прикрывает мертвое личико, не в силах смотреть на него. И, прежде чем покинуть теплую кухню, где теперь стоит младенческий запах, она вспоминает о той единственной реликвии из прошлого, о единственной улике, которая способна привести к ним и которую сохранила ее глупая сестра, – об одном из никчемных подарков дона Игнасио. Ужасный семейный символ, уродливая безделушка, страшилище, вырезанное из блестящего зеленого камня, названия которого Клара не помнит. Хана носила уродца как подвеску на длинном шнурке, пряча его под одеждой. Клара снимает с шеи сестры зеленого идола и прячет в саван из простыней, больше нет никакой связи между Ханой и доном Игнасио, между сестрами и родом Чаконов. Может, Хана и рассердится, но, учитывая, каким мерзавцем был дон Игнасио, фигурка запросто может быть дешевой поделкой. А даже имей она ценность, кому они ее смогут продать? Разве тогда не обнаружится связь между ними и Чаконами?

Клара методично уничтожает любой след, способный бросить тень подозрения на сестру или на нее саму. Но ей не дает покоя одна загадка – франкистский флаг с орлом. Как, черт возьми, эта тряпка очутилась в мешке с ногами Игнасио? Она постоянно перебирала возможные варианты, но флаг никак не мог попасть в мешок. Господи боже, это ведь был обычный мешок из-под картошки! Но сейчас недосуг снова ломать голову над этим, она подумает позже и наверняка найдет объяснение.

Клара решительно кладет спеленатое тельце в корзинку и накрывает сверху поленьями на случай, если вдруг попадется кому-то на глаза. Выскальзывает из домика прислуги и торопливо идет к господскому особняку, которому предстоит стать усыпальницей и хранить секрет.

Финал произведения всегда должен напоминать начало.

Жозеф Жубер (1754–1824)

Дело приняло новый оборот. Прочитав отчет о ДНК “ангела виллы «Марина»”, Ривейро несколько секунд молча размышлял: останки принадлежат сестре-близнецу Лусии Гордон, матери Оливера. Вместе с останками лежал символ семьи Чакон. Согласно давнему отчету, найденному Сабаделем, о связи Ханы Фернандес с Игнасио Чаконом болтали в Убиарко и даже в Сантильяне, и это подтвердила Долорес, сестра пропавшего…

– Лейтенант, нам нужно узнать дату рождения Лусии Гордон, – сказал он.

– Январь сорок девятого. По крайней мере, так указано в записях. А Чакон пропал в июне сорок восьмого…

Они переглянулись. Поняли, что думают об одном и том же.

Ривейро продолжил:

– Хорошо, представим такое: Хана беременеет от Игнасио Чакона, его кто-то убивает. Может быть, и сама Хана, но мне в это слабо верится, потому что его тело расчленили, а в мешке был обнаружен франкистский флаг. Но я уже готов рассмотреть любую версию. Или его убил брат Ханы, узнав, что Чакон не собирается признавать отцовства. В общем, Игнасио исчезает. Хана, наверное, боится позора и прячется в доме Онгайо, где в это время идет ремонт, там же она и рожает. В доме ее укрыла сестра Клара, работавшая в услужении у Онгайо. У Ханы рождаются две девочки, одна из них – мертворожденная. Я думаю, логично предположить, что ребенка никто не убивал, он просто родился мертвым, потому что иначе должны были убить и второго…

– И Хана прячет мертвого ребенка на вилле, решив, что перегородки зальют цементом, а выжившую девочку отдают в монастырь… – подхватила Валентина. – Позже Хане удается убедить семейную пару, приглядывавшую за домом, взять ребенка из приюта Пресвятой Богородицы, куда по удивительному стечению обстоятельств поступила послушницей ее сестра Клара.

– Может, Хана пообещала подарить им дом и платить содержание всю жизнь… не забывай, дело происходило после войны. Это было словно выиграть в лотерею. Или такой вариант: Хана взяла супругов приглядывать за домом именно потому, что они хотели завести ребенка, но не получалось, а она дает им все сразу, берет на свое попечение будто из чистой щедрости, но на самом деле имея свой интерес.

– Муж Ханы, наверное, не был в восторге от столь роскошного подарка. Вилла у самого пляжа.

– Наверное, – согласился Ривейро, – но он вскоре умер… К тому же договор о передаче собственности был заключен не сразу, а по прошествии нескольких лет. Просто поразительно: несмотря ни на что, Хана смогла наблюдать, как растет ее дочь. Педро Салас, Однорукий, наверняка узнал обо всем от брата Ханы, Давида Фернандеса, и начал вымогать у нее деньги.

– Да, однако смысл шантажировать ее имелся в те времена, когда быть матерью-одиночкой считалось позорным… но сейчас? Как это могло навредить Хане? К тому же ее тайная дочь Лусия умерла год назад.

– Ты права, что-то тут не сходится. Может, опасалась сплетен? Не хотела испортить свою идеальную репутацию? Или же боялась за другую дочь, Клару.

Лицо Валентины вдруг сделалось сосредоточенно-серьезным.

– Ривейро, у нас есть мотив для убийства. Но все это не сочетается с личностью человека, которого я считаю виновным.

Сержант выжидательно взглянул на нее:

– Объясни.

– Хана Онгайо была богата. В большинстве предыдущих наших расследований убийств причиной были деньги. И в данном случае, мне кажется, тоже, поскольку дело касается наследства.

– Наследства?..

– Единственная наследница Ханы Онгайо – ее дочь Клара Мухика. Но если вдруг выяснится, что Оливер Гордон тоже прямой наследник, состояние должно быть поделено на двоих. Оливер – внук Ханы, прямой наследник, понимаешь?

– Ты хочешь сказать, что Мухика?..

– Не знаю, Ривейро, не знаю. Но мотив у нее имелся. Надеюсь, Камарго сможет подтвердить ее алиби.

– Ты кое о чем забыла.

– О чем?

Ривейро помолчал, затем медленно сказал:

– Оливер Гордон наследник не только по линии бабушки, Ханы Онгайо, но и по линии деда.

Валентина изумленно уставилась на него:

– Ну конечно! Так вот почему Исан Саэнс солгал, что не знает ни Хану Онгайо, ни о ее связи с Тлалоком. Знал он все, знал он об этой связи. Просто не хотел, чтобы мы докопались до истины, потому что тогда бы выяснилось, что он не единственный наследник собственности Чаконов, и ему пришлось бы разделить имущество с Оливером… Но откуда бы он об этом узнал?..

– Думаю, это Педро Салас, сын Однорукого, открыл ящик Пандоры, – сказал Ривейро. – Если тот знал правду, то мог решить сосать из двух источников, получать мзду и с Ханы Онгайо, и с Исана Саэнса. Возможно, Саэнс ни о чем не подозревал, пока Педро Салас не рассказал ему. Вот почему шантажист тщательно собрал все вырезки и сложил в папку, это был его инструмент для шантажа.

– И кто-то из Онгайо или из Чаконов захотел устранить Оливера, – добавила Валентина. – Но история с бензином… Хана такого никак сделать не могла, она покончила с собой тем же самым утром. Значит, остается Саэнс. Но кто тогда напал на Хуана Рамона Бальесту в больнице? Видимо, хотели заставить его молчать, чтобы старик ничего уже не рассказал об исчезновении Игнасио Чакона. Или просто припугнуть, а заодно проверить, не сболтнет ли он нечто такое, что не спишешь на деменцию. Не знаю, что там за “семья лиса”, но ясно, кто “другой отпрыск”, – наверное, старый Бальеста имел в виду Чаконов.

– Да, но почему убили доктора Бьесго? – спросил Ривейро.

– Не могу понять, – вздохнула Валентина. – Он был врачом Ханы много лет, более того, ее гинекологом. Она сказала, что хотела зачать ребенка, но были проблемы… однако если Лусия Гордон – ее дочь, то она солгала. Допустим, Бьесго, будучи ее гинекологом, понимал, что она уже рожала, а когда на вилле нашли детские кости, решил с ней поговорить. Но это лишь предположения. К тому же по времени опять не сходится, Хана его убить не могла.

– Но кто же тогда?

– Ее сестра.

– Сестра? Клара? Но мы до сих пор ничего про нее не выяснили.

– Думаю, выяснили. Я до утра изучала информацию о монастыре Регина Коэли и ордене францисканок, даже прочитала брошюру с заповедями для праведных христианок, желающих вступить в орден.

– Да ты шутишь?

– Нисколько. А сейчас самое важное: ты же знаешь, что после пострига монахини получают новое имя?

– То есть…

– То есть весьма вероятно, что Клара Фернандес все это время была у нас под носом, а судя по ее возрасту и по тому, что удалось узнать Камарго и ребятам о монахинях из Сан-Ильдефонсо, я уверена, что настоятельница сестра Мерседес и есть сестра Ханы.

Ривейро поперхнулся и потрясенно уставился на Валентину.

– Но если даже так, ничто не указывает на ее причастность к убийствам. Допустим, она соврала про Тлалока, чтобы защитить Хану, но вряд ли она выстрелила в Педро Саласа или отравила Бьесго. Улик у нас нет.

– Пока нет. Парафиновый тест поможет установить, стреляла ли она в последнее время, тем более та рухлядь, из которой убили Саласа, наверняка оставила следы на коже.

– Но свидетель, швейцарский турист, видел молодую женщину, а не старуху.

– Я думала об этом. Возможно, настоятельница попросила пойти с ней на встречу молодую монахиню. Помнишь ту, что была при ней? Как раз темненькая, пухленькая, подходит под описание. Сестра Пилар. При настоятельнице она словно сторожевая собака. Если Клара Фернандес психопатка, а я в этом уверена, она должна быть умелым манипулятором. Но на самом деле у нас уже есть серьезная улика, так что судья Талавера выдал ордер на обыск монастыря.

– Как это? – воскликнул Ривейро, совершенно сбитый с толку.

– Я тебе как раз собиралась рассказать про этот чертов оксид свинца. Сабадель был уверен, что где-то ему такое вещество уже встречалось, но до сегодняшнего утра этот остолоп никак не мог вспомнить. Он же изучал историю искусств, помнишь? И вот он порылся в своих учебниках и нашел, что тетраоксид свинца и порошок сурика используются при реставрационных работах для сохранения текстуры оригинального произведения. Оказывается, раньше для придания ткани нужного тона использовали много странных материалов – например, животная желчь помогала придать зеленый оттенок. Угадай, из чего получали красный цвет?

– Тетраоксид свинца?

– Именно. Голову даю на отсечение, то огромное полотно, над которым мать-настоятельница трудилась, когда мы ее посетили, содержит очень много этого тетраоксида. Помню, там был гранатовый фон, хотя больше всего внимания картине уделил Оливер Гордон.

– Это объясняет, почему тетраоксид свинца обнаружился на подошвах обуви и на нижней части брюк Давида Бьесго. Но что он там делал? Хотел поговорить с Кларой про детские останки, после того как обсудил это с Ханой? Полагаю, он ничего не заподозрил, когда монахини предложили угостить его травяным отваром.

– А еще ты сам выдвинул версию, что преступник после выстрела ногой спихнул Саласа в воду. И это могла быть или сама настоятельница, или сестра Пилар, – сказала Валентина. – Остаются некоторые неувязки, но главная линия, думаю, ясна. Мы сегодня же обыщем монастырь, я прихвачу кого-нибудь из лаборатории, чтобы взять в мастерской образцы для экспертизы.

В этот момент дверь открылась и в кабинет вошли остальные члены команды. Они мгновенно ощутили перемену в настроениях Ривейро и Редондо. Валентина поприветствовала всех взмахом руки, а затем, даже не дождавшись, когда они рассядутся, принялась излагать новости и версию, которую они обсуждали с Ривейро.

– Клара Мухика невиновна, – объявила Марта Торрес, когда Валентина закончила. – Мы проверили ее алиби. Двое коллег из Института судебной медицины подтверждают, что в день убийства Давида Бьесго она весь день провела с ними, даже обедать ходили вместе. Насчет Педро Саласа… тут мы побеседовали с Лукасом, мужем Клары, и он хорошо помнит, что они вдвоем вышли из дома в восемь тридцать, это помнит и портье. Что касается покушения в больнице на Хуана Рамона Бальесту, то десятого июля в девять вечера Клара ужинала с мужем и двумя его племянницами в “Бургер Кинге” в центре Сантандера. Так что, полагаю, мы можем вычеркнуть ее из списка подозреваемых.

– Отлично, – ответила Валентина, не скрывая облегчения. – Выяснили еще что-то?

– Мы также разыскали Анну, бывшую невесту Оливера Гордона, – включился Камарго. – Похоже, все правда. У нее даже есть страница в фейсбуке, где два года назад она сообщила о помолвке с Оливером.

– О помолвке? – вырвалось у Валентины, но она тут же вспомнила, что Оливер сказал и об этом.

– Да, они собирались пожениться. Затем на ее странице долго не было никакой активности, а потом она разместила фотографию, на которой выглядит очень истощенной, голова повязана платком, она пишет о том, как борется с раком. В общем, типичная история. А сейчас она публикует фото чуть ли не каждую неделю – судя по всему, пиарит свою некоммерческую организацию “Шива” в Патне, это в штате… – Капрал Камарго заглянул в бумажку, – в штате Бихар, на севере Индии.

– Ясно, – сказала Валентина, радуясь, что Оливер был с ней честен. – Знаю, времени у вас было в обрез, тем более воскресенье, но вдруг удалось разобраться с телефонными звонками Ханы?

Камарго взглянул на Субисаррету, тот кивнул:

– Да, кое-что есть. Большинство звонков на номера фабрик анчоусов в Сантонье и Сантандере, есть международные звонки в Чили, где, как нам удалось выяснить, у нее тоже процветающий бизнес, но не консервный, а текстильный. Еще есть один звонок в монастырь Сан-Ильдефонсо, в полдень пятого июля, то есть на следующий день после того, как на вилле “Марина” нашли детские останки. Скорее всего, Хана Онгайо позвонила, прочитав новость в утренней газете. Есть еще звонки на мобильные телефоны, но на это нам нужно больше времени.

Стук в дверь.

Это был все тот же капрал, которого Валентина грозилась придушить.

– Пришел Оливер Гордон. Он уверяет, что вы его ждете. – Капрал выжидательно смотрел на Валентину.

Та вздохнула.

– Пять минут – и пусть проходит. – Она обратилась к Ривейро: – Он пришел сдавать ДНК. Но, может, этого уже и не требуется.

– На всякий случай можем удостовериться, – возразил Ривейро. – Хотя чья ДНК нам нужна, так это Чаконов.

– Ты прав. Так, нужно вызвать Исана Саэнса, чтобы ответил на некоторые вопросы, – сказала Валентина, глядя разом на Камарго, Торрес и Субисаррету. – А если он будет препятствовать взятию ДНК у него или у его матери, запросим ордер. Надеюсь, до этого не дойдет и он сам все расскажет на допросе. Камарго, возьми руководство на себя.

Капрал молча дал понять, что все ясно. Марта Торрес что-то пробормотала.

– Все в порядке, Торрес? – спросила Валентина.

– Да, лейтенант. Я просто подумала, что гипотеза о точке привязки, которую мы обсуждали несколько дней назад, оказалась верна. Убийца находится прямо в центре круга, в Сантильяне-дель-Мар. Любопытно.

Валентина кивнула, давая понять, что сама она об этом еще не думала, затем взглянула на Сабаделя и Ривейро:

– Вы двое поедете со мной в монастырь Сан-Ильдефонсо, возражений нет?

– Нет, – ответили они хором.

– А теперь, – Валентина вздохнула, – нам предстоит рассказать Оливеру Гордону, что кости, найденные в подвале виллы “Марина”, принадлежат его тете.

Когда Валентина с коллегами добрались до монастыря Сан-Ильдефонсо, день уже раскинулся, будто синий веер, приглашая насладиться летней негой. Несмотря на то что на машинах не было полицейских обозначений, их появление невозможно было не заметить: целых четыре автомобиля, в двух первых ехали судебный секретарь и криминалисты, а в двух других – Сабадель, Ривейро и Валентина, завершал кавалькаду автомобиль с зарешеченными окнами. Никто не помешал им войти. Даже ордер на обыск никто не потребовал. Казалось, в монастыре были предупреждены. Валентина посмотрела на монахиню, впустившую их, – лицо у той было приятное и открытое, хотя и очень бледное. Первыми в монастырь вошли она, Сабадель и Ривейро. Монахиня провела их в реставрационную мастерскую. Было ясно, что ей дали четкие инструкции. При появлении полицейских мать-настоятельница даже не повернулась, продолжая работать над полотном “Вознесение святого Франциска”.