Текст книги "Демоны Хазарии и девушка Деби"

Глава восемьдесят шестая

В полдень Ахав вернулся к Тите, и рассказал о новом маршруте в страну Израиля.

Она была ему благодарна, что он не уплыл после первой утренней молитвы.

Он рассказал об изменениях планов слепцам. Разочарование в едином вздохе девяноста слепцов слышно было хорошо. Они так надеялись плыть на корабле, прислушиваться к напряженно надувающимся парусам, побывать в Византии, вдохнуть запах ладана, отведать свиного мяса, коснуться стен зданий, скульптур, ощупать декоративные полосы римских времен с элементами полураскрытого яйца и копья, украшающие все дворцы Византии. Они готовы были бороться со штормами по дороге в страну Израиля. А сражение с мусульманскими боевыми кораблями просто вдохновило их. Они вскочили с мест и воображаемыми движениями сабель кололи воздух, изображая битву на палубе.

Потом все ощупью вернулись на свои места и продолжили плести се™.

Много метров сетей они связали за эту неделю безделья, в связи с трауром по Песаху. Тонкие сети из шелковых нитей, и толстые рыбацкие сети, которые они продали горожанам за рыбу локус, обжаренную в хлебных крошках.

Он вязали еще другие сети, а также кольчуги. Тонкая металлическая нить была вплетена в них. Кольчуги они плели для себя. Длина вязанья достигла ста двадцати метров. Потом это надо было делить на части. Невозможно одному человеку нести на себе такой груз.

«Погодите распускать, – сказал им одноглазый командир, – мы еще не знаем, что будем делать, и как доберемся до Итиля. Погодите».

Слепцы ждали. Тренировались в стрельбе из лука на дальние расстояния, в метании бумерангов, в забрасывании сетей, в концентрированных ударах обнаженной рукой, молниеносно разбивающих кости человека. Надоело им безделье. Слишком много дней со времени их поражения они пытаются скрыть это, которое для них, как черный зуб во рту улыбающейся девицы. Надоело им тренироваться. Надоело заниматься мелкими делами и получать мелкие знаки отличия, даваемые слабакам. Смогут ли они, наконец, участвовать в настоящем бою? Что это за бесконечные сомнения и колебания. Кому нужна вся эта подготовка? Почему прямо не выйти на западную границу и вступить в бой с бесом, и будь что будет, а что не будет – тоже отлично будет. Лишь так можно победить в сражениях, если их жаждут.

Тита беседовала с Ахавом за ужином, когда они ели вкусный чечевичный суп. Она торопила его с решением: выйти из бездействия, прислушаться тому, что сказал ему толстяк, ехать в Итиль, а затем в страну Израиля. «Ты думаешь? – говорил он. – Это следует сделать? А? Нет, ничего не получится». И так сотни раз.

Но Тита не отступала, пока в один из дней он сказал: «Едем со мной в Итиль». Именно этого она ожидала.

«Нет, – сказала она, – я думаю, что это нехорошо. Что скажут?» Но он требовал и убеждал, без того, чтобы умолять, и она, в конце концов, сказала: «Да!»

Но надо было обратиться к раввину по поводу брака. Не странно ли? Они вообще не говорили о свадьбе, и вовсе забыли о браке. Раввин предупредил Титу, чтобы она не спала в одном шатре с Ахавом всю дорогу, и вообще бы надела пояс скромности.

Ахав обещал ей легкую телегу на четырех колесах, что в ней она сможет и ночевать.

В отношении брака раввин постановил: он сам пошлет человека в семью Песаха и сообщит его младшему брату о том, что тот должен направиться в Итиль, встретиться с Титой и завершить то, что необходимо завершить. Раввин не говорил о свадьбе Титы и Ахава, только напомнил обязанности вдовы – ждать три месяца до свадьбы с другим мужчиной, чтобы отличить семя первого мужа от семени второго.

Ой, семя первого, второго, третьего… Как ей хочется сына и вообще маленького ребенка. Забеременеть. Она была уверена, что после изнасилований, после всех сношений по согласию и без согласия, по страсти или по принуждению, ей не на что надеяться. Это виделось ей как справедливое наказание за все ее преступные грехи, совершённые ею по незнанию.

Предложения раввина снимали эти мысли и заботы, устраняли проблемы и преграды. Он их сформулировал в четком порядке. Ахав оставил на столе раввина приличную сумму, и пусть не очень красиво то, что я здесь говорю, но раввин хорошо оценил эту встречу. Ахав оставил ему много денег. Раввин этого ожидал, и потому предложил свои услуги и также все расходы по привозу брата Песаха в Итиль.

Тита посетила вновь могилу Песаха, оплакивая его, ее спасителя, любимого, обратившего ее в иудаизм, и первого ее истинного мужа. Она оплакивала его оборвавшуюся молодость, его судьбу, поставившую перед ним задачи, которые были ему не под силу, и наказавшую за невыполнение долга. Он не был создан для того, чтобы его выполнить.

Прошло еще три дня, и вся рать слепцов вышла в сторону Итиля. Кроме телеги Титы, были куплены еще две телеги и четыре лошади, на которых была взгромождена нелегкая ноша. Все это было сделано по совету толстяка, который день за днем посещал Ахава и обучал его людей, как в высшей степени профессионально паковать грузы.

Травы с белыми верхушками, разбрасывающими семена на ветру, треплющем эти верхушки, простирались перед идущими, за пределами города. Пространство текло широкими склонами, проявляясь вдали все новыми холмами, и склоны ложились мягкими тенями на идущих. Посверкивали воды, разбивая ковры трав. На воинах были кожаные кольчуги, шапки с красным цветком на макушке. И все это двигалось, пересекая страну.

Лошади шли рядом с людьми, и ветер развевал чёлки над их лбами. Погода была приятной, дороги сухи. Пики воинов возносились в небо над длинными шеренгами.

Вы уже знаете, я надеюсь, насколько велика Хазария, и сколько надо шагать и шагать. Расстояние, преодоленное ими до Итиля, было, примерно, как от Рима до Мюнхена, от Парижа до Барселоны, от Варшавы до Копенгагена. Это взяло у них сто двадцать дней. И в каждый из этих дней Ахав говорил про себя, как я люблю ее, как я тоскую по ней.

На середине пути, примерно, вдень, когда сделали привал, и ястреб висел в воздухе над низменностью, и небо было серым и плотным, и слабых расцветок радуга стыла в небе, Тите исполнилось восемнадцать лет. С большим шумом и радостью отпраздновали ее день рождения.

Глава восемьдесят седьмая

Ахав был обнаружен властями в рисовых полях, при подходе к Итилю. Это было в субботу, когда они отдыхали на привале у реки. Воздух был полон насекомыми, которые не давали спать всю ночь. Утром из ближайшей синагоги вышли люди после молитвы, говорили с ним и со слепцами. Один из них был офицером полиции. Он внезапно вспомнил: «Ахав-Белое-Поле? Тебя ищут».

Раввины потом долго спорили: был ли этот поступок офицера полиции нарушением субботы, когда запрещена всяческая деятельность, и его свидетельство нельзя использовать? Или это не нарушение субботы? Вопрос интересный, непростой, приносящий удовольствие дискутирующим раввинам, и у него много аспектов. К примеру, каково нарушение простого гражданина, не полицейского, который обнаруживает разыскиваемого человека и передает его властям в субботу? Должен ли он сказать полицейскому – «Я сообщу тебе нечто важное после окончания субботы»? Дискуссия сама по себе весьма интересна, но этой книги не касается, ибо с этой областью автор недостаточно знаком.

Когда офицер полиции узнал Ахава, Тита растолкала людей, собравшихся вокруг них, и сказала офицеру, который выглядел напряженным: «Не беспокойся. Ты же видишь, мы идем в Итиль, чтоб предстать в суде. Ахав делает то, чего желает Каган. Он собирается вызволить и привести детей».

Офицер смотрел на нее, явно сбитый с толку. Кто она? Было что-то в том, как она говорила, во взгляде ее глаз, главным образом, одного ее глаза, что убедило его.

Да и вообще в ее словах была логика.

«Ладно, – сказал офицер полиции, – продолжайте ваш путь, но Ахаву придется надеть наручники и цепь. Стража его будет сопровождать».

«Цепь?.. Но он же здесь во главе войска слепцов-болгар, наших союзников. Не унижай его перед лицом воинов и хазар», – сказала Тита и добавила «Пожалуйста»

Офицер посмотрел на воинов, ослепленных на войне во имя сынов Израиля, и сердце его смягчилось. Он был прямодушным человеком, которому не раз было стыдно за то, как относятся к людям, связавшим свою судьбу с судьбой Хазарии. Тита знала, с удивительной интуицией, которая в ней проснулась, точно – что сказать и кому сказать. Офицер полиции прокашлялся и сказал: «Так. Без цепи. Но полицейский будет его сопровождать».

В воскресенье они вышли из сельского пригорода столицы в сопровождении полицейского, который обнаружил себя идущим за всем воинством, рядом с Титой, сидящей на телеге, а не рядом с арестованным, которого он должен охранять.

Перед входом в город, где стояла стража, Тита намекнула ему, что следует поторопиться и идти рядом с Ахавом.

Страже было сообщено, что Ахав идет во дворец Кагана – получить официальное разрешение на освобождение детей, и полицейский сопровождает его.

Позднее, в тот же вечер они дошли до международного квартала, до улиц и домов, в которых проживали болгары. Слепцы были встречены с большим волнением в культовом доме болгар, покрыли пол соломой, которая была предназначена для покрытия крыши. И слепцы расположились там на ночь.

Утром в понедельник было решено, что посланец пойдет во дворец и сообщит Кагану о приходе Ахава.

«Мы все расскажем сами, – сказали слепцы, – не нужен никакой посланец.

Так и сделали.

Они шли, ведомые командирами на площадь. Площадь эта, на берегу реки, напротив одного из балконов дворца на Дворцовом острове, была красиво вымощена. Представители разных народов там выступали с песнями и танцами. Публика собиралась внизу, а с балкона любил наблюдать царь.

День за днем слепцы пели песню, состоящую из шести строк:

 
Ахав здесь, Ахав пришел
Он взял на себя ношу, которой все пренебрегли
Песах умер в одной из далеких конюшен
Судьба его страшна, дьявол Самбатион привел к этому
Слепцы Болгарии поют тебе великий Каган
Слепцы Болгарии идут за тебя насмерть.
 

В воскресенье Каган не был во дворце. В понедельник он был занят с новой шестнадцатилетнем девственницей с пылающими щеками и прекрасной грудью, по имени Ранэ. Никто не мог его найти, и все важные встречи велись без него. В среду, после трех ней болгарских песнопений, он вышел, наконец, на балкон.

«Сходи и узнай, в чем дело, – сказал он одному из министров, – слепцы эти разбивают мне сердце. Я не в силах их встретить. Иди, узнай всё, и реши, как я бы это решил»

«Ты бы решил облегчить или усилить наказание?»

«Облегчить, облегчить».

«Насколько?»

«Намного».

Выслушал министр Ахава и так сказал ему: «Иди освобождать похищенных детей. Выбери хитроумный путь со всяческими уловками. Только не останавливайся из-за того, что чего-то тебе будет недоставать. Всё, что тебе будет необходимо – ты получишь, любую помощь. Только сообщи мне».

На следующий день Ахав получил документы для перехода границ, в которых писалось, что Ахав и все его сопровождающие действуют именем Кагана Хазарии. Удостоверение было написано на иврите. На обратной его стороне надпись была в переводе на арабский язык, каллиграфия которого ныне забыта. Ахав объяснил, куда ему необходимо дойти.

Успокоились Тита и Ахав, а полицейский вернулся на место своей службы.

Ахаву необходимо было решить, что сделать раньше, двинуться в страну Израиля или заняться материалами в институте по изучению демонов.

Второе виделось более логичным перед тем, как пуститься в путь. Чем больше он будет знать о бесе, тем легче ему будет его найти. Но слепцы уже дышали ему в затылок, и были заведены, как мотор перед соревнованием в гонках. Конечно, этот образ будущего, и Ахав бы использовал сравнение «как топчущийся конь» или «как бык, жаждущий напасть», но что мне эти кони и быки.

Пошел Ахав в еврейский квартал – разыскивать купца из страны Израиля.

Во всех лавках были мешочки с песком Святой земли. И продавцы сказали, что израильтянин должен приехать через четыре дня. В воскресенье.

В этот день Тита и Ахав, обещав слепцам великие события, вышли по дороге на запад, вдоль Хазарского моря. Волны накатывали на плоский берег, раковины скрипели под ногами. На горизонте видна была желтая пустыня.

В полдень, когда солнце стояло в зените, вскочили десятки грузчиков, ожидавших их на дороге, всякие таможенники, полицейские, агенты, купцы. И все закричали, примерно, одно и то же: «Вот он!»

Глава восемьдесят восьмая

Они добрались до Иерусалима через Багдад. Это единственная дорога, объяснил им иерусалимский купец.

Он привез груз – темный краснозём с обломками камней и костей, который добывали из каменоломни в двух шагах от восточных стен города, то есть в двух шагах от Храма.

Конечно, надо было больше остановиться на описаниях Иерусалима, но так как солдатка из военно-полевой школы Идит Шехтер попросила меня в письме, чтобы следующую мою книгу я написал об Иерусалиме, то я не буду сейчас его описывать, ибо эта книга о Хазарии, только о Хазарии.

Может, и вправду стоит написать об Иерусалиме, каким он был тысячу сто лет тому назад. Но это будет другая книга. И может, эту главу восемьдесят восьмую припомнят в истории национального уклонения, как великую главу автора, который увильнул от описания Иерусалима. Но я не в силах этим заняться.

Почему бы не писать о том, что я вижу сейчас перед глазами? О враче, у которого мы поселились, бородатом брюнете с кожей песчаного цвета, обо всех его огромных коллекциях? О том, как его жена очищает кожуру яблока с последней яблони в Иерусалиме, и кожура падает тонкими лентами разной формы. Почему бы не рассказать о ящерицах, миллионах ящериц, приползавших в Иерусалим в течение последних поколений, покрывших все дома, крыши, скалы? Почему не описать все разрушенные стены, неряшливо исправленные при восстановлении? Почему не рассказать о проститутках, которые зимой еще как-то терпели мужчин и горькую свою жизнь, но летом, в жаре и поту не могли выдержать существования и готовы были переспать с любым, кто обещает прикончить их? И всё же, почему не написать об Иерусалиме? Сколько случается такое, что хазар, еврей гигантской империи, посещает этот город, защищаемый воинством, и не дай Бог кому-нибудь попасться под их копья. Его защищают также письма халифа и мусульманская стража на верблюдах.

Сколько есть у нас возможностей описать ощущения души, когда он, в конце концов, видит Святую землю, святой город? Сколько случаев представляется нам описать эту древнюю жестокую страну под немилосердным пеклом глазами девушки северных земель, которая всю свою жизнь видела солнце, как через фильтр?

Сколько раз еще есть возможность рассказать о голосах, схлестывающихся в горьком споре в бурные ночи, доносящихся из погребенных под Храмовой горой погребов?

Вот, слепцы могли бы нам рассказать многое об Иерусалиме. Об его особом на вкус воздухе, полном видений, мягких поцелуев в щеки, полном небольших порывов ветра, полном богатств, полном голосов, вовсе не спорящих.

Они хотели здесь остаться, говорили, что через этот воздух они видят почти всё. Если бы не их жажда сражений, остались бы они здесь. Пока они поднимали выколотые глаза к солнцу и пытались найти слова на своем языке, чтобы описать то, что несли их сильные лучи солнца Иерусалима. Они создали новые слова, понятные лишь им. Обо всём этом следует написать, но я не дам Иерусалиму украсть у меня книгу. Идит знает, что я пишу сейчас о Хазарии, и она понимает, что нельзя всё смешать вместе.

С иерусалимским купцом они сначала пришли в Багдад, ибо оттуда выходит караван в Итиль, и туда возвращается. Халиф узнал о воинстве слепцов и пригласил их во дворец. Багдад был тогда огромным городом, одним из самых больших городов в те времена, и сияние имени Гарун-Аль-Рашида реяло над ним. Тысячи Шехеразад в нем рассказывали свои чудные сказки, и можно было нанять в нескольких местах такую Шехеразаду, чтобы она рассказывала сказки всю ночь, и так могла продолжать еще и еще, сколько ты сможешь оплатить.

Слепцы произвели на халифа большое впечатление, показав ему боевые приемы – к примеру, умение взобраться на стены в полной ночной тьме, и халиф предложил им остаться. Денег не обещал, лишь – большие сражения.

Но Ахав сказал: «Нет, спасибо», и приказал им сопровождать его в пути. Новый караван вышел в направлении города Халеб, и они шли за ним, пересекая пустынные долины, слушали голоса хамелеонов, ели финики. Из Арама-Цова в Двуречье через Ливан они дошли до Иерусалима, войдя в глубину страны, малочисленное население которой болело лихорадкой, распухшей селезенкой и животом.

Чуть западнее Иерусалима были долины между горами, и там несколько евреев еще пытались что-то выращивать на скальных террасах, которые все более и более усыхали. Воды, которые в прошлом лились в избытке с небес и из земли, отступили и прекратились.

Ответственный за них, восседающий на Престоле небесном, так решил, и скалы сгорали в пекле и рушились от лета к лету. В небольшом селе люди внедрялись в землю, высекали ниши и тоннели, чтобы вернуть источники, столь обильно вытекавшие из скал при их праотцах, и провалившиеся сквозь землю.

В село это и пришли Ахав и Тита, и несколько мусульманских всадников, посланных их сопровождать. Шляпа Ахава казалась странной местным жителям. Они никогда не видели хазарской шляпы, похожей на поднос, края которого приподняты вверх, а посреди некое подобие башни. К удивлению я видел такую шляпу по пятому каналу итальянского кабельного телевидения, «канале чинкве», на большом показе итальянских мод. Такой показ происходит каждый год на площади Испании – пьяцца ди Спанья – в Риме.

Там, в селе этом, нашли Тита и Ахав разыскиваемого ими парня. Девятнадцати лет, как и предполагалось. Дали ему в руки лук, и, натянув тетиву, он попал в цель прямым попаданием, и запустил стрелу по кривой на дальнее расстояние.

И все они вернулись в Хазарию, в Итиль, и с ними врач, у которого они остановились, вместе со всей своей семьей.

Многое еще не рассказано об этом путешествии из столицы Хазарской империи в Иерусалим и обратно. Всё село провожало юношу «Необходимо целое село, чтобы вырастить ребенка» говорили женщины, нагруженные корзинами, идущие с базара. Следовало бы еще рассказать о виде Храмовой горы и великолепной мечети Омара, потрясающей своей цельностью, а так же о развалинах Храма, что видны были окрест.

Можно еще рассказать о свете, который поразил красноватую кожу Ахава, голубые глаза и светлые волосы Титы, о дороге через Шомрон и Галилею, о реке Иордан и озере Кинерет. Для меня особое впечатление произвела встреча с одной из Шехеразад.

Есть, есть, о чем рассказывать. И это без описания характера и тонких психологических наблюдений. Только описания. Только то, что мы видим. Есть, о чем писать. Но не в этой книге.

Глава восемьдесят девятая

Юношу звали Миха. Банальное имя? Что поделаешь. Не Яннай, не Акива, не Авиноам, не Барак, не Иосафат, не Нехемия, не Авин. Все эти имена перебирали его родители и остановились на имени – Миха.

Жил Миха первый год, и мать радовалась этому, хранила его, как молоко в казанке, ибо многие до него умерли у нее при родах, или не дожив до одного года. Девяти лет он пробивал нишу в скале в поисках исчезнувших вод. Я был на этом месте. Проезжал на машине с чудной моей и только моей Рути, Йяром и Рухой. Мы ехали проведать нашего кузена Дедана, который охранял фестиваль старинной музыки в Эйн-Кереме, в Иерусалиме. Оад не приехал. Я увидел там машину с будкой продавца, обычно возникающего там, где много народа, особенно у военных лагерей. Солдаты дали ему кличку «грабитель» – «газлен». Увидев его, я понял: здесь будет, что посмотреть и услышать. Мы спустились на машине вниз, до надписей, выжженных на дереве, увидел прорубленный в скалах древний тоннель, куда время от времени, начинают изливаться воды источников Я потом написал об этом в газете.

Так вот, Миха был один из тех каменотесов, которые прорубили этот тоннель. Единственный из жителей того маленького села, он оказался теперь в Итиле, смотрит вокруг и не верит. Вот же, есть у иудеев империя, города и области, и царь. Несет Миха за спиной в колчане двадцать стрел с двойными кремневыми наконечниками. Один из галилейского кремня, другой – из пустыни Негев.

В Итиле пошли к мастеру по изготовлению стрел, лучшему специалисту по оружию во всей Хазарии. Единственный его сын тоже был великим мастером по изготовлению оружия и полировке стали в свое время. Он воспитывал сына в строгости, и с момента, как тот повзрослел, и вошел в оружейную мастерскую, запретил ему всяческие юношеские развлечения, которые были подобны наркотикам. Поглядел с жалостью тот мастер на стрелы из страны Израиля, покачал головой и выбросил их, кроме двойных наконечников. Осторожно собрал заново, как следовало, стрелы. Длинные, легкие, гибкие, с опереньем на концах, подобными винту. Наконечники были обмотаны и накрепко прилажены к стрелам. К колчану в форме полудужья Миха прикрепил еще один лук большой мощности, полученный им от оружейника, сделанный из двадцати древесных пластов, кости и кожи. Это был секрет оружейника – создавать такие луки.

Миха кружил по городу, запоминал слова на языке идиш, тренировался в стрельбе, и не было у него особых дел.

Ахав готовил его к решительному бою со страшным бесом, а сам сидел уже три месяца в библиотеке, день за днем. Он выходил утром в институт по изучению демонов, и погружался в книги и рукописи.