Текст книги "Демоны Хазарии и девушка Деби"

Глава пятьдесят третья

Стараясь, насколько возможно, быть краткими, парни рассказали о том, что произошло с того момента, когда они вышли в дорогу – перевезти детей, и до того, как оказались в этом городе.

Когда они кончили свой рассказ, обхватил мэр руками свою голову, бормоча: «Господи, Боже мой, как дают таким детям, как вы, такие задания. Наши графы, живущие в городах, на побережье Хазарского моря, просто сумасшедшие. Даже не рассказали вам о бесе Самбатионе? Ни к чему вас не подготовили. Таким же образом они и ведут себя с русскими. После этих слов парни выглядели удрученными. Тита не совсем поняла, чем они удручены, но почувствовала какую-то угрожающую им путаницу. Впервые она услышала по порядку все, что с ними случилось, глядя на Песаха и думая о том, что ей здорово повезло, что он не оказался среди тех двоих, которые остались с девицами на хуторе пчеловодов на дальнем западе страны. Он разглядывала его короткие вихры, и решила при первой возможности помыть ему голову.

Мэр поднял голову и смотрел на них, о чем-то размышляя. Он сказал: «Когда доберетесь до графа, сообщите ему обо всем, и вас пошлют в Итиль».

Слова эти вызвали у них тревогу. «В Итиль?» – спросил Песах, и выражение его лица, и так, надо сказать, довольно глупое, выглядело в этот момент совсем отупевшим. Растерянная улыбка растеклась по его лицу.

«Конечно. Вас будут судить. Такие вещи не проходят без наказания, вне зависимости, виноваты вы или те, кто вас послал».

Тита удивилась. Суд? Еще одна казнь. Она не знала еще, что у иудеев нет смертной казни. И тем более не окунают в кипяток живого человека.

«Что вдруг суд?» – воскликнули все четверо юношей, и тут же привели множество доказательств, доказывая, что мэр явно преувеличивает и ошибается.

Он не опроверг их доказательств, лишь покачал головой и сказал: «Будет суд. Поверьте мне, есть у меня немного опыта в наших законах, особенно судебных. Может, легко отделаетесь, а, может, и нет. В любом случае это не кончится без того, чтобы вас взяли в столицу. И любой суд, в котором замешаны черти, проходит во дворце. Каган обязан быть в курсе таких дел».

Они помолчали.

Мэр продолжил: «А теперь слушайте, до того, как вы покинете наш город, я хочу дать вам материал о нашем положении на границах с викингами. Когда вы будете на суде в столице, и внимание всех будет обращено на вас, попросите разрешения и скажите то, что я вам сейчас скажу: если викинги не отступятся и не подчинятся нам теперь, они усилятся до такой степени, что мы с ними не справимся. Они нападут на нашу Хазарию и уничтожат ее».

«То, что вы говорите, выглядит слишком безумно, – сказали юноши, – только этого нам не хватает на суде, сказать такие глупости».

Но мэр серьезно требовал от них сказать это, чтобы в столице услышали его опасения, чтобы и там, в далеком и беспечном центре, поняли то, что иудеи никогда не могли понять. И тут белые вороны влетели через раскрытые двери и посмотрели на юношей с мольбой. Без того, чтобы выразить согласие, все поняли, что юноши согласились. Быть может, это деяние во имя Хазарии облегчит приговор суда по их делу.

«Ладно, – сказал мэр, – сейчас нет никакого смысла пускаться в путь, канун субботы, мы и так засиделись. Приглашаю вас к себе, в мой дом. Увидите хоть раз, что такое молочная суббота».

Мэр был родом из Халеба в Араме-Цова. Дед его покинул Сирию, древний этот город под властью мусульман, и ушел вместе с другими иудеями в империю Хазарию.

Юноши отпраздновали субботу. На исходе ее вскочили на коней. Дали им еще коня для Титы. Пять всадников поклялись, что не остановятся ни в каком месте и ни по какому поводу, пока не доберутся до усадьбы графа с печальной для него вестью.

А затем пусть будет то, что должно быть.

Глава пятьдесят четвертая

В ту ночь в теплой постели хуторка пчеловодов снился Ахаву сон о двух его котах и какой-то редкой карте, которую он запачкал пальцами в библиотеке. Всё это мешалось с другими картинами, обрывками видений, но мы выделим лишь то, что, проснувшись, Ахав мог вспомнить.

Он видел двух симпатичных котов в доме детства. Один был рыжим, другой, поменьше, черно-белым. Игрались коты и веселили всех окружающих своими играми. Все говорили: «Какие симпатяги», гладили их по шерстке, утыкали носы в их животики, в общем, очень их любили.

Но вот, Ахав видит, что рыжий вгрызается в шею черно-белого. Это уже не игра, подумал Ахав: он рвет шею черно-белого, глотает куски мяса, и не понятно, – тот уже мертв или еще дышит. Трудно различить, ибо они играются в кустах, шея черно-белого кота скрыта, и лишь видна голова рыжего, нависающая над ней. Но кажется Ахаву, что он даже различает разорванные жилы и отверстие гортани. Да что же это, кричит или пытается кричать Ахав, он же разрывает его на части.

И весь сон пронизан омерзительной атмосферой. Поднял рыжий кот голову, и пасть его в крови, и разверзнута, не как у нормального кота, чтобы можно было прихватить более приличный кусок. Но все исчезли, говоря, что это обычная игра котов, и ничего особенного предпринимать не следует.

Кот с окровавленной мордой ластится ко всем, и его гладят и щекочут. А черно-белый кот как бы исчез, вероятно, помер. Рыжий опять стал вести себя нормально, но Ахав не может освободиться от ужасного ощущения, что этот симпатичный рыжик, разорвавший черно-белого, разорвет еще кого-нибудь. Может, даже кого-то из семьи. И не понятно Ахаву, почему все относятся столь равнодушно к делам этого рыжего животного.

И вот, рыжий снова рвет шею черно-белого, и, значит, раньше совершил нечто ужасное. И что будет?

И опять пасть кота полна крови, и сон повторяется.

Но вот Ахав как бы в другом сновидении, в какой-то большой публичной библиотеке. Множество народа, и библиотекарша представляет старинные книги, прибывшие из другого книгохранилища, заново переплетенные.

В книгах вставлены страницы более плотной блестящей бумаги с цветными рисунками. Царит праздничная атмосфера. Ахав в это время ест бутерброд с огурцом, и капли сока стекают на руку. Ахаву хочется более близко увидеть книгу. Коснуться ее. Перевернуть страницу, почувствовать книгу. Книга эта огромна. Таких книг вокруг немало, и люди вглядываются в них. Ахав также переворачивает картинку, и палец, увлажненный огуречным соком, оставляет пятно на странице. Ахав осторожно закрывает книгу, надеясь, что никто не заметит пятна. В конце концов, это просто вода. И Ахав ждет, пока пятно высохнет. Он простить себе не может, что своим поступком походит на развязных хулиганов, обутых в сапоги хазарских воинов, которые надеются после боя поживиться грабежом. Они напевают себе под нос, ходят с молотами и палками.

Но пятно не высыхает, еще более выделяясь. Библиотекарша, до сих пор стоявшая спиной к книге, вновь оборачивается к ней, и сразу же замечает пятно. Она никак не реагирует, дружелюбный тон ее голоса не меняется, она лишь поднимает книгу, чтобы рассмотреть поближе пятно. Но делает вид, что ничего не увидела, хотя ей ясно, что это сделал Ахав.

Она продолжает свои объяснения, и, вероятно, считает, что пятно не так уж страшно, успокаивает себя Ахав. Но понятно само собой, что лучше было бы, если бы люди не совершали такие глупости.

Почему я рассказал этот второй сон? Что он может добавить образу Ахава? И вообще, цель этой книги – не сотворять подлинные образы или четко отработанные сюжетные конфликты, а лишь рассказать то, что известно о Хазарии. Ведь всё сгинуло с лица земли. Что мы знаем? Почти ничего. Юноши эти должны проделать путь, длина которого равна расстоянию от Рима до Стокгольма или от Вены до Мадрида. А они лишь одолели треть пути. Примерно, как от Рима до Женевы, и они часто задерживаются, интересуются окружением.

Глава пятьдесят пятая

Они пересекали верхом сверкающий солнцем зеленый мир. После получаса скачки утром первого дня, они замедлили движение, сменив галоп на рысцу, а затем и вовсе на шаг. Это было логично, ибо следовало хранить силу коней. Ориентировались они по картам, на которых был отмечен наиболее короткий путь к усадьбе графа.

Белые вороны сопровождали их достаточно долго. Теперь шагом они взбирались на верх высокого берега, у подножья которого текла река, полная синевы и спокойствия. Мир был окрашен в живые краски. Кусты были обсыпаны цветами и молодыми листьями. Различные сорта лука выбрасывали свои стрелы. Деревья покрывались листвой. Птицы распевали и рыбы грелись под солнцем в верхних струях реки.

Короче, это был обычный банальный весенний день, красочный, полный синевы. Беседа между ними была менее веселой: они винили друг друга и каждый самого себя, весь мир и собственное невезение в той неожиданной необъяснимой задержке в пути своего продвижения, и пытались себя успокоить тем, что эта задержка в считанные дни. После полдневного привала в тени деревьев, когда прохлада в течение получаса сменилась холодом, и они прекратили бессмысленные пререкания, сменив их привычными, для юношей всего мира, шутками.

Когда надо будет преодолевать ожидающие их препятствия, они достойно их преодолеют, а пока привал был приятным, и еда взятая ими в дорогу, вкусной.

По пути, здесь и там, были разбросаны дома, лодки сновали в обе стороны реки, ведомые лодочниками, озабоченными своими делами. Кладбища и отдельные надгробия виделись на всем протяжении их пути, ибо в тех местах жители любили быть погребенными в местах с видом на реку. На некоторых надгробиях, к их удивлению, сидели белые вороны, ожидая их, и с их проходом взмывали, как бы их сопровождая.

Иногда возникали небольшие скопления домов, село, еще село. К вечеру, когда солнце начало склоняться к закату, они снова пустили коней в галоп, чтобы преодолеть как можно больше расстояния в этот день.

Это был, в общем-то, неплохой день: они проскакали девяносто километров, согласно нашему сегодняшнему счету, и не утомили коней. Свет угасал, и они оглядывались, подыскивая место для ночлега. Не было проблемы заночевать в поле, но если попадется дом или город, почему бы нет? Прошло десять минут, и они увидели дорожную гостиницу, рядом с которой высилась симпатичная конюшня. Из дымохода гостиницы вился столбик дыма, явно пахнущий куриным супом.

Это был двухэтажный дом из дерева и кожи. Видно было, что недавно он был разобран, очищен и собран заново к близящемуся празднику Песах. Рядом с гостиницей, кроме конюшни, видны были несколько круглых шатров. Всё это было обнесено дощатым забором, который, видно, тоже недавно был разобран и собран. На заборе сидели те же знакомые им белые вороны, которые при появлении юношей приветствовали их дружным карканьем.

«Стоп!» – крикнули они коням и друг другу, привязали за поводья коней напротив гостиницы, и вошли в нее.

Огонь горел посреди огромного зала, и вокруг него стояли деревянные столы. Гостям подавались овощные оладьи и мясо. В больших деревянных бадейках подавалось вино, сидр и более крепкие напитки. Тут же подскочил к ним хозяин гостиницы, молодой круглый человек с плоско растянутым лицом и напряженным взглядом, указывающим на то, что он родом из бесконечных плоских степей к востоку от Хазарского моря. Он поправил вязаную ермолку на голове, обтер руки о передник и сказал: «Добро пожаловать, есть еще немного супа. Только, во имя Всевышнего, прошу вас оставить ваши рюкзаки снаружи и не заносить сюда квасного. Все уже здесь чисто и подготовлено к празднику. Пива нет».

«Есть у вас места для ночлега?» – спросили все четверо. Тита стояла поодаль и оглядывала место.

«Есть, есть, все есть, и точильный станок для мечей и кинжалов, и шорник, и ветеринар. Есть также блондинки к услугам путников, Есть также комнаты для пар. Опытный взгляд хозяина рассчитал, что если с путниками есть девушка, значит, кому-то понадобится двуспальная кровать.

«Да, – быстро сказал Песах, – одну комнату на двоих. И есть у нас пять коней. Что с ними сделать?»

«Есть, благодаренье Всевышнему, конюшня. Отведите туда коней и возвращайтесь. Оставьте мне мечи. Я их заточу. Кинжалы оставьте у себя, и садитесь есть суп. Такого супа вы еще не пробовали».

Это действительно был чудесный по вкусу суп с клецками иЗ муки, предназначенной для мацы и небольшими яйцами. Они также заказали кашу из моркови и капусты, но без хлеба досыта не наелись.

«Ну, как с девицами, ребята? Желаете? = спросил хозяин голосом, полным вожделения.

Они промямли «не-е-ет», и, к удивлению Титы, Ханаан, самый красивый из четырех, светлый волос которого делал его похожим на девицу, даже покраснел.

Она с любопытством смотрела на девиц, которые хихикали, выглядывая из-за портьеры. Они виделись отданными на выкуп. В их длинные светлые волосы были воткнуты цветы. Тут же она решила тоже воткнуть себе в волосы цветок.

У других столов проявили больший интерес к предложению хозяина, и некоторые из мужчин встали и ушли за портьеру. Один из них, толстый и лысый, ругался: «Чего стоит такая ночь без пива? Недостаточно, что ли. пасхальной недели, когда запрещено пить пиво, и ты должен добавить еще десять дней?»

Тита не поняла, что происходит, почему запрещено то, что запрещено. Следовало все это изучить, думала она про себя. Она прекрасно себя чувствовала среди иудеев. До такой степени было ей хорошо, что ночью, после купанья, в постели, в объятиях любимого, когда тот возбудился, она неожиданно оттолкнула его.

«Что случилось?» спросил он, но не получил ответа. Тита повернулась лицом к стене. Он протянул руку, чтобы погладить ее по лицу, и почувствовал, как она вся дрожит. Лицо ее было мокрым от слез.

«Не плачь, – сказал он, – с этих пор все у тебя будет хорошо». Выдавил он эти слова хриплым голосом, с трудом, словно тянул телегу по глубокому песку. Песах вообще не был человеком разговорчивым. Но простые эти слова были именно теми, которые должны были быть произнесены.

Она кивнула головой, и затем крепко его обняла, продолжая плакать. Что-то в ее беспокойном, сбитом с толку, сердце говорило, что отныне ей будет хорошо в этом большом, широком и безопасном мире иудеев. И она вытерла слезы, и от сердца отлегли все накопившиеся за эти годы страхи.

Глава пятьдесят шестая

Рано утром хозяин гостиницы постучал в дверь Лолиты Песаха: «Вставайте, ваши товарищи уже ждут вас внизу».

Это было не совсем так. Просто ребят он разбудил чуть раньше, они протирали глаза от сна, позевывая в постели, вставали, собираясь в путь.

«Что это?» – в испуге вскрикнула Лолита, испугавшись белого ворона, который стоял в окне.

Ворон вскочил в комнату и поковырялся клювом в мешочке, стоящем на шкафчике, и извлек оттуда знакомый Тите кожаный ремешок.

«Видишь, – сказал Песах, – он подает мне филактерии для молитвы. Семьдесят четыре слова надо было произнести в Хазарии, чтобы назвать молитвенные принадлежности – «филактерии», и семьдесят пять слов, чтобы сказать «стыд и позор».

Они рассмеялись, но ворон хотел, чтобы они не смеялись, а торопились.

Внизу, в зале кипела вода в чане, горел огонь.

Те же служанки, что ночью удовлетворяли похоть гостей, встали раньше всех, примерно, на полтора часа, зажгли огонь и нагрели воду для утреннего чая. Они отлично справляются со своим делом, эти служанки, при условии, что ты не служанка, думала Тита, но те не жаловались, если бы спросили их об этом. Они считали свою судьбу счастливой, и одна из них была открыто, без стыда, влюблена в хозяина гостиницы и его жену.

В зале было шумно. Мужчина стояли в утренней молитве, повязанные филактериями, другие из них входили и выходили. Молочник привез на телеге молоко и сыры. Двое исправляли двери, открывали люк в подвал. Кухарка косила глаз на молодого барашка, подумывая сварить его в большой кастрюле с супом. Вошел точильщик, неся четыре сабли и кинжалы юношей. Лезвия кинжалов сверкали как живая ртуть.

Закончив молитву, юноши подошли к точильщику, извлекли сабли из ножен и удивились остроте лезвия. Сабли были слегка изогнуты и утолщены в середине, из стали высокого качества. Точильщик продемонстрировал им остроту сабель, положив на край стола полено. Оно было гладко перерублено, не проявив даже малого сопротивления острому стальному лезвию.

Юноши с радостью оплатили за работу. Тита исчезла на несколько минут и вернулась с цветком в волосах. Она стояла, стыдливо опираясь на плечо Песаха под взглядами окружающих.

«Я слышал, что ты своей саблей убил человека, – сказал точильщик, – именно этой саблей. Потому имеешь право прикрепить к ее эфесу красный камень. Есть у меня отличный камень, дешево продам. После обеда сможешь получить саблю».

«Нет, – сказал Песах, – мы не ждем и не останавливаемся ни в каком месте. Мы немедленно выезжаем». Вороны радостно закаркали.

Они на ходу выпили приготовленное для них горячее молоко. Из комнат сходили еще и еще постояльцы, рассаживаясь за столом, на котором готова была еда. Те, кто оплатил завтрак, получали также яйцо, или рыбу, или сыр. Все жаловались на то, что нет хлеба.

Явился лысый толстяк, оказавшийся продавцом рогов для луков. Он нес с собой охапку рогов и тянул за руку проведшую с ним ночь девицу.

«За сколько ты мне ее продашь, за любовь моей жизни?» – спросил он хозяина гостиница, и она не скрывала улыбки.

«Она пока не на продажу, – сказал хозяин, – может через год – полтора?»

«Год-полтора, – вскипел толстяк, – скажи, сколько ты хочешь?»

«Оставь, я сейчас не продаю, она – из лучших у меня, нужна мне в деле».

«Ты готов одолжить мне ее за оплату месяца на два-три? Я еду в северные леса. Верну ее тебе».

«Нет, – сказал хозяин гостиницы. Он не был из тех людей, которые любят сложные и необычные сделки.

Юноши поблагодарили хозяина, и пошли в конюшню, затянули подпруги и седла у коней. Спустя полчаса они уже были готовы в путь. Заплатили конюхам. Вороны подпрыгивали от нетерпения.

Хозяин гостиницы вышел попрощаться. «Успеха», – сказал он и замолк на минуту, как бы пытаясь что-то вспомнить, – не тревожьтесь. Увидите, все будет в порядке». Шлепнул каждого коня сзади, благословляя в дорогу.

Весь день они скакали на юг. Остановились лишь – купить хлеба, Пообедали у начинающихся на реке небольших водопадов, заполняющих воздух свежестью и шумом. Цветок в волосах Титы немного завял, и она нарвала свежие желтые цветы, украсила волосы, стеснительно улыбаясь Песаху.

«Это красиво», – сказал он, и трое товарищей ухмылялись и умилялись, похлопывая его по плечу.

«Извиняюсь за то, что ночью расплакалась, – сказала Тита, – у меня ведь, в общем-то, веселый характер. Не меньше, чем у девиц в гостинице».

«Хватит, – сказал Песах, – сколько раз можно извиняться за этот плач ночью? И чего вообще ты извиняешься? Это я должен извиниться за то, что сделал тебе после того, как успокоил».

Тита приникла к его плечу, подняла голубые глаза:

«Ты не продашь меня, верно?»

Глава пятьдесят седьмая

Конечно же, он ее не продаст. Он твердо знал, что влюблен в нее.

И это не только потому, что ей шестнадцать лет, и она в самом расцвете, повергающем всех вокруг в изумление, но потому, что он ее спас. Это божественное ощущение себя героем, породило в душе его неведомое раньше чувство.

Песах слыл обычным тугодумом среди своих товарищей. Лицо его не выражало большого ума и особенной хитрости. Нечто наподобие футболиста.

Ни разу он не пялил на девиц глаза, а тут Тита смотрит на него так откровенно. Поглядите на нее, гладкокожую голубоглазую блондинку, груди которой он уже целовал, и видел ее розовые раскинутые ноги. Поглядите, как она на него смотрит, как зависит от него, только от него. До какой степени она его, без всякой возможности искать себе другого мужчину. Это до того прекрасное чувство, что трудно было простаку Песаху поверить в то, что он удостоился этого чуда.

«До чего на полна любви, – думал так же Ахав все дни, видя ее образ перед собой. Во всех уголках его сознания и сердце жила она, только она, Деби.

Юноши отдохнули на траве под деревьями, слушая шум воды, с большим трудом продолжили путь.

Через несколько часов они добрались до городка с одной широкой центральной улицей, по сторонам которой располагались дома в тени изборожденных царапинами, как фартук сапожника деревьев. В центре городка дом, отличающихся от всех остальных величиной, с множеством окон. Стены дома были разукрашены рисунками плодов граната. На обширной площадке вокруг дома росли нарциссы.

Крашенный забор окружал дом. Над ним красовалась надпись «Мидраша мудрецов Мурма». Так, оказывается, назывался городок. Не успели юноши спешиться, как их окружили пожилые женщины, вытирающие мокрые руки о фартуки и спрашивающие всадников, кто они, откуда явились, зачем. Парни отшучивались, оглядываясь в поисках самих ешиботников, юношей их возраста, с которыми поговорить, послушать, посмеяться.

Но никого не было видно во дворе, лишь из окон доносились голоса читающих или молящихся учеников. Юношей интересовало, где ученики ночуют. Может, и им найдется место.

И они продолжали ожидать у ворот школы, и вот уже приблизились сумерки. Запахи варящегося супа начали доноситься из домов. Кто-то нес еду в школу.

И тут внезапно вырвались ватагой ученики из дверей школы, многие из которых, одолеваемые любопытством, бросились к забору, разглядывая всадников и их коней, один из которых был удивительно статен: такого не часто увидишь.

«Сколько вас тут, учеников?» – спросил самый стройный и красивый из юношей Ханан.

«С четырнадцати до девятнадцати лет, – отвечали ученики, – только лучшие принимаются в ешиву, только отличники, – с охотой отвечали ученики, – все учителя из Александрии, что в Египте, сыновья александрийских раввинов, которые оставили там огромную и знаменитую семинарию, и решили создать религиозную школу – ешиву – здесь, в Хазарской империи. Ведь городок Мурма находится в самом центре страны. Отсюда семьсот парсот (каждая – 4.5 километров. Примечание переводчика) на восток, до границы, столько же – на запад. Триста пятьдесят до северной границы и столько же – до южной».

«Что вы говорите?» – удивились пришельцы, начиная с уважением относится к городку.

«Именно поэтому решено было создать здесь школу, в которую в равной степени могут приходить евреи со всех концов империи. И учатся здесь – хазары, итальянцы, из Сирии и Вавилона».

Смуглые и светлые лица хазар, египетских евреев, вавилонских с особой формой носа и острыми очертаниями лиц, африканских евреев, из славянских краёв – евреев с голубыми глазами – смотрели на всадников. Среди учеников были и такие, что даже опытный глаз не смог бы разобрать кто они и откуда их родители.

Много этнических групп проживало в Хазарии, множество синагог, религиозных школ, в которых каждый учил иудаизм согласно своей традиции. Выходцы из Греции учились по-гречески, выходцы из Византии, Сирии, Месопотамии – на вавилонском и арамейском языках. Выходцы из Израиля учились на иврите, но этот язык изучали все остальные также, ибо вся мудрость раввинов из Византии и Греции тоже проистекала из иврита – святого языка.

После четырех-пяти поколений принявших иудейство и живущих здесь после создания иудейской империи, которая как бы втянула в себя всех рожденных иудеями, не сохранялась обособленность той или иной группы.

«Но в этой школе впервые введена новая система обучения, – рассказывали ученики, – которая должна выработать единую программу изучения иудаизма».

До сих молчавший Ханан, повел беседу, попросил разрешения войти в школу.

«Конечно же, пожалуйста, – сказали ученики, – заходите, сейчас будет трапеза, садитесь и вы за стол вместе с нами».

С какой-то торжественной приподнятостью, окруженные учениками, они взошли по ступеням в здание, вошли в огромный зал с множеством колонн, где группами сидели ученики, уткнувшись в книги, и бормотали, заучивая тексты. Ханан расчувствовался, подбежал к одному из столов, погладил страницу раскрытой книги.

Тита вошла вместе со всеми, не понимая, важно ли, неважно место, но чувствуя, что здесь ей не место. Она не вошла в учебный зал, а лишь остановилась у входа в него. Некоторые из учеников подняли глаза, взглянули на нее, и сладкий вкус греха возник в их душах и как бы запятнал чистоту дня.

Да, Тита была не к месту.

Они пересекли зал, и вышли с противоположной его стороны. Прошли несколько коридоров с рядами дверей по сторонам, и дошли до широкого двора, посреди которого был колодец, около которого на каменных полках стояло множество жестяных кружек. Ученики мыли руки в ведре перед тем, как подняться по ступеням.

«Идемте с нами ужинать», – сказали ученики. За юношами пошла и Тита.

«Не надо, Тита, – шепнул ей Песах.

«Ты должен мне объяснить правила этой страны, – шепнула в ответ Тита, я вдь ничего не понимаю».

«Да, – сказал, вздохнув, Песах, – это будет долгое объяснение».

Они вошли в трапезную, где почти все места были заняты, К радости Титы, за одним из столов сидели женщины и девушки. Значит, она не одна.

Подали суп. Встал мужчина с белой бородой и серьезным лицом и поблагодарил Всевышнего, «взращивающего хлеб из земли». Все произнесли «Аминь» и взяли по ломтю хлеба.

Затем принесли жареного гуся с шариками риса, и к нему – квашеную капусту. На десерт был компот из консервированных вишен и свежая морковь. Было много еды, как бывает в общественных столовых с их особенным вкусом, естественно, на любителя. Это вкус еды общественных кухонь, как, к примеру, ныне, в наших кибуцах.

После еды стали петь.

Ханан весь сиял. «Я остаюсь здесь» – сказал, когда все начали вставать из-за столов.

Трое его товарищей рассмеялись, качая головой в знак того, что невозможно. «Почему бы и нет?» – сказали они.

При выходе обратились к ним пригласившие их на трапезу ученики, и сказали: «Глава ешивы хочет с вами встретиться. Идемте к его столу».

Все юноши и Тита вернулись в трапезную. Вероятно, можно будет здесь заночевать, подумал Песах, но как быть с Титой, за которую он несет ответственность. Здесь нельзя будет быть с ней в одной комнате. И так их встретили, как гостей, и делали вид, что не обращают внимания на Титу, свободно гуляющую среди ешиботников, которые готовились посвятить свою жизнь заповедям чистоты и соблюдению всех правил религиозной жизни.

«Исполнили ли вы вечернюю молитву?» – первым делом спросил глава ешивы, и глаза его впились в Титу: кто это?

Конечно же, они исполнили вечернюю молитву, специально спешившись на четверть часа.

Я не описал вам, дорогие читатели, эту остановку и молитву перед полем клевера, полным безмолвия в сиянии нежаркого солнца, в четыре часа после полудня. С ними молился крестьянин, который весь день работал в поле, разбрасывая удобрения с широкой четырехколесной телет. Не описал я вам пару белых бабочек, которые доверчиво вились вокруг них во время молитвы, уверенные, что люди, закутанные в белые шелковые одеяния с голубыми каймами, не опасны. Это лишь один аспект всех событий того дня. И нет смысла описывать обычные дела, как разбивание яиц о край сковороды, чаепитие, умывание рук перед каждой едой, каждый переход Титы из кресла на кровать и обратно, каждое перекатывание с живота на спину. Не стоит повторять каждый раз ее повторяющийся рассказ о том, как она посмотрела на себя в зеркало, ужаснулась своему виду и впала в депрессию, о том, как Песах клал голову ей на живот, вслушиваясь в его бурчание, о не дающих спать комарах, о сновидениях, которые они рассказывали друг другу.

Быть может, мы ошибаемся, и следовало описать все молитвы, размышления, тоску молодых душ, прокрадывающуюся в слова молитв. Описать частое вглядывание в карты, чтобы не сбиться с пути, каждое ласковое прикосновение руки к шее коня. Представить весь страх того мгновения, когда они предстанут очам графа из Лопатина и расскажут о том, что двое его сыновей, за которыми он их послал, были украдены в пути, те самые Иаков и Иосиф, которых, я надеюсь, вы не забыли. И где они сейчас? Что с ними случилось после того, как их захватил этот злой Дьявол?

Да и невозможно все это описать на каких-то трехстах с лишним страницах этой книги, и, значит, она является лишь кратким и весьма печальным вступлением к тому, что должно быть узнано, откопано и написано.

«Ну, – сказал глава ешивы, – вам нравится у нас?»

Ханан, естественно, вскочил первым: «Здесь просто прекрасно. Ученики уже успели рассказать о ваших идеях, святой и праведный Учитель Священного Писания».

«Довольно, довольно» – прервал Ханана раввин с его явно преувеличенной лестью. Взгляд его потеплел. Это был, надо сказать, профессиональный взгляд учителя, занимающегося подрастающим поколением. И все же теплота взгляда была искренней.

«Довольно, – повторил он, – еще одно из правил нашей школы состоит в том, что учителя и ученики уравнены, и мы не терпим никакой лести или заносчивости. Вы и представить не может, сколько я почерпнул от своих учеников, так, что не следует ко мне относиться с преувеличенным уважением».

Такой подход (высшей степени скромности) покажется слишком необычным в глазах нашего высокомерного поколения, которое считает, что все существующее изобретено ими. Но такой подход возник раньше, во многих местах, и надо сказать, не всегда осуществлялся успешно.

Но все говорим вокруг да около, и глава ешивы, и наши герои-всадники, ибо главное надо было решить:

1. где будет спать Тита?

2. как останется Ханан в ешиве. Если останется?

3. что с белыми воронами, о которых раввин, естественно знал, кто они. Ведь еще ни разу они так далеко не отдалялись от северных границ, никогда еще не появлялись в этом городе.

И если так, то что в дальнейшем случится?