Текст книги "Женские убеждения"

Закрытие «Блумера» в 2010 году стало ударом во многих смыслах. Несколько месяцев Фейт чувствовала себя подавленной, ненужной – и тут вдруг ей позвонил этот призрачный миллиардер из прошлого, Эммет Шрейдер, вернее, позвонил его секретарь, и Фейт согласилась прийти к Шрейдеру в офис на деловой обед. Когда она явилась туда, в его огромном кабинете, оформленном в стиле английского мужского клуба, с потрясающим видом из окна, уже был накрыт стол.

Стоило ей войти, Эммет поднялся к ней навстречу. Она за эти годы не раз видела его на фотографиях, следила, как волосы его из черных делаются серебристыми. Несколько раз набирала его имя в Гугле. Еще с порога она разглядела, что у него по-прежнему ни грамма жира, он худощав, как типичный миллиардер, который может себе позволить личного тренера, дворецкого и повара, готовящего здоровую пищу. Но когда он подошел ближе, Фейт обуяло иное чувство. Ностальгия по утраченному молодому Эммету в сочетании с ностальгией по утраченной молодой Фейт. Соединившись, два этих ностальгических чувства обратились в нечто ошеломляющее, и даже с оттенком эротики. Она стояла и чувствовала желание, хотя чего именно она хочет, сообразить не могла.

Она хотела его, или молодую версию его, а заодно – и молодую версию себя? Может, ей просто хотелось вновь вернуться в юность – и только? Она вспомнила ту их давнюю ночь и ее несчастливое, душераздирающее завершение. Лицо его по-прежнему выражало силу, и ей в голову пришло определение, подходящее человеку, привыкшему главенствовать: грубые черты, хотя как раз женщине, живущей публичной жизнью, грубость совершенно ни к чему. Над ней бы стали издеваться в Твиттере, сказали бы – шла бы ты, и не забудь надеть мешок на голову. Тело у него оставалось подтянутым и привлекательным, одевался он красиво, как полагается очень богатому мужчине, галстук висел, точно сосулька. Сексуальное влечение – не остров, а часть архипелага, включающего в себя всевозможные уловки и контекст. Контекстом Эммету служил до нелепости внушительный кабинет, а также годы, прожитые после той их встречи – все это откровенно выпячивало его победы.

– Фейт, – произнес он, и голос прозвучал мягко, а глаза явственно увлажнились. Он взял ее руку, потом отпустил, а потом обнял ее. Объятие ее удивило, оно сильно отличалось от воздушных поцелуев или двойных воздушных поцелуев, общепринятых на острове под названием Манхэттен. Объятие было искренним, и это радовало.

– Я так рад тебя видеть, – произнес Эммет, когда они расцепили объятия и слегка отстранились, чтобы посмотреть друг на друга. Потом он усадил ее на коричневый кожаный диван размером с буйвола, а сам сел напротив. Она слушала его долгий рассказ о женском фонде, который он хочет создать под эгидой своей фирмы, а ее назначить директором. – Будем проводить конференции, лекции, крупные мероприятия на выбранные темы, приглашать публику. Никакого внешнего финансирования. Кое-что можно зарабатывать на билетах, но все остальные расходы мы берем на себя.

– Погоди, помедленнее, – попросила Фейт, когда монолог растянулся на несколько минут. На заднем плане одетые в белое официанты и официантки накрывали на стол. – Прежде всего, позволь мне сказать, что я крайне польщена.

– Не надо этого говорить, – отозвался он. – Потому что так обычно говорят, когда собираются отказаться.

– Ну, прежде чем сюда сегодня прийти, я порасспрашивала, попыталась составить представление о контексте, – сказала Фейт. – Ты очень преуспел во многих отношениях, Эммет, но у тебя реноме человека, который не слишком заботится о нравственности и репутации.

– Понимаешь, Фейт, моя фирма вкладывается в самые разные начинания, – пояснил он. – Да, верно, я не святой человек. Мы многое пробуем, не все получается. Но в целом дела идут неплохо, а если ты посмотришь на историю нашей благотворительной деятельности, сомнения твои исчезнут. Мы прилично жертвуем на поддержку женщин.

Очень долго, мучительно долго они смотрели друг на друга в молчании. Ей хотелось поставить его на место, прямо здесь, в его кабинете.

– Тебе небезразлично, как живут женщины? – спросила она наконец.

– Мне кажется, ты знаешь ответ на этот вопрос.

– Ты помнишь Джона Хинкли? – спросила она. – Того, который стрелял в Рональда Рейгана? Он сказал, что хотел произвести впечатление на Джоди Фостер.

– Ты полагаешь, что я пытаюсь произвести на тебя впечатление?

– Не исключено.

– Даже если бы это было так, а это не так, уверяю тебя: фонд не станет заниматься истреблением президентов, – успокоил ее Эммет. Потер глаза, как будто она его страшно вымотала – возможно, так и было. Возможно, он уже жалел, что позвонил ей, потому что только добавил себе мороки. Однако она не собиралась бросать дело на полдороге.

– Знаешь, мне просто хочется делать добрые дела, – сказал он.

– И чтобы в них участвовали женщины.

– Вроде того.

Гораздо тише, она добавила:

– И чтобы я участвовала тоже.

Фейт сильно будоражила мысль, что она получит доступ к значительным деньгам и ресурсам. Такого никогда не было, ей, в общем-то, не очень-то и хотелось. Трудно было вообразить, как это выглядит. «Блумеру» приходилось с боем выбивать из «Кормер паблишинг» даже крошечные гонорары авторам или двухслойную туалетную бумагу.

Она подумала: а не продамся ли я, приняв это предложение? Ширли Пеппер давно умерла от закупорки коронарной артерии – ее не спросишь. Бонни Демпстер после закрытия «Блумера» жила на заработок – скромный и ненадежный – в маленькой компании, занимавшейся разбором и вывозом лишних домашних вещей: работали там только женщины, а название было дурацкое: «Суфрачистка». После встречи с Эмметом – ему она сказала, что должна подумать – Фейт позвонила Бонни спросить совета, и та сказала:

– Знаешь, Фейт, ты вообще у нас довольно податливая. По счастью, цинизма в тебе ни капли, но я была бы очень осторожна. А кроме того – тебе действительно хочется этим заниматься? В смысле, для тебя это достаточно хорошо?

Фейт позвонила Эммету на следующее утро и сказала:

– Знаешь, мне пока непонятно, сможем ли мы действительно приносить пользу. Ты собираешься создать этакий лекторский клуб для богатеньких, а я таким еще никогда не занималась. Да и не хотела. – Он молчал. – Как мы будем взаимодействовать с женщинами? – допытывалась она. – Как будем менять их жизни?

– Да уж как-нибудь будем. Ты будешь.

– Спасибо, – произнесла она после долгой паузы. – Но я вынуждена отказаться.

Его это, похоже, потрясло, и разговор быстро завершился. Фейт отправилась на длинную прогулку в Риверсайд-Парк, шагала потихоньку, прикидывала, от чего только что отказалась. В том, что ей предлагал Эммет, для нее не было никакого наполнения. А что еще ей нужно? Что добавить, чтобы ее устроило? Через час она села в такси и, без предварительной договоренности, приехала к нему в офис. Он был на месте, и когда ее провели к нему, она сказала:

– Нужно будет добавить еще одну сферу деятельности.

– Рассказывай, – попросил Эммет.

– Я каждый день слышу про беды женщин по всему миру. Так вот, кроме организации конференций, мы будем осуществлять и конкретные действия. Если выяснится, что в некой экстренной ситуации мы в состоянии оказать помощь, мне нужны будут средства на то, чтобы предпринять определенные шаги, помочь напрямую. – Она посмотрела на него. – Ты с ходу отвергаешь эту идею?

– Нет, разумеется.

– Можно, например, договориться так: восемьдесят процентов бюджета пойдет на лекции и конференции, а двадцать – на вот такие вот… не знаю, как назвать… «спецпроекты».

– Договорились, – откликнулся он.

Прошло время, и обе руки «Локи», пусть и разные по длине, показали себя весьма сноровистыми. Дела с конференциями неуклонно шли в гору – женщины карабкались вверх, обвязавшись веревками, вбивали все новые крюки. На конференциях обсуждали громкие темы – в последнее время, например, лидерство, потому что все вдруг возмечтали о лидерстве, как будто в мире могут быть одни лишь лидеры, без последователей: так дети мечтают, чтобы в мире осталось лишь две профессии – пожарные и балерины. Спецпроектов они тоже провели немало. «Локи» оплачивал работу фельдшера в захолустной деревне в Намибии, нанял адвоката женщине, которую судили за убийство мужа – он десять лет мучил ее и тиранил.

Но к 2014-му – фонд существовал уже четыре года – сделалось зубодробительно сложно находить идеи для спецпроектов, которые «Локи» должен был представлять тем, кто работал этажом выше. Было понятно, что «наверху» эти проекты считают глупостями, бессмысленной тратой денег. Дело было даже не в том, что с момента основания «Локи» «Шрейдер-капитал» стал экономнее: он действительно стал, но кроме того, их деятельность встречала еще и внешнее сопротивление. «Африка не нуждается в вашей помощи», – написал кто-то во влиятельном онлайн-журнале, и многие сочли нужным перепостить эту запись, она всплывала по всюду.

К ненависти и критике Фейт было не привыкать. Она все это уже испытала во дни славы «Блумера». Но в Твиттере, сразу же после основания «Локи», появились тэги #деньгинакрови и #фальшивкаФейт. А потом критиковать стали не столько Фейт за ее сотрудничество с Эмметом Шрейдером, но и сам ее фонд.

К этому моменту уже стало ясно: во-первых, «Локи» не поспевал за стремительными переменами в феминизме, а во-вторых, то, как он себя подавал, тоже многих не устраивало. «Локи» неплохо зарабатывал и, разумеется, в Твиттере появлялись комментарии с тэгами #феминизмдлябелых или #богатенькиедамочки, а больше всего Фейт почему-то разозлил хэштэг #марципановыйфеминизм.

Она понимала, что не устраивает ее оппонентов, очень хорошо понимала. Очень уж много средств тратилось на все эти мероприятия и приемы, на которые им теперь еще вменили в обязанность заманивать другие корпорации и потенциальных благотворителей. Критики жаловались, причем совершенно обоснованно, что незачем отдавать такие огромные средства фонду, который и так принадлежит миллиардеру. Действительно, согласно первоначальной договоренности, «Локи» не должен был искать внешнего финансирования, все издержки покрывал «Шрейдер-капитал». Однако это необъяснимым образом изменилось: на Эммета давили изнутри.

И вот теперь «Локи» превратился в довольно нелепый гибрид. Фейт более или менее приспособилась к двадцать первому веку, но лучше всего она умела делать то, что научилась делать в ранней молодости. Именно ранняя молодость была ее местом силы, ее лункой и корневищем.

Несмотря на все поношения в Твиттере и прочих местах, конференции проходили успешно, а работники с верхнего этажа участвовали в них все чаще, проводили опросы, собирали фокус-группы. С их подачи фонду было рекомендовано чаще привлекать знаменитостей: это заметили и Линкольн, и многие другие. Стали появляться смысловые пустоты. Фейт знала: очень многое на их мероприятиях было откровенно несерьезным. В первые годы их деятельности такое случалось редко.

Некоторые члены ее команды явно падали духом. Несколько месяцев назад Фейт, подобно врачу на обходе, навестила их всех и быстро сообразила, что мотивация стремительно слабеет. Когда она зашла в кабинку к Грир Кадецки – та работала в «Локи» почти с самого начала – то, к своему удивлению, обнаружила, что Грир дремлет, опустив голову на стол, и это в одиннадцать утра. Грир всегда была хваткой, деловитой, хотя в последнее время это стало меняться. Фейт видела, как она шепчется с другими – всех сотрудников раздражали указания, поступавшие с верхнего этажа. Фейт пыталась делать вид, что изменения в «Локи» еще далеки от точки невозврата, но долго на такой позиции не продержишься, да ей и не хотелось занимать такую позицию.

– Привет, соня, – сказала Фейт негромко, вспомнив, что так будила Линкольна в школу, когда ему случалось проспать будильник: тогда в ее словах звучало подспудное раздражение, прозвучало оно и сейчас, и Грир страшно смутилась:

– Фейт, простите меня, пожалуйста. – Она стремительно выпрямилась, подняла руку, разглаживая лицо.

– Спите на работе. На вас это не похоже. Что, совсем плохи наши дела? – спросила Фейт. – Может, и совсем, – добавила она. А потом: – Налейте себе кофе, Грир, и приходите ко мне в кабинет, поговорим.

Усевшись на белый диван и щурясь на солнце, Грир объяснила:

– У меня просто сегодня почти нет никаких дел. По крайней мере, ничего срочного. И в последнее время постоянно так. Какой-то официоз начался. Все только и думают, что о деньгах, ведь мы теперь должны обосновывать любые расходы. А я думала, за все будет платить «Шрейдер-капитал». Скучаю я по прежним временам, – откровенно призналась Грир. – Когда мы были меньше. Когда я писала речи для выступавших.

– У вас замечательно получалось. И мне очень жаль, что этих выступлений больше нет. Но это не мое решение.

– Скучаю и по тем временам, когда женщины приходили к нам в офис. А я записывала их слова на диктофон, узнавала их поближе – мне было совершенно ясно, чем мы занимаемся. Я это видела отчетливо, своими глазами. Чужие жизни.

– Как вы понимаете, я согласна с каждым вашим словом.

– Мне вообще кажется, что мы ничем не занимаемся, Фейт, – призналась Грир. – Хочется думать, что занимаемся, – добавила она поспешно. – Трудно же понять, сколько мы делали раньше, в количественном отношении. Мы же не производим продукта. И я понимаю, что в плане зарабатывания денег мы многого достигли, а поначалу вообще ничего не зарабатывали. Тем не менее, у меня ощущение застоя. По крайней мере, касательно самой себя.

Хватило маленького толчка – и Грир выложила ей все свои чувства; она всегда была такой, и теперь не изменилась, хотя больше не запиналась в разговоре. Как и остальным – по крайней мере тем, кто работал здесь с самого начала – Грир Кадецки не нравился этот показной блеск, тот факт, что на деле никому они не помогают. Грир по-прежнему много писала – писала хорошо, по мнению Фейт – но теперь это были бюллетени или ежегодные отчеты, что, разумеется, добавляло ей уже упомянутого ощущения официоза.

– Когда у нас был последний спецпроект? – продолжала гнуть свое Грир. – Они нас всех бодрили, мы видели: что-то происходит здесь и сейчас. На что на самом деле идут наши деньги? Я знаю, Эммет вложился в наш фонд, чтобы он вырос. Чтобы все было не так, как у вас в «Блумере». Но, по моим понятиям, расти – это приносить пользу, разве не так? Фейт, вы можете мне сказать, чтобы я замолчала, но мне иногда кажется, что все здесь отдает страшным самодовольством. Не из-за вас. Не из-за нас. По причине развития событий. Мне в последнее время стало неуютно. Может, это изменится, но пока трудно сказать. Вот я и заснула. Простите, – добавила она.

– Знаю, – сказала Фейт. – Еще как знаю. – И поскольку у нее пока не было другого ответа, она опустила руку на плечо Грир Кадецки и попросила: – Дайте мне время разобраться.

– Перевернитесь, мисс, – раздался голос, и Фейт, ушедшая в свои воспоминания, закряхтела, возвращаясь в настоящее. На то, чтобы понять, как выглядит это настоящее, ушло несколько секунд. Первым делом в нос ударил запах косметического масла. Потом зазвучала инструментальная версия песни «Ты мне не даришь цветов». Потом она поняла, что лежит, прижавшись щекой к пластиковому валику, а полотенце с него соскользнуло. Массаж вогнал ее в ступор.

Фейт послушно перевернулась на спину – одна грудь на миг показалась из-под покрывавшего ее полотенца. Фейт открыла глаза и обнаружила, что глядит почти в упор в лицо своей массажистке. Ее до глубины души изумило, какая она молодая. Совсем девочка. Может, действительно девочка. Может, здесь используют детский труд. Господи боже. Фейт ощутила, как все мышцы у нее напряглись, она будто закаменела в своем дремотном состоянии.

– Могу я узнать, сколько вам лет? – ровным голосом осведомилась Фейт.

Массажистка посмотрела на нее сверху вниз.

– Я не девочка, – ответила она. – У меня двое детей. Сын и дочка. А молодо выгляжу, потому что много работаю.

Она суховато рассмеялась – похоже, этот вопрос ей задавали регулярно.

– А вам нравится тут работать? – продолжала расспрашивать Фейт, однако массажистка не стала отвечать.

Этот вопрос в последнее время занимал ее постоянно. После того дня, когда Грир Кадецки уснула на работе, а потом высказала все свое раздражение, Фейт устроила собрание в конференц-зале, оно растянулось на несколько часов – прямо заседание группы по повышению политической сознательности из далекого прошлого. Они сидели вокруг стола, и Фейт выслушивала одного говорившего за другим: почему они изначально пришли работать в «Локи», почему теперь здесь все выглядит иначе. Многие говорили о своем недовольстве тем, что конференции – мероприятия элитные, что они тут занимаются каким-то слишком бесхребетным феминизмом.

– Я понимаю, что феминизм не обязательно должен быть с кулаками, – сказала недавно нанятая очень толковая айтишница, трансгендерка по имени Кара, – но мы тратим слишком много времени на рассуждения и ощущения и слишком мало занимаемся конкретными делами.

Эта фраза стала рефреном, звучавшим в разных вариациях.

Кто-то упомянул, что очень не хватает спецпроектов, все поддержали. Да, спецпроекты приносили реальные результаты. В принципе, Фейт понимала, что очередной спецпроект способен напомнить, в чем смысл их работы. После собрания она поднялась наверх к Эммету. Рассказать ему напрямую о недовольстве своих сотрудников она не решалась – слишком большой риск. Боялась, что в ответ кто-нибудь из «Шрейдер-капитал» скажет: «Раз им так плохо, давайте прикрывать лавочку». Вместо этого она сообщила, что у нее появилась идея отличного спецпроекта. «Давно мы их не проводили, Эммет», – обронила она как бы между делом, однако с большой надеждой. А потом рассказала подробно, что имеет в виду. Уже не первый год в руки им попадали листовки, посвященные принуждению к проституции – и в этом вопросе она чувствовала себя беспомощной. «Локи» проводил лекции на данную тему, однако теперь настало время предпринять что-то более существенное.

Иффат Хан, которая из ассистентки Фейт выросла до научного сотрудника, показала ей материалы, посвященные ситуации в провинции Котопахи в Эквадоре: молодых женщин – по большей части совсем девочек – обманом заманивали в Гуаякиль, где они становились проститутками. Ситуация, безусловно, могла считаться экстренной.

– Если мы сможем спасти хоть сколько-то, будет резонанс по поводу положения вещей в целом, – сказала она. – Возможно, подключатся другие компании и благотворительные фонды. Возникнет постоянная система оказания помощи.

Вид у Шрейдера был мрачный – она его явно не убедила, поэтому Фейт решила довести свою мысль до конца.

– Я вот о чем подумала: к спасенным девушкам можно прикреплять наставников. Женщин постарше, которые станут обучать их полезным навыкам. Для начала – грамоте, если это необходимо. Основам обращения с компьютером. Плюс какому-то ремеслу. Чему-нибудь, связанному с изготовлением одежды. Пусть научатся вязать, в результате возникнет… кооператив вязальщиц. Женский кооператив. – Фейт вдохновилась собственной идеей и последние два слова произнесла особенно отчетливо, но Эммет продолжал смотреть на нее так, будто она его не убедила. – А одну из этих молодых женщин привезем сюда, пусть расскажет свою историю, – добавила Фейт. – Что ты об этом думаешь?

– Что, прямо вот так живьем сюда?

– Конечно, а почему нет?

Эммет задумался, явно заинтересовавшись: он задумчиво покачивал головой. Пообещал, что обсудит это с ответственными работниками с верхнего этажа – и в июне 2014 года Фейт получила «сверху» служебное письмо, в котором говорилось, что проект состоится. Она очень обрадовалась. Наставничество вообще стало крайне популярным, о нем говорили повсюду, да и вся идея в целом была встречена на удивление благожелательно. Кто-то из сотрудников «Шрейдер-капитал» нашел в Кито подходящую исполнительницу. Алехандру Сосу описывали как деятельную женщину с лидерскими качествами, постоянно занимавшуюся правами человека в развивающихся странах: резюме ее пестрело акронимами, названиями неправительственных организаций, в которых она выступала в качестве консультанта. Все эти прописные буквы на одном листе бумаги производили эффект брандмауэра или шифра, разгадать который способен только человек гораздо умнее вас.

Поспешно договорились о разговоре по Скайпу. Представители «Шрейдер-капитал» и «Локи» сидели в Нью-Йорке за каменной глыбой – столом для конференций на двадцать седьмом этаже – и смотрели на экран, показывающий нескольких женщин в скромном офисе в Кито.

– Фейт Фрэнк! – произнесла Алехандра Соса. – Это несказанная честь. Вы – женщина, сыгравшая особую роль в моей жизни.

Сосе было сорок лет, она выглядела уверенной в себе, сексуальной. Фейт она сразу понравилась. Они легко нашли общий язык по поводу их общей миссии. Алехандра Соса знала довольно много ремесленниц почтенного возраста, которые возьмутся за плату обучить тем же навыкам сотню молодых женщин после того, как тех спасут и поселят на новом месте. Будут их наставницами. Деньги даст «Шрейдер-капитал», а агентство, которым Алехандра Соса руководит в Кито, займется непосредственной организацией процесса и распределением средств. Звучала она очень убедительно, а в конце добавила:

– Очень приятно с вами работать, Фейт Фрэнк. Вы – движущая сила добра.

Фейт обратилась к Эммету и его сотрудникам:

– Она мне очень нравится, но, разумеется, надо провести проверку. Все слышали про мошенничество с благотворительными средствами – тут нужен глаз да глаз. Не хочу попасть в такую историю.

– Разумеется, мы сделаем все необходимое, – заявил управляющий директор, а из задних рядов донесся голос его ассистента:

– Пусть кто попробует сказать, что проверка – это неважно!

Специалисты с двадцать шестого этажа выяснили, что у Сосы внушительный список достижений. Секретарь исполнительного комитета ЮНИСЕФ написал ей восторженное, едва ли не рыдающее рекомендательное письмо. А через неделю-другую пришла новость, что скромная операция по спасению прошла успешно, сотню намучившихся молодых женщин объединили в пары с женщинами постарше. Молодых временно поселили в многоквартирном доме в Кито, там они могли оправиться от потрясения и обучиться ремеслу, чтобы начать зарабатывать и вступить в новую жизнь. Еще до конца года, следуя предложению Фейт, одну из спасенных девушек предполагалось привезти в Штаты на конференцию, посвященную наставничеству, которая должна была состояться в Лос-Анджелесе: предполагалось, что она скажет несколько слов сразу после вступительной речи.

Фейт уже начала работать над этой вступительной речью, однако сейчас – давно уже наступил октябрь – пока она голая лежала под полотенцем на столе, а ее болезненно шлепали и мяли, она подумала: пусть-ка вступительную речь произнесет Грир Кадецки. Не только напишет, но еще и выступит. Грир дальновидна, умна, эмоциональна. Она прекрасно слушает и заставляет людей раскрыться: своим расположением она вызывает доверие. Вон сколько прекрасных речей она тогда написала для малых мероприятий. А кроме того, Грир постепенно становится зрелой личностью, и это выступление станет для нее важной вехой. Пусть напишет две речи, одну – для девушки из Эквадора, вторую – для себя. И в собственной речи наконец-то станет говорить от лица Грир Кадецки.

Фейт понимала, что Грир оказалась в патовой ситуации – это всегда происходит, если несколько лет проработать на одном месте. Ей нужны доказательства значимости того, что она делает, а не зыбкие заверения, что она не работает вхолостую. В противном случае у нее будет накапливаться недовольство, а значит, рано или поздно она уволится.

А вдруг они все уволятся, думала Фейт. Разумеется, на их место можно взять других: сотрудницы у нее увольнялись и раньше. Хелен Брэнд месяц назад стала штатным журналистом в «Вашингтон пост». Незаменимых нет, и все же каждый раз при уходе сотрудника она чувствовала болезненный укол и некоторое время горевала, а когда появлялся кто-то новый, она существенно взбадривалась, даже дыхание учащалось.

Отдай эту речь Грир, сказала она себе. Фейт часто вспоминала один разговор с Грир Кадецки – это было еще в начале их сотрудничества. Грир позвонила ей в слезах и сообщила, что у ее близкого друга случилась трагедия и она не сможет участвовать в первой конференции, над организацией которой все они трудились круглосуточно. Какой-то ребенок погиб, припомнила Фейт; кажется, брат бойфренда Грир? Дело давнее, подробности уже забылись. Помнила она только голос Грир в телефоне, та сказала: «Фейт?» – а потом расплакалась, а она, Фейт, с первого же слова начала ее утешать. Только они договорили с Грир, она набрала другой номер – пришлось прикрикнуть, оказать давление, чтобы залатать образовавшуюся дыру. Такое бывает, если ты руководишь фондом. Сперва утешаешь, а потом вынуждена давить и даже кричать.

А потом, несколько позже, Фейт услышала, как Грир просительным тоном говорит с кем-то по мобильнику. Фейт встревожилась, подошла к ней, спросила, все ли хорошо. Грир подняла глаза, кивнула, но судя по ее виду, все было плохо. В тот же день Грир появилась на пороге кабинета Фейт – в этом не было ничего особенного, все молодые сотрудницы рано или поздно оказывались у нее на пороге – зашла, села на диван и все Фейт рассказала. Тяжелое расставание с молодым человеком, с которым она встречалась еще со школы.

– Я не знаю, что делать, – пожаловалась Грир. – Мы так долго были вместе, считали, что это навсегда.

А потом она заплакала, безутешно, но негромко – Фейт почему-то вспомнились те времена, когда маленький Линкольн болел крупом.

Фейт выслушала, и хотя никакого готового рецепта предложить не смогла, она заверила Грир, что та может в любой момент прийти к ней на разговор.

– Я не из вежливости предлагаю, – добавила она, и предлагала действительно от всей души, потому что Грир была одним из ее достижений. Она явственно повзрослела, оказалась надежной, преданной, умной, скромной – именно такого человека стоит брать на работу и продвигать по службе. Но сейчас Грир явно в тупике, нужно напомнить ей о том, зачем она вот уже четыре года работает в «Локи». Дай ей такую возможность, подумала Фейт.

Кроме того, Линкольн был прав: Фейт устала, переработалась. Ей уже исполнился семьдесят один год, и хотя некоторые утверждали, что нынешние семьдесят – это бывшие сорок, она-то понимала, что это не так. Вот и в сегодняшнем массаже она нуждалась просто отчаянно. Хотелось пролежать на этом столе тысячу часов, пусть эта поджарая женщина молотит ее по спине, раскладывает нагретые постукивающие камушки по позвоночнику, втирает детское масло в шею, пока шея не станет гибкой тесемкой, некрепко привязанной к голове, а голова – легкой, как воздушный шарик. Фейт страшно утомила жизнь в таком темпе, ей противна была сама мысль о том, чтобы в ближайшее время выступать на очередной конференции – особенно учитывая, в каком ключе эти конференции теперь проходили.

Никаких больше ясновидящих. Никакого пеликанового масла.

Пусть выступит Грир. Это будет даже символично.

Пока Фейт обдумывала все это, массажистка перебралась на другой край стола и стала растирать ей ноги.

Нажала на какую-то точку под большим пальцем стопы, Фейт вздрогнула, и тут же в голове сложился список из двух пунктов:

1) Устроить встречу с Грир, обсудить Лос-Анджелес. Выяснить, знает ли Грир испанский, – это будет очень кстати.

2) В целом воодушевить Грир Кадецки. Ее необходимо воодушевить. Как и всех остальных.

Фейт, хотя и смутно, но помнила ту их первую встречу, в колледже у Грир. Грир была такая умненькая, тонко чувствующая, а кроме того, на нее давили сложные отношения с родителями. Разумеется, Фейт тогда вспомнила собственные сложные отношения с родителями в молодости. И те, и другие родители мешали дочерям двигаться вперед, хотя при этом и любили их. Фейт была тронута, когда увидела это в Грир, и тогда – порой трудно бывает объяснить свои собственные поступки – она дала Грир Кадецки свою визитку, как иногда и до сих пор давала молодым женщинам, с улыбкой, которая, как она надеялась, для них окажется значимой. В данном случае так и вышло, поскольку Грир до сих пор работает в фонде.

А Фейт, теперь уже безусловно пожилая женщина, по-прежнему вспоминала про родителей с нежным смешением чувств – несмотря на то, как несправедливо они с ней поступили полвека тому назад. Просто они хотели как лучше, были людьми своей эпохи. Ей и сейчас хотелось плакать, когда она вспоминала родительскую нежность, игры в шарады и как они с Филиппом бегали по квартирке в Бенсонхерсте после ванны, визжали, и от них так приятно пахло, а потом мама, точно тореадор, ловила их полотенцем. Повсюду оставались отпечатки мокрых ног, которые, впрочем, быстро высыхали без всякого следа.

Родители мешали ей двигаться вперед, ее это бесило, однако продолжалось недолго. Брат не принял ее сторону, поначалу она на него обижалась, а потом обида утихла, ведь жизнь шла дальше – ее жизнь, совсем не похожая на его: кончилось тем, что они перестали чувствовать себя родственниками, а уж тем более близнецами. Лежа на столе, Фейт пыталась мысленно поставить галочку: она первой позвонит ему в их общий день рождения через несколько месяцев, она ему, а не наоборот. Встанет в этот день пораньше, позвонит первой, спросит, не собираются ли они с Сидель в ближайшее время на Восточное побережье. «Было бы так здорово, – скажет она. – Можем даже поиграть в шарады. Начинайте упражняться».

Внезапно руки, разминавшие ее тело, перешли к рубящим движениям, ожесточенно молотя по старым ее костям, которые многое повидали, а теперь, похоже, утратили былую прыть.

– Готово! – выкрикнула массажистка Сью и крепко хлопнула Фейт по ляжкам – звук получился раскатистый, победоносный.