Текст книги "Скрытая бухта"

В принципе, для расследования больше нужны светлые головы, чем средства.

Северо Очоа (1905–1993), испанский биохимик, лауреат Нобелевской премии

Пятница, 12 июля, 08:30.

После бури небо прояснилось, день обещал быть солнечным и безмятежным. Но, в отличие от разгулявшейся погоды за окном, в зале совещаний комендатуры в Пеньякастильо было неспокойно.

Хакобо Ривейро дотошно выстроил все данные, чтобы рассказ прозвучал как можно более четко. Все выжидательно смотрели на него – сержанту выпало докладывать первым, лишь Валентина успела рассказать о своей вчерашней поездке с Сабаделем.

– Итак, – начал Ривейро, глядя на Валентину, приготовившуюся делать записи на большой схеме, – во-первых, мы получили кое-какие новости от судмедэкспертов, включая баллистические экспертизы. Вчера мне поздно вечером позвонили из Логроньо и отправили по факсу отчет об оружии, из которого стреляли в Педро Саласа. Это, – Ривейро сверился с материалами, – пистолет двадцать второго калибра “Астра”, известный в свое время как “сигара” из-за цилиндрического ствола, по форме напоминающего сигару.

– В свое время? – спросила Валентина.

– Да, их начали выпускать в 1935 году, а в 1946-м производство прекратилось. За это время было произведено… где-то сто тысяч единиц. Выпускали их в Валенсии, но поскольку в сорок шестом году пистолет перестал быть уставным оружием, его производство остановили, хотя военные продолжали им пользоваться.

– Военные? Этот пистолет был на вооружении в армии? – изумленно спросила Валентина.

– Похоже на то. Единственное уставное оружие испанской армии – по крайней мере, во время гражданской войны. Его даже использовал президентский эскорт.

– То есть у нас устаревшее оружие, владелец наверняка тоже в возрасте… Полагаю, в Риохе они не найдут уголовных дел, где фигурирует такая же гильза, – скептически проговорила Валентина, обращаясь скорее к себе самой, чем к команде.

– Да, ничего нет. Поэтому невозможно установить личность владельца.

Марта Торрес вмешалась:

– А если стрелял не старик? Может быть, это коллекционер… какой-нибудь молодой человек, который приобрел раритет для своей коллекции или получил пистолет в наследство.

– Может, – согласилась Валентина, – но я упомянула про возраст преступника не столько из-за оружия, сколько из-за возраста жертв. Продолжай, Ривейро.

– Мне пришло в голову, что стрелять должны были с глушителем, потому что такая развалюха, без сомнения, адски громыхнула бы при выстреле… но это только мои предположения. О баллистике пока все, хотя я продолжу терзать лабораторию в Логроньо. А вот что я действительно считаю важным и что точно указывает на связь убийств Педро Саласа и Давида Бьесго, так это то, что на обоих трупах найдены следы свинцового сурика, а именно… – он сделал паузу, чтобы найти нужную строку в отчете, – разные пропорции этого порошка, а также оксида и тетраоксида свинца.

– Оксид свинца? Его обнаружили в организме?

– Нет. У Педро Саласа – на задней стороне рубашки, хоть и немного. То, что тело так долго пробыло в воде, затрудняет анализ. У Давида Бьесго свинец обнаружен в гораздо большем количестве, на ногах и на нижней части брюк.

– Следовательно, либо оба перед смертью побывали в месте, где высокая концентрация этого вещества, либо убийца проводит много времени там, где есть оксид свинца.

– Либо и то и другое, – сказал Ривейро. – Если это вещество находилось где-то на полу, Бьесго мог наступить на него, а Саласа мог просто столкнуть кто-то, кто тоже в него наступил. Раз оксид оказался на рубашке Саласа, можно предположить, что убийца пнул его. Не забывайте, что Салас именно утонул, выстрел не прикончил его сразу, а от ранения в живот он, наверное, согнулся пополам, так что хватило бы небольшого толчка рукой или ногой, чтобы тело упало в воду.

Валентина кивнула, отдавая должное умению Ривейро обрисовать картину преступления.

– Согласна. Весьма вероятно, что Давид Бьесго сам пришел к убийце. Это означает, что врач, скорее всего, был с ним знаком. Отлично, Ривейро, круг сужается. Остается узнать, не нашли ли следов оксида свинца в больничной палате престарелого Хуана Бальесты. Но снова придется ждать, – вздохнула Валентина. – Ты уже поискал информацию об этом оксиде, где и для чего он нужен?

– Да, кое-что глянул. В зависимости от способа производства он используется как антиоксидантная краска для металлов и как средство для покрытия металлических поверхностей, для герметизации отдельных частей автомобиля… В общем, вариантов много, но особенно часто он используется в химической и керамической промышленности.

Все переглянулись. Сабадель пытался припомнить, где он читал или слышал про порошок сурика или оксид свинца, но воспоминание ускользало. Капрал Роберто Камарго задал вопрос, уже крутившийся в голове у всех:

– “Сольвей”? – Он имел в виду известную в Кантабрии химическую компанию, возраст которой насчитывал уже более ста лет.

– Не исключено, – согласился Ривейро, – но это нужно проверить. В Сантандере, возможно, тоже есть фабрика, где работают с этим веществом. Надо тщательно изучить вопрос, поскольку у оксида свинца тьма применений.

– Но первым делом нужно узнать про небольшие производства в Суансесе или в Комильясе. Если станем искать по всей Кантабрии, то зароемся окончательно, – сказала Валентина. – Хуан Бальеста, если я правильно помню, до выхода на пенсию работал именно в “Сольвей”. Может, это и неважно, но лучше проверить возможную связь. Продолжай, Ривейро.

– Хорошо. Вчера я также переговорил с дочерью Педро Саласа, Ребекой, и она припомнила, что отец начал выплачивать им ежемесячное “пособие” за несколько месяцев до смерти их деда.

– Деда? И кто он?

Вновь вмешалась Марта Торрес:

– Педро Антонио Салас, еще один местный рыбак, нарекший сына своим же именем. Мы с Субисарретой вчера проверили его прошлое. Оказывается, он был одним из самых активных здешних республиканцев, много лет скрывался в горах. У него было прозвище Однорукий, потому что он потерял руку в гражданскую войну. И спорю, вы не угадаете, с кем он водил дружбу? C Давидом Фернандесом!

– А это?..

– Старший брат Ханы Онгайо. До замужества она была Фернандес Кампийо.

– Ого! Хоть какая-то зацепка. Торрес, подожди, пока Ривейро закончит, а дальше подробно расскажешь.

Торрес кивнула, и Ривейро продолжил:

– К сожалению, моя встреча с вдовой Давида Бьесго результата не дала. Она совершенно разбита, не в состоянии говорить. Сказала лишь, что с сеньорой Онгайо ее мужа не связывали никакие особые отношения, что та была просто одной из пациенток и обращалась к нему по поводу разных недомоганий. Обычно Бьесго посещал сразу нескольких пациентов, которых продолжал консультировать даже на пенсии. Небольшой дополнительный заработок. Однако она не припоминала, чтобы в прошлый вторник ее муж собирался заехать к кому-то еще. Я спросил, знакомы ли ей такие вещества, как оксид свинца, порошок сурика и тетраоксид свинца, но бедняжка лишь вытаращилась на меня. И она не помнит, чтобы у доктора были хоть какие-то недоброжелатели или кто-то затаил на него обиду. Совсем ничего.

– Но все же мы можем предположить, что врач знал убийцу, поехал к нему домой и выпил у него чаю – с ядом. Вполне вероятно, что жена тоже знакома с этим человеком, – задумчиво сказала Валентина.

– Да, но пока это все, что удалось узнать. С младенческими останками успехов тоже мало. Я звонил в мадридскую лабораторию, и они утверждают, что установить возраст костей затруднительно, хоть они и пытались, провели тесты на… – тут он снова заглянул в отчет, – на флуоресценцию и степень рацемизации аспарагиновой кислоты, но эти методики дают не слишком точные результаты, и останки старше двадцати лет им не поддаются.

Валентина вздохнула. Еще один тупик.

– Остается анализ ДНК, да?

– Да, – подтвердил Ривейро. – Мы отправили запрос в частную лабораторию, так что уже через несколько часов, максимум через сутки они получат результаты и передадут криминальным экспертам, чтобы те сопоставили полученные данные с имеющимися в наших базах. Пока все, – заключил он смущенно.

Валентина повернулась к Сабаделю:

– А тебе удалось что-нибудь узнать?

– Еще бы, – ответил тот. – Перескажу кратко, поскольку в самом досье несколько дюжин рукописных страниц, и я до трех утра пытался в них разобраться и выстроить хронологию. – Он особо подчеркнул “до трех утра”. – Самым ценным оказались примечания полицейского, который вел это дело и записывал свои заключения, гипотезы и впечатления о свидетелях. Оказывается, двадцативосьмилетний Игнасио Чакон исчез ночью 3 июня 1948 года из принадлежавшей его семье гостиницы в Убиарко под названием “Голубой дом”. Судя по всему, парень был лентяем и бездельником, и отец, сделавший состояние в Мексике, решил занять сына, вверив ему управление гостиницей на время летнего сезона. Изначально предполагалось, что это любовная драма, поскольку на следующий после исчезновения день в гостинице вдруг объявился жених одной из служанок – рыбак из Комильяса по имени Луис Сальвадор, и в ожидании суда его отправили под арест в областную тюрьму Сантандера. Предположительно Игнасио увел подружку у Луиса, но, судя по всему, парень смог предоставить алиби на ночь исчезновения Чакона, так что в итоге благодаря вмешательству отца исчезнувшего Луису позволили вернуться домой. Оказалось, что он уже встречается с другой девушкой, на которой потом женился. В общем, тот еще сериал. Учитывая, что в ночь исчезновения Игнасио Чакона даже слуги были пьяны…

– Слуги были пьяны? – прервала отчет Валентина, удивленно подняв бровь.

– Да, – подтвердил Сабадель, – там устроили ужин по случаю скорого открытия сезона. Через неделю должны были приехать первые постояльцы. Когда все отправились спать, Чакон к себе не пошел и, судя по всему, устроившись в библиотеке, в одиночку опустошил бутылку виски. Это вдобавок к тому, что он выпил за ужином. В общем, был вариант, что он мог напиться и свалиться в пропасть, но данную версию отбросили, когда 14 августа того же года на пляже Санта-Хуста рядом с гостиницей обнаружили мешок с ногами парня и флагом франкистов.

– Твою мать! – не сдержался Ривейро.

– А как узнали, что это ноги пропавшего парня? – спросила Валентина. – Тогда ведь не было тестов на ДНК.

– Его расчленили прямо в одежде, так что по брюкам и по обуви родные смогли его опознать. Ноги похоронили в семейной усыпальнице, с расчетом на то, что найдутся и остальные части тела, но этого так и не произошло. И я вам еще не рассказал самое интересное. – Сабадель выдержал эффектную паузу, сделав над собой невероятное усилие, чтобы не прищелкнуть языком. – Угадайте, кто обнаружил мешок на пляже. И еще угадайте, кто служил тогда в доме.

– Хана Онгайо? Она была там служанкой? – предположила Редондо.

– Именно. Хана Фернандес, так ее тогда звали. Да не одна, там же временно работала ее сестра Клара, которая в то время служила у Онгайо. Остальных слуг можно в расчет не брать, я не нашел ничего примечательного, хотя надо проверить их семейные связи.

– Сестра Ханы служила у Онгайо? – воскликнула Валентина. – Давай-ка теперь угадаю, кто обнаружил мешок. Хуан Рамон Бальеста? После нападения он что-то твердил про мешок, секрет и “горных людей”.

– Он самый – Хуан Рамон Бальеста. Именно Бальеста оповестил полицейских, сообщил о находке на пляже.

– Это очень важная история, – задумчиво проговорила Валентина, разглядывая схему, испещренную стрелками, которыми она соединяла детали следственной мозаики. – Что-нибудь еще?

– Пока нет, нужно досконально изучить уже имеющиеся сведения и собрать данные обо всех, кто упоминается в досье, от рыбака до слуг, включая исчезнувшего Чакона и полицейского, который расследовал дело. Пробью по базе, жив ли он еще.

– Договорились. Ясно, что скелет ребенка на вилле “Марина” как-то связан с Чаконами, а может, даже с исчезновением Игнасио Чакона. По крайней мере, в этом есть логика: вилла “Марина” становится собственностью Ханы Онгайо, которая когда-то служила у Чаконов и присутствовала при исчезновении непутевого сына. Отлично, Сабадель. Продолжай работать над этим. Как только наткнешься на что-нибудь интересное, сразу докладывай мне.

– Хорошо.

– Мы, со своей стороны, – заговорил капрал Камарго, указывая взглядом на агентов Торрес и Субисаррету, которые, судя по всему, не возражали, что он говорит от их лица тоже, – выяснили, что фирма “Анчоусы Онгайо”, пусть даже сейчас у них все выровнялось, потеряла множество активов, им даже пришлось провести сокращения на фабрике в Сантонье. Но на компанию зарегистрирована собственность, не обремененная долгами, хотя в последние десять лет от части собственности они избавились – видимо, для большей ликвидности.

– То есть дела не из рук вон, но и не слишком завидны. Или в целом неплохо? – спросила Валентина.

– Сейчас они остаются одной из самых влиятельных компаний в своем секторе, но, видимо, ощутили последствия мирового кризиса. Что касается личных активов Ханы Онгайо, то с ними все в порядке, за ней не числятся долги, и от долгов свободна вся недвижимость, тут и дом, в котором она живет и который ей принадлежит, плюс два других дома в Комильясе, пара торговых помещений и квартира. Мы еще не узнали, сдаются ли последние в аренду или нет. Также у нее есть бизнес в Южной Америке и недвижимость в Чили – с ними все нормально. Что касается ее банковских счетов, то если судья Талавера не распорядится заняться ими, мы ничего не можем сделать, но, судя по тому, что долгов у нее нет, с финансами у сеньоры все хорошо.

– Понятно. Что еще?

– У Ханы Онгайо, ну или Ханы Фернандес, были два брата и сестра. Младший, Антонио, погиб во время гражданской войны в возрасте двух лет. Старший, Давид, действительно скончался во Франции девять лет назад, согласно официальным документам. А вот с сестрой все сложнее. Полное имя – Клара Фернандес Кампийо. Свидетельство о ее смерти нигде не фигурирует, в загсе упоминаний о ней нет, она словно исчезла бесследно – ни единого документа, чтобы выяснить, жива она или мертва.

– Давайте, капрал, подробнее, а то нам только призраков не хватает, чтобы достойно завершить рабочую неделю, – вздохнула Валентина.

– Последнее место проживания упоминается в ее свидетельстве о рождении от 1926 года – это лачуга в Инохедо, их семейный дом. Но сейчас на месте лачуги стоит гостевой дом, и никакую Фернандес Кампийо там не знают. Мы не нашли ни телефона, ни недвижимости на имя Клары Фернандес. А также никаких счетов на электричество или газ, никаких контрактов на аренду жилья. Ничего. Полнейшая пустота. Есть вероятность, что свидетельство о смерти затерялось где-то в реестре, но все равно это как-то странно. Может быть, как сказала ее сестра, она действительно мертва, но нужно будет побеседовать еще раз с ней и с Кларой Мухикой, чтобы они это прояснили, потому что последние данные о Кларе Фернандес относятся к периоду, когда она работала на Онгайо, на этом все обрывается, а в конце лета 1949-го ее место в доме заняла Хана. С того момента и до настоящего времени вся жизнь Клары Фернандес – сплошная загадка.

– Я сегодня же позвоню Кларе Мухике, а также ее матери, попрошу поговорить со мной, если ей уже получше. Понятно, что она как-то связана с Тлалоком, с необъяснимой передачей дома предкам Оливера Гордона, а возможно, боюсь, и с убийствами. Сеньора Онгайо едва ходит, но у нее может быть сообщник. И еще нужно по всем пунктам допросить Оливера Гордона. Кстати, а что-нибудь известно о брате Ханы Онгайо по отцу?

– Он поселился в Картахене и, кажется, проживает там и поныне. Владеет тремя отелями на побережье, даже есть свой веб-сайт. Все отели – его собственность, хотя на одно жилище оформлена ипотека. Его жена родом из Мурсии, у них трое детей, и в их биографии мы не обнаружили ничего любопытного, кроме пары дорожных штрафов, да и те нарушения были совершены на территории Мурсии. Не похоже, чтобы его что-то связывало с Кантабрией или с этим делом. Его мать, она же мачеха Ханы Фернандес, еще двадцать пять лет назад переехала к сыну. Скончалась в январе этого года. Разве что от нас что-то ускользнуло, но по этой линии мы не видим ничего, что могло бы как-то помочь следствию.

– Ладно, – задумчиво ответила Валентина. – Однако есть еще кое-что: необходимо подтвердить алиби Клары Мухики на время убийств Давида Бьесго и Педро Саласа. Предполагается, что в первом случае она находилась в лаборатории Института судебной медицины, а во втором – дома с мужем. Опросите свидетелей. Мы не можем ничего упустить.

В дверь быстро постучали и тут же открыли, не дожидаясь разрешения. Капрал, который прервал их совещание вчера утром, сегодня, словно играя все по тому же дурацкому комическому сценарию, вновь нарисовался на пороге:

– Лейтенант Редондо? Срочный звонок от Оливера Гордона, переведен в режим ожидания. Соединяю его с вами?

– Да, переводите на меня, – распорядилась Валентина, – сейчас отвечу.

Остальные выжидательно молчали. Ну что там опять случилось, черт возьми? Когда лейтенант вернулась из своего кабинета, на ней лица не было.

– Ривейро, ты едешь со мной на виллу “Марина”. Кто-то облил хижину Оливера Гордона бензином и ножом прибил на террасе записку с требованием убираться. Камарго, пожалуйста, передайте экспертам. Все остальные продолжают рыть в том же направлении. Сабадель, помимо прочего, попробуй еще раз побеседовать с сестрой Мерседес. А вы, – она посмотрела на Торрес и Субисаррету, – выясните, что случилось с Кларой Фернандес, опросите всех соседей, знакомых, местных жителей. Будьте осторожны и звоните мне, как только что-то обнаружите.

Когда все потянулись к выходу, в дверях снова возник капрал. Лицо у него было очень серьезное.

– Лейтенант Редондо, звонят из штаба в Комильясе.

– Что там?

– Хана Онгайо. Туда уже выехали. Сегодня утром она покончила с собой.

Дневник (13)

Этим августовским вечером 1948 года перед церковью Святой Хулианы в Сантильяне-дель-Мар, в присутствии многочисленной публики, среди которой и семейство Чакон, представляют религиозную пьесу. Атмосфера праздничная. Это одна из тех теплых ночей, когда никто не откажется от бокала вина, толики веселья, всего того, что делает жизнь чуточку приятнее. Место для спектакля выбрано как нельзя лучше – каменная площадь, суровая и загадочная. В сгустившихся сумерках актеры разыгрывают “Больницу безумцев”.

Дон Антонио Чакон пытается сосредоточиться на пьесе, но постоянно отвлекается на фасад церкви, в свете мерцающих свечей тысячелетняя каменная стена кажется позолоченной и изменчивой, будто поверхность моря. К нему подходит человек, это его доверенный слуга Флорентино. Он шепчет что-то господину на ухо. Сеньора Чакон, сидящая рядом с их дочерью Долорес, не сводит с них глаз: после исчезновения Игнасио нервы у нее на пределе.

Уже несколько недель она не может спать, ее снедают тревога и подозрения. На это театральное представление ее затащили чуть ли не силком, чтобы только отвлечь. Полиция допросила ее несколько недель назад самым невыносимым образом, указав в качестве предполагаемой причины исчезновения сына крупные проигрыши и даже возможную связь с республиканцами, поскольку известно, что франкисты все еще устраивают облавы и избивают бывших коммунистов, а если дело того требует, то и сбрасывают со скалы, дважды выстрелив в голову. Такие места, как Пеньяс-Неграс, Пуэнте-Арсе или Сан-Чиприано, были свидетелями последних минут многих расстрелянных.

Разумеется, семейство Чакон не допускает такой версии. Наверняка Игнасио похитили с целью потребовать выкуп у них, богатых предпринимателей. Может быть, что-то в процессе пошло не так, отсюда и эта мрачная неизвестность. Сеньоре Чакон приходят в голову исключительно литературные сюжеты.

Но сеньор Чакон – человек куда более приземленный. Он начинает осознавать новость, которую только что сообщил слуга. Опустив голову, он молча качает ею из стороны в сторону. Встает и осторожно покидает импровизированный театральный атриум. Сеньора Чакон следует за ним, она почти в истерике. Она предчувствует, какое известие сейчас услышит, как на смену стылой горечи ожидания придет обжигающая боль. Как ни странно, она обращается не к мужу, а к слуге, поскольку знает, что достаточно один раз властно взглянуть на него, и тот все ей расскажет. Так и есть – он тут же открывает ей правду. Морские волны выбросили на пляж Санта-Хуста мешок, в котором обнаружили полуразложившиеся мужские ноги, которые могут принадлежать дону Игнасио. В мешке также нашли остатки ткани с гербом, который ни с чем не спутаешь, – черный орел, у лап которого лежат ярмо и красные стрелы. Все это символы, черный цвет символизирует порох, красный – кровь. Вверху три слова: “Единая, великая и свободная”. Герб с орлом – знамя франкистов.

Кажется, это подтверждает слухи о связи Игнасио с коммунистами. Может, он сотрудничал с ними или поддерживал оставшихся повстанцев – могло ли такое быть? И за это его приговорили к смерти, несмотря на фамилию?

А если нет, то откуда там взялся франкистский флаг? И почему его засунули в мешок – ведь сразу понятно, на кого тогда падет подозрение?

Узнав об этом, Хана и Клара поражены, испуганы и сбиты с толку. Этот флаг, который мог отвести от них возможные подозрения, – как же он умудрился попасть в мешок? Они ведь тщательно завязали мешок. И нашли его завязанным, а не открытым. Франкистскому флагу там просто неоткуда было взяться.

Снова я сбиваюсь с повествования. Плита времени давит на мою память и путает прошлое. Тебе, конечно, не терпится узнать, что же произошло после той жуткой ночи, что случилось на следующее утро. Итак, я продолжаю рассказ.

Суматоха в “Голубом доме” поднялась не сразу. Сначала все в растерянности из-за внезапного исчезновения молодого хозяина. Затем наступает черед беспокойства. Донья Эльвира в сопровождении Ханы самолично отправляется в Убиарко и с единственной телефонной станции, расположенной в мэрии Сантильяны-дель-Мар, звонит Чаконам, чтобы уведомить о внезапном исчезновении их сына. Учитывая, что в то время информацию сначала узнавал телефонист, конфиденциальность соблюсти было невозможно, и новость об исчезновении дона Игнасио распространилась мгновенно.

Однако, как бы быстро ни разлетались слухи, все же не настолько быстро, чтобы Луис поостерегся появиться без предупреждения на пороге “Голубого дома” тем же утром. Он не мог ничего знать об исчезновении дона Игнасио. Но сложно поверить и в то, что созвездия и коварные ведьмы сговорились и подстроили такое невероятное совпадение. Что там забыл Луис? Почему он заявился именно в то самое утро? Он ведь прежде даже не бывал в “Голубом доме”, а в Убиарко приезжал, чтобы навестить двоюродного брата Мануэля, у которого останавливался много раз после гуляний в Инохедо, куда ездил ради Ханы.

Скажи, читатель, веришь ли ты в судьбу?

Может, ты увильнешь, сказав, что не веришь в случайности. Может, то была не судьба, а лишь результат долгой работы, щедрый урожай на любовно обрабатываемом поле. Не терзай себя, будет и финал, а с ним придет и понимание.

Хана встретила Луиса, когда возвращалась с доньей Эльвирой из Убиарко. Тот уже шел обратно. Экономка позволила им недолго поговорить; сама она была поглощена мыслями о том, что надо все проверить в гостинице, убедиться, что все готово к приезду сеньора Чакона или на случай, если дон Игнасио, дай-то бог, объявится.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Хана вместо приветствия.

– Пришел тебя навестить. Но уже ухожу. – Взгляд у Луиса был непривычно холодный.

– Как это – уходишь? Уже? Ты разве не ко мне пришел? Что-то случилось? – Хана вдруг ощутила прилив отчаяния от близости Луиса, всегда такого надежного и спокойного. Он был полной противоположностью безумию прошедшей ночи.

– Нет, ничего.

Между ними повисло тягостное молчание, полное невысказанных вопросов и упреков. Хана понимала, что ни один мужчина никогда не будет смотреть на нее так, как смотрел Луис. Она сожалела о своих амбициях, но слишком поздно. Да и сожалела она лишь потому, что игра пошла не по ее правилам.

– Давай прогуляемся, поговорим, – примирительным тоном сказала она.

Он поколебался.

– Нет. Я пришел сказать… – Во взгляде снова отразилось сомнение. – Хотя я знаю, что тебе плевать. Я пришел сказать, что женюсь на Саре. Просто чтобы ты знала.

Хану обожгло болью, горячая дрожь пробежала по животу, по позвоночнику. Но в то же время она почувствовала, что Луис врет. Между ними все кончено уже какое-то время назад, так с какой стати он пришел в Убиарко, чтобы сообщить ей эту новость… Может, чтобы позлорадствовать?

– Ясно. Ну спасибо, что проделал такой путь, чтобы сообщить мне радостную новость. Желаю вам счастья.

– Спасибо.

Они снова замолчали. Они, в былые времена болтавшие часами напролет, теперь не могли и двух слов связать.

– Ладно, я пойду. Удачи, Хана.

– И тебе.

Взгляды на мгновение встретились, и Луис, развернувшись, двинулся в сторону Убиарко. Пять, десять секунд.

– Луис!

Он обернулся, лицо угрюмое – он уже ни на что не надеялся. Хана выпалила:

– Не думай, что я тебя не любила. Я любила тебя каждый день, любила с той самой минуты, как мы встретились.

Он неуверенно улыбнулся.

– Бывали целые месяцы, когда не любила.

– Потому что знала, что ты любишь за двоих. – Она тоже улыбнулась.

Луис кивнул ей и двинулся дальше, ни разу не обернувшись. И она поняла, что больше не увидит его.

Когда Хана вернулась в “Голубой дом”, Клара рассказала, что приходил Луис и ждал ее. Клара, ночью продемонстрировавшая чудеса выдержки и хладнокровия, была явно взволнована из-за этой встречи. Может, потому, что ей пришлось заметать слишком много следов за один день?

Тем же вечером в Убиарко прибыли полиция и семья Чакон. “Голубой дом” обыскали. Опросили трех слуг, донью Эльвиру, Клару и Хану. Ничего. Накануне вечером все ушли спать, а утром дона Игнасио и след простыл. Как сквозь землю провалился. Никаких идей, никаких зацепок – кроме попойки с неясным концом, на которую указывают следы кофейного ликера в библиотеке и практически пустая бутылка из-под виски. Чемоданы дона Игнасио на месте. Одежда и деньги тоже. Очевидно, донья Эльвира не заметила пропажу ковра из спальни господина, а Клара и Хана изо всех сил старались избавить экономку от мелких забот и взяли на себя уборку во всех комнатах, пока дело не прояснится.

Сеньор Чакон был в отчаянии. Исчезновение беспутного сына, вечного источника головной боли, наполняло его неуверенностью и тревогой. Он нутром чувствовал, что случилось что-то ужасное, непоправимое. Чертов безмозглый мальчишка.

Прошло трое суток. Были допрошены все местные жители. Фамилия Чакон открывала любые двери. Поскольку полиция не сбрасывала со счетов деревенские сплетни, расспросили и про его амурные похождения, но ответы не смогли пролить свет.

Однако кое-кто в деревенской таверне заявил, что молодого сеньора видели со служанкой – той хорошенькой, зеленоглазой. А у служанки имелся ухажер, пока она не стала работать в “Голубом доме”. А потом ее взяли в Сантильяну, не пойми зачем, ведь там и так целая рота прислуги. А парень ее был в Убиарко в день исчезновения молодого сеньора и уехал обратно в Комильяс на дневном автобусе.

Служанка-то не могла ничего сделать сама, она такая маленькая, такая тщедушная, а сеньор под два метра ростом и весит изрядно. Разве сардинка может проглотить кита? Дона Игнасио уже как будто считали мертвым. Должно быть, упился до беспамятства, пошел гулять да и свалился в пропасть. Там совсем близко. Но осмотр пляжей, скал, обрывов не дал результата.

Сеньор Чакон тоже чувствовал, что именно смерть – причина исчезновения его непутевого отпрыска. Но где же тогда его тело? Кто-то ведь в этом повинен, но кто? Местные знакомые из франкистов и чиновников заверяли, что никакие вооруженные люди не рыскали по окрестностям в поисках прячущихся республиканцев. И в “Голубом доме” ни один такой не появлялся.

А затем произошло то, чего следовало ожидать, – нашелся козел отпущения. На допрос в Убиарко вызвали рыбака Луиса.

Три дня и три бесконечные ночи его продержали в камере при мэрии, дожидаясь, что парень сломается и сознается во всем. Его угрожали отправить в тюрьму Сантандера, до суда, почти гарантированно грозившего закончиться смертным приговором или, если повезет, пожизненным заключением в Дуэсо.

Усилия его кузена Мануэля, служившего в гражданской гвардии, увенчались успехом только тогда, когда отчаявшийся арестант отсидел пять недель в тюрьме Сантандера, на своей шкуре познав тяготы жизни заключенных, многие из которых были политическими. В камере на стене было нацарапано: “Лучшее и худшее в человеке то, что он привыкает почти ко всему”. Мануэль обивал пороги всех военных чиновников, обещал быть их должником, взывал к здравому смыслу и наконец, с помощью адвоката из Торрелавеги и свидетелей, смог доказать, что Луис засиделся в тот вечер в таверне тети Ампаро. А оттуда, сильно в подпитии, побрел домой, где его ждали мать и тетя, а перед рассветом он уже был в порту. Из моря вернулся между семью тридцатью и восемью утра, позавтракал в таверне и поехал в Убиарко первым утренним автобусом. Дорога заняла примерно полчаса. Никакой машины у Луиса нет, он ведь всего-навсего бедный рыбак, а последний автобус в Убиарко в восемь вечера. Их только три – утренний, что уходит в девять, потом в полдень и вечерний, восьмичасовой. Луис попросту не мог проделать весь путь пешком, на это ушло бы три часа, расправиться с доном Игнасио, пешком же вернуться домой и в обычное время выйти в море. Это если ему вообще было дело до дона Игнасио, ведь парень уже обручился с некоей Сарой, швеей из Комильяса.

Но что же тогда парень делал в Убиарко в тот самый день? Он утверждал, что хотел сообщить своей бывшей подруге, что женится, окончательно, так сказать, попрощаться. Никто не смог добиться от него хотя бы одной детали, противоречащей этой версии. Возможно, его визит и правда оказался катастрофической случайностью.

Луиса освободили без суда, семейство Чакон не предъявило официального обвинения, а полиция не нашла достаточных доказательств для удержания под стражей. Луису повезло. Он всего лишь бедолага, подумал сеньор Чакон, когда попросил устроить им встречу и взглянул в честные глаза обвиняемого. Говорят, это он и ходатайствовал о скорейшем освобождении парня.

Кошмар Луиса продолжался шесть недель, над левой бровью у него остался шрам – в память о том, как слуги закона безуспешно пытались выбить из него нужные показания.

Тем не менее, несмотря на его очевидную невиновность, имя Луиса оказалось запятнано, на него легла мрачная тень подозрений, а душа его будто покрылась копотью. Хана много раз спрашивала себя, действительно ли Луис приходил в “Голубой дом” только для того, чтобы сообщить ей о своей помолвке. Изъеденная чувством вины, она попыталась встретиться с Луисом – чтобы примириться с самой собой, подарить ему хоть немного спокойствия. Но тому уже не нужны были любовные игры с зеленоглазой герцогиней. Луис бежал без оглядки, потому что знал: если снова взглянет на Хану, то рухнет к ее ногам, отдастся ее ласке.