Текст книги "Демоны Хазарии и девушка Деби"

Тита лежала без движения, и все ждали. Суп становился холодным. Все ждали. Постепенно все смутное в ее глазах, стало проясняться, в белом пространстве начало все колебаться, затем вещи обрели розовато-желтоватый оттенок. Внезапно она очнулась и стала бормотать «Хала, хала». И голос ее был странным, словно бы приходящим издалека, голосом существа, в котором разрушились все чувства, источились все формы любви и страдания. Голос безумия, голос великой болезни, великого проклятия, высшего знания, коснувшегося самой сути непознанного.

«Ты хочешь халу?» – спросил Песах.

«Нет», – сказала и вдруг встала. Наивный, вопросительный взгляд стоял в ее глазах, но ощущение было, что она все поняла без объяснений.

«Я увидела нечто», – сказала она, – дай мне что-то, чем можно писать».

«Она чужеземка, гойя», – объяснил родственнику Тувияцу, и Реувен Каплан намекнул мальчику из рабов, обслуживающих их, принести бумагу и карандаш.

«Я видела буквы, сказала Тита. – Вот это что?» – и она начертала, с трудом выводя линии, печатные ивритские буквы, которые расшифровали с трудом – Nb miNi bwvy – «Преисподняя и Ничто не…»

«Что это? – спросила Тита. – Есть в этом какой-то смысл?»

«Да, – сказал хозяин дома, – это слова на иврите, но я не понимаю их связь. Надо позвать раввина. Нет, лучше я пойду сам к главному раввину города».

Хозяин взял листок и вышел. Праздничный ужин был испорчен. Зато собакам досталась роскошная добыча, а женщины тихо проклинали происшедшее.

Довольно поздно явился раввин, вгляделся в Титу, спросил: «Что ты видела?»

Но Тита, увидев раввина, начала дрожать. Когда раввин спросил ее, дрожь перешла в сильный трепет и плач. Голос ее с трудом был слышен. Вдруг она вскочила, бросилась на колени и обняла ноги раввина.

«Это запрещено», – мягко сказал раввин и осторожно разнял ее объятия.

«Но она же гайка, – сказал Песах, защищая ее поведение.

«Она – праведница, – сказал раввин, – она будет еврейкой».

И он тут же покинул дом, дав указания женщинам, как привести Титу в чувство.

Реувен Каплан поднял Титу с пола:

«Знаешь, что ты видела?»

«Не знаю. Буквы. Пенсах, ой, простите, Пасиах, извините, не учил меня ивритским буквам, потому я не знаю, что увидела. Буквы были в небе».

«Ты видела стих из Книги Священного Писания – Книги притчей Соломоновых. Раввин тут же узнал этот стих двадцатый из главы двадцать седьмой – minwm к¹: ||-пк1 ^-«Преисподняя и Аваддон (Ничто, Бездна) ненасытимы…» (перевод по каноническому тексту Библии. Прим. переводчика).

«Но у нее написано – «Преисподняя и Ничто не…» – сказал Гедалияу.

«Именно это невероятно потрясло раввина. Он сказал, что она не могла это слышать, ибо написано, как у нее, а при чтении в голос произносится не «Авэда», а «Авадон». В тексте Книги в Священном Писании есть такая ремарка.

Но Тита не поняла смысла слов даже после того, как ей перевели их с языка Священного Писания на обыденный разговорный язык. Слова эти были за пределом ее понимания. Что это за слова? Можно ли перевести их Божественную суть на другие языки? Грубые, замешанные на разных наречиях, торговые языки. Невозможно. Только одно запомнила Тита из сказанного раввином: она будет еврейкой. И в сознание ее вошло нечто смутное, что, вот, придут дни, и любовь ее к Олегу, мужчине, который ее изнасиловал, маленькую несчастную пастушку козлиного стада, первый из череды его товарищей, растаяла и исчезла, как молоко выплеснутое по водам.

Пошли спать. Она и Песах – в разные комнаты. Сам он попросил этого, глядя на Титу совершенно другими глазами, еще более полными любви, оставляя ее наедине, не зная, правильно ли поступает.

Глава шестьдесят девятая

Город Шаркил раскинулся по обоим берегам реки Шаркил. Река делала огромный полукруг. Множество причалов было выстроено вдоль берегов, и к ним привязаны были тонкими веревками корабли, лодки, плоты всех форм и форштевней, на которых развивались флаги всевозможных цветов и рисунков. Город был забит чужестранцами – греками, болгарами, итальянцами, византийцами, мусульманами, туркменами и другими идолопоклонниками, и уймой викингов. В мусульманском квартале города было двенадцать мечетей, в квартале викингов – статуи их идолов, фимиам и воскурения отличали византийский квартал. В небольшом квартале проживали китайцы и представители странных народов, которые торговали странными товарами и занимались различными странными ремёслами, к примеру, изготовлением сувениров, памяток, сонников.

Вне этих закрытых кварталов, на широких улицах проживали евреи – городское большинство. Три площади были в городе. На каждой – свои синагоги. Площади кольцами окружали улицы. Улица банков, – улица чистого серебра. Улица бриллиантов и золота, которую посещали любители чужих жен, – смотреться в зеркала витрин магазинов и видеть изделия глазами своих возлюбленных. Улица рабов и проституток, где любовь была дешевой, простой, быстрой, преуспевающей во все сезоны, и всегда недостаточной. Улица мехов и улица сладостей, где продавали печенья и пирот, обильно обсыпанные сахарной пудрой: никогда не понимал, что хорошего в них находят люди. Улица талесов, ниток для вязанья ермолок, бархата для шляп мужчин, чтобы смягчить тяжкий тошнотворный камень в их животах, возникающий от вспышек ревности к делам их любовниц. Тех, чистых и красивых, от которых никогда не слышишь что-либо, похожее на истинную правду. Они никогда не вдаются именно в те подробности, которые необходимо знать.

В Шаркиле семьдесят одна синагога, и все были возведены почти в небе. Это завершило спор в первом поколении перешедших в иудаизм – надо ли строить башню к синагоге или нет? Решено было не строить (и жаль!). Но принять идею одного из архитекторов – строить синагоги высотой с башню. Так, чтобы входящий в город человек первым делом видел синагоги перед тем, как увидеть лачуги.

Синагоги были построены на высоких скульптурно украшенных столбах, высотой до двадцати метров, которых называли столпами Торы. За окнами видны были крыши домов и небеса, и, казалось, ощущался Некто, восседающий на высотах, говорящий о силе и бессилии молитв. Между этими столпами, под зданиями синагог была площадь, дающая тень летом и крышу от дождей зимой. Там стояли скамейки, а земля была покрыта плитками или гравием или даже деревянным настилом. Ящики с песком, растения, растущие в тени, бассейны с золотыми рыбками, рядом с которыми дети слушали сказки и легенды, к примеру, о Маккавеях.

Жители Шаркила были неутомимыми, не успокаивающимися транжирами. Жители Шаркила были красивыми, и это притягивало туда многих.

Я давно оспариваю Милорада Павича в вопросе организационной структуры Хазарии. На 123 странице его книг «Хазарский словарь», являющейся единственной в своем роде энциклопедией всех воображаемых фактов о Хазарии, он описывает слабость хазар, источником которой является их терпимость. Верно, это было главным элементом их слабости, даже дряблости, и, может, именно это привело к их падению от этого гнусного Святослава. И все же, при всем уважении, а порой, и восхищении формулировками воображаемых фактов, невозможно во всем согласиться с Милорадом.

Он описывает Хазарию, как государство, разделенное на области. В части из них большинством были евреи, в других – большинством были греки, арабы, готы, которые, по мнению Павича, по сути, были славянами. Готы были хазарами в своем большинстве, и если вы прочтете Полака («Хазария, история еврейской империи в Европе»), вы увидите, какое важное место он отдает хазарским готам в создании языка идиш.

Милорад сочиняет интересный факт: хазары из-за избытка терпимости не властвовали в своей империи. Именно, хазары были наиболее поражены в своих правах среди жителей империи. До такой степени, что были хазары, которые представляли себя чужеземцами, греками или арабами, чтобы получить в жизни больше шансов на успех.

Соотношение между коренными хазарами, и эмигрантами – греками и евреями – в Хазарии, согласно «Хазарскому словарю», было, примерно, восемьдесят на двадцать процентов, и треть из этих двадцати процентов составляли евреи. Ну? Но ведь хазары тоже евреи, и после стольких поколений они породнились и смешались с евреями, которые пришли извне, и это дает 86.666 процентов евреев в Хазарии. А на остальных – мусульман, христиан, идолопоклонников, верующих в религии Дальнего Востока, с гор Вьетнама, единственных, кто умеет толковать сны и восстанавливать то, что забыто во сне, – приходится всего тринадцать процентов.

При расчетах я пользовался простым вычислителем в ручных моих часах («Касио», к которым уже трижды менял ремешок в течение лет, и работал с вычислителем без очков до определенной поры). Все эти расчеты не меняют главную мысль Павича в том, что соотношения сил не исчисляются количеством населения, а по представительству областей. Существует весьма сложная и недостаточно ясная система вычисления, по которой в большинстве областей евреи не превалировали, и даже там, где они были в большинстве, область считалась заселенной греками или арабами, так, что, в правящем дворце всегда находилось больше представителей некоренных хазар, и бюджеты, и всяческие разрешения давались не хазарам. Этакая была слепая сдача позиций.

Мирослав Павич – югослав и не встречал так уж много евреев. В любом случае он придумал достаточно характерную структуру еврейской империи со всеми нашими болезнями и недостатками. Я уверен, что это не было его намерением, но отдаю дань уважения этой сатире. Так же как другие не евреи, к примеру компания «Монти Файтон», тоже сочинили «Брайян – верховная звезда» – сатиру на лишенную всяких границ еврейскую терпимость.

Все это достойно внимания. Но – неверно. Это можно видеть здесь, в Шаркиле, евреи – большинство, и они распространяют власть на всю Хазарию, нормальную, а вовсе не сатирическую. Я сожалею об этом споре, в котором сталкиваются друг с другом воображаемые факты, но думаю, что мои воображаемые факты более верны, и, может быть, сам Павич заражен тем же изъяном, не дающим всему миру ни в коем случае смириться с правдой, а вовсе не с фантазией.

Гигантская еврейская империя существовала в сердце Европы двести или даже четыреста лет.

Существовала.

И мы сейчас в одном из больших городов этой империи, и настало субботнее утро.

Последняя суббота перед праздником Пейсах. Европейская весна, европейское цветение. Для нас это ландшафт наших путешествий заграницей. Ландшафт, вызывающий удивление и восхищение. Для них это ландшафт места их рождения. Свет над деревьями, домами, пекарнями. Шесть утра. В отдельной комнате, в обширном доме хазара Реувена Каплана, дремлет Тита, и продолжают ей сниться ивритские буквы, чаще всего возвращается реющая в пространстве буква «шин». Она спит под мягким одеялом из перьев, укрывшись с головой, что, в общем-то, жаль, ибо спит она нагишом. Мы можем сидеть сбоку и ждать, пока она проснется, сбросит с себя одеяло и, кто знает, может, потянется. Стоит подождать.

В других комнатах спят другие. Госпожа Каплан, женщина сорока пяти лет, которой предстоит вместе с дочерьми готовить массу посуды к празднику и которая не задумывается над сложными вопросами бытия, поверит в гороскопы. Около нее спит Реувен Каплан.

Половина седьмого. Петух уже несколько раз прокричал, пока в мозгу Каплана не означилось, что по времени пора вставать в субботнее утро. Он открыл глаза и первым делом подумал о Тите. Как поет Авиу Медина – «Ты весь мой мир с зарей». Ничего не вышло из этих размышлений. Никогда господин Каплан не добьется Титы. Это одна из недостижимостей жизни. Каплан поторопился отогнать эти мысли, встал и подготовился идти в синагогу. Положение его обязывает, привычка и воспитание обязывают. Сегодня у него есть еще желание прочесть древнюю молитву перед ковчегом Торы после того, что он увидел вчера вечером – праведность, которая поселилась в теле чужеземки, глупой красавицы. Память этого взволновавшего его события пробудила в нем сильную любовь к Богу, к вере, которая основана праотцами. Обернувшись в талес, он вышел в тихое утро на улицы, где не было шумных телег и молочников, только свет субботы. И среди таких же мужчин, обернутых в талесы, поднялся к своему месту в синагоге, высоко-высоко в небе.

Глава семидесятая

Когда глава семьи Реувен Каплан вернулся домой в половине одиннадцатого, все уж встали, оделись, пробовали миндаль, пироги, ожидая хозяина к завтраку. Как и ожидали, он сказал «Я поел в синагоге. Была там бармицва и был также жених».

Сели завтракать, и один из братьев, то ли Гедалияу, то ли Тувияу, вспомнив о том, что его просили ребята, сказал: «Дядя, мы слышали, что Конан-варвар находится в Шаркиле?»

«Да, – сказал Реувен Каплан, – я видел его на неделе в моем магазине. Я продал ему тридцать стрел с наконечниками из испанской стали и тростниковые стволы, твердые и гибкие, с земли Катай».

«Ты не сказал мне об этом», – вскочила с места госпожа Каплан, имея в виду удачную сделку, а не беспокоящий факт, что человек как Конан-варвар, вошёл в магазин оружия и обратился в отдел боеприпасов.

«Не успел», – извинился Каплан.

Встали после завтрака, и пошли к дому, где расположился Конан, проходя мимо стоянки верблюдов в мусульманском квартале.

«Ты не живешь в квартале викингов?» – удивились парни.

«Нет. Не терплю викингов, – сказал Конан, – с тех пор, как один из главарей их банд убил моего отца, сжег село, отрезал голову моей матери в момент, когда я держался за ее руку. Затем они привязали меня к колесу, вращать его, подобно лошади, и это с девяти до девятнадцати лет. Это немного объясняет, почему я не ищу близости с шведами».

Тита рассмеялась, вспомнив нечто из своего прошлого, и вся комната наполнилась радостью ее смеха. Конан выглядел, как на своих портретах, только волос его был немыт и полон узелками. Глаза его слезились, ибо у него была аллергия на верблюжью шерсть. Когда смотрят на человека вблизи, он и выглядит, как человек, а не рисунок Франка Празетты.

«Чего вы пришли ко мне с вашей историей? – спросил Конан. – Ведь известно, что у вас предостаточно бойцов вашей веры, совершающих не менее великие дела, чем я. Может, и более великие».

Он был прав. Но реклама сделала его человеком, знающим все ответы. Быть может, его чуждость, его одиночество сделали его более приемлемым к созданию такого образа. Может, он скромничал. Человек мужественный и ловкий как тигр, который достойно прославился своими вечными победами.

Он подумал прежде, чем ответил, но вывод его был таким же, как у всех:

«Вам придется вернуть детей. Это выглядит невозможным, но это возможно. Это реально. Вероятно, вам придется вступить в бой с дьяволом Самбатионом. Полагаю, что он не так легко откажется от своей добычи. Это дело их бесовской чести и бесовских заповедей. Я думаю, что он уже воюет с вами без того, чтобы вы даже знали об этом».

Они попросили советов, которые смогут им помочь в войне с бесами и в слежке за ними, и он дал им несколько полезных советов. Трудно сказать, насколько они были полезны. Советы, одним словом.

Помогают ли советы, как можно дальше забросить копье? Кого можно спросить обо всем, что происходит по дорогам с запада до границы Хазарии, если только один из его советов требовал подготовки не менее полугода.

«Вы должны научиться секретам боя на текучих водах, – сказал Конан. – Вам придется научиться переплывать водопады, нырять не менее, чем на две минуты, уворачиваться от трупов утопленников в глубинах рек, видеть в мутных водах, учиться грести, сидя на плывущих обломках деревьев, прыгать с плывущих плотов и выходить из воды в другой стране».

Перед расставанием он бросил мимолетный взгляд на фигуру Титы, словно глотая ее, чем испугал ее.

«В Итиле есть те, кто научит вас всем этим приемам, там достаточно воспитанников спецподразделений, которые только тратят время, вертясь вокруг дворца в поисках бизнеса и посредничества. Думаю, через несколько недель вы доберетесь до Итиля. Летом я там буду. Кто знает, может, увидимся».

Они пожелали ему всего доброго, и он ответил тем же, только в глаза Титы посмотрел прямо. Ничего у него из этого не вышло, но даже эти печальные мгновения не говорили, что он проиграл.

Остаток субботы они провели в прогулках по городу. Настроение было хорошим, ребята чувствовали себя, как дома, подобно огурцам, которые уже достаточно отстоялись в рассоле. Все в Шаркиле было помыто и покрашено. Песах начинался во вторник. Тита все восхищалась рисунками цикламенов и анемонов на дверях и карнизах, в которых ху-дожники давали волю воображению. Теперь они обновляли рисунки после того, как дома были разобраны и собраны заново.

Оставались еще некоторые незавершенные работы. Стояли ведра, полные известки, распиленные доски, молотки и коробки с гвоздями. Всё это ожидало дня после праздника.

Обедали и снова легли поспать. Песах все еще не прикоснулся к Тите, и она решила сделать что-то еще в эту ночь, чтобы доказать ему, что она не святая и еще не превратилась в ангела.

Ей было неловко с этой любовью и преклонением, которое реяло вокруг нее. Она чувствовала, что это отдалит ее мужчину от нее. Ей трудно было вспоминать его имя, которое менялось каждый раз. Даже так, без отдаления, трудно было любить Песаха со всеми его взглядами и силой обожания всех мужчин вокруг. И она решила не давать этим разделяющим их силам собраться, чтобы она не смогла им сопротивляться. Песах это тот, кто у нее есть, и с ним ей хорошо. Он спас ее. И то, что ему положено, он получит.

Так, что в тот вечер на исходе субботы Тита прошептала ему на ухо: «Хватит. Идем со мной, я боюсь спать одна».

«Запрещено», – сказал он ей отеческим тоном.

«Оставь запрет, – ответила ему Тита явно не материнским тоном. Голосом, которому, не знаю, можно ли вообще сопротивляться. Не завидую страданиям того, кто отказался бы, не подозревая, какая его ожидает боль.

Пошли Мепсах и Тита в постель. И Песах получил то, что ему причитается по полной программе.

Глава семьдесят первая

На следующий день они были вызваны к начальнику полиции. Пошли туда весьма встревоженными. Тита осталась дома.

Их сопровождал полицейский в пятнистой форме. Улицы были полны народа, готовящегося к празднику, заполняющего магазины. Лотки с мацой и хреном были выставлены во всех возможных местах. Зашли во двор, окруженный плетнём, за которым были кусты малины. Прошли мимо стоек с копьями и направились к начальнику полиции.

Говорил он коротко: «Слышал о вас и знаю, кто вы. Мне прислали данные три дня назад. И я все колеблюсь, передать ли это горькое сообщение герцогу Лопатину. Но, быть может, всё это лишь нагромождение слухов».

Он все же передал факты начальнику полиции лагеря Самандар с просьбой не передавать пока это семье до уточнения всех деталей. Но сейчас, оказавшись здесь, они должны ему передать подробности.

Он рассказали. Начальник полиции сам подробно записал все ими сказанное. Задавал вопросы. Потребовал объяснений, почему они так долго добирались до Шаркила. Объяснения его не удовлетворили, и он сердито качал головой, записывая их слова. Попросил рассказать всё, до мельчайших деталей, о Давиде и Ахаве, которые остались на хуторке пчеловодов, на крайнем западе. Раскрыл карты и пытался найти этот хуторок. Так и не нашел, устал от объяснений юношей и сказал: «Ладно. Попытаюсь узнать у начальника пограничной полиции. Найдем их». Записал ешиву Мурма, куда по их словам должен был направиться Ханан. Это место известно всем. Записал рассказ о встрече со старухой на острове, затем на отдельных листках записал имена всех троих, и что-то еще писал и писал на отдельных листках и обклеивал ими более обширные записи.

Он также выслушал уже известный ему рассказ о бое с викингами. «Где вороны?» – спросил неожиданно, и белые вороны с шумом влетели в кабинет и сели на стол. Он гладил их с большой любовью и с какой-то бесконечной болью, которой страдают лишь главы полиции. Все было записано, и после часа работы, когда рука начальника полиции уже устала от письма, и немного чернила осталось на дне чернильницы, сказал: «Вам достаточно пяти дней, чтобы добраться до дома графа. Но в эти дни – праздник, затем суббота, значит, всё это займет семь дней. Да, еще канун Песаха и канун субботы. В общем, восемь или девять дней. Плохо. Надо сообщить графу раньше, что нет его двух сыновей, и мужу Елени, что она убита».

Ребята молчали, да и что они могли еще сказать. И кто просто так говорит в кабинете начальника полиции.

«Я могу передать туда сообщение в течение двух дней с помощью десяти сменяющих друг друга верховых», – сказал он и крикнул – «Мириам!» В кабинет вошла молодая женщина. «Как у нас там с гонцами?» – спросил.

«Все вышли в путь рано утром, – ответила она, – двое вернутся до обеда. Одна лошадь беременна, на последнем месяце. Ее нельзя запрягать в дорогу»

«Ели они начнут путь в обед, – размышлял начальник полиции вслух, – они принесут известие графу в канун Песаха».

«Ладно, – решил он, – вы выходите в путь немедленно. Нигде не останавливайтесь. Гонец доберется туда раньше вас. Итак, в путь. Я посылаю с вами полицейского. Вам необходимо еще что-нибудь. Как с лошадьми?»

Ничего нам не нужно. Лошади в порядке. Мы выходим.