Текст книги "Скрытая бухта"

– И все же это рискованный шаг, который требует больших финансовых вложений.

– У меня есть сбережения, а дом достался по наследству вместе с приличной суммой денег. Мне даже не пришлось брать кредит. – Поймав недоверчивый взгляд Валентины, Оливер сказал: – Если хочешь, могу показать выписку из банка, заверенное заявление на отпуск, дать контакты моих друзей, да что угодно. Я же вам без всяких ордеров предоставил документы о собственности на виллу?

– Да, – согласилась Валентина, – это правда. Но два момента в твоей истории меня удивляют. Первый связан с твоим братом. Ты говорил сержанту Ривейро, что у него, похоже, был посттравматический шок после службы в Ираке. Это так?

– Так нам кажется. До того, как он попал на эту чертову войну, он был нормальным. А вернувшись с войны, он почти не разговаривал, только торчал целыми днями у телевизора или компьютера.

– И у тебя совсем нет идей насчет того, где он может быть?

– Нет, честно, нет. Мы искали его по всей Англии, прочесали Шотландию, даже где могли в Испании. Его банковскими счетами никто не пользуется. Мы связывались с разными благотворительными организациями, духовными сообществами, с его бывшими подружками, друзьями, сослуживцами – да просто со всеми подряд. Но Гильермо хотел очиститься от тех ужасов, что ему пришлось пережить в Ираке, – так он говорил. Но что там случилось, он рассказывать отказывался наотрез. Я просто надеюсь, что однажды он вернется, появится из ниоткуда, и я смогу обнять его, а потом хорошенько врезать. Родители настрадались, когда он исчез… Мать, ясное дело, его уже не увидит, а отец будто погрузился в свой мир, словно замер, ждет его возвращения. Я надеюсь, что он хотя бы не влип в какую-нибудь секту.

– Понятно, – сказала Валентина, в голосе ее прозвучало сочувствие. – А второе, что меня удивляет, – я сейчас говорю как лейтенант полиции, принимая во внимание факты, – молодой привлекательный мужчина, предприимчивый, состоятельный или, по крайней мере, производящий такое впечатление на окружающих, вдруг бросает привычный мир ради нового этапа в жизни и пускается в авантюру в другой стране. Допустим, я еще могу понять, что ты захотел сбежать от семейных трагедий. Но мне как-то не верится, что у тебя нет ни друзей, ни каких-то связей, ни подруги в Лондоне. Так, может, ты бежишь от чего-то еще? Например, от любовного разочарования. Или от кого-то. Если так, то кто этот человек и может ли он быть связан со всем происходящим?

Оливер молчал. Ему совсем не хотелось обсуждать эту тему. Но придется, обратно уже не повернуть. Глядя на бутерброд, который ему принесли, он сказал:

– Мы с Анной жили в Челси.

– Анна, а фамилия? – холодно уточнила Валентина.

Оливер посмотрел ей в глаза:

– Анна Николс. Мне продолжать?

– Конечно.

– Ладно. Мы три года были вместе и собирались пожениться. Однажды она почувствовала небольшую боль в груди. А через неделю нащупала маленькую припухлость чуть выше, у основания шеи. Через три недели, проведя множество анализов, мы выяснили, что у нее рак лимфоузлов. К счастью, это была неходжкинская лимфома – наименее агрессивный из всех видов рака, но на четвертой стадии, то есть последней, самой тяжелой. Болезнь уже перекинулась на другие органы, и в какой-то момент мы уже потеряли всякую надежду, но потом вдруг все изменилось в один…

Валентина прервала его:

– Оливер, если не хочешь, не продолжай. Я думала о других вариантах: вдруг ты бросил кого-то, и этот кто-то решил превратить тебе здесь жизнь в ад, чтобы заставить вернуться… Я это из-за записки. А про Анну… В общем, представляю, каково тебе пришлось. Все по-разному переживают боль утраты. Меня не удивляет, что ты решил уехать так далеко. Все это я спрашивала лишь для того, чтобы построить твой профиль в рамках расследования. Я просто укажу, что ты недавно пережил смерть близкого человека, без уточнений, договорились?

– Нет, не договорились. Спасибо, что решила не ковыряться в ране, но ты пришла к неверному выводу, или, может, я не так объяснил.

– В смысле?

– Анна не умерла.

– Нет? – удивилась Валентина.

– Нет. Я сказал, что неходжкинская лимфома – самый неагрессивный из раков. Несмотря на то что в какой-то момент и мы, и врачи думали, что ей осталось жить всего несколько месяцев, после сильных и тяжелых курсов химиотерапии и новой терапии, практикуемой в США, неоперабельная опухоль сжалась до размера горошинки, а после пяти недель радиотерапии совсем исчезла. Лимфатическая система практически нормализовалась. Процесс был тяжелым, мучительным и долгим. У нее выпали волосы, она начала чувствовать себя очень неуверенно, стала задумываться о том, какой была ее жизнь до болезни. Ей казалось, что все было серым, правильным, предсказуемым… все, включая меня. Наша жизнь представлялась ей будничной, однообразной и тоскливой. Она, как и я, тоже преподает, но английскую литературу – наверняка тоже одна из самых заурядных профессий на земле. В общем, все то, что раньше для Анны было идеальным миром, стало чертовым идиотским идеальным миром. – Оливер замолчал, издав что-то среднее между насмешливым фырканьем и глубоким вздохом.

– И она тебя бросила?

– Очень аккуратно, но да, бросила. В жизни не догадаешься, где она сейчас.

– Где?

– В Индии. Работает в благотворительной организации и чувствует, что спасает мир. Может, оно так и есть. Удивительно, правда? Вдобавок она уехала туда со знакомым, который вместе с ней проходил курс химии и тоже, вопреки всему, остался жив. И поскольку они оба чувствовали, будто заново родились, а никто вокруг не в состоянии понять, через что они прошли, они отправились в это путешествие вместе. Я и понятия не имел, что парень тоже проходит сеансы химиотерапии. Мне туда доступа не было. Но я уже почти не злюсь на нее. Уже нет, хотя довольно долго проклинал ее, пил. Мы ведь были счастливы, но жизнь изменила ее. Весь наш мир изменился. Вот и все. Думаю, сейчас я ей даже завидую. Может быть, поэтому я тоже захотел приключений, захотел ощутить прилив адреналина, сбежать от рутины и предсказуемости. Не знаю, понимаешь ли ты. Но если я не слишком подхожу под ваше описание психопата, то под описание чокнутого – точно. Сумасшедшего, который вдруг возненавидел стабильность и все, что давало ему безопасность и уверенность.

Валентина заговорила после паузы:

– Ты не сумасшедший. Ты потерял все, во что верил. Теперь я понимаю, почему ты решил приехать на виллу “Марина”. Возможно, в конце концов ты разочаруешься и вернешься в Лондон, но жизнь у нас всего одна, и она очень хрупкая, так что я приму любое твое решение.

– Спасибо.

– Не за что. Но, поверь, я тебя не жалею, всех нас когда-нибудь бросали. Это случалось с каждым.

– Не могу себе представить, чтобы кто-то мог бросить тебя, – сказал Оливер. – Ты же вооружена.

– Очень смешно. Разумеется, я не собираюсь тебе рассказывать о своей личной жизни. Если вдруг забыл, я вообще-то лейтенант полиции и задаю тебе эти вопросы, чтобы собрать пазл, это не обмен воспоминаниями. И не свидание, так что никаких quid pro quo, рассказываешь тут только ты.

Оливер улыбнулся:

– То есть мариачи, которых я нанял, и лимузин, который взял напрокат… все это отменяем?

Валентина расхохоталась.

– Конечно, не заставляй людей ждать. Пусть идут по домам – со мной не на что рассчитывать. У меня есть время только на работу. Сейчас доем это, – она указала на остатки пиццы у себя на тарелке, – и тут же уеду.

– Что поделать, хотя раньше ты меня и характеризовала как “привлекательного мужчину”… – Оливер замолчал, улыбнулся. – Однако все-таки кажется, что ты мне не доверяешь.

– Я ничего не принимаю на веру, Оливер. Пока преступления не раскрыты, я должна учитывать, что у тебя, как и у остальных людей, замешанных в это дело, могут быть скелеты в шкафу. Я, например, проверила все данные об исчезновении твоего брата и о попытках вашей матери установить его местонахождение через полицию, но этот вопрос продолжает приводить меня в некоторое замешательство, поскольку это не самое обычное дело. Действуя заодно, – не могу сказать, каков мотив и какова цель, – вы с братом Гильермо вполне могли все это обставить вдвоем, а он при этом оставался бы в тени. – Валентина попыталась взмахом руки успокоить Оливера, который явно собирался перебить ее. – Но это всего лишь одна из миллиона гипотез, которые сейчас навскидку могут прийти мне в голову, а многие из них выглядят совсем безумными и обидными. Моя работа – докопаться до правды, понимаешь?

Оливер больше не улыбался.

– Одна из миллиона и абсолютно безумная. Я не убийца. А мой брат, к большому сожалению всей нашей семьи, – пустоголовый бродяга, сбившийся с пути. И это в лучшем случае, потому что, может, он вообще мертв. Я тоже могу напридумывать кучу гипотез, лейтенант, но эта твоя – полный бред.

– Я не хотела тебя обидеть, Оливер.

– Ну конечно, ты только хотела взглянуть, не сбросит ли убийца маску хорошего парня. Ты мне не доверяешь, это понятно, ведь я незнакомец с мутной семейной историей, а с момента моего появления в Суансесе потянулась целая цепочка страшных событий. Но знаешь что? Я проведу собственное расследование и докажу, что не имею к этому никакого отношения.

– Тебе нельзя в это ввязываться. Расследовать – это наша работа. Уже случились два убийства и покушение на убийство, а сегодня утром на пороге твоего дома оставили предупреждение. Любой твой шаг может оказаться опасным.

– Но сидеть сложа руки еще хуже. А кроме того, если я поймаю психопата, тебе придется согласиться сходить со мной на настоящее свидание. – Он снова улыбался.

– Разумеется, ты всегда можешь позвонить мне или заехать в отдел, чтобы узнать, как продвигается дело. – От предложенного свидания лейтенант уклонилась. – Оливер, я уже опаздываю. Боюсь, нам нужно заканчивать.

Пряча блокнот, Валентина Редондо скрыла ответную улыбку.

Дневник (14)

В тот летний сезон 1948 года “Голубой дом” так и не принял гостей. Чаконы решили разобраться с его дальнейшей судьбой, как только все прояснится и нормализуется. Может, он останется гостиницей, поскольку в летние месяцы постояльцев было много. Или, может, здание продадут, чтобы избавиться от воспоминаний про Игнасио.

С Ханой вновь стали случаться обмороки, и она на какое-то время вернулась в Инохедо, в дом отца, где уже вовсю резвился восьмилетний братик. Безудержная энергия ребенка была для нее почти невыносима – по крайней мере, в те дни. Успокоение она находила только во сне. А в остальное время сердце ее дико стучало, словно от затяжной и сильной тахикардии. Она понимала, что долго у отца оставаться не сможет. Ее выдал бы растущий живот. Клара обещала все уладить, попросила только подождать пару недель. Довериться ей.

Три недели спустя, как раз когда подходил к концу первый триместр беременности Ханы, Клара сдержала слово и явилась, как воинственная амазонка, в скромную семейную лачугу в Инохедо, чтобы сообщить всем важную новость. Новость с большой буквы, которая изменит все.

Хана потеряла сознание.

Аврора, их мачеха, отреагировала на это почти равнодушно, потому что ее вниманием завладело лицо Клары – еще более прозрачное, бледное и безупречное, чем когда-либо, с выражением абсолютной безмятежности и решимости.

Душа потрясенного и растерянного Бенигно разрывалась между гордостью, радостью и грустью.

Существует три разновидности людей: те, кто видит; те, кто видит, когда им показывают; и те, кто не видит.

Леонардо да Винчи (1452–1519)

Суббота, 13 июля.

Валентина проснулась поздно, ближе к десяти, но отдохнувшей себя не чувствовала. Легла она на рассвете, потому что допоздна выправляла отчеты и сопоставляла данные. Валентина встала и подошла к окну своей маленькой квартирки в Сантандере, день выдался прекрасный, пляж Сардинеро уже наводнили отдыхающие. Как же ей повезло найти за довольно небольшие деньги жилье прямо у пляжа, да еще в таком красивом здании в английском стиле, с белыми деревянными панелями. Правда, квартирка на четвертом этаже без лифта, но подобные мелочи не особо Валентину беспокоили, к тому же так у нее каждый день была физическая нагрузка. Сегодня она была бы совсем не прочь спуститься на пляж и поплавать, расслабить мышцы, но она не могла позволить себе передышку, пока дело о вилле “Марина” не закрыто. Вчерашний разговор с Оливером Гордоном заставил ее задуматься: может, нужно посвящать больше времени самой себе, гулять, развлекаться? Раньше она делала это чаще, а теперь разве что время от времени ходила перекусить и выпить с коллегами в конце рабочего дня. Карлос, ее последний бойфренд, один из немногих, с кем она встречалась, ушел от нее именно из-за этого – из-за того что она не умела жить в нормальном ритме, не планировала завести ребенка, из-за того, что понимал: он для нее не на первом месте. Прошло почти восемь месяцев с момента их расставания. Возможно, он был прав и она его не очень-то любила – или, во всяком случае, не настолько, чтобы он не чувствовал себя, как он выражался, “второстепенным персонажем”, она спокойно отпустила его после двух с половиной лет совместной жизни. Скучала ли она именно по нему или же накатывающая порой тоска просто от одиночества?

Она взглянула на свое отражение в зеркале: этот двухцветный взгляд. Она знала, что ее глаза приводят в замешательство незнакомых людей. Валентина задумалась: правда ли ее близкие привыкли к этому взгляду или же по-прежнему боятся смотреть ей в глаза? Эта “аномалия” была не врожденной, а приобретенной. Ей не нравилось вспоминать тот вечер, когда в возрасте двенадцати лет она стала гетерохромом. Той ночью ее брат Агустин умер в заброшенной галерее в Старом городе Сантьяго-де-Компостелы. Была ли и она ответственна за случившееся? Да, она была ребенком. Но вовсе не глупым, могла поступить иначе, могла вмешаться, не промолчать. Но Валентину лишило равновесия не случившееся с ее левым глазом, а то, что произошло той ночью, когда брат покинул свое тело, оставшееся лежать, словно какой-то мусор, среди древних камней. Он, такой большой, такой благородный, ее вечный защитник, вдруг превратился в неприступного молчаливого чужака с пустым взглядом, оказался способным на неожиданные подлости. После той зловещей ночи она замкнулась в себе. Врачи ничего не могли сделать с глазом, кроме как следить, чтобы он нормально функционировал. Глаз так и остался темным, черным, как горе матери, потерявшей ребенка. Безутешные родители отвели ее к психологу, а затем к психиатру. Она справилась с горем неплохо, хотя со временем у нее развилось небольшое навязчивое расстройство – болезненная мания порядка и чистоты. Она не терпела, когда что-то оказывалось не на месте, когда путь к счастливому финалу вдруг начинал идти зигзагом. Она хотела жить в идеальном мире, в котором ни один мальчишка из хорошей семьи не сможет связаться с дурной компанией и умереть. Чертов идеальный мир. Ради него она пошла в полицию, как ее дядя Марсиал. И никогда не надевала зеленую контактную линзу, потому что зло таилось там, внутри, настоящее зло, и она хотела помнить о нем всегда, осознавать его близость и его силу.

Валентина стряхнула путаный, болезненный сумбур и сосредоточилась на экране мобильного телефона. Ого. Несколько десятков звонков и сообщений – спасибо благословенному беззвучному режиму. Зато она хотя бы смогла поспать. Она принялась читать сообщения и отвечать на звонки. Все, кроме одного, были от людей из ее команды.

– Ривейро? Это я. Извини, телефон был на беззвучном режиме. Я тебя слушаю.

– У меня есть новости, – ответил сержант, наблюдая, как его жена Рут играет с детьми на кровати. В конце концов, суббота и еще нет десяти.

– Слушаю.

– Во-первых, личная помощница Ханы Онгайо, которая каждую неделю отправляла ее почту, сообщила, что раз в месяц один конверт исправно уходил по одному и тому же адресу в Суансесе. Угадай чьему.

– Педро Саласа?

– Бинго.

– То есть это подтверждает версию с шантажом. А помощница не знает, что было в конвертах?

– Без понятия, а она пять лет проработала у сеньоры Онгайо. Я раздумывал об этом, и мне кажется, что мотив шантажа наследственный.

– Это как? Объясни.

– Дети Педро Саласа начали получать деньги за несколько месяцев до смерти их деда. Мне пришло в голову, что незадолго до смерти тот мог поделиться с сыном источником своего благополучия, который, похоже, не иссякал годами.

– Если так, то дело касается какой-то тайны из сорок восьмого года, – задумчиво сказала Валентина, – когда исчез Игнасио Чакон, причем произошло это в поместье, где в то время работали Хана с сестрой. По удивительному совпадению потом они же служили у семейства Онгайо, в чьем доме и обнаружились кости ребенка с амулетом удачи семейства Чакон. Кроме того, в деле фигурируют “горные люди” – по-видимому, каким-то образом причастные к исчезновению Чакона, а Педро Салас-старший, как мы знаем, активно участвовал в республиканском сопротивлении. Конечно, все это не тянет на мотив, потому что события столь давнего прошлого утратили юридическую силу. Если честно, я не вижу тут мотива для шантажа.

– Согласен. Срок давности преступления, если оно имело место, истек, но после обнаружения скелета ребенка на вилле “Марина” словно распахнулась какая-то дверь, которую мы никак не увидим. Что-то от нас ускользает. Я вот что подумал, а вдруг останки – это ребенок сестры Ханы или самой Ханы? Если этот Игнасио Чакон и правда был таким бабником, как следует из отчета, который цитировал Сабадель…

– Да, но Хана сказала, что не могла зачать ребенка, пока не обратилась к покойному доктору Давиду Бьесго. И только спустя годы ей удалось родить Клару Мухику. Возможно, это ребенок Клары Фернандес.

– Мы можем сравнить ДНК ребенка с ДНК Чаконов или даже с ДНК Оливера Гордона. Педро Салас как-то связывал его с этим делом… иначе зачем он искал информацию о нем в интернете? И почему Хуан Рамон Бальеста повторял, что Оливер в опасности?

– Ты прав, – согласилась Валентина. – С Оливером Гордоном проблем не будет, я попрошу его предоставить нам образец слюны. С потомком Чаконов, которого я допрашивала на днях, могут возникнуть трудности, но мы постараемся вести себя с ним повежливей – на тот случай, если судья Талавера откажется выдать ордер. На образец ДНК Клары Мухики тоже было бы интересно взглянуть. – Валентина сделала паузу, будто раздумывая над чем-то, что они только обсудили. – Но послушай, Ривейро… ведь Педро Салас шантажировал Хану Онгайо лет двенадцать, и безо всяких мертвых детей, спрятанных на вилле “Марина”. Появление костей, похоже, все перевернуло с ног на голову, но это как-то связано с настоящим, поэтому Педро Салас и искал информацию об Оливере Гордоне, о вилле “Марина” и об Онгайо. Вспомни вырезки из газет, которые при нем нашли.

Ривейро увернулся от подушки, брошенной во время подушечной баталии, которую его жена с детьми затеяли на кровати, и вышел на террасу.

– Возможно, Педро Салас обнаружил какие-то скандальные подробности, связанные с детскими останками, и потребовал больше денег. Вот почему у него были при себе вырезки, когда в день своей смерти он отправился на причал. Что, если он вовсе не собирался рыбу там ловить? Он ведь знал, что день для рыбалки неподходящий. Да и просто прогуляться как-то не в его духе. Нет, он отправился на пристань по какой-то конкретной причине. Раннее утро, свидетелей почти нет, а если бы кто и встретился, то не удивился, ведь Педро вечно околачивался там с удочкой. Собеседника его могли принять за обычного туриста или зеваку из тех, что липнут с вопросами, как нынче клюет… Словом, встреча шантажиста и шантажируемого, – заключил Ривейро, хоть и не особо уверенно.

– Эта версия не лишена оснований. – Валентина прикрыла глаза, пытаясь сконцентрироваться. – Но я не могу себе представить сеньору Онгайо бредущей по причалу в Суансесе. Пистолет вполне мог принадлежать ей, он из военной эпохи, а она, судя по нашим данным, охотилась на нацистов, так что могла оставить себе оружие. Но я же видела ее, Ривейро, – крошечная, худенькая, еле ходила. Не под силу ей такое сделать. К тому же на пристань ее должна была отвезти прислуга, не такси же ей заказывать.

Ривейро рассмеялся:

– Только представь: “Сеньор таксист, подождите меня тут, но только выключите счетчик, я быстро, лишь укокошу вон того типа на причале и мигом вернусь”.

– Да брось, – тоже рассмеялась Валентина, но тут же вновь стала серьезной. – А что там с компьютером и телефоном Саласа? Нашли что-нибудь?

– Ничего. В компьютере, как я уже говорил, запросы о фирме анчоусов – полагаю, для проверки платежеспособности компании, раз уж для Педро Саласа они были постоянным источником дохода. Наверняка он был наслышан про увольнения в Сантонье, про кризис в этом секторе и все такое. Следил, чтобы его курица, несущая золотые яйца, не сдохла. Насчет мобильного телефона пока тоже тишина, потому что из телефонной компании на наш запрос еще не ответили.

– Ну да, обычная песня. Посмотрю, даст ли Клара Мухика разрешение установить, с какими абонентами связывалась ее мать незадолго до смерти. Вряд ли она будет против. Но иначе придется просить судью Талаверу, а пока он выдаст запрос и из компании что-то ответят, могут уйти недели. Еще ведь и пора летних отпусков. Так, есть у тебя еще что-нибудь?

– Кое-что любопытное. Думаю, ты оценишь. Вчера поздно вечером, когда я возвращался из Комильяса, мне позвонили из одного отеля, расположенного недалеко от причала. Один швейцарский турист во время утренней пробежки видел мужчину, по описанию похожего на Педро Саласа, в компании женщины.

– Женщины? Но на Хуана Рамона Бальесту покушение, кажется, совершил молодой мужчина. Черт, с этого и надо было начинать. А он смог ее описать?

– Приблизительно. Сказал, что, похоже, не очень старая, брюнетка, волосы средней длины, собраны в хвост, довольно полная, одета во что-то свободное вроде спортивного костюма, но больше ничего добавить не может. Он видел ее только в профиль.

– Брюнетка? – Валентина вздохнула. – А Клара Мухика блондинка.

– Она могла быть в парике, – заметил Ривейро, – не будем исключать и такой возможности.

– Конечно. А вы пробовали сделать фоторобот с его слов?

– Нет, если честно. Говорит, что видел ее полсекунды, сбоку, больше ничего припомнить не может. Саласа он описал тоже весьма абстрактно, поэтому у нас есть серьезные сомнения в том, что это действительно был Педро Салас и его убийца. Но есть еще кое-что.

– Ривейро, ты меня до инфаркта доведешь, клянусь.

– Да просто много всего, и все важное. Перескажу, что мне сообщили Камарго, Торрес и Субисаррета, – кстати, они тебе тоже названивали. В общем, они довели до белого каления всех сотрудников архива, но выяснили последнее местонахождение Клары Фернандес. Лучше сядь. Готова?

– Готова, давай.

– Монастырь Регины Коэли в Сантильяне-дель-Мар, куда она поступила в качестве монахини в сорок девятом году. А дальше ее след теряется, она просто растворилась в воздухе.

– Но ведь это же… черт, Ривейро, ведь это там раньше были францисканки, Сабадель об этом рассказывал. А сейчас они в другом монастыре, как его там, ну, тот, куда мы ездили…

– Сан-Ильдефонсо, – подсказал Ривейро. – Я помню. Торрес вчера им звонила, но нам велели ждать разрешения настоятельницы – сестры Мерседес, с которой мы на днях беседовали и которой очень вовремя поплохело.

– Мы можем затребовать ордер. К тому же Сабадель убежден, что сестра Мерседес солгала про Тлалока. Он уверен, что она должна знать, что в Сантильяне-дель-Мар есть его изображение. Возможно, она пытается защитить Клару Фернандес. В конце концов, если Клара еще жива, то она послушница ее ордена. Но это будет непросто. Придется обращаться за ордером к начальству, потому что речь идет о вопросах, касающихся епархии Сантандера.

– Да, я тоже так думаю. Может, лучше дождаться понедельника и постараться договориться по-хорошему? Да и ордера все равно пришлось бы ждать несколько дней, – вздохнул Ривейро. – Расскажу тебе пока, что мне удалось узнать благодаря приятелю из лаборатории.

– Разумеется, информация неофициальная.

– Само собой. Значит, я спросил его насчет обыска в палате Хуана Рамона Бальесты, нет ли чего важного, что нам могло бы помочь, но они ничего не обнаружили – ни следов, ни биоматериала, ничего.

– Что это значит? – удивилась Валентина.

– Они не нашли ни свинцового сурика, ни оксида свинца, ничего подобного.

Валентина несколько секунд помолчала.

– Тогда получается, что преступников может быть двое, при этом они могут быть сообщниками, а могут и не быть. В первом случае подозреваемая – молодая женщина, которую якобы видел швейцарский турист, а во втором – молодой человек, который, по словам Хуана Рамона Бальесты, на него напал, хотя, если учитывать не слишком здоровую голову старика, полагаться на его версию особо не стоит.

– Думаешь, мы можем исключить Хану Онгайо из списка подозреваемых даже в случае Давида Бьесго? Хотя… А вдруг это все-таки она его отравила? Конечно, с временем осечка, принимая во внимание свойства яда, но она ведь могла разработать схему, нет? – предположил Ривейро.

– Нет, Хана Онгайо не могла убить врача. Не сходится: слуги утверждают, что он ушел в пять, а до момента смерти прошло много времени, просто невозможно такое замедленное воздействие. А вот почему она покончила с собой – открытый вопрос. Из чувства вины?.. У тебя есть варианты?

– Никаких.

– Ну тогда я поговорю с остальными, пусть продолжают рыть, но раньше понедельника, боюсь, мы не сможем сделать ничего больше. В любом случае сегодня я иду на похороны сеньоры Онгайо, не только чтобы поддержать Клару, которая вряд ли сейчас нуждается в моем обществе, но и понаблюдать за присутствующими. Поскольку тут все так тесно переплетено, убийца вполне может заглянуть на кладбище, как считаешь?

– Да вообще-то я как раз собирался спросить, не подъехать ли и мне тоже, хотя, думаю, там соберется тьма народу и будет сложно кого-либо вычислить.

– Ну уж нет. Нечего тебе сегодня делать в Комильясе. Мне птичка нашептала, что у тебя дома есть двое троглодитов, которые мечтают пойти на пляж с мамой и папой. Отдохни, Ривейро. В понедельник ты мне нужен бодрым, а то и завтра, если вдруг будут новости. Сейчас переговорю с остальными, но им всем тоже надо отдохнуть и проветрить мозги, переключиться, иначе мы увязнем в старых идеях. Я же займусь францисканками.

Ривейро улыбнулся, благодарный за то, что Редондо не давит на него. После этого расследования будет новое, а потом опять и опять – и все важные. Им всем и правда требовался отдых.

– Лейтенант, а сама ты собираешься отдохнуть?

– Ну разумеется. Планирую тут устроить супермегавечеринку на выходных, но тебе ничего не говорила, потому что ты не приглашен.

– Ладно, но если соседи вызовут полицию, ты влипла, – ухмыльнулся Ривейро, наблюдая, как дети наводят порядок после подушечного сражения.

– На это я и рассчитываю, Ривейро, – сказала Валентина и серьезно добавила: – Если вдруг будут новости, то мы на связи, договорились?

– Договорились.

Закончив разговор, Валентина почувствовала еще более глубокую пустоту, чем обычно. Голоса домочадцев Ривейро, доносившиеся из трубки, пробудили в ней тоску по собственной семье – родителям, младшей сестре и двум племянникам, оставшимся в Галисии. Ее немного утешила мысль, что через несколько дней она уедет в отпуск. Валентина не была склонна к сентиментальности, но сейчас отчаянно затосковала по маминому голосу, по запаху, доносившемуся с кухни, когда мама колдовала у плиты, даже по вечному ворчанию отца по поводу ее одежды, прически и отсутствия стабильных отношений. Не то чтобы они никогда не конфликтовали, но все свои разногласия выясняли в открытую, а потому Валентина, несмотря на мрачную тень прошлого, всегда находила у родителей тепло и надежную поддержку. В самых неприятных и тяжелых ситуациях, в моменты самых сложных решений они были рядом. Скрытой бухтой лейтенанта Редондо было не какое-то место или воспоминание, а ее родители.

Набирая номер родительского дома, Валентина подумала, что где-то совсем рядом убийца, а то и двое, караулят какого-нибудь очередного старика или бродят вокруг виллы “Марина”. Она поняла, что в эти выходные она точно не сумеет расслабиться. Она ясно ощущала, что где-то там, снаружи, ее поджидает хитрая, холодная, властная тень.