Текст книги "Демоны Хазарии и девушка Деби"

Глава девяносто седьмая

Семь лет спустя Ахав вернулся с двумя детьми – юношами, почти взрослыми мужчинами, с погасшим взором, забывшими язык и пристрастившимися к алкоголю.

Одного Ахав нашел в городе Калката, недалеко от Рима, на вершине горы застывшей желтоватой лавы, возвышающейся над разбросанными во все стороны холмами. У подножия горы текла речушка с небольшим водопадом. Юноша был выкуплен за синюю краску до того легко и быстро, что слепые ратники-болгары, сопровождавшие Ахава, решили немного усложнить это событие в рассказах внукам в Болгарии.

Второго нашли в каменном замке-крепости семьи Орсини, чьи стены и башни возвышались над озером Брачано, в половину дня ходьбы от Рима. Озеро чудесно, воды его прозрачны, так, что видны водяные растения, и ветер витает над поверхностью вод.

Никаких обсуждений о купле-продаже даже быть не могло. Герцоги дома Орсини были предупреждены главой церкви и главами монастырей: ни в коем случае не отпускать принца-иудея. Он – заложник христианства. Рабская привязанность его к горькой и есть доказательство срама и низости иудеев, наказанных этим за то, что не верили в сына Божьего, который и есть Бог. Он и уничтожил их мозаики, потолки их дворцов, выложенные слитками золота, все их мощное и влиятельное еврейское государство в сердце мира. Запрещено даже упоминать имя их государства, деяния его царей, роскошь его городов и даже финансовые его расчеты.

Но слепцы пришли ночью, вскарабкались, подобно паукам, на стены и башню. Слепота неимоверно усиливает другие органы чувств. Ветер, касающийся лба, указывал, что они приближаются к стенам, сердцебиение давало знать о возможностях человека, слабые голоса камней повествовали о дурных намерениях. Воздух озвучивал в их ушах напевы их же гнева и верности, и в этих напевах было начало и конец всего.

В темноте тело принца Орсини было опущено на густые колючие кусты у берега озера, в небольшом его труднопроходимом заливе.

Ахав еще рассчитался за информацию, весьма точную, с человеком в ресторане Понте-Милвио. Оплата синим камнем была достойной.

* * *

Семь лет слепцы ждали на берегу реки Самбатион Ахава, который шел холмами и долинами, расщелинами между светом и тенью. Шел под маской слепца, одного из мучеников-пилигримов, скитающихся в одиночестве – в поисках святых плачущих мощей. Ладонь его сжимала меч предков из поколения Давида-псалмопевца с магендавидом в конце острия. Семь лет неустанно шагал, пока не завершил дела свои во всех артериях, пронизывающих вдоль и поперек христианский мир.

В течение семи этих лет не раз припадал Ахав лицом к земле, и умолял: «Кто даст мне милость вернуться в Хазарию». Затем вставал, отбрасывал страх, одолевал ностальгию, стирал память о Деби – и продолжал свой путь.

Все эти годы, лишенные своего предводителя, ратники-слепцы расположились станом в небольшом уголке земли с пчелами. С ними находился и граф с небольшим войском, женой и старухой-матерью. Там же обитала Тита с сыном, рожденным от Ахава, ожидающим отца, чтобы тот дал ему имя. Там были также дрессировщики соколов, которых было восемьдесят сильнейших, взлетающих с рук и возвращающихся в руки.

Тита с сыном приехала в стан на зеленого цвета арбе с высоченными колесами. Тита и Деби оглядели друг друга.

«Какие глаза», – сказала потом Деби сестре, как бы гордясь выбором Ахава. Защемило сердце, но лишь на миг. Тита была воистину красавицей, с высокими скулами, чудесными глазами и царской походкой.

«Так вот она, Деби. подумала про себя Тита, на миг даже разочарованная выбором мужа, явно лишенным вкуса. Мужчины, что с них взять. Глупы невероятно.

И взгляд ее сверкнул, как у тигра, который схватил жертву, и уволок в кусты. Не знаю, что он в ней нашел. Симпатична. Большая грудь. Но, в общем-то, весьма обычная девица.

Ладно, чего уж там: что нашли другие люди в тех вещах, во имя которых шли на смерть? Что нашли мы, целый народ, вот уже две тысячи лет, в стране Израиля? Кто-то может вправду это понять?

Шли годы. Ратники-слепцы приводили пленных женщин, безобразных для зрячего, но прекрасных для слепцов. И они беззаветно влюблялись в них через прикосновения, ощущая чудную женскую податливость кончиками пальцев. И рождались у них сыны и дочери.

Угол земли с пчелами уже не был, по сути, углом.

«Я даже не знаком со многими» – сердито говорил Гади жене своей, королеве, но не было у него причин гневаться. Казна наполнялась золотыми монетами и слитками чистого золота. И в драгоценных камнях не было недостатка. Все это хранилось в улье наиболее жалящих пчел.

С момента, как население края стало множиться, Гади начал выращивать рой остро жалящих и гневающихся пчел. «Только в пику ворам и корыстолюбцам Бог сказал: «Да будет жало!» – Смеялся Гади, веселя королеву, когда обозленные пчелы гневно жужжали вокруг его головы.

«Хватит, успокойтесь, я ведь пришел вас покормить» – показывал им Гади кувшин с сахарной водой. Но и его жалили каждый раз, когда он открывал крышку улья.

Думаю, это единственный в мире случай выращивания сторожевых пчел, и не говорите мне, что это плохая идея.

Тита следила за всем этим, но не могла сидеть, сложа руки, в то время как муж ее где-то воюет и прокладывает свой путь в неизвестное. Она листала бумаги о встречах с бесами, которые оставил Ахав, пытаясь обнаружить в них какой-либо намек на тайну. Переворачивая один из черновиков, который Ахав не посчитал даже нужным перебелить, она обнаружила на обратной стороне полустертую надпись и была поражена красотой строки: «Человек рождается на страдания, как искры, чтоб устремляться вверх».

Она повторяла эти слова и так и этак, словно пробовала на зуб золото строки из ТАНАХа. Она вспоминала ворон, о которых часто думала, ворон, которых расстрелял Каган в те дни, когда они еще жили в столице Хазарии Итиль.

– Эй, Тита моя, – радовался Песах, глядя на нее с высот рая небесного, – да, да, пасук этот, повеление это и есть верный совет, как преодолеть реку Самбатион.

Но он был бессилен. Руки его были коротки прийти и помочь.

* * *

Граф Йудан из дома Лопатиных покинул свое графство на берегу моря тотчас же с появлением слухов о том, что Ахава с его ратниками-слепцами видели живым на севере Италии, на берегу мощной реки. Об этом сообщили корабелы-викинги.

Граф сказал жене:

– Как человек военный, я уверен: тот, кто в течение четырех лет существует и продвигается к своей цели, набрался огромного опыта и своего добьется. Этот парень стоит намного больше, чем я представлял. И мы двинемся к берегу реки, границе Хазарии, чтобы там его ждать.

– Да, любимый, – сказала графиня, – немедленно покинем это место, ибо никаких душевных сил нет сидеть здесь и ожидать вестей о пропавших наших детях.

Придя в тот пчелиный угол земли, он раскинул свой лагерь – матерчатые и кожаные шатры для себя и своих людей.

Кончилось время одиночества в этом в прошлом заброшенном уголке земли. Стало там весьма тесно и шумно.

Однажды вечером сидел граф с женой и Титой с ее сыном за субботним ужином. Все разговоры вертелись вокруг одного: как вернуться в Хазарию после того, как Ахав отыщет детей.

«Он их непременно найдет, он одолеет все трудности, природные и человеческие. Я в этом абсолютно не сомневаюсь, – сказала Тита, – но Самбатион не даст ему перейти».

«Настал бы только этот миг» – сказала седеющая графиня, давшая обет не красить волос до тех пор, пока сыновья не вернутся из плена, – увидеть их, и я побегу босиком через ручей, чтобы только их обнять, дорогих моих Йоселе и Янкеле». Все навострили уши.

«Пересечь ручей, графиня? – спросила Тита. – Но вы же не сможете вернуться».

«Даже бес не сможет помешать матери обнять детей и вернуться, – сказала повивальная бабка детей графини. Ведь бес останавливает не всех, возвращающихся в Хазарию.

«Не вернемся, так не вернемся, – сказала графиня, – обниму детей, и мы вместе пойдем в места, где проживают иудеи во множестве, к примеру, в Испании. Там правят мусульманские цари, но я буду среди иудеев. А мусульманским властителям расскажу об элитарном государстве иудеев – Хазарии. Они-то знают об этой империи иудеев, властвующей над народами и нациями».

Вокруг стола царило молчание.

«Если бы только можно было летать» – раздался голос повара из армии Ахава, подающего на десерт медовый торт, усыпанный лесными ягодами.

«Что? – рванулась к нему Тита, опрокинув стакан красного вина на скатерть. – Что ты сказал, повар?»

И не ожидая ответа, пробормотала:

«Человек рождается на страдания, как искры, чтоб устремляться вверх».

Повар смущенно спрятал руки под фартук и, заикаясь, заговорил:

«Большой путь проскакал я верхом весь затянутый в ремни, пока сегодня утром добрался сюда. Яблоки оказались сморщенными, но съедобными. Но кто прислушается к повару? Вот я и скакал два часа в одну сторону и два часа обратно, чтобы привести хорошие яблоки».

Он словно бы не слышал, что сказала Тита, боясь, что его снова обвинят в каких-то неосуществимых планах и мечтах о полете.

Но Тита, вся светясь, сказала ему:

– Спасибо, Омри.

Да, назвала меня моим именем, вспоминал потом повар, повторяя слова:

«Человек рождается на страдания, как искры, чтоб устремляться вверх».

«О, госпожа, и ваше сиятельство, граф, как удивительно прекрасна эта строка, – лепетал повар. – Я, конечно, все время провожу среди кастрюль, господа, мой граф, и стараюсь готовить разные блюда с медом. Готовлю гречневую кашу, что умертвила, с Божьей помощью, всех свиней, но никто не хочет есть блюда, приготовленные мной из гречки. Я беспокоюсь обо всем, чтобы было достаточно соли и крутых яиц в субботу. Всё это нелегко, но очень редко я удостаиваюсь благодарности, как и эти вороны, которых расстрелял Каган и пустил в себя стрелу».

Вообще-то, повар не тот человек, которым следует заняться в конце книги, и мы не будем здесь описывать его личность и то, что он держит в своем сундуке. И все же я очень его уважаю за то, что он был первопроходцем в изготовлении блюд из гречки.

Позднее он говорил, что идея привести Ахава обратно в Хазарию по воздуху с помощью соколов, держащих в клювах сеть, было целиком его. Плод его предвидения и реализации. Это абсолютно неверно. Но в той вечерней беседе, соединились искры трех мозгов, и один из трех был повар.

«Я думал, – сказал он, – что надо учиться летать. Так мы сможем преодолеть ручей. И пусть он кипит, сколько хочет. Тому, кто летит в небе, бес не может нанести вреда. Я видел этого беса. У него нет крыльев».

«Разрешите, Ваше сиятельство, – начал он в тот вечер, боясь, что граф его прервёт, но тот с интересом продолжал его слушать. «Если разрешите, я покажу вам план этого полета».

План казался мечтой. Повар начертал на коже точные рисунки и детали летательных аппаратов, и людей, которым дадут крылья. Даже клювы чаек нарисовал повар Омри в чертежах.

Все понимали, что ничто из этого не взлетит. Такие идеи в немалом количестве, как и другие дебильные патенты, хранились в архиве странных вещей в библиотеках Хазарии.

И все же граф поблагодарил его за то, что он вложил столько сил в эту идею, и похвалил запеканку с луком, которую тот приготовил в один из осенних праздников. Граф это запомнил.

В тот день повар вернулся к кастрюлям и выпечке, вспоминая, что даже назвал ту запеканку с луком – лопатинской запеканкой в честь графа.

Этот рецепт не был потерян во времени, а был взят в Польшу, затем появился в поваренных книгах и рецептах, публикуемых газетами. Сари Ански внесла его в выставку еврейских блюд в башне Давида, в Иерусалиме, но увольте меня и не заставляйте здесь писать о хазарских источниках еврейских яств.

Я очень уважаю повара Омри (и вовсе это не Омри из «Библиотеки» – буфета Дома писателей в Тель-Авиве, который закрылся. От этого проиграли журналисты. Омри – брат Идит и Шмуэля, сына брата моего Йосефа. Господи! Только сейчас я понял связь между этими именами).

Я очень его уважаю этого толстяка, умеющего готовить каши, супы и блюда из гречки, уважаю за его фантазии и упрямство. В Хазарии не было нехватки в еде, не было голода. Но когда однажды такое случилось, вспомнили о гречке, но это было через много лет после его смерти, после того, как Хазария ослабела от лживых союзов с соседями и нападений банд, что только кровопролитие может их успокоить.

И все же, как бы мы не уменьшали его вклад в идею полета, свое он внес. И Ахав вернулся полетом, который Деби никогда не забудет. Ох, какой крик она издала, увидев его летящим над Самбатионом! И крик долетел до него и наполнил его счастьем.

* * *

Да, Деби, это верно: человечество испокон веков жаждало летать в небе. А иудеи стремились уйти под землю. Каждый ребенок читал в энциклопедии с цветными картинками историю авиации. Книга эта была очень популярна в мое время, сначала черно-белая, потом цветная, потом возникла учебная телевизионная программа, но с теми же повторяющимися рассказами о тяге в небо, о Дедале и Икаре, о летающих аппаратах Леонардо да Винчи, о первых опытах с воздушными шарами, о летчике-еврее Отто Лилиентале и братьях Райт.

Мы, сыны Израиля, Деби, всегда жаждали исчезнуть, и лучше всего, под землей. Страсть эта и по сей день не развита и не реализована, и выглядит, как мечта безумцев, которые знают, но не умеют склонить голову перед законами природы. То, что возможно – возможно, а о невозможном вредно человеку даже думать.

Даже царь Шломо, – ты все еще со мной, Деби? – когда Бог спросил какова его просьба, не попросил у Него летающее воинство, и не проходы вглубь земли до двадцати одного и более километров, и не каналов для слияния вод реки Евфрат и реки Иордан, а лишь – сердце, умеющее судить Твой народ, ибо кто же может судить этот жестоковыйный Твой народ?

Много было неудач, Деби, пока сумели осуществить план полета, и Ахав с детьми сумел преодолеть реку. Накинули на них сеть, к которой были привязаны семьдесят ломтиков мяса. Ахав с детьми легли на сеть. И тогда освободили соколов. И каждый из них вцепился свой ломтик мяса, и все вместе они подняли сеть в воздух и перенесли ее через речушку. Бес пускал разгневанной своей пастью фонтаны, чтобы сбить сеть, но ничего у него не получилось.

Сам Ахав был собой недоволен: «Беса не убил, ручей Самбатион не иссушил, Хазарию не освободил, но все мне пели хвалу»

Да, да, Деби. Над этим много думали – и граф, и Тита, и ученые, и знаменитые полководцы, и великие раввины хазарского Каганата, и, конечно же, дрессировщики соколов, о том как перелетит Ахав в Хазарию над ручьем Самбатион, подобно запаху нарцисса. Не думали о длительном полете, а только о гигантском прыжке по воздуху. Необязательно, чтобы этот прыжок внесли в «Энциклопедию пионеров авиации». Скорее, в «Энциклопедию пионеров прыжка».

Что сказать, мы, иудеи, которые со времен Хазарии отказались на сотни лет от своего войска, пришли к господству в воздухе вопреки собственному мнению.

Редкие картины могут сравниться с вертолетом «Кобра» Военно-воздушных сил Израиля, замершего над эвкалиптами, словно бы задумавшегося, перед тем, как выпустить ракету. Насколько это чудесно, Деби, уроженка уголка земли, текущего медом и жужжащего пчелиным роем. Разве есть в мире что-то более совершенное, чем еврейский танк, и я говорю о совершенстве в чистом виде, как совершенство твоей и фигуры и груди, Деби, в рубахе с расстегнутой для меня верхней пуговицей. Даже если собрать все оружие высотой с Мон-Блан, еврейский танк останется тем, перед красотой которого не устоит никто.

Таковы были дела, Деби. Ахав вернулся через семь лет, и ты бежала посмотреть на него. Вот он, стоит, не поверишь, живой, по эту сторону речушки Самбатион, высокий, мощный, с мечом предков в руке. Взгляд его ужесточился за эти годы. За спиной его тридцать соратников-слепцов, прошедших с ним все преграды, и дети – Иоселе и Янкеле.

Ты стояла там, надеясь, что отныне вы сможете быть вместе без необходимости отбивать его попытки в прошлом искать наслаждения на стороне, его грубость по отношению к ее чувствам. Но зачем тебе беспокоиться, прошли у него все эти глупости.

Достаточно было одного взгляда, брошенного им тебе, долгого, прямого, властного. Взгляд этот говорил тебе о том, что ты можешь сказать, что хочешь, но решать за него не можешь.

Что прошло? Для тебя всё прошло. Для него же ничего не прошло и не проходит, Деби.

Затем Ахав, Тита и их сын, и все ратники-слепцы, и весь графский род покинули этот пчелиный уголок. Ахав совершил еще много подвигов, и завершил свою жизнь комендантом крепости на Босфоре, и с ним – Тита и множество детей и внуков, рассеявшихся по земле.

Лишь ты осталась здесь, в этом уголке земли с памятью давних объятий и страстей.

«Пядь земли Деби» – назвал это место Ахав.

Время от времени он посылал тебе с одним из солдат письмо, в котором писал, что любит тебя. В девятьсот семидесяти девяти формах он объяснялся тебе в любви в течение этих лет.

Отец твой умер, а мать живет с тобой, и ты охраняешь ее и пчел, или, вернее, пчелы охраняют вас. И с тобой, Деби, все сокровища в улье, и все боли и потери, и все девятьсот семьдесят девять форм признаний в любви.

И так все было после того, как и ты ушла отсюда.

А род Ахава, во главе с Титой, ставшей воительницей, о чем она всегда мечтала, стал готовиться прорыву в исчезающую иудейскую империю.

Ратники-слепцы рванулись по ее приказу за бесом, били его и его угрей. Миха слал точные стрелы, каждая из которых почти приводила к уничтожению демона, но тот в последний миг выкручивался.

Залили реку горючими маслами, вырывающимися из земли около береговых укреплений Хазарии. Багровое пламя, прорывающееся сквозь клубы черного дыма, пылало по всему Самбатиону, чтобы высушить воду, в которой только и была сила беса. И Ахав перешел реку по пламени, а не по водам.

В какой-то миг казалось, что нет у демона и его воинств выхода, но он опять и опять приходил в себя, посылал струи вод, которые гасили огонь и смывали липкое масло с поверхности.

Затем, Деби, ратники-слепцы стали по обе стороны грозно бушующего Самбатиона, и запели песню, чьи колдовские звуки очаровывали сердце, захватывали воздух.

И песня ткала поверх реки нити покоя и прелести, пока не образовался переход некой волшебной прозрачной тайны. Отступили угри с трепещущей надеждой, дремлющей в их сердцах сотни лет служения бесу. Черепахи свернулись в панцирях и исчезли. Затуманились глаза беса, и в обмороке он ушел на дно, как промокшая ткань занавеса, и там содрогался, пытаясь вырваться из колдовских звуков песни.

Воды были прозрачны, и мягкий их шорох словно бы поглаживал. Ясно был виден бес, черный и гладкий, дрожащий в глубине.

Миха натянул лук, пытаясь на этот раз не промахнуться. Но тут бес оживился, и, как рыба, живущая в скальных трещинах и внезапно обнаруженная, рванул в глубину потока, с невероятной быстротой скользнул по течению, пока не исчез.

Ручей начал бурлить, выбрасывая вверх камни, показывая Ахаву, уже собирающемуся его перейти, что он в этом деле не преуспеет. И не помогла сила песни слепцов-болгар и даже нить…

* * *

До сих пор описано все, что мы знали и узнали.

О дальнейшем нам ничего не известно, Деби.

Всё стерлось.