Текст книги "Женские убеждения"

– Ну? – сказала Фейт с улыбкой, при этом серьезно. – Как я понимаю, времени у нас ровно полчаса. Говорите, Грир. – Грир сразу смутило, насколько иной выглядела Фейт в шапочке, с блестящей головой: к черепу вместо электродов крепились проводники молодости и красоты. Фейт, похоже, перехватила взгляд Грир и добавила: – Да, понимаю, что выгляжу диковинно. Но если бы вы увидели, как я выгляжу, когда подолгу не хожу к парикмахеру, удивились бы еще сильнее. Впрочем, возможно, и так видели.

– Не видела.

– Надо сказать, я здесь бываю так часто, что это уже похоже на наркозависимость, а Джереми Ингерсолл – мой наркодилер. Без всего этого я была бы совсем седой, а мне седина совершенно не к лицу. При этом мне совершенно необходимо чувствовать себя уверенной, когда я смотрю в зеркало.

– Конечно.

– Тщеславие дорого обходится. Причем чем дальше, тем дороже. Когда я только начала седеть, я подумала: если я оставлю все, как есть, – стану похожа на ведьму. Очень этого не хотелось. Хотелось быть похожей на саму себя, всего-то. Когда-нибудь вы поймете, о чем я. Очень нескоро, но поймете.

Она бросила на Грир прямой взгляд в зеркало, и Грир подумала, как часто ей в прошлом хотелось остаться с Фейт с глазу на глаз. Вот очередной такой случай, и сейчас Грир ее убьет, пересказав то, что узнала от Ким Руссо. Ей вдруг подумалось: а может, вместо такой новости, рассказать что-нибудь занятное о своей личной жизни, об отношениях с мужчинами? Хотелось выпалить что-нибудь искреннее, задушевное.

– Ну, что у вас стряслось? – небрежно спросила Фейт.

Грир посмотрела на руки, потом – снова на отражение Фейт.

– Такое дело. Судя по всему, никакой программы наставничества в Эквадоре не существует, – выговорила она. Помолчала, давая Фейт время осмыслить. – Нет и никогда не было, – продолжала Грир, – а мы подтвердили, что она есть, собрали на нее чужие деньги, даже сейчас продолжаем собирать. Кроме того, я выступила в Лос-Анджелесе, расхвалила этих наставниц, написала Лупе речь – а все это вранье. Знаю от надежного человека, от Ким Руссо с верхнего этажа – и верю ей.

Фейт уставилась на нее:

– Вы в этом уверены?

– Совершенно.

– А спасение? – взволнованно спросила Фейт.

– Их действительно спасли.

– Ну, и на том спасибо. Так никаких наставников нет?

Грир покачала головой. Потом объяснила, что произошло, почему ей представляется, что это правда. Фейт поначалу ничего не говорила, сидела, мрачно сжав губы, и только в конце высказалась:

– Мать их так.

– Согласна.

– Не ждала я такого от «Шрейдер-капитал». Впрочем, ждала, – поправилась Фейт. – Они любят халтурить. Но в данном случае налажали капитально.

У Грир аж сердце екнуло от облегчения. Тональность ее тревоги поменялась, в ней даже появился привкус азарта. Фейт ничего не знала. Грир и помыслить не могла, что знала, но тем не менее. Более того, Фейт пылала гневом, и Грир вместе с ней. Они обе возмущались тем, как их подставили эти с верхнего этажа.

– Меня, знаете ли, как-то раз назвали податливой, – заговорила наконец Фейт. – Законная критика. Как я могла подумать, что с этими людьми можно вести дела – и не нажить себе неприятностей?

Они сидели в тесно окутавшем их общем мраке. А потом Фейт протянула руку, ухватилась за стойку и развернула кресло, чтобы оказаться лицом к лицу с Грир, а не смотреть на нее в зеркало. После этого она произнесла:

– С другой стороны, я не понимаю, чего вы хотели добиться, примчавшись сюда и выложив мне эти новости.

Грир моргнула – по телу прокатилась волна беспомощности, смятения. Щеки, понятное дело вспыхнули.

– Ну, – проговорила она скованно, – я просто хотела сказать вам всю правду.

– Прекрасно. Вот мы и сидим в окружении этой правды.

– Судя по голосу, вы на меня сердитесь, – произнесла Грир. – Не сердитесь на меня, Фейт. Я ни в чем не виновата. – Фейт промолчала, по-прежнему не отводя от нее глаз. – Я полагала, нам необходимо что-то предпринять, – добавила Грир, помолчав.

– Тут уже нельзя ничего поделать, Грир.

– Наверняка можно. Я уверена.

– Например?

– Мы можем разорвать отношения со «Шрейдер-капитал», – проговорила она неуверенно – заранее она ничего не продумала и говорила наобум. Тем более наобум, что ее отвлекала мысль: Фейт на нее сердится. Причем непонятно почему. Нужно успокоить Фейт, ведь подставили их обеих – Фейт должна это понимать. Грир вдруг представилось, как они с Фейт берут посохи, узелки и выходят из «Локи» на темную дорогу.

– Разорвать отношения. Можно, но это недальновидно, – отозвалась Фейт. – Где еще я возьму деньги на то, чтобы рассказывать широкой общественности про проблемы женщин? Вы же не дадите мне миллионов долларов, Грир?

– Нет…

– А других партнеров нам не найти. – Речь Фейт делалась все стремительнее. – Я всем этим занимаюсь еще с допотопных времен. У меня свои подходы и свои недостатки – это вам всякий скажет. Есть другие, более молодые фонды, с куда более прогрессивной повесткой дня. Я ими восхищаюсь. Они реагируют на сиюминутные события. Поезжайте почти в любой современный университет – вам очень строго придется следить за употреблением местоимений мужского и женского рода. Я попыталась перенять как можно больше, чтобы оставаться на одной волне с тем, что происходит в современном мире. И чтобы не утратить актуальности. Но в большинстве фондов нет тех средств, которые есть у нас, они, по сути, побираются. При этом они постоянно борются за равенство, своими способами, а я борюсь своими. – Она перевела дыхание. – Ничего не поделаешь, дают – бери. Не всегда получается одновременно брать деньги и творить добро. Об этом я знала с тех самых пор, как вышла из детского возраста. Колеса не поедут без смазки.

Грир поняла: Фейт произносит речь, и в голове у нее все вроде как встало на свои места, а кроме того, она сообразила, что от нее не требуется встречных слов, разве что пара вопросов по ходу дела – в качестве возражений по мелочам.

– И вы готовы с этим смириться? – подытожила Грир.

– Нет, я не «готова с этим смириться». Я стараюсь приглядывать за всем, за чем могу, прекрасно понимая, что приглядеть за всем не удастся. Мошенничество с этой программой в Эквадоре вызывает у меня омерзение. И сильнейшую злость. Но знаете, какое чувство основное? Их поступок меня удручает. Напоминает о том, как ты должна действовать, если пытаешься что-то изменить в мире в отношении прав женщин. Дело вот в чем: если бы четыре года назад я сказала: нет, Эммет, я и прикасаться не стану к твоим деньгам – знаете, чем бы я сейчас занималась? Сидела дома и осваивала икебану.

– Простите, а что такое икебана?

– Японское искусство составления букетов. Вот я бы их и составляла. Я не смогла бы рассказать тысячам людей о страданиях женщин-езидок[21]21
  Езиды – народность, проживающая на севере Ирака, субэтнос курдов, монотеисты, исповедующие езидизм, возникший на основе зороастризма.


[Закрыть] в Ираке. Не дала бы возможности рассказать свою историю женщинам, которым отказали в аборте после того, как их изнасиловали отцы. Ах, господи прости, сама не понимаю, почему я вечно вставляю эту деталь – отцов. Достаточно сказать: женщинам, которым отказали в аборте. Суть-то в этом. Женщины в праве распоряжаться своими телами и своими жизнями, чего бы там ни говорила сенатор от Индианы.

Я знаю, что говорят о нашем фонде. Что билеты мы продаем слишком дорого, на наши лекции в основном приходят богатые белые. «Богатые белые дамы», уточняют они, и это уже оскорбительно. Вы же знаете, мы пытаемся сделать аудиторию как можно разнообразнее и при этом сокращать расходы. Но мне пришлось несколько скорректировать мои подходы к нашей деятельности, пришлось петь и танцевать под дудку верхнего этажа. А им нужны знаменитости в роли докладчиков. Все эти вычурные деликатесы, над которыми так смеется мой сын. И ясновидящая-феминистка мисс Андромеда с ее смехотворными предсказаниями. Но чтобы женский фонд мог работать, Грир – потому что сама по себе фраза «женский фонд» отпугивает почти всех – иногда приходится связываться с ясновидящими.

– И какова альтернатива разрыву отношений? – поинтересовалась Грир. – Просто вернуться к работе и сделать вид, что ничего не произошло?

Грир вспомнила, как Фейт стояла на кафедре в часовне Райланд-колледжа – копна вьющихся темных волос, высокие сексуальные серые сапожки, вспомнила, как сильно она воодушевила всех присутствовавших. А потом отдельно дала важный жизненный совет и Грир. Фейт ей помогла, проявила к ней интерес, в результате у Грир появилась интересная работа и долгое время ей казалось, что работа эта приносит пользу. Однажды зимой, примерно год назад, на одной из центральных улиц к ней стремительно подошла Беверли Кокс, работница с обувной фабрики, которая до того выступала против неравенства в оплате труда и притеснений в отношении ее самой и ее коллег-женщин; она выпалила: «Стойте, я вас знаю. Вы помогли мне написать мою первую речь». Беверли повернулась к своим спутницам – они все приехали с севера штата, на них были толстые теплые пальто, и спросила: «Помните, я вам про нее рассказывала?» Подруги ее закивали. «Никогда не думала, что смогу сказать речь». А потом Беверли обратилась к Грир: «Не думала, что меня вообще кто-то станет слушать. А вы выслушали». Она порывисто обняла Грир, остальные фотографировали на телефоны. «Для потомков», – объявила Беверли и вручила Грир листовку с рекламой профсоюзного собрания в Онеонте, на котором будет выступать через неделю.

Всего этого Грир достигла благодаря Фейт. Общение с этими женщинами пошло на пользу и ей, и им. Она подумала про Лупе, но без всякого умиления, скорее с болью – она поняла, что если бы они когда-нибудь встретились на улице, Лупе бы совсем не обрадовалась. Возможно, Лупе сказала бы что-то по-испански, но Грир не сумела бы ее понять.

Вот только они никогда не встретятся на улице. Нет такой улицы. Лупе вернулась в Эквадор. Что она теперь делает? Что с ней будет дальше? Может, все еще мается в неприкаянности. Где она живет? На что тратит время? Никогда она не станет членом женского кооператива – это Грир знала точно.

И тут появляется Фейт, этакая марсианка с фольгой на голове, и спокойно рассуждает о том, что необходимо и дальше работать в фонде под эгидой «Шрейдер-капитал», который, глазом не моргнув, сделал вид, что руководит несуществующим благотворительным проектом на другом континенте.

– Мне кажется, безнравственно и дальше работать на «Шрейдер-капитал», – произнесла Грир, слегка вздернув подбородок.

– Вы думаете, все дело только в них? – спросила Фейт. – Полагаете, что мне раньше не приходилось идти на компромисс? Вся моя деятельность состояла из сплошных компромиссов. Даже в «Блумере». До создания «Локи» у меня никогда не было доступа к большим деньгам, так что я не осознавала масштабов проблемы. Однако она существует. И вам об этом скажет всякий, кто пытается делать добрые дела. Из каждого доллара, пожертвованного на нужды здоровья женщин в развивающихся странах, десять центов оседают в кармане какого-нибудь коррупционера, а еще десять исчезают неведомо куда. Всем с самого начала понятно, что на деле пожертвование составляет восемьдесят центов. Но называют сумму в доллар, поскольку так принято.

– И вам это кажется приемлемым?

Фейт задумалась.

– Я всегда пыталась взвешивать, – ответила она. – Как вот с Эквадором. Мне очень стыдно. Но женщины освобождены, им, судя по всему, ничего больше не угрожает. Мне и это приходится положить на чашу весов, верно? Такова жизнь. Постоянно приходится взвешивать.

Этой черты Грир за Фейт раньше не замечала, равно как никогда не думала, что Фейт считается податливой. Дело в том, что, работая у Фейт, она почти никогда не задавала ей личных вопросов. Считала, что это непозволительно, считала, что не в тех они отношениях. Она никогда не интересовалась жалостливым голосом: «Так в чем подлинный смысл жизни?» На что Фейт ответила бы: «Постоянно взвешивать».

– Я все-таки не понимаю, как вы можете и дальше оставаться в «Локи», с учетом того, что эти с верхнего этажа устроили, – сказала Грир.

– Видите ли, мне семьдесят один год, я принимаю «фосамакс» от плотности костной ткани – вернее, для ее поддержания – и у меня постоянно болит шея, несмотря на мое пристрастие к дешевому китайскому массажу, а может, именно по этой причине. Возможно, я и готова сокращать размах, но точно не готова начинать заново. Я именно потому и попросила вас выступить на этой конференции, что сама совершенно вымоталась. Мне нужно себя беречь, а не носиться, как я носилась в вашем возрасте. – Фейт поспешно добавила: – Разумеется, попросила я вас не только по этой причине. Вы этого заслужили. Вам нужна была масштабная задача. Реальная, которая напомнила бы вам о том, почему вы когда-то решили прийти сюда на работу. – Она помедлила. – И вы прекрасно справились. – Грир ощутила знакомый прилив удовлетворения, который с такой легкостью накатывал на нее в присутствии Фейт Фрэнк. – Но теперь, узнав, каковы обстоятельства на самом деле, я искренне сожалею, что вам пришлось выйти на сцену там, в Лос-Анджелесе.

– Вы говорите, что не готовы искать новых партнеров, но ведь может оказаться, что есть кто-то, кто окажется лучше, – стояла на своем Грир.

Фейт слегка наклонила голову, перед Грир мелькнул ее череп, раздробленный на нелепые розовые ломаные зигзаги молний. Фольга тихо зашелестела, как елочный серпантин.

– Нет, – ответила она. – Я вам уже сказала: таких нет. А если и есть, я даже искать не стану. Таков мой выбор, – добавила она. – А в данном случае только мне решать. – Она произнесла это, делая ударение на каждом слоге, как будто цитируя строку из какого-то текста – Грир понятия не имела, из какого.

– Я могу делать только то дело, в которое верю, – ответила Грир.

– Надеюсь, вы будете в него верить и дальше. После того, что вы мне сообщили, я смогу хоть как-то держать верхний этаж в узде. И для этого мне не помешал бы соратник. – Фейт помолчала, поглядела на нее в упор. – Согласны им стать?

Грир пришла в голову совершенно посторонняя мысль: если парикмахерская сейчас загорится, Фейт Фрэнк придется выскочить на улицу вместе со всеми остальными женщинами, ее увидят вот такой – и все страшно удивятся. Фейт Фрэнк, знаменитая и блистательная феминистка, на деле такая же седоволосая, хрупкая и костлявая, как все на свете – такая же смертная, такая же небезупречная.

Тут появилась ассистентка Фейт Дина Мейхью – она обогнула перегородку, отделявшую их особый отсек.

– Вот вы где, – сказала она. – Почти закончили?

Фейт, внезапно сделавшись хладнокровной и обыденной – как будто они с Грир и не обсуждали ничего важного – прищурилась и посмотрела на таймер.

– Увы, без очков не вижу. Грир, что там говорится?

– Семнадцать минут, – без выражения ответила Грир.

– Ну хорошо, – сказала Дина. – Потом отвезем вас обратно в офис, Фейт, и Бонни подготовит вас к записи.

Ах да, вспомнила Грир, Фейт же сегодня должна записать интервью.

– Намечено несколько тем для обсуждения, – продолжала Дина. – А мы сейчас в центре внимания благодаря этой программе наставничества. Улыбнувшись Грир, она добавила: – О конференции все еще приходят прекрасные отзывы.

Грир посмотрела на Фейт.

– Вы будете говорить в интервью про Эквадор?

– Возможно. Помимо прочего.

– Я принесла основные тезисы, можете посмотреть, – сказала Дина. А потом снова обратилась к Грир: – Прости, можно я ненадолго прерву вашу беседу? Время поджимает! Дай нам несколько минут, а потом все вместе вернемся в офис.

Грир отступила в сторону, дав Дине возможность приблизиться к Фейт, они стали просматривать текст, Фейт щурилась и что-то бормотала, а Дина оживленно жестикулировала. Грир стояла в стороне, прислонившись к стойке – над ней висела бутылка с синей жидкостью, а в ней плавали расчески, выглядевшие как экспонаты из кунсткамеры. Грир отчетливо представилось, как она хватает эту тяжелую бутылку и швыряет в стену.

Потом пришло время вымыть и высушить Фейт волосы. Грир все еще стояла недвижно, Дина же что-то диктовала в телефон, и система распознавания голоса постоянно допускала ошибки, которые потом нужно было исправлять вручную.

– Во, погляди, – обратилась Дина к Грир, показывая ей экран телефона и самую забавную ошибку. – Я сказала «предвзятое отношение к полным», а он написал «сношение с полом».

Наконец подошла Фейт, выглядела она изумительно. Волосы сияли, сапожки добавляли ей роста – и они все втроем прошествовали через салон Джереми Ингерсолла, мимо других клиенток – исключительно богатых, исключительно женщин, которые, тем не менее, не нуждались в ВИП-зоне за перегородкой.

Женщины, женщины, женщины, все они терпеливо сидели, такие тщеславные и беззащитные – сидели в своей обнаженной женственности. Потому что даже если тебя очень волнуют страдания женщин во всем мире, тебе все равно хочется выглядеть самой собой, как только что выразилась Фейт.

На улице ее тут же узнала какая-то пара, и Фейт улыбнулась им, как это делала всегда. Она не изменилась. Видимо, взвешивать она приучилась уже давно.

Когда они вернулись, в офисе царила деловая суета; Фейт отправилась к себе, Грир же помедлила. Она не могла заставить себя сесть за рабочий стол; не могла заставить себя пойти на кухню, налить кофе, поболтать с другими. Не осталось ничего, что ей хотелось бы сказать или сделать. Она неуверенно топталась на месте. Бен заметил ее, подошел и сказал:

– Эй, ты где была? Слышал, пошла на встречу с Фейт вне офиса. Вы, надо думать, готовили для меня праздничный сюрприз.

– Я даже не знаю, когда у тебя день рождения, – отозвалась она.

Это было правдой. Она даже не помнила, когда он родился, хотя они проработали вместе четыре с лишним года. Когда-то, видимо, знала, наверняка каждый год по этому поводу ели торт, или, по крайней мере, иногда ели. Но Бен, видимо, не обладал для нее достаточной важностью, чтобы запоминать или пытаться запомнить, когда у него день рождения.

– Ты какая-то странная, – заметил он, но она не ответила.

Впереди шла Фейт, направляясь в свой кабинет. Грир последовала за ней и услышала, как за спиной у нее Бен обратился к одной из новых сотрудниц:

– Что-то случилось? Ты понимаешь, в чем дело?

Грир, точно сомнамбула, добрела до дверей Фейт и постучала по дверному косяку, хотя дверь эту никогда не закрывали: кабинет был своего рода больничной палатой. Нужно – пожалуйста, заходи. Туда уже набилось довольно много народу. Фейт, Иффат, Кара, Бонни, Эвелин, Дина, молодая ассистентка по имени Кейси, ее взяли на работу недавно. Грир спросила с порога – голос звучал глухо:

– Фейт, могу я с вами поговорить?

Фейт повернулась к ней, кивнула, подняла руку и жестом попросила пропустить к ней Грир. Все вежливо отступили, разбрелись по большому кабинету, чтобы продолжить разговоры про разные там конференции, мини-конференции или потенциальных лекторов.

– Вы правда собираетесь говорить по телевидению о программе наставничества? – негромко спросила Грир у Фейт, подойдя к ее столу.

– Это было заявлено как одна из тем. Митч Майклсон, возможно, задаст мне об этом вопрос.

– Еще можно отказаться. – Грир огляделась, чтобы убедиться, что никто не слушает. Не слушали.

– Это будет непрофессионально, – возразила Фейт. – Кроме того, мне нужно привлечь внимание зрителей и к другим вещам. Это отличная возможность. Нам нужна реклама, как и всегда. Вам это известно.

– Но тут же речь не о рекламе, – произнесла Грир еще тише. – О чем вы? Мы делаем то, что делаем, вне зависимости от того, привлекает это к себе внимание или нет. Делаем ради женщин. Вы всегда это подчеркивали. – Грир умолкла, сняла с рукава пылинку, вновь подняла глаза. – Поначалу я не совсем понимала, чем мы тут занимаемся, – сказала она. – Просто знала, что хочу этим заниматься. Меня тянуло к этой работе. Тянуло к вам, – добавила она, и голос стал жестче. – Но потом я поняла, что дело не только в вас. Еще и в них. И сейчас дело в них, – она запнулась, подумав, что все это слишком похоже на речь, а она не собиралась произносить речь, тем более без заранее написанного текста. Речи нужно продумывать, редактировать, править; сейчас возможности не было. – А теперь место, где мы работаем, перестало быть моим. И я не могу больше.

– Чего вы не можете?

– Оставаться в «Локи». Просто не могу, Фейт. Все неправильно, – Фейт по-прежнему молчала, поэтому Грир произнесла официальным тоном: – Так что я, пожалуй, ухожу.

Фейт смотрела на нее, выжидая. Грир подумала: я не стану дожидаться ее разрешения уйти. Просто уйду. Однако задержалась ненадолго, вообразив себе свое рабочее место со всеми этими фотографиями и картинками, приколотыми над столом. За долгое время они выцвели, многие свернулись в трубочку. Уходя, придется по одной снимать их со стены, оставив за собой послание азбукой Морзе для следующей – россыпь крошечных дырочек, из которой не извлечешь никакого смысла. Грир внезапно представился Кори, который отказался от своего будущего, просто взял и ушел из «Армитейдж и Рист», бросил все, что для него так тщательно было спланировано.

Грир заметила: присутствовавшие наконец-то обратили на нее внимание. Разговоры смолкли, все смотрели на них, понимая, что у стола Фейт происходит что-то важное. Даже просто глядя на Фейт, они видели под поверхностью ее лица подземные толчки, вызванные неврологической бурей. Буря надвигалась. Блин, в Фейт Фрэнк назревала буря.

– Ну хорошо, – произнесла Фейт, поняв, что все на нее смотрят. – Видимо, так тому и быть.

– Так тому и быть.

Грир почувствовала в горле комок желчи, сглотнула. Казалось, что отказ от работы продиктовал сам по себе ее голос, он взял руководство на себя и принял однозначное решение, он же и произносил слова, а все остальное в ней просто слушало и наблюдало. Может, именно так и выглядит голос, который не является однозначно внутренним? Он вещает изнутри тебя, будто твой личный громкоговоритель. Грир подумала: в чем же награда за красноречие, где ждет катарсис? Пока она чувствовала одну лишь тошноту.

Она успела дойти лишь до двери, когда Фейт произнесла:

– На самом деле, это до определенной степени забавно.

Грир обернулась.

– Что именно?

– Судя по вашим словам, ваша деятельность так для вас важна, что вы не можете здесь оставаться. Для вас очень важны интересы женщин. Вы готовы их защищать. А вы вспомните, как поступили много лет назад. Со своей подругой. Я не помню ее имени.

– О чем вы? – спросила Грир, хотя на самом деле совсем не хотела этого слышать.

– Ваша подруга хотела здесь работать, – напомнила Фейт. – Попросила вас передать мне ее письмо, и как-то вечером в баре вы мне про это рассказали, а потом добавили, что вам не хочется, чтобы она здесь работала, я правильно помню? Поэтому письмо вы мне так и не передали, а ей соврали, что передали, верно? И почему-то вас это не мучило.

Самое время упасть в обморок, подумала Грир. Она беспомощно огляделась – все явно опешили, но притворялись отстраненными. Помочь ей было некому. Фейт правильно описала, как Грир поступила с Зи: ужасно было слышать эти слова, а подобный поступок не имел извинения. Но это же так несправедливо, подумала Грир, зачем Фейт проявляет такую незаслуженную жестокость, а потом ее вдруг озарило, что так оно было предначертано с самого начала: что закончится все именно этим – вернее, этим закончится, если Грир рано или поздно наберется смелости и займется чем-то своим, перестанет быть автором чужих слов, прислужницей, хорошей девочкой, которая считает, что ей довольно того, что есть. Хорошие девочки могут многое, но им редко удаются действительно важные вещи. Они не способны на величие. Возможно, Фейт специально решила даровать ей эту конфронтацию. А может, и нет. Грир наконец умудрилась вызвать ярость Фейт: зрело это долго-долго, и вот наконец произошло. Наверное, у Фейт есть все основания испытывать ярость. Грир бросила ее в одиночку разбираться со «Шрейдер-капитал», Грир как бы сказала: давайте сама, я не могу. А кроме того, Грир подспудно критиковала Фейт за то, что, зная всю правду, та сама никуда не уходит.

– И как вы с этим письмом поступили, Грир? – осведомилась Фейт. – Выбросили? Или прочитали? В любом случае, вы приняли решение не отдавать его мне и не говорить правды. На мой взгляд, не блестящий поступок.

Грир не собиралась падать в обморок. Вместо этого она бросилась наутек.