Текст книги "Демоны Хазарии и девушка Деби"

Глава семьдесят пятая

Всю весну и лето, пять долгих месяцев, до двадцать первого дня в месяце Элул были Песах, Шедалияу, Мувияу и Тита заключены в ту тюремную камеру в скалах. Свет и воздух проникали в камеру через решетку двери. Иногда слишком много солнца, а иногда, когда был по ночам сильный холод, слишком много воздуха.

С высоты их камеры видно было море, огромное, бескрайнее, чаще всего спокойное. Напротив скалы, вдали, высился небольшой остров среди вод. Парусные корабли проплывали группами и в одиночку, но никогда не шли между скалой и островом. И когда их особенно хорошо было видно, исчезали за островом. Между скалой и островом проплывали лишь рыбачьи судна, тяжелые, грубо сколоченные, лишенные изящества. Остров состоял из крутых скал и становился голубым к вечеру, когда солнце закатывалось за ним.

После первых дней заключения, когда арестованные чувствовали, что о них заботятся, Песах попросил у офицера несколько досок – соорудить в камере закрытый угол для Титы.

Офицер обещал достать все это, и в тот же день пришел плотник с помощником, грузчики привезли доски, и в течение нескольких часов был сооружен закрытый угол в глубине камеры. Вначале там спала только Тита, но, спустя несколько дней, туда перебрался и Песах.

«Сколько мы будем здесь сидеть?» – спрашивали заключенные.

«Пока не вернется граф», – был ответ. И они перестали спрашивать.

Песах рассказывал Тите еще и еще об еврейских праздниках. Постепенно она научилась читать и писать. Им приносили книги. Ей продолжали сниться буквы, и теперь она могла, проснувшись, их записывать. Дважды это были слова, но не было в них никакого смысла, как, например, הו אה מה קרה или вообще какая-то бессмыслица אגשוצ מננד. Или ימדיע ערכט. Что это?

С приближением праздника Шавуот, влюбилась Тита в Рут – героиню «Свитка Рут» в Священном Писании. Рут стала великой героиней Титы.

В канун Шавуот ее ожидал сюрприз. Пришел раввин из села, и долго с ней беседовал.

«Что будет? Когда вы обратите ее в еврейство?» – прошептал ему Песах через решетку, когда раввин вышел из камеры и стоял наружу.

«Ну, это не так просто. Она была проституткой, и душа ее испорчена страхом», – сказал раввин.

«Вы не слышали? Главный раввин в Шаркиле сказал, что она праведница».

«Конечно, слышал. Потому и пришел посмотреть на нее».

«И что пока делать? Она хочет быть еврейкой».

«Пусть продолжает учиться. Я пришлю ей книги и мою жену-рабба-нит», – сказал раввин.

Песах понял, что все эти «не так просто» означают всего лишь, что раввин хочет придать особую важность собственному решению, ибо всё уже решено, и никто не может это решение отменить.

Настал месяц Таммуз. Днем было жарко, ночью – холодно. К концу месяца выпустили Титу из камеры и перевели в село, в дом раввина. Через два месяца, в начале месяца Элул она пришла, вся белом одеянии, с цветами в волосах, вместе с раввином и его женой и стояла у решетки дверей камеры.

«Йогоо» – позвала она того, чье меняющееся имя забывалось ею каждый раз, – благослови меня!»

Песах бросился к решетке, он смотрел на нее и на раввина вопросительным взглядом.

Раввин улыбался и качал головой: да, да.

Но до Песаха все доходило с трудом, и он хотел ясности: «Она уже еврейка, или скоро ею станет?»

«Я уже еврейка, Пасал», – сказала Тита, решив называть его Пасал, что означало – отменить проклятье, меняющее его имя.

Он тут же спросил: «Выйдешь за меня замуж?»

«Да, конечно», – сказала Тита.

Только раввин подумал про себя: что это означает – «выйдешь за меня замуж». Что это за счастье? Ты что не знаешь, Пасал, что тебя еще ждет суд в столице, и, быть может, ты останешься за решеткой еще много лет? Потому сказал то, что надо было сказать, чтобы защитить Титу: «Нет, нет, подождите до окончания суда».

Двадцать первого числа в месяце Элул вернулся граф с опущенной головой, убитый горем, без детей. Пустота и горечь пала на всех его людей, потерявших своих товарищей в дальних горах Тьмы в схватках с бандами.

Граф вошел в спальню к жене, и вместе они плакали до утра.

Наступили праздники – Рош Ашана и Йом Акипурим. Тита молилась и постилась. Тита с волнением слушала звуки шофара, прося за душу Пасала, ее любимого, и за потерянное им имя.

После Йом а-Кипурим заключенные были выведены из камеры с кандалами и цепями на руках и ногах, уведены на корабль. Тита была с ними. И все уплыли в Итиль.

Не поверите, кто еще прибыл в Итиль в то же время. Ахав.

Глава семьдесят шестая

Следует сразу же предупредить читателей, ожидающих встречи Ахава со своими товарищами, что встреча не произойдет в этой главе. Факт, что Ахав пришел в Йтиль в дни Нового 5622 года со дня Сотворения Мира, и не имеет никакой связи с судом над тремя всадниками – его друзьями. Он даже не знал об том суде.

Итиль – огромный город, а Ахав перекати-поле, песчинка, которая видна глазу, когда луч света мельком коснется ее. Она прозрачна и призрачна до того, что чаще всего вообще не видна глазу.

Он был там – в дни Нового года. Деньги кончались после того, как он их тратил, не считая, в течение этих четырех месяцев скитания. Тоска, скребущая душу, по Деби, и боль от беспричинного ее охлаждения, не ослабели ни на гран. «Я люблю ее!» кричал он громко или про себя в каких-нибудь пустынных углах, ударяя кулаком в ладонь, чтобы на миг успокоить эту изматывающую его тоску по ней. Ой, Деби, обращался он к ней все время, еще хотя бы один раз. Быть может, я поторопился, я знаю, Деби. Но ты не можешь одним разом уничтожить все, что было между нами, только потому, что я оказался бесчувственным, нетерпеливым. Я изменился. Все сдерживающие порывы в душе исчезли. Будет так, как было у меня с другими. Он думал, что это поможет, что она это услышит и вернется в его объятия, отдастся ему, и он на этот раз не закончит быстро. Он вообще не закончит, он все будет делать медленно-медленно, так, что все, что она хочет, и то, что она еще не знает, чего хочет, свершится.

О, где вы, ангелы-служители, сидящие стаями и вяжущие одежды спасения, спасите меня, облачив в такие одежды и верните мне Деби, и будет нам хорошо хотя бы еще один раз.

Испытывая боль, он пытался ее анализировать. Галлюцинируя, он был уверен, что может на нее повлиять этими обращениями про себя или вслух: знаешь ли ты, почему мне особенно болит, Деби? Знаешь ли ты, почему я не могу от тебя освободиться, мечтал он сказать ей при встрече в понимающие его широко раскрытые ее глаза, болит мне, что мы расстались с чувством огромного упущения. Болит мне потому, что ты знаешь лучше меня, чего ты хочешь. Я, со всем своим опытом, со всеми девицами, которые были у меня, чувствую, что ничего не знаю, а ты знаешь всё.

Он знал, что это объяснение ему ни в чем не поможет, а еще глубже погрузит в мусорную яму, как вещь, которую вышвырнули за ненадобностью, ибо уже испорчена и загрязнена. Но он также знал, что обязан сказать ей всё это.

Он чувствовал, что против его фразы «со всем своим опытом» лицо ее будет спокойным, красивым, понимающим. Каков мой опыт по сравнению с ее опытом? И вообще, какой у нее опыт? Что она знает? Что она уже успела сделать? С кем она сейчас? С сестрой? С братом? С отцом? С купцом, который посещал их раз в году? Они даже не знают, чего удостоились. Кого удостоились. Кто знает, что она знает? Где предел съедающего душу потрясения?

Затем он мечтал о другом плане действий. Он вовсе не дебил, Ахав. Он отлично знает, что его великая пугающая любовь отогнала ее, и она пытается спастись от его, Ахава, осады. Было бы у меня еще немного времени быть близко к ней, я был бы жестким и холодным. Она бы бегала за мной. Пару недель я бы мог так держаться. Может, необходимо больше, месяц-два полного равнодушия, пока она не сломается. Если ты уже знаешь, что кто-то твой, необходимо гораздо больше времени, чтобы ты изменила отношение к рабу своему. Без того, чтобы почувствовать, что ты ее раб, она не почувствует, что ты ей не хватаешь.

После всех этих разговоров, тошноты и рвот, он понял, что необходимо больше времени для игры в исчезновение. И никакого гнева на лице, вот, что нужно. Он сумеет это сделать. Он знает, что сумеет, и опять он завоюет ее. Только, чтобы она дала ему шанс. Где она? О чем думает? Думает ли о нем? Быть может, пишет ему письмо, и не знает, куда его послать? Может, пишет ему: «Ахав, только тебя я люблю, только сейчас понимаю, насколько мне тебя не хватает».

Может, она напишет ему такое письмо, когда узнает, что вышел в путь, чтобы освободить похищенных детей? Может, после того, как он вернет детей родителям, и этот его мужественный поступок станет известен по всей стране, она напишет ему это письмо, а потом начнет его искать по всей Хазарии, из города в город, и везде спрашивать, где Ахав? Никто не будет знать, ибо так же, как он исчез сейчас, он исчезнет после того, как вернет детей их родителям, графу и его жене. А Деби будет всё искать и искать его, и не найдет.

Говорят, что купленные в рабство турки, которых обучили быть солдатами, восстают потихоньку против центральной власти халифа в Багдаде, и уже превратили несколько своих лагерей в самостоятельные наполовину. Такова область Харазон, близкая к границе еврейской империи. Следует попытаться добраться до страны Израиля. Сейчас границы слабы, и нет серьезных попыток мусульман расширить свои владения на север. Потому нет столкновений в областях, где встречается Хазария со странами ислама. И никто не мешает проходить караванам, более того, их даже поддерживают солдаты-мамлюки, создавшие собственную недолгую власть в местах их присутствия, и каждый их глава хочет кусочек пирога от богатства, скрытого в этих переходах. Богатства не от земли, разочаровывающей всегда, как Бог, и не от грабежа с кровопролитием, а богатства от обслуживания торговых путей, финансов, перевозок и безопасности. Богатства спокойного и избыточного.

Еще придет его день, он соберет все силы и не даст даже минуты отдыху, узнает все, что необходимо узнать, разработает план и будет его осуществлять день за днем до того, как вызволит детей. Но откуда начать? Когда? Говорят, Конан-варвар в городе. Может, начать с того, чтобы обратиться к нему с просьбой – учить его, Ахава, воинскому искусству хотя бы год, не менее, искусству воина-одиночки? Да, в один из дней он это сделает.

А пока Ахав пробовал всякие способы забыть Деби. В течение месяца скитания он ухаживал за девицами. Они были легко достижимы в городах, которые он посещал. Он знал, как обращаться к ним и с ними. Как смешить их. Когда поцеловать, обнять, сунуть руку под юбку. Но никто из них не смог выжать из его сознания Деби. То грудь была мягкой, то слишком маленькой, то слишком скучной. Идиот, пытался Ахав убедить себя, кто может поверить, что тоска по женщине зависит от величины и формы груди единственной и незаменимой?

Он проживал в одной из гостиниц в западной части этого огромного города. Из окна его комнаты виден был остров и дворец, и он по ночам смеялся с мимолетными товарищами за кружкой пива. Решение созрело: после Йом Акипурим он едет с друзьями-болгарами в их страну. Там, в стране людей, живущих в северных лесах, он попытается найти покой в объятиях девушек, которых поставят ему его новые друзья по немыслимо дешевым ценам. Они отведут от него колдовство приворожившей к себе Деби. Так обещали ему друзья-болгары. Так он и сделает. Пусть лишь пройдет день отпущения грехов – Йом Акипурим, и он отправится к этим девицам. Сердце его билось с новой силой, когда он предвкушал будущие наслаждения. Когда сердце билось так сильно, временами Деби исчезала. Но ненадолго. Вернее, на миг. Ой, Деби, Деби! – кричал громко Ахав в голос, который не слышен был наружу, но гремел в стенах его комнаты.

Глава семьдесят седьмая

Новый год – Рош а-Шана.

Деби шла по влажной тропинке, которую проторили в траве коровы и козы. Дошла до небольшой долины, по которой, поблескивая, тёк ручей. Там был небольшой серый утес, на котором она любила сидеть и смотреть на текущие воды, медленно движущиеся в гуще растительности, обозначающей берега.

Гуси усиленно жевали все, что для них было съедобно, плавно плывя по водам между кустами и листьями на поверхности ручья. Погружали головы глубоко под поверхность и извлекали их удивительно сухими. Маленькие едва видимые среди перьев их глазки выражали радость тому, что оказывалось в их клювах.

Были там белые и серые гуси с полосой на верхней части шеи и на голове. И был там один гусь, абсолютно белый. Только на голове его и на крыльях были едва заметные серые пятна.

Как было принято считать в тех местах проживания, это был любимец, необычный гусь.

Деби с удивлением следила за ним, как он ест, плывет по воде между растительностью, а затем появляется там, где течение ясно видно и уже не обозначено кустами растений. Она огорчилась, когда он стал удаляться вверх по течению, исчез из поля ее зрения.

Она спустилась в лодку, скрытую между травами берега. Воды проникли внутрь лодки, ибо давным-давно ею не пользовались. Уселась, но тут же вскочила, ибо не было видно петляющего течения ручья, столь приятного ее взгляду.

Тут она увидела, что к рубахе и штанам ее прицепилось множество маленьких семян с кустов. Стала она их счищать. Безмятежность ее испарилась. Лодку надо потянуть на более сухое место. Тут она еще заметила, что репейники пристали к шнуркам ее обуви.

Она заставила себя не думать об этих мелких неприятностях, и вообще ни о чем не думать, а лишь следить за течением ручья, извивающегося по-зме-иному среди земли. Смотреть на вербы и старый тополь, растущий на берегу.

Заросли красного колючего кустарника топорщились в месте, где были стоячие воды, и большое скопление листьев водяных растений, серых и длинных, покачивалось на поверхности вод. В том месте, где плавали гуси, посреди ручья был небольшой островок, на котором, подобно вазону, вздымался фонтан тех же длинных и серых листьев.

Деби растянулась на спине, наблюдая небо и облака, то заслоняющие, то освобождающие солнце. Она расколола орех и съела свежую ореховую мякоть.

Солнце приятно грело, и Деби пожалела, что не оделась более легко. Поверьте мне, я бы тоже был огорчен, если был бы с нею рядом. Чуть выше, на берегу был виден их дом. Куры клевали отбросы, выброшенные за дом. Надо убрать эти отбросы, выпрямить забор. Она сорвала увядший желтый цветок, растерла его, пока не почувствовала запах. Рядом с нею рос белый цветок, тоже издающий острый запах. Гуси вернулись. За спиной Деби стояла большая плакучая ива, выросшая на берегу обширного пруда, с одной стороны которого высилась стена серых скал, с другой стороны – высокие травы. Длинный утес вдавался в воды. Около него любили купаться летом. Воды там были глубокими. Теперь было холодно, и там лишь окунались.

Деби вздохнула, встала и потащила лодку, чтобы вычерпать из нее воду.

Слышались голоса гусей. Кружился огромный цветастый петухе перьями на лапах, курица прыгнула в кусты малины. Мелкий кислый виноград висел на лозах. Зеленая пленка покрывала стоячие воды. Множество жужжащих пчел летало вокруг.

Приближается Йом а-Кипурим, и нет у нее ответа, правильно ли она поступила, отказав Ахаву. Согрешил ли он, и должен покаяться перед нею. И где он сейчас?

Вот глупец, теперь она нуждается в нем. Именно, в эти минуты она могла бы говорить с ним, но его нет.

Эти и Дуди счастливы, как пара цдиотов. Покрасили свой дом в зеленый цвет, тот самый грубый зеленый, что Караваджо предпочел откусить себе правую руку, но не пользоваться им. Эти ждет ребенка, животик у нее округлился.

Это что, не сердит? Не щемит у нее сердце?

Когда явился граф со своими людьми, Эти испугалась: заберут у меня Дуди.

Но Дуди показал графу место, где погребли женщин, место, где похитили детей, сопровождал графа во всем его походе, схватках и поисках, через четыре месяца вернулся к своей Эти и нашел ее с большим животом.

И еще показал Дуди графу нечто интересное в одном из ульев, изумившее графа.

Так получилось, что граф оставил Дуди, и не повез его в Итиль на суд. Главным образом, за его храбрость в схватках и поисках, и, конечно, учитывая просьбы Гади и Малки, цитировавших из Священного Писания о женихе, говорящих об исполнении заповеди проживания на границе и обещающих сделать все, что будет решено на суде в отношении Дуди.

Но многое было связано с теми медовыми халами, испеченными в форме маген-давида, которые сделал Дуди к удивлению самого Гади. Граф взял эти медовые халы, чтобы поднести Кагану в Итиле.

Ну, где же ты, Ахав? думала Деби. Он остался в ее памяти, как жесткая складка в шелку. И она временами тосковала по нему по-настоящему.

Да, Ахав.

Глава семьдесят восьмая

В это время Ахав был в Итиле. Шлялся по далеким от центра улицам, посещал столовые у второстепенных мостов. Слушал уличных музыкантов, завывающий оркестр флейтистов. Часами играл в игральных залах. Кричал в закоулках: «Не могу, не могу!» Продал нож с украшенной гвоздями рукояткой. Но сабля и кинжал были при нём.

Итак, Ахав в Итиле, Ханаан – в ешиве, в инвалидной коляске. Мы знаем, где Дуди: наслаждается жизнью. В Итиле также Гедалияу, Тувияу, Пасал и Тита.

Суд назначен на начало месяца Хешван, после праздников. Граф вернулся в свой дворец, к жене, а парни переданы в полицию. Их предупредили, что они должны каждый вечер являться на ночевку в лагерь, находящийся в центре города, но в течение дня могут гулять и знакомиться со столицей.

Путеводитель по Итилю

Итиль – один из самых больших, богатых, красивых и культурных городов в мире тех времен.

Так описывает этот город в «Истории мира» атлас «Тайме»:

На северо-западном краю европейско-азиатской степи расположена была империя Хазария. Это была самая высококультурная империя, которую знали эти края после падения скифского царства в третьем веке до новой эры. Хазары, которые обратились в иудаизм, примерно, в 740 году новой эры, владели огромным пространством, доходившим на западе до Самбата(позже – Киева), на юге – до Херсона и полуострова Крым. Итиль, столица империи, с большим населением и культурой, была одним из самых больших центров торговли в тот период».

Этот красивый город утопает в прудах водяных индийских ирисов. В этих водах снуют золотые рыбки. Более сорока видов. Город окружен рисовыми полями и ухоженными каналами, и располагается в дельте реки Итиль, впадающей в Хазарское море.

Река течёт с севера и разделяется на подходе к Итилю. На семидесяти одном разветвлении реки раскинулся город, и следует это помнить, гуляя по Итилю. Формой город представляет равносторонний треугольник. Основанием треугольника является берег Хазарского моря. Вершиной, на севере, – невероятная по широте, полноводная река, потрясающая любое воображение (ныне эта река называется – Волга). Кроме разветвленной дельты, от вершины и до моря, по середине города проходит главное течение, и в центре этого русла – остров. На нем – дворец, построенный из камня и кирпичей, царский дворец. Множество флагов с изображением анемонов и маген-давидов развивается над его стенами и башнями, над десятками пристроек и шатров, над кораблями, садами и виноградниками.

Этот рисунок, по сути, простая и точная карта города. Упрощенная схема этой карты является символом города. Граф Итиля носил его как эмблему на щите, в перевернутом виде, так что юг находился наверху, явно еврейский взгляд на мир. Эмблему города сверху украшал маген-давид, как мы видим на рисунке.

Эта же эмблема была на форме полицейских Итиля и на их меховых шапках.

Иногда окрашивали правую половину треугольника в синий цвет, как символ лета, а левую половину – в красный цвет. Иногда точку – остров – окрашивали в желтый – цвет иудеев.

Зимой цвета менялись.

Восточная правая половина обретала синий цвет. Здесь жили не евреи. Поэтому евреям был туда вход запрещен.

В зимнем квартале города, который считался чисто еврейским, находилось большинство важных зданий. Во дворце Книги проверяли – соответствует ли каждое произведение трем правилам: язык должен быть простым и в то же время возвышенным; рифмы должны быть взвешенными, легко произносимыми; описание зла и страдания должно быть уравновешено сдержанностью. Книга не утверждалась, если нарушалась уравновешенность в описаниях, и автора посылали на работу конюхом в огромных общественных конюшнях города.

Там же находился центр по изучению демонов. Туда должны еще зайти наши парни. Там собраны были все сообщения о бесах, их жизни, способах, которыми побеждали, и путях, которыми следует бороться с теми из них, кто еще остался.

Главная ешива, Центральный Дом правосудия, Институт истории войн, оружейный склад, где хранилось парадное и боевое, трофейное и детское оружие, – всё это находилось в этой еврейской части города.

Чтобы пройти в любую часть города, надо было пересечь тридцать пять речек, ручьев и каналов. Для этого построено было множество мостов. Деревянные мосты были разрисованы и разукрашены цветами, главным образом, цикламенами и анемонами, но и виноградными лозами.

В западной, левой части жили не евреи Там они находились летом, с праздника Пейсах до праздника Хануки, затем они переходили на правую сторону. Было и там множество евреев, но те, кто не был евреем, могли находиться только там. Тридцать небольших мечетей находились в этой части города, также языческие храмы с пугающими идолами викингов, македонские церкви с крестами.

Совершим несколько туристических прогулок по городу. Началом нашей экскурсии будет Лодочный мост восточнее Дворцового острова. Отсюда идут экскурсии евреев. Для чужестранцев экскурсии начинаются от причала на западном берегу реки, напротив Дворцового острова.

Первый маршрут: Дворец

Если мы стоим у Лодочного моста, нам виден, по ту сторону реки, по прямой линии, Дворец со всеми своими башнями и флагами, единственный в Хазарии построенный из камня, и даже царю запрещено строить еще один каменный Дворец. Даже отражение его в воде запрещено.

Строительство Дворца завершено было тридцать лет назад до событий этой книги, и связано было с особой историей. Царь Хазарии Аарон Второй должен был обвенчаться с дочерью кесаря Византии Дориа. Это после того, как дочь Кагана стала женой кесаря.

Когда прогуливались царь Хазарии и кесарь Византии по Константинополю по огромному дворцу, высящемуся на мраморных колоннах, и церкви Айя-София непомерной величины, предложил кесарь Аарону построить каменный дворец для молодой пары.

Аарон ответил ему: «Ты ведь знаешь наши законы. Запрещено евреям в диаспоре жить в постоянных строениях. Как же я буду жить в каменном дворце? Это всё равно, что я утратил веру в то, что в следующем году буду царствовать, под призрением Всевышнего, в Иерусалиме. Это как любящий изменяет возлюбленной».

«Ладно», – сказал ему кесарь Византии и не добавил ни слова. Но желание построить такой дворец внедрилось в сознание Аарона. Сошли они вдвоем к морю, и поплыли на лодке от Золотого Рога до Босфора, и все время вставали перед ними на холмах каменные дворцы кесаря.

И тогда сказал кесарь Византии царю Хазарии, ударив позолоченным веслом по переливающимся искрами водам: «А если я построю такой дворец и подарю своей дочери-принцессе, ты не придешь ночевать туда?»

Эти шутки нам знакомы, как были знакомы и царю Хазарии, и он сказал: «Я не смогу принять такой подарок».

«Я сдам его в тебе внаём. Он не будет принадлежать тебе»

«Нет, – сказал иудейский царь, – не может царь гигантской иудейской империи жить в съемном дворце кесаря Македонии»?

Молчал кесарь Византии, про себя согласившись с тем, что дочь его будет жить во дворце из дерева и шелка, который, следует сказать, тоже был чудом – самым большим дворцом в мире из шелка. И жаль, что тайна строительства дворцов из шелка исчезла из мира, настолько они были прекрасны.

Но тяга к каменному дворцу была сильной, и даже возникла во сне царя Хазарии. Утром он вошел к христианскому кесарю и сказал: «Есть у меня ответ. Ты построишь дворец, но в конце строительства нарушишь твой союз со мной, нападешь на народы и царей, находящихся под нашей властью. Возьмешь города, в которых живут туркмены, подчиняющиеся Хазарии. А я в ответ захвачу дворец, и буду держать его, как залог на случай, если ты пожелаешь захватить еще какой-нибудь находящийся под нашей властью народец».

Трудно было кесарю согласиться с таким предложением, но он очень любил свою дочь, да и Аарона Второго обожал с юношеских их лет, когда они прогуливались по стенам Константинополя, и потому согласился. Так и было. Погибло триста турецких бойцов из народов, входящих в южный союз с Хазарией, и сорок восемь византийских солдат, охранявших на смерть дворец во имя своего кесаря и разжеванных внезапной свирепой атакой хазар. Все охранники дворца были убиты, ибо не хотели сдаваться в плен.

И в захваченном дворце обосновались Каганы. И вернулся мир между иудейским царем и римским кесарем навечно.

Проходя через Лодочный мост, мы минуем почетный караул в парадных формах с длинными штыками, и кажется чудом, как солдаты держат их ровно. Широкие и сверкающие лезвия штыков, покрытые серебром, похожи на крылья летучей мыши. На кончиках штыков выгравирован знак маген-давида. Известно явление: заходящее солнце зеркально отражается в плоскости штыков, и все думают, что на кончиках штыков висят маленькие фонарики. Детям рассказывают, что это фабрика, на которой производят лучи звезд. Если с вами дети, расскажите им об этом, и вы услышите их счастливый смех.

Вы проходите мимо солдат, лица которых недвижны, как лица чучел, и входите через белокаменные ворота. Обратите внимание на надпись на иврите поверх ворот: «Спросите меня о здоровье воспитательницы». Намек на сказание мудрецов благословенной памяти о царе, его сыновьях и их воспитательнице. Каждый раз, спрашивая о здоровье сыновей, царь говорил: «Спросите меня о здоровье воспитательницы». Так, говорится во дворе царей Хазарии, они выращивают сыновей Всевышнего, сыновей Израиля. И Всевышний спрашивает о здравии сыновей и здравии царя.

Сейчас мы входим в сады, окружающие дворец. Сад водяных растений наиболее обширен. В нем – водопады, бьющие из земли источники, ручьи, озерца и болотца. Различного вида лягушки проживают в скрытых пещерах и водоворотах. Здесь самая крупная в мире коллекция водяной растительности.

После прогулки по саду, мы входим во дворец, вернее, в обширные входные апартаменты, ибо большая часть дворца закрыта для посетителей, но можно подняться по 212 ступеням на южную башню, откуда открывается широкая удивительная панорама Хазарского моря. С верхней площадки видна река, сторожевые башни, легкие корабли из царской флотилии, гуси и лебеди на водах, и четыре черных военных корабля при полном вооружении. Панорама меняется с погодой, но не отказывайтесь подняться на башню даже в дождь. Лично, я люблю наблюдать за выводками гусей, плывущими по водам в дождь.

С башни хорошо видны обе половины города, большие синагоги, кажущиеся парящими над крышами. Особая форма у хазарских синагог, с множеством крыш, напоминает пагоды. Отсюда возникает образ бабочки, когда смотришь на ландшафт крыш города, как поётся в песне «В бурю по дороге в Итиль».

Спустимся с башни и пойдем налево, обогнем дворец с западной его стороны. Увидим толстые стены, за которыми находятся здания государственной казны, и в них хранятся золотые слитки, захваченные у царей и тех, кто нападал на Хазарию и был побежден. Там же хранятся подарки и дары из Индии и Китая, подношения поверженных из Швеции и Готланда, подносы, как знаки союзов, из Византии и Рима, от властителей Багдада и Сирии. Слух о золотом семисвечнике из Иерусалимского Храма, хранящемся здесь, быть может, и красив, но неверен, и Каганы каждый раз снова это подчеркивают. Многое бы дали цари Хазарии, чтобы обрести этот семисвечник, но до сих пор им это так и не удалось. Тут хранится также большая коллекция серебряных монет Бар-Кохбы в огромном сундуке, который был привезен в Хазарию перед самим обращением в иудаизм, в 774 году новой эры. С тех пор каждый Каган в детстве приводится сюда девятого Авва, в день разрушения Храма, сидит целый день в одном из холодных помещении казны, где хранится сундук, учится различать монеты и рисунок Храма, вычеканенный на них.

Затем мы проходим мимо обезьяньего питомника. Кто приходит с детьми, может купить лепешки, чтобы покормить животных. Приходим к ровной, покрытой травой и низкими кустами площадке. Между кустами можно увидеть следы траншей и каналов, остатки фундамента здания, которое здесь стояло в прошлом. Это место дворца Кагана до того, как он стал иудеем.

Как известно, у Кагана, по традиции хазар, было 25 жен, все принцессы-дочери соседних царей, и несколько наложниц, отобранных среди самых красивых служанок. Когда Каган решил принять иудаизм, это была первая его проблема. Как он откажется от всех этих наслаждений? От любви, близости, постельных бесед? По иудейским законам разрешено иметь четырехжен и столько же наложниц, но в скрижалях говорится – «Не желай жены ближнего твоего», «Не прелюбодействуй». А у одного из властителей викингов было три тысячи наложниц. Но хазарам было ясно еще тогда, когда идолы были укоренены в их душах, что так больше нельзя, что нечто беспутное, некая порча во всем этом, хотя трудно это выразить.

С началом обращения в иудейство стало еще более ясно, что еврейский царь должен проявлять больше сдержанности – и в кровопролитии, и в пьянстве, и в овладении женщинами в бессознательном состоянии от пития.

И царь колебался, зная, что не в силах отказаться от пристрастия к девушкам. Однажды он гулял по полям. Это было летом, в лагере Ашерандар, вне столицы. Он остановился поесть в какой-то харчевне. И тут внезапно подошла к нему вся сияющая, улыбающаяся, быстрая, как гроза, девушка. Светлые ее волосы цвета червонного золота, казалось, лучились изнутри. И она сказала: «Уважаемый повелитель, царь наш, я хотела только сказать вам, что я ваша поклонница. Дома я вычеканила на медной доске ваш портрет, и староста деревни повесил его в шалаше нашего сельского оркестра».

Такие девушки обращались к царю во всех местах. Глупости. Приходили и исчезали. Улыбка, благодарность, и всё. Но тут было по-иному. Он не мог понять почему. Может, потому, что в первый миг, когда он увидел ее, она была похожа до изумления на девушку, которую он желал до боли, но не мог этого сделать, ибо она была дочерью одного из его офицеров. Садись, сказал он. Она присела напротив него, на обломке скалы, и они болтали о чем-то незначительном. Не поверите, она торопилась. Кто-то ее ожидал.