Текст книги "Демоны Хазарии и девушка Деби"

Глава девяностая

Он переписывал фрагменты, которые находил ему пожилой, улыбчивый библиотекарь.

На этот раз фрагменты были из синей книги (страница 161). Это была беседа между бесом и молодой девственницей по фамилии Шохат. Сидели они на крыше, обнесенной невысоким бортом, после того, как бес совокупился с ней сзади, не нарушив ее девственности. «Существует бессмертие, дорогая, – сказал бес девственнице. – Если бы мне удалось направить нож как следует, и затем броситься на него, ты бы сразу увидела, кто бессмертен, а кто нет».

«Что это? – спросила девственница Шохат. – Ты хочешь умереть, бес?»

«Это болезнь, дорогая, поражающая только демонов, обреченных бессмертию. Ты просто не можешь больше оставаться бесом. В этом причина того, что только демоны страдают этой болезнью, понимаешь?»

«Понимаю».

«В последней стадии болезни ты просто лежишь на земле. Через некоторое время из твоей головы начинает расти дерево, и это – конец. Ты возвращаешься в землю, проскальзываешь в ее нутро, течешь по ее жилам, и, в конце концов, превращаешься в сильный источник горячих серных вод, бьющих из земли».

Ахав переписал этот фрагмент на лист простой кожи, используемой под черновик, и просушил салфеткой кончик пера. Движение было неосознанным. Он полагал, что все, написанное в этой книга, посвященной бесам Скандинавии, подходит и к еврейским бесам. Речь шла о тяге демонов к самоубийству.

Занятие это втягивает, подобно наркотику – искать материал, переписывать, подшивать, собирать и усваивать. Ахав занимался этим три месяца, достаточно много времени. Следовало все это обработать и выработать план действий.

Но Ахав всё откладывал и откладывал. Переписывал длинные тексты клятв звезд и ангелов, которыми никогда не воспользуется. Страница из его записей с ошибками при переписывании через четыреста лет была опубликована Ибн Апи-Апь-Бони.

Ахав не только занимался переписыванием фрагментов из книг. Он встречался со специалистами, с таможенниками, имевшими дело с бесами в Итиле, записывая их свидетельства. Иногда только выслушивал, ибо не все необходимо записывать. Во всяком случае, папка с записями, которую профессионально собрал библиотекарь, так, что легко было найти любой материал, была весьма толстой.

Библиотекарь, улыбающийся в седую свою бороду, всё время удивлял Ахава, доставая ему старинные книги, показывая банки с глазами и зубами демонов, кончиками хвостов и рожками. Показывал Ахаву свиток, извлеченный из-за полок. Вдруг что-то вспоминал, убегал и приносил какой-нибудь том Талмуда или другую книгу. «Есть у меня что-то!» – говорил он, без устали листая туда и обратно страницы.

Последний текст о беседе беса с девственницей странно откликнулся в другом месте:

Шесть элементов у демонов, три, как у ангелов и три как у людей. Есть у них крылья, как у ангелов, и они могут летать с одного конца света до другого, как ангелы, и слушать за любой завесой, как ангелы. Три качества у них, как у людей: они пьют и едят, как люди, размножаются и умирают, как люди.

Люди умирают. Их можно убивать. Но там не написано, как умерщвляют демонов.

В одном месте нашелся рассказ о том, как умерщвляют ведьм. Ведьмы и демоны похожи друг на друга, потому Ахав переписал и это: восемьдесят ведьм обитало в пещере у Ашкелона, и когда Шимон Бен-Шетах был избран вождем, ему сообщили об этом. Он тут же занялся этим. В один из пасмурных дней взял с собой восемьдесят высоких парней, ростом в метр восемьдесят. Дал он каждому кувшин, и в каждом лежал талес. Кувшины они поставили на головы обмотали лентой головы и глаза так, чтобы и так, чтобы ничего не видели. Не объяснялось, почему они ничего не видели, и почему был выбран пасмурный день. Это характерно для рассказов о бесах и вообще для увлекательных рассказов: не всё объясняется. И тогда сказал им вождь Шимон: «Когда я свистну первый раз – надевайте талесы; свистну второй раз – заходите все в пещеру. Каждый обнимает одну ведьму и отрывает ее от земли, ибо совершать колдовство оторванной от земли она не может».

Стал он у входа в пещеру и сказал: «Авием, авием, отворите мне, я посыльный. Сказали ему: «Как ты явился таким сухим во время дождя?» (здесь объяснение тому, что день был пасмурным).

«Я шел между капель», – сказал он им.

«С какой целью ты пришел?» – спросили его.

«Учиться и учить. Хотел бы узнать, что каждая из вас умеет делать».

Сказала одна что-то и принесла булочки; пошептала другая – принесла вареное мясо с пшеничной крупой; шепнула третья – появились всякие кушанья и холодный суп; прошептала следующая – и хоп, появилось вино.

Сказали они: «Ну, что ты умеешь делать?»

Он сказал: «Я могу свистнуть дважды, и зайдут сюда восемьдесят красавцев, облаченных в совершенно сухие талесы, несмотря на дождь. Они будут вам радоваться и вас радовать».

Эта последняя фраза мне особенно полюбилась: «Они будут вам радоваться и вас радовать».

Свистнул он первый раз. Парни закутались в талесы. Свистнул второй раз – зашли в пещеру все вместе, сказали: «Каждая путь выберет себе парня». Ведьмы хихикали и перешептывались, явно взволнованные. Подняли их, вынесли из пещеры и повесили.

Значит, если беса отрывают от земли, он не может принести вреда. Но как поднимешь беса, живущего в воде, мерзкого и жестокого беса Самбатиона?

Бес этот весьма подозрителен, и трудно поверить, что после стольких попыток его уничтожить, из которых он всегда выходил победителем, поверит таким трюкам, которыми пользовался вождь Шимон Бен-Шетах в случае с ведьмами. Тут это не пройдет.

Во всяком случае, Ахав пришел к выводу: оторвав беса от земли, не опускай его. Убивай его поднятым над землей.

В исследованиях о водяных бесах он нашел различные косвенные приемы, и особенное удовольствие доставила информация о тех, кто ищет там, где не нужно искать. Ахав записал: Бесу-властителю моря имя Раав. Когда воды его покрывают, ни одно существо не может устоять от его запаха.

Эта фраза произвела на него колоссальное впечатление. Он жаждал узнать этот запах.

Однажды он нашел и переписал старинную историю о раввинах Элиэзере и Йошуа, что плыли по морю, и, как написано, несколько непонятно, добрались до места, где нет текучих вод. Набрали там полную бочку воды и привезли ее в Рим. Спросил их император Адриан: «Что это – воды океана?» Этот самый император Адриан, который весьма любопытствовал по поводу состава океанских вод и даже однажды, так написано в одном из источников, соорудил ковчеги из стекла, посадил в них людей и пустил в океан, чтобы они рассказали ему об этих водах.

Об этом он и спросил двух иудеев – «Что это – воды океана?» И они ответили: «Это воды, заглатывающие воды». Показали ему ковш воды, взятой из привезенной ими бочки, и влили в него еще воду, и ковш поглотил их.

* * *

Много фрагментов скопировал Ахав. Затем переписал эти черновики набело на бумагу. Китайцы научили хазар выделывать бумагу из дерева. На бумаге было легче рисовать тонким пером рисунки, которые должны были все время быть перед глазами, к примеру, внутренности беса, карты миграций демонов, места, где демоны были истреблены.

Один из черновиков не был выброшен, остался таким, как был переписан в библиотеке, огромной библиотеке, где полы были выстланы деревом, и тишина, висящая над ее столами, соблазняла переписывать фрагмент за фрагментом. В этот черновик Ахав переписал нечто общее о волшебных источниках:

Есть источник, выращивающий героев, и есть выращивающий слабосильных.

Есть – выращивающий приятных людей, а есть – безобразных. Есть источник, выращивающий скромных людей, а есть – погрязающих в разврате. Источник разврата орошал Содомскую страну. Порча пришла из этого источника, «И жил Израиль в Ситтиме, и начал народ блудодействовать с дочерями Моава», и в будущем Святой, благословенно имя Его, должен был иссушить Содом.

Мне кажется, что для вящего наказания Он осушил все источники страны Израиля, но это не относится к делу. Ахав переписал и эти строки, хотя вряд ли ему предстояло ими воспользоваться. Но с другой стороны чистовика была написана строка, частично стертая, но можно было все же прочесть: «…Человек рождается на страдания, как искры, чтоб устремляться вверх».

В небесах, в райском саду, сидел Песах, как небольшая и тихая волна в ночи, и смотрел вниз, на Ахава, сидящего в институте по изучению демонов на улице Итиля, обсаженной ореховыми деревьями. «Переверни, переверни свиток, – кричал Песах Ахаву, – переверни, читай!»

Но Ахав, естественно, не мог слышать Песаха, как мы не можем слышать облака, когда они смешиваются друг с другом.

Глава девяносто первая

Войско слепцов все чаще возвращалось с требованиями: пора выходить, Что можно столько изучать? Хватит. Вошел в институт, хорошо. Собирал материал, неделю, две, хватит. Сколько можно копаться в книгах, сколько можно ковыряться в ящиках? Сколько таких пресных невкусных завтраков мы можем еще съесть, зная, что ожидает нас еще день безделья.

Тита их успокаивала. Их поселили в хорошей гостинице, стали более разнообразно кормить, и часть из них, особенно те, кто постарше, стали поправляться.

Несмотря на уговоры, а порой и упреки Титы: «В чем вы упрекаете Ахава, он знает, что делает», – они ворчали, сердились, вели себя, как человек, в сандалии которого попал тлеющий уголёк. В один из дней они даже сказали: «Не хотят нас тут вести на войну? Ну, и не надо. Вернемся в Багдад. Халиф обещал нам дать возможность сражаться. Даже если нет битвы – он сотворит войну специально для нас».

«Сколько еще можно ждать? – сказал Тите один из темноволосых слепцов. – Мы хотим уже умереть в страшном бою и заработать славу».

«Умереть? – удивилась Тита, – я думала, вы хотите победить».

«Ну, да, – сказал слепец, – и победить неплохо».

Тита сумела организовать несколько процессий в городе, и даже поехала с ними в лагерь Самандар. Там устроили им официальный прием с фанфарами. Они показали солдатам Хазарии всё свое умение боевых действий, затем прошагали своеобразным парадом под командованием своих командиров, лишенных одного глаза.

Это подняло их дух, но ненадолго.

Тут и с Михой начались проблемы. В первые дни он был хорошим мальчиком, все его вокруг потрясало и восхищало. Но затем пришла скука. Он проводил время среди уроженцев Иерусалима, живущих в Итиле.

Однажды Тита увидела нечто, что ее обеспокоило. Девица из Хеврона, шестнадцати лет, вертела хвостом вокруг Михи, слишком много расточала улыбок.

Нельзя было допустить, чтобы в голову Михе пришли разные идеи до их выхода в путь. Такие связи только осложнят их и так непростую жизнь. Тита знала законы, которые могут позволить Михе уклониться от войны с бесом, если он только этого захочет. Или кто-то захочет, чтобы он увильнул.

Понадейтесь на Титу. Она не допустит, чтобы поездка в Иерусалим оказалась бесполезной. Намекнула тут и там по поводу той девицы, у которой низким зад, неприятныи голос, да и характер, не говоря уже о «странной» прическе. Кто-кто, но польская мама гордилась бы Титой. Вообще-то, о чем я говорю, какие глупости роняю, ведь Тита, быть может, мать всех польских матерей.

Ну, теперь я не могу освободиться от мысли, что бы сказали польские матери, открыв, что они игрушки в руках писюхи, которую насиловали с шести лет все, кто мог двигаться, безграмотной идолопоклонницы, принявшей иудаизм.

Прошу прощения у читателей за то, что понесло меня не туда, и насмешки над польскими матерями явно неуместны. Не знаю, что со мной произошло. Я люблю польских матерей. Ну, посмотрите, насколько легко, насколько соблазнительно скатиться к описанию знакомых и устоявшихся тем. И случилось это со мной, перед глазами которого фраза: «Никогда не пиши о том, что ты можешь прочесть».

Время работы библиотеки было ужасным: с шести утра до половины первого ночи в воскресенье, вторник и среду. В понедельник – выходной; в четверг – открыто после полудня, с четырех до половины шестого – зимой, и до половины восьмого – летом; в пятницу, как свидетельствует одиннадцатилетний читатель, только с разрешения по заранее поданной просьбе ответственной за библиотеку.

Ахаву разрешено было оставаться после закрытия, и работать также в понедельник, но нельзя было оставлять его одного в библиотеке. Он использовал это время для встречи с кем-либо из знатоков. Так что время не пропадало даром.

Продолжение этой истории не будет точным, если не рассказать об одном важном событии, во всяком случае, для Ахава в отношении Титы. В первые дни, после возвращения в Итиль, когда Миха со своим оружием был приведен к одному из представителей Кагана во дворец, и все дела по нахождению жилья были завершены, посетила Тита дом, где ждал ее брат Песаха.

Он жил в доме круглой формы, окруженный козами. Глиняный забор возвышался вокруг небольшого зеленого огорода, где стояло несколько соломенных кресел. Это был дом его дяди и дядиных братьев, которые впервые увидели Титу, вдову Песаха. Они заставили ее сесть за стол и попробовать фруктовый салат. Они хотели знать то, что обычно интересует родственников. Вечером следующего дня, после изводящего душу скукой семейного собрания, она встретилась с братом своего покойного мужа у раввина из Египта, отца главы ешивы в Мурме. И левиратский брак со всеми деталями, был осуществлен. Был дан документ, скрепленный подписями и восковой печатью.

Она попрощалась с братом Песаха. «Больше я его не видела, – сказала она Ахаву в один из вечеров, после двух месяцев, – и, думаю – больше его не увижу, и, знаешь, мне от этого грустно. Это ведь первая моя семья в Хазарии. Я любила Песаха, я принадлежала ему по всем законам суда и справедливости. Он спас меня, он, можно сказать, создал меня заново. Ты удивишься, Ахав, но иногда мне бы хотелось посетить его родных».

«Мне казалось, что тебе там не было особенно приятно».

«Я тоже так думала, но семья это нечто, в котором нет особой логики, и это не связано развлечением или уровнем беседы. Ахав, я бы хотела познакомиться с твоим отцом и матерью, с твоим братьями, сестрами и дядями».

«Погоди. Когда познакомишься с моим отцом и дедом с бабкой, ты не будешь так радоваться, – сказал Ахав, и вдруг его тоже окатила волна любви к семье, и он сказал, – может действительно ты должна увидеть прекрасные рисунки моей бабушки на подоконниках и стенах. Никогда я не видел более красивых рисунков, выполненных в цвете».

Тита улыбалась. Ей было приятно слышать что-то о его семье. Её семье.

Через неделю после посещения раввина, они поженились. Только после этого Ахав удостоился получить в свои руки это нежное тело, и, трудно поверить, более похожее на краски и звуки, чем на что-то плотское. Он обнял его тяжелыми руками. Он ощутил истинное наслаждение от податливости ее тела, дающего себя обнять.

Это были зимние холодные дни. Миха был удивлен тем, насколько холодно ночью, с изумлением глядя на кромку льда по краям небольших озер, образовавшихся на обочинах каналов, по которым воды текли в море.

Но Ахав посреди всего этого не забыл Деби, и не было дня, чтобы он о ней не думал. Деби, ты нужна мне, ты так мне нужна, думал про себя Ахав с момента пробуждения до момента ухода ко сну, так темно без тебя, Деби. И даже во время венчания он думал о Деби, и страдал от желания увидеть ее, узнать, что скрывается за поясом невинности, и лишить ее девственности.

Тита была счастлива. Венчание было коротким и простым, но сильно ее взволновало. Ночью она оттолкнула страстные объятия Ахава. «Минуточку», – она рассмеялась и сбросила с себя одежду. Ахав не верил, что ему так повезло, глядя на ее тонкую талию, тяжелую грудь, согнутые ноги, когда она присела на постель.

Он осторожно прикоснулся к ней и подтолкнул в постель. После трех минут один сперматозоид, быстрый, как молния, и самый честолюбивый из всей массы собратьев, добрался до яйцеклетки и прорвался в неё.

Тита забеременела, соединив в тайне своего чрева гены рыжего, светлокожего и дерзкого взглядом Ахава с генами ширококостной блондинки с высокими щеками, полученными ею от своих предков-славян.

Это всё.

Это, по сути, и есть завершение книги.

Остались лишь главы эпилога.

Это не детектив с разгадкой сюжетных лабиринтов в конце. И все же я не оставлю читателей без результатов сражения с Самбатионом, который заставил вскипеть воды вкруг себя, его потерь и, вообще, итогов этой битвы. Но это не только для того, чтобы завершение книги воспринималось, как бегство от работы, от ответственности.

Этот сюжет не вводит в напряжение. Он скорее похож на сухой чертополох, который распластан и ощипан дождем, и конец его известен, ибо молодые зеленый ростки радостно прорастают вокруг него.

Это, в конце концов, не книга приключений и героических поступков.

Это книга о Хазарии.

Тита еще не знала о своей беременности. И не ожидала её. После стольких изнасилований и соитий с мужчинами, от которых она не понесла, это могло показаться чудом, что с первого раза почти девственного контакта она забеременела, если довести понятие «девственности» до самого его простого смысла.

Красивый ребенок образовался в чреве Титы. Семя попало в благодатную почву невероятной силой, таящейся в этой крохе – сперматозоиде. Симпатичный ребенок будет жить спокойной жизнью. Ни один бес не попадется ему на всем пути его жизни. Большие события развернутся в Хазарии, но его они особенно не коснутся. Он женится, будет заниматься торговлей золотом, главным образом, изготовлением блестящих цепочек, особого модного образца, которые будут экспортироваться в Византию. И у него будут дети. И они будут жить в Хазарской империи, территория которой сократится после вторжений с севера. Ну, и что?

В те дни, когда только отделялись клетки в чреве Титы, еще до прекращения месячных, всё это было далеко. По вечерам, когда холод все усиливался, согревались Тита и Ахав огнем, горящим в доме, а еще более в объятиях друг друга. Наслаждения, которых удостаивался Ахав, были явно сверх того, что ему полагалось. Не я это говорю, он сказал это. «Я недостоин этого, – говорил он Тите после очередной любовной горячки, – недостоин».

Она улыбалась от счастья. Она была действительно счастлива. Ей везло в жизни.

Да и Ахав был везуч. Сексуальные способности Титы в роли женщины и жены, ее умение в постели, страсть, скрытая под девственной внешностью, давали третьему рыцарю ее юности неповторимые возможности.

В один из дней она с нетерпением ждала возвращения Ахава из библиотеки, чтобы сообщить ему: «Ахав, Конан в Итиле».

«Конан?» – повторил Ахав, как ребенок, впервые осваивающий произношение этого имени. Он, конечно же, знал, кто это Конан, самый знаменитый в тех краях и странах наемный воин. Тита напомнила ему о короткой встрече троих парней с ним, в пути. Она уже была у него здесь, в Итиле. Он жил, по ее словам, «в какой-то развалине из дерева и грязи, словно ее сооружение было прервано без вразумительных объяснений, и она держалась на курьих ножках, грозящих в любой момент рухнуть, но это его не очень беспокоило». «Мужчины», – добавила она, и нельзя было понять, что слышалось в этом слове – пренебрежение или преклонение.

Ахав не отвечал, только ронял «Ага». И тогда Тита добавила: «Я пригласила его к нам».

«Когда он придет? – спросил Ахав, слегка удивившись.

«Сегодня вечером. Придет на ужин. Я купила колбасу и приготовила суп».

Итак, еще до заката, сгибаясь в три погибели в дверях, вошел мускулистый гигант к Тите и Ахаву. В дом, который вовсе не собирался разваливаться, чистый и полный приятных запахов. На столе были выставлены всяческие предметы посуды, которые, согласно традиции, следовало ставить молодой супруге.

Конан похвалил поданный Титой суп и рассказал об ужасных поварах и ужасных супах, которые ел в войсках Западной Европы. От этого супа склеивались кишки, супа для бедных, который варят с тыквой, перловкой и горохом, в говяжьем жире, с хлебом и темным пивом, пока он не становится до того густым, что не может стекать с ложки в рот.

Все смеялись, но Тита не пригласила Конана для того, чтобы он рассказывал о супах и смешил всех. Она достаточно быстро обратилась прямо к цели. «Конан будет тебя учить и тренировать к готовящейся нами операции. Верно, Конан?» Она светилась ему своей улыбкой, налила еще супа, стараясь, чтобы суп был жидок и прозрачен.

Тита уже поняла, что есть в ее голосе и глазах нечто, что не позволяет никому ей возражать.

Глава девяносто вторая

«Я никого не собираюсь учить тому, чего не знаю, – сказал Конан, – или учить тому, что ученик хочет, чтобы его научили. Но, главное, не буду учить тому, в чем нет необходимости. Вы во мне не нуждаетесь, госпожа и господин Белое-Поле Я все знаю о твоих планах и целях. Мы, одинокие бойцы, обмениваемся информацией, сидя в седлах, по пути, или у костров. Все наемные воины в Итиле и его окрестностях знают о походе, который ты планируешь, знают о твоих слепцах и знают о странах синего цвета.

Тита и Ахав изумленно слушали. Так оно, все говорят о нем, об Ахаве, а он об этом не знает.

«Что говорят?» – спросил Ахав.

«Говорят, что ты поступаешь правильно. Собираешь материал о бесах. Но все удивляются тому, что ты еще не встретился с графом, отцом захваченных детей».

Тита сама себя похвалила за то, что пригласила Конана в этот вечер. На миг ей показалось, что она сама себя сбила с толку, ибо Конан не собирался, очевидно, делать то, что она полагала – выйти вместе с Ахавом на это сражение. Но вот уже один его совет стоил этой встречи.

Ахав не нуждался в этом совете. Он и сам знал, что необходимо встретиться с графом, услышать от него рассказ о том, как он искал детей, выяснить некоторые детали. Но не надо быть большим специалистом по человеческим душам, чтобы понять, почему Ахав стер из сознания идею встретиться с графом. Он вздыхал: «Читал я его отчет о походе, находящийся в институте по изучению демонов, и переписал большую его часть».

«Этого недостаточно, – сказал Конан.

Насколько сложна окружающая нас жизнь. Прекрасна вселенная, чудны и сладостны ее поля, но тому, кто собирается совершить действие, не до этих восторгов и сладостей. Уф. Сколько материала было собрано в голове. Сколько верных и не верных путей в каждом действии. Сколько этих действий следует сделать. Сколько границ прорвать. Сколько строк переписать и прочитать, и вновь вернуться к ним, чтобы отобрать самое нужное и выбрать лишь один верный план из многих. И даже неверный, но, всё же, план. Прекратить поток вопросов, сомнений, поток материала, страниц, свидетельств, встреч за чашкой кофе или – еще лучше – за тарелкой супа.

Конан удивлял количеством съеденного и больше не говорил о войне, собственно, его профессии. Она похвалил тарелку, украшающую стену, тарелку, покрытую серебром и цветными рисунками девиц. Он продемонстрировал знание строк на иврите из Священного Писания, вывязанных на краях салфеток.

После еды, выпив стакан густого вина, сказал Конан, как бы в оплату за угощение, то, что ожидали от него: «Я думаю, что ты должен тоже тренироваться, Ахав. Есть способы войны, которыми ты должен овладеть. Каждый мускул в теле должен быть настроен на ожидание опасности, которая неизвестна, и на быстроте реакции – до размышления».

Он говорил отеческим, авторитетным тоном, и Тита ощущала приятное покалывание в спине, и смотрела на него взглядом, который он не понял, и хорошо, что не понял. Так женщины хранят свои секреты, которые мы никогда не в силах раскрыть.

«Ты потренируешь его? – спросила Тита, и повторила эти слова тоном просьбы. – Потренируешь его?»

«Нет, – сказал Конан, – я не могу, но я дам вам имя одного еврея из Итиля, он, быть может, еще лучше меня».

«Правда?» – удивился явно разочарованный Ахав.

«Да, – сказал Конан, – он боец высшего класса, в совершенстве владеет топором и кинжалом. Никто с ним не может сравниться в этом деле во всей империи и всех пространствах на Востоке. Он лучший из воинов Хазарии, бороды которых подобны меди и золоту. Лучше его нет в знании тайн войны на водах. Я уже говорил твоим товарищам при встрече в Шаркиле, что следует изучать тайны боя на водах. Я не знаю его настоящего имени, но кличка у него – «Дикарь. Я много раз встречался с ними в авантюрных походах. Колоссальные трофеи нам доставались, и мы честно делили их, вторгаясь в племена ненавистников света и приносящих человека в жертву. Однажды мы спасли дочь королевы, которую звали Фарисда, что означает – «волшебная девочка».

«И что? – спросила Тита. – Он согласился?»

«Согласился. Но вы должны будете ему заплатить, – сказал Конан, – он сейчас в Итиле, отдыхает после похода на тех, кто на юге выращивает скорпионов. Он согласится. Если же нет, надо от него это потребовать. Он ведь из твоего народа, Ахав, и детей надо освободить и вернуть. Я видел его на полях войны, в дальних замках, утром перед боем, повязывающим на руки и лоб молитвенные филактерии, и обматывающим ремешок – раз, два, пять, семь раз, и шнур ремешка врезался ему в тело. Он предан своему народу и его бедам».

«Почему бы ему не заплатить, чтобы он сам пошел вызволить детей?» – спросила Тита.

Конан смотрел на Ахава. «Я думаю, – сказал он, – что это должен сделать сам Ахав. Он научится, потренируется, и будет способен сам это сделать, как лучшие из одиноких воинов. Я думаю». И после небольшой паузы, добавил: «Думаю, что Ахав жаждет это сделать сам».

Ночь приближалась к утру. Было морозно, и паутина превратилась в белые лесенки в свете луны. Пришел месяц Хешван после лета, лучше которого люди не помнили в течение многих лет.

В слабом сиянии свечей, смотрела Тита на двух мужчин, сидящих перед нею у стола. Один великан, гора мускулов, черноволосый. Другой – ее муж – стройный, хорошо сложенный, но молодой и выглядящий даже хрупким, волосы его рыжи, щеки гладки и розовы, глаза дерзки и сияют сейчас сильнее, чем когда-либо раньше.

Он улыбался какой-то новой улыбкой, красивый, как прищур девицы, разглядывающей собственное вязанье, и чуть-чуть кивал головой.

Суп стоил всех моих усилий, подумала про себя Тита.

* * *

Сразу же после этого Тита нашла Дикаря. Она полагала увидеть мускулистого великана, подобного Конану. Это то, что предполагают видеть, идя на встречу с человеком, чья профессия – убийство, а статус – наёмник-одиночка. Но Дикарь был худ, низок, имел длинное лицо и криво улыбался. Пейсы и борода его были коротки. Он пил концентрированный спирт, который гнали из винограда, запах которого ударил в нос Тите, как только она вошла к нему в дом.

Это вредно для здоровья, мелькнуло в голове Титы, это плохая привычка – давать голове погружаться в алкогольное облако, но что я знаю о жизни этих героев, об их играх в рамках их сил, об их неутолимой жажде преодолевать препятствия?

Она рассказала Дикарю, который пребывал в пьяной расслабленности. Но тотчас, как понял серьезность дела, стал внимательно ее слушать.

Детали главной проблемы, к ее удивлению, он отлично знал. Воины много говорили между собой об этом действии. Всё знали о воронах, которых привели в Итиль. «Знай, Песах ничего не мог сделать, – сказал ей Дикарь. – С того момента, когда он поднял саблю, чтобы убить шведа, он был привязан к Самбатиону, и сила, вселившая в саблю, пришла от беса».

Тита потрясённо молчала. Значит, чтобы спасти ее, сабля Песаха стала заложницей преисподней, и он даже не знал об этом. Чувство любви к покойному вновь проснулось в сердце Титы.

После этой беседы, финансового соглашения и оплаты в виде двухсот грамм синего порошка, Дикарь пришел поесть супа в дом Титы и Ахава.

На следующий день Ахав начал занятия с Дикарем. Он не был окаменевшим книжником, прикованным к стулу, но эти тренировки с первых же минут начали его изводить до предела. Мышцы болели, легкие разрывались от бесконечных ныряний с длительной задержкой дыхания, глаза были воспалены, боль в носу и ушах не проходила.

Он получал удары в живот, в голову. Дикарь ломал на нем палки, он терял сознание. Бури нежных чувств, мягкотелость – всё это ушло в прошлое. Деби, Деби, приходил он в себя и продолжал бить и получать удары.

«Ты должен научиться получать удары и продолжать сражаться, – сказал ему Дикарь в позднее время ночи, время снов и душевной тоски.

– Одна из наших бед, сыновей Иакова, в том, что мы не умеем получать удары, и если кто-либо бьет нас с истинной ненавистью без всяких, как говорится, примесей, звезды сыплются из наших глаз, и мы думаем, что нам пришел конец. Хотим хотя бы на миг перевести дыхание, утишить боль и потрясение. Но для всего этого в бою одинокого воина нет времени. Если замрешь на лишнюю секунду из-за удара кулаком в живот или дубиной по спине, ты замрешь навсегда. Есть у нас «мезузы», прибитые к косяку двери, синагоги, талесы и филактерии, магазины и мастерские, священные книги, священные свитки, музыкальные инструменты и гениальные тексты, сдержанная радость и дети, у которых безгрешность светится в сияющих глазах. Есть у нас шелк и бархат, серебряные субботы, армия, подобная блестящему, устремленному на врага копью, но бить противника, когда он наносит нам удары, и мы избиты и разбиты, мы не умеем».

Ахав научился принимать удары сверх того, что мог себе представить. Научился нырять в водовороты, быть втянутым в глубины, вместо того, чтобы в страхе бороться с воронкой, и, погрузившись до дна, быть выброшенным. Научился держаться под водой, когда воздух в легких уже кончился и страх проник в каждую клетку тела.

Дикарь взял его на несколько дней – тренироваться в лесу. Там они в течение дня сражались всеми видами оружия. Бизоны в изумлении следили за сражающимися людьми. Ведь не было рядом с ними никакой самки. Бизоны рыли копытами землю и бросались друг на друга. Холки их тряслись, когда они упирались головой в голову, рогами в рога, но цель их схваток была перед их глазами, пробуждающая в них страсть, во имя которой можно и умереть. Гладкие мышцы под кожей сзади, двигались и напрягались, бросая вперед эти огромные буйные туши. Те, кто проиграл схватку, или те, у которых не хватало духа сражаться и они отказались от самок в пользу победителей, убегали в глубь леса. Боль от поражения более мучительна, чем смерть. Потому были и такие, что бились до крови, которая текла из ран. Опасность умереть от ран знакома каждому бизону из историй любви, которые бизоны слушали с детства. Так что? Так можно умереть. Это лучше, чем страшные рвоты, сотрясающие тело после поражения и презрительного взгляда самки, говорящего: нет, не ты.

Один из раненых бизонов вертелся все дни вокруг Дикаря и Ахава, пока они вели между собой бои, и гниение от раны распространялось по всему его телу. Он тяжело дышал, расширяя огромные ноздри, и взгляд его был печален и страшен. Да, пошла она ко всем чертям, думал он про себя о той самке, чей взгляд милосердия и пренебрежения был обращен тогда к нему, когда он проиграл схватку. И это после того, что он отдал ей всего себя. Под кожей ели его черви, которые завелись в открытых гниющих ранах. Пока в одно из утр не нашли его мертвым среди свежих весенних цветов, покрытых росой.