Текст книги "Россия и ислам. Том 2"

Глава 7
Миссионеры в поисках выхода из тупика

Мусульманские модернисты энергично боролись против тех, кто считал фанатизм изначальной, вечной и доминирующей чертой ислама и его последователей. При этом в ходе полемики допускались и резкие нападки на европейскую цивилизацию. Так, в № 10 за 1885 г. «Восточного обозрения» кто-то «из образованных лиц, хорошо знающих магометанскую литературу», выступил с критикой Миропиева, который не рассматривает фанатизм «как свойство вообще природы, присущее всему человечеству в известной исторической стадии и в данную эпоху религиозной нетерпимости. Пусть автор (Миропиев) взглянет на историю просвещения и цивилизации народов, и он убедится, что далеко не в одном исламе существует фанатизм. Ведь… европейский мир в течение целых 12 веков после своего духовного возрождения ровно ничего не сделал в пользу науки и просвещения; напротив… оказал сильное гонение и нетерпимость ко всякому свободному мышлению и умственному развитию. Но зато мы видим в исламе, что он, спустя два столетия после своего духовного возрождения, тотчас же ревностно принялся изучать греческую науку и в продолжении целых 6–7 веков, во время царствования мусульманских халифов… был центром умственного движения…».

Обвинив далее Миропиева в том, что он «выхватывает наугад» стихи Корана, чтобы только доказать превалирование в нем фанатизма, его оппонент, подчеркнув, что «для оценки какой-либо части важно знать не только все целое (в данном случае Коран. – М.Б.), но и причины, вызывавшие ее», делает следующий интересный ход: «Спрашивается, какой либеральнейший и гуманнейший из полководцев XIX века, раз став на территорию своего противника и обращаясь к войскам с речью, что сказал бы? – будет ли он возбуждать воинственный дух в своих солдатах, призывая их к храбрости, или же, наоборот, станет уговаривать их на войне быть миролюбивыми, чтобы не посмел ни один солдат его армии поражать своего врага».

В заключение оппонент Миропиева утверждает – и этот тезис, как я не раз подчеркивал, был доминирующим в русской либеральной мысли (во всяком случае, в ее фидеистических направлениях), – что «всякая религия, дающая человеку понятие о Верховном Существе, делающая его и нравственным вследствие религиозных принципов, – достойна уважения». В «магометанстве, – добавляет от себя редакция «Восточного обозрения», – были свои нравственные догмы и свой гуманизм».

В ответ Миропиев заявляет: «Кто же… с этим станет спорить? Ведь если бы не было ни того, ни другого, то ислам не был бы религией»¹. Миропиева, впрочем, злит, что издаваемая в Баку газета «Каспий», а также и бахчисарайский «Переводчик» Исмаила Гаспринского, являются, по его мнению – совершенно, впрочем, справедливому, – такими «периодическими мусульманскими органами, которые, стремясь объединить русских мусульман в одно целое, стараются на каждом шагу представить ислам самой чистой религией в мире, способствующей прогрессу во всех сферах народной жизни»².

Миропиев цитирует письмо³ известного миссионера Н.И. Имлинского (к тому времени уже покойного) обер-прокурору Св. Синода Константину Победоносцеву: «…Гаспринский… преследует цели: во-первых, распространить между магометанскими подданными Русской империи европейское просвещение на магометанской основе, магометанские идеалы подкрасить европейским образованием; во-вторых, все многомиллионное разноместное и частью разноязычное население магометан в России объединить и сплотить (пример – немецкое объединение); в-третьих, уложить посредством своего органа, для всех в России магометан тюркского корня, язык османский. И что же оказывается теперь?., в Казани с года на год умножаются турецкие газеты и учебники, по приему и содержанию европейские, а по языку османские. Значит, Гаспринский и К° хотят провести к татарам европейское образование, но только отнюдь не через Россию… план составлен искусно и основательно… татарская интеллигенция, замазывая русские глаза мнимым рационализмом или либерализмом, усиливается создать мусульманско-культурный центр в России».

В этой связи надобно подробней коснуться очень интересной во всех планах брошюры «Русско-восточное соглашение» (Бахчисарай, 1880 г.) все того же Гаспринского, газета которого «Переводчик», стараясь, по ее собственному выражению, «все полемизировать», «отлично служит делу панисламизма», как уверял Миропиев⁴.

Вот здесь-то он сильно преувеличивал, ибо, скорее всего, именно Гаспринский может быть назван духовным отцом евразийства – куда более законным, нежели Н. Данилевский, К. Леонтьев, Ф. Достоевский и даже Ухтомский или Бадмаев.

Еще в начале 80-х гг. он выдвинул идею о том, что Россия – законная преемница империй Чингисхана и Тимура. В брошюре «Русско-восточное соглашение» Гаспринский не только ратует за союз России с соседними мусульманскими странами – Персией и Турцией – против Европы, но и подчеркивает многогранную близость русских и мусульман вообще: русские «ближе нам по складу и культуре, чем народы Запада». Он – за то, чтобы «Россия стала родной всему мусульманскому Востоку… и действительно пошла во главе мусульманских народов и их цивилизации». Но одновременно же Гаспринский делает серьезный намек на то обстоятельство, что мусульманский мир во главе с турецким султаном-халифом все активней сплачивается, что он становится все более чувствительным к ущемлению какой-либо части своих единоверцев, находящихся под властью европейцев⁵.

Эта двухсотмиллионная мусульманская масса, подчеркивает Гаспринский, придавая доминирующее значение вере и игнорируя «различия в происхождении, в языке», в принадлежности к той или иной стране и т. д., «никоим образом не может быть игнорируемою» (с. 18).

Миропиеву тем самым дается очередной повод заговорить о повсеместном усилении (в особенности вследствие побед турок в войне с Грецией) панисламизма, о том, что его плоды «рано или поздно, а вернее всего, в близком будущем, доставят немало крупных политических сюрпризов европейским правительствам, имеющим у себя под властью мусульман… Теперь именно такое время, когда, вместо ненужного, нежелательного и даже обидного «русско-восточного соглашения», т. е. союза России со всеми мусульманскими государствами, который предлагает… Гаспринский, всего полезнее было бы европейским правительствам обсудить (вопрос) о той политической опасности, которая грозит им от мусульманского полумесяца»⁶.

Миропиев вынужден признать, что цель, которую ставят отечественные мусульманские модернисты, получившие, как правило, русское образование, «похвальна и симпатична». Но зато самые средства ее достижения кажутся ему и вредными и неосуществимыми.

«Неосуществимы они потому, – утверждает Миропиев, – что все это вместе взятое умственное движение в исламе, за исключением панисламизма, есть явление довольно искусственное, так как оно само в себе заключает внутреннее противоречие. Если Коран заключает в себе всю истину, все потребное для мусульманина на все времена, как любят хвалиться те же мусульмане, и если, сверх того, Коран враждебно относится ко всем новшествам… то в исламе нет места для какой-либо реформации и прогресса вообще. Это отчасти сознают и сами глашатаи мусульманской реформации»⁷.

Миропиев ссылается в доказательство на Девлет-Кильдеева (с. 25), признавшего, что «установление Магометом догмата неизменяемости и непогрешимости законов как будто поставило точку ко всем реформам, могущим последовать после него в политическом и гражданском устройстве приверженцев его учения». Ухватившись за этот тезис, Миропиев продолжает: «…если это так по отношению к политическому и гражданскому строю, то тем более, конечно, это должно сказать по отношению к религиозному миросозерцанию и нравственности. Если бы и состоялась, сверх всякого ожидания, подобная реформа, то новое учение потеряло бы характер мусульманства»⁸.

Но Миропиева буквально выводят из себя не столько даже сами апологеты ислама из среды его формальных приверженцев, сколько их русские единомышленники (да и вообще, со злостью пишет Миропиев, «среди русской интеллигенции по отношению к инородческому вопросу замечается какоето шатание»⁹): то некто Семенов (бывший директор Закавказской учительской семинарии), который ратовал за то, чтобы во всех российских учебных заведениях такого типа было широко введено преподавание ислама и арабская грамматика¹⁰; то известный в свое время публицист Ядринцев, который «постоянно брал под защиту наших инородцев…

Он… не жалел густых красок своего довольно бойкого пера… и весьма пылкой фантазии, чтобы выставить сибирского инородца в еще более мрачном виде и тем самым привлечь к нему сочувствие русского общества, закрывая в то же время вполне свои глаза на бедственное положение русского населения в разных местностях далекой и обширной Сибири».

Ядринцев действительно энергично боролся против начавшегося после русского завоевания Сибири вымирания целого ряда местных народностей¹¹. Характерно и то, что он защищал и сибирских татар. Более того, Ядринцев высоко оценивал роль в Сибири выходцев из Бухары – как просветителей и проводников мусульманской веры и культуры¹².

И далее идут не менее серьезные сюжеты.

Миропиев считает «ложной политику, которой держалось русское правительство в конце XVIII и начале XIX века по отношению к исламу и буддизму, усердно распространяя первый по Сибирской линии и в Киргизской степи, а второй – между нашими бурятами и калмыками, всячески покровительствуя этим двум религиям до основания среди исповедников той и другой официального духовенства и утверждения обеих религий на русских государственных законах включительно»¹³.

Ядринцев же, напротив, видит в этой политике обычную религиозную веротерпимость, политический такт, предусмотрительность и даже «мудрую политическую меру»¹⁴.

Миропиев удивляется тому, что Ядринцев «быстро переходит к огульному и легкомысленному порицанию наших православных подвижников на почве миссионерского служения», требуя, в частности, чтобы русские давали «свои средства на устройство школ для всех сибирских инородцев, в том числе… для зажиточных сибирских татар, киргизов (т. е. и для мусульман. – М.Б.), якутов, бурят и т. п.».

Ядринцев настолько резко выступает против сколько-нибудь насильственного обрусения, что даже не признает за русским языком права быть языком преподавания в некоторых «инородческих» школах, настаивая на максимально гибких, осторожных и постепенных путях приобщения к русской культуре.

Все это приводит Миропиева в такое негодование, что он уверяет читателя, будто руководимая Ядринцевым газета «Восточное обозрение» имеет «большое сходство с крымской татарской газетой Гаспринского «Переводчик» и мало носит на себе характер русского литературного органа… «ибо «Восточное обозрение» всегда старалось проводить мысль о дурном положении инородцев «в таком христианском государстве, как Россия, под властью такого народа, который считается добродушнейшим в свете». Поэтому «все инородческое встречалось в этой газете с полным сочувствием… «Восточное обозрение» всегда с особенным удовольствием давало место на своих страницах тем статьям, которые всеми силами защищали, обеляли и даже ставили на известную высоту ислам и ламаизм… Мусульманскую окраску придавали ей статьи, подобные… статьям Искандер-Мурзы и разных других лиц, укрывавшихся под разными псевдонимами»¹⁵.

И Ядринцев и ему подобные – притом, как подчеркивает Миропиев, из среды не только русской интеллигенции, но даже из числа власть имущих, – препятствуют выработке «строго законченной программы, какой следует держаться нам в нашей внутренней политике по отношению к нашим многочисленным инородцам.

Хотя государство наше по составу своего населения довольно пестрое и занимает в этом отношении в Европе второе место после Австро-Венгрии, хотя инородцами мы владеем почти с тех пор, как начали жить самостоятельною гражданскою, историческою жизнью, но мы до сих пор не выработали правильных взглядов на них, не пришли к чему-либо определенному по вопросам: как управлять ими? к чему и к какой цели вести их?». Все это Миропиев без обиняков называет «путаницей» и ищет корни ее в давней истории России. «В одно время, – пишет он, – как, например, при московских царях, да и после, мы усердно распространяли между своими инородцами христианство; в другое, как, например, при Екатерине II, – мы распространяли между инородцами-шаманистами мухаммеданство и так кокетничали с соседними мусульманскими ханствами, что даже построили в Бухаре на свои деньги… лучшее медресе»¹⁶.

И вот, сокрушается Миропиев, печальные плоды всего этого противоречивого курса: «В настоящее время в нашем отечестве по отношению к инородцам, и притом одним и тем же, действуют различные системы; так, например, по отношению к мусульманам в Крыму и на Кавказе держатся одной системы, в русском Туркестане – другой; в Казани – третьей и четвертой, в Сибири до последнего времени – почти никакой. Отсутствие устойчивости и систематичности составляет нашу болезнь… Подчиняя себе инородцев, мы даем им свою администрацию, суд и только иногда и школу; а дальше – складываем руки и предоставляем инородцам пользоваться плодами будто бы данной цивилизации. Все отношения русской власти к инородцам весьма часто выражаются в следующем (цитируется Гаспринский. – М.Б.): «Я владею, вы платите и живите, как хотите». Миропиев же многократно пытается привлечь внимание к тому, что «наши кровные братья, русские… весьма часто… подпадают иногда под сильное влияние инородцев»¹⁷, руководствуясь «такими либеральными, но крайне туманными началами, что-де все религии хороши, а мусульманство так нисколько не хуже христианства»¹⁸.

Миропиев одновременно и негодует и пророчествует: «Трудно понять, что делается с нами, русскими. Мне кажется, что мы готовы продать и себя и свое дело, лишь бы прослыть либералами. Трудно нам приходится на западе от евреев, немцев и поляков, на северо-западе – от финляндцев, еще труднее придется нам на востоке от мусульман и множества других инородцев, на которых весьма ошибочно смотрит большая часть русского общества, как на детей природы». Ислам, вновь и вновь бьет тревогу Миропиев, «делает громадные успехи в Индии, Китае, Африке и на островах Малайского архипелага. И что особенно замечательно, он теперь, под влиянием панисламической веры, быстро объединяется в одну религиозную общину, которая делается очень чуткою ко всему тому, что происходит в разных частях ее. На этот факт мы должны обратить свое преимущественное внимание, потому что рано или поздно, а может быть, и довольно скоро, мы неизбежно, в силу необходимости, столкнемся с ним, будем считаться, бороться с исламом»¹⁹.

Еще более шокирующим казались даже в описываемые нами времена следующие (но, конечно, совершенно типичные для откровенного черносотенства) рассуждения Миропиева.

Каждое государство, подчиняя себе чужой народ, стремится к тому, чтобы удержать его навсегда в своем подданстве. Главная цель, к которой надлежит стремиться по отношению к вошедшим в состав России, есть цель чисто государственная – единение. Оно же может быть как нравственное, так и «кровное, так сказать, химическое». То и другое дают начало двум совершенно различным системам.

Система «нравственного единения, основанная на принципах национальной индивидуальности, свободы и самоуправления», может быть практикуема, согласно Миропиеву, только там, где в состав государства входят «различные, но почти одинаково культурные народы». Но по отношению к «нашим инородцам», которые находятся «или на низкой ступени развития, или даже в состоянии дикости», необходима совсем иная система, – система, «стремящаяся к слиянию одного народа с другим, система ассимиляционная, система обрусения». Эта же система должна быть полностью распространена и на российских мусульман, «и потому, что ислам проникнут духом религиозной исключительности, религиозного фанатизма… Итак, первый, главный принцип, который должен быть положен в основу образования наших мусульман, есть обрусение»¹⁰.

Как видим, и Миропиеву – и, главное, царскому правительству, которое в общем-то было для него большим авторитетом, чем даже высшие церковные и миссионерские круги, – приходилось проявлять осторожность в вопросе о том:

– надо или нет вводить касательно политики к исламу на всей территории империи единую систему нормативных стандартов и всерьез рассматривать их альтернативные варианты;

– соглашаться ли на поэтапность процедур при выработке «регулирующих мер»;

– производить ли расчет степени риска и даже (во всяком случае, сам Миропиев очень любил оперировать соответствующими цифрами) подвергать оппозиционные программы (т. е. в основном – посвященные все тому же сюжету: как и кому обучать отечественных мусульман) анализу по методу «затраты – выгода».

И тем не менее ни во время появления книги Миропиева, ни в предшествующие ей десятилетия не удалось создать достаточно эффективные блокирующие устройства для приостановки роста мусульманского национализма и тем более для радикальной трансформации психологии исповедников ислама посредством миссионерских акций.

Все же провал методологических парадигм а 1а Миропиев не надо оценивать односторонне.

Миссионерские, «унификаторские» и близкие им по духу работы – равно как и книги, статьи и т. п. их разнородных оппонентов – в совокупности своей упорно (независимо, конечно, от субъективных намерений их авторов) внедряли в массовое сознание в общем-то совершенно верную мысль (я бы даже назвал ее каким-то довольно явственным прообразом «экологического подхода»). Это – мысль о не просто многогранной, но даже тотальной и вечной зависимости самого бытия русского народа от интеллектуально-эмоциональных культурологических, политологических, наконец, параметров едва ли не повсеместно его окружающей «инородческой среды».

Принцип эгалитаризма упорно пробивал себе дорогу на разных уровнях русской культуры конца XIX – начала XX вв. А это значило, что страна волей-неволей изберет не культурную унификацию, а путь создания возможностей выбора определенного «культурного стиля» – независимо от конфессиональной и (или) этнической принадлежности, экономического статуса и т. д.

Даже из данных, приведенных одним лишь Миропиевым, видно, что довольно быстрый рост, а главное, гетерогенизация русской пореформенной печати вели к превращению немалого числа ее органов (не только типа «Восточного обозрения», но и целого ряда либеральных и революционных газет и журналов, не говоря уже о собственно мусульманской периодике) в действенные институты «производства» и распространения духовнокультурных ценностей ярко-толерантного плана. Выдвигавшиеся ими эгалитаристские (в т. ч. и в религиозной сфере) идеи, лозунги, декларации все в большей мере «программировали» сферу мотиваций и русской и «инородческой» интеллигенции в направлении по крайней мере релятивистскому в своих основах modus vivendi. Заставляя скептически воспринимать архаические иерархии конфессиональных ценностей, они открывали поэтому путь к превращению «совместного бытия» в открытую сеть взаимодействий, в бесконечный, но не грозящий выплеснуться из берегов, поток. Идеологи нерусских народов могли поэтому анализировать царский режим с точки зрения его жертв, пользуясь «логикой угнетенных»²¹.

Ведь и «модернизирующаяся» предреволюционная Россия была страной, где объективно (а все чаще – и откровенно) расистские и христиано-центристские воззрения имели глубокие социально-политические и даже экономические корни и где поэтому то или иное национальное меньшинство (несмотря на усилившиеся внутри него социально-классовые различия) ощущало себя как уже не только конфессионально-этническую, но и расовую общность с особыми формами отношений, с собственными культурными и психологическими традициями. Соответственно, в период обострения внутриполитической обстановки возрождались принципы сепаратизма и национализма, что, в частности, вело за собой выдвижение на первый план иррационального субстрата, повышенную эмоциональную атмосферу, примат экспрессивно-выразительной функции в организации полемических преимущественно текстов.

Сказанное, разумеется, относится и к исламофобским опусам, вроде тех, которые принадлежат перу Миропиева и целого сонма однопорядковых с ним авторов.