Текст книги "Демоны Хазарии и девушка Деби"

Глава пятьдесят восьмая

Вот, что рассказал глава ешивы главе области, друг со времен их ранения во время проливных дождей, известных под именем потопа в Заливе.

«Слушал я их, четырех симпатичных парней, воспитанных, сдержанных. Сидели они глотали подслащенные лимонные корки, лежащие горкой на столе. Видно, что они неспокойны, и даже сами не знают почему. Но некоторое пребывание у нас, кажется, им пошло на пользу. Была с ними девушка. Меня рассердило, что они даже не сподобились объяснить, кто она.

«Лолита», – ответила она шепотом, когда я спросил, как ее зовут. С трудом расслышал ее имя, явно не еврейское. Надо было мне все же выяснить, кто она: служанка? Наложница? Любовница? Жена одного из парней? Что у нее за статус? Еврейка ли она? Гостья?

«Ну, кто же она, в конце концов?»

«Оказалась любовницей одного из них. Вольная чужестранка. Статус ее неясен. Особенно смешон был один из парней по имени Песах. Они вообще были сбиты с толку. Они просто не понимали. Если она гостья под их защитой, ее надо записать и дать ей имя того, кто взял над нею покровительство. После каких-то заиканий вместо объяснений, мы с Песахом решили сформулировать ее положение, как «Временно находящаяся под его покровительством любовница по дороге в область их патрона, где и будет записана».

«Нет такого понятия – «записана». Может быть, по дороге к принятию иудейства – гиюру. И кто вообще запишет ее как «любовницу под покровительством»? Это – служанка. И если она еще вольная, у нее нет защиты, и она должна платить налоги, которые, как тебе известно, более высоки, чем налоги со служанки. Чего ты занимаешься тем, чем не должен заниматься?»

«Прекрасно, теперь, значит, и я не в порядке. Сейчас ты скажешь, что я должен был послать ее к тебе, в центр области перед тем, как она продолжит путь? Не преувеличивай, прошу тебя, не будь столь строгим Так не будет она записана две-три недели. Она же с Песахом вместе, и он всегда сможет объяснить.

Я устроил ее на ночлег у одной из жительниц городка, которая живет напротив школы, но Лолита эта была до того испугана самой идеей, что она окажется на какое-то время без Песаха, что не было у меня выхода, и я решил уложить ее на ночь с моими дочерьми в нашем доме. Девушка просто впала в истерику.

Парни рассказали мне ее историю, и я тебе изложу ее на бумаге. Этот речной дьявол давно не давал мне покоя, и во всех моих молитвах я прошу у Создателя совета, как с этим дьяволом бороться. Сколько можно разводить руками и говорить – «Ну, что можно с этим поделать?» Мои ученики, которые верят мне намного больше, чем полагается мне, видя мою стесненность в этом деле, предложили долгий пост и интенсивную учебу, пока мы не найдем в священных книгах заклинания, которые изведут эту нечисть. Я пытался отговорить их, но часть из них собралась в группу, и они просто поглощают тексты книг, едят лишь плоды рожкового дерева с Кипра, пьют воду из ручья и все ищут, и ищут заклинания. Вторгаются в среду ангелов, животных, серафимов. Один такой серафим – сараф (сжигающий) может сжечь весь мир. Это запутанная, сложная история, и четыре этих молодых всадника еще не поняли до конца, во что они ввязались.

По-моему, они должны добраться до своего графа, который их послал на это дело, изложить ему всю правду и, быть может, попросить прощения. Не поверишь, один из этих юношей, Ханаан хотел даже остаться в ешиве. «А что? – сказал он. Троих достаточно, чтобы сообщить графу. Если же я понадоблюсь, они будут знать, где меня найти». Не хотел я им портить настроение, вселить в них беспокойство, сказав, что их еще ожидает».

«Я знаю? Быть может, он действительно может остаться. Это ведь ничего не меняет».

«Ну, вот, совсем прекрасно. Теперь ты пытаешься облегчить ситуацию. Поверь мне, ты не изменился с тех пор, как был десятилетним мальчиком. Ты должен всегда возразить тому, что я полагаю. Ты ведь отлично знаешь, когда он предстанет перед судом, каждая деталь его поведения может быть ему в пользу или во вред. Совсем плохо будет выглядеть то, что он не поторопился выполнить свой первый долг – рассказать о случившемся.

«Ты прав».

«Он испытывал настоящий голод по книгам. Он жаждал учиться. Я проверил его, как говорится, вдоль и поперек, и он произвел на меня хорошее впечатление. Ты ведь знаешь, что в мою ешиву принимают лучших».

«Ты не должен мне напоминать, что не принял моего двоюродного брата. Иногда я думаю, что не должен был тебя вытаскивать тогда из болота».

«Ну, не подошел. Кстати, что с ним?»

«О нем не беспокойся. Он строит новые расширенные высокие здания из кожи. У него бригада рабочих. Только на этой неделе они купили много дерева для костяков зданий. Зарабатывает он уйму денег. Но у него была огромная жажда учиться. Жаль».

«Вовсе не жаль. Нужны строители. Может быть, даже более, чем ученики ешив. Хазария пуста. Огромные ее пространства пустынны, как гроздь малины под густыми зарослями. Кто эти пространства освоит, если не строители, которые будут строить еще и еще города?»

«Ну, так что с этими парнями?»

«Ханаан бодрствовал всю ночь, учил вместе ешиботниками, у которых это была ночь бдения. Тита ушла спать в комнату моих дочерей, и ночью кричала со сна и будила всех. Другие тоже ушли спать. Мы позаботились об их лошадях, а я в полночь поднялся в свою комнатку на третьем этаже, с запрещенными книгами, и позвал ворон».

«Бедные создания».

«Они тут же слетелись ко мне беззвучной стаей. Я вглядывался в них при свете свечей, и они вглядывались в меня, делая вокруг меня круги. Вблизи видно, что они не совсем белые, скорее розовые».

«Бедные создания».

«Я гладил их по перьям, угостил кубиками сыра и печеньем, размоченным в молоке. Это разрывало сердце, как вид миндального дерева, срубленного для красоты. Я сидел до утра, молился, соединял буквы и цифры, искал в книгах намеки и подсказки. Закрыв глаза, пытался сосредоточиться, просил милосердия. Открывал глаза, но вороны оставались воронами. Мало у меня сил их расколдовать. С рассветом петух прокричал второй раз, и я понял, что прошло время, в котором я мог просить силы тьмы прийти на помощь. И ничего я не смогу сделать».

«Бедные создания», – снова повторил глава области, и вовсе не из-за отсутствия оригинальности, а просто и вправду ему не было чего сказать. Ведь он ничего не мог сделать во имя спасения верных людей, к которым иудеи не пришли во время на помощь, и вот, люди эти превращены колдуньей в ворон. И все же они пока с нами, и мы не можем их спасти.

Мы не задержимся на образе главы области, мелких его грехах, добрых его делах, вообще на его личности, ибо в книге есть много ограничений, и даже те, кто нарушают своей дикостью законы, должны тоже придерживаться множества принятых правил. Глава области остается в этой книге лишь на эти мгновения, когда беседовал с главой ешивы, который тоже является проходящей, мимолетной фигурой. Возник на мгновенье и исчез в тысячелетиях Истории. Не говоря уже о державе, которая существовала до тех пор, пока Всевышний не решил рассеять нас по всем землям от края до края завершим рассказ о главе области тем, что до конца своих дней на праздник Шавуот он ездил в верные иудеям славянские села, к семьям тех ворон, привозя телегу, нагруженную подарками и деньги – хиджазское чистое, отличное серебро, не успокаивающее сердца тех, кто потерял своих близких.

Глава пятьдесят девятая

Был третий час ночи, ветер пустынь и айсбергов дул за окнами. Свет лучился из окон небольшой башни над ешивой, где в своей комнатке ее глава боролся с темным колдовством. Отблески того света мерцали в зале, где четверо учеников и Ханан были погружены в книги.

Ученики поднимали головы от страниц и с великим почтением следили за светом, мерцающим в окнах Учителя. «Идем с нами», – сказали Ханану.

Они вышли во двор, в резкий холод, и посмотрели вверх. Три окна комнатки раввина смотрели в три разных направления, и свет из них смешивался дымным сиянием. Отсветы взмывали в небо, обретая форму крыльев, и звуки хоров, и стенания тысяч слепых взлетали вместе с этими отсветами из окон комнатки.

«Это наш Учитель, ведет беседы с высшими силами, недоступными нам», – прошептали в богобоязненном замирании ученики Ханану.

Так они стояли долгое время, затем вернулись в учебный зал, чтобы еще с большим прилежанием погрузиться в учебу, в надежде, что в один из дней достичь той же великой степени святости, как их Учитель, чтобы вести беседы с высшими силами. Время от времени они прекращали занятия, переворачивали песочные часы и пели давние прекрасные слова: «Владыка мира, Владыка мира, царствовавший до того, как все в мире было сотворено…»

Всю ту ночь Ханан не сомкнул глаз. Он с жадностью глотал священные строки, красоту словесных сцеплений и отенность букв, комментарии ко всему этому, пил и пил эту мудрость, не в силах утолить жажду, о которой даже раньше не подозревал в себе. Сухость, до сих пор дремавшая в нем, открылась с прикосновением к Гемаре и ее комментированием учениками ешивы.

Утром, когда петух прокричал второй раз, ученики закрыли книги произнесли благословение новой заре. Петух этот был огромным, он потрясал размерами своего гребня и бороды, длинными перьями бледно-золотого цвета.

Ханан разбудил товарищей. Проснулась и Тита от голоса ворона, стучащего клювом стекло окна. Поцеловали они сухие руки главы ешивы.

Он выглядел усталым и печальным, и с трудом реагировал на горячую благодарность молодых пришельцев. Неожиданно он встряхнулся, глаза ее заблестели, и он сказал: «Когда вы приедете в столицу Итиль, возьмите с собой этих ворон в синагогу Александрони. Найдите там моего отца. Скажите ему, что я пытался бороться с колдовством, но оно сильнее всего, что я знаю. Скажите, что я зову его на помощь»

Ханан приблизился к нему и сказал: «Да, господин», жаждая склонить перед раввином голову, что запрещено. Раввин был недоволен.

На улице стоял густой туман.

«Плохо», – сказал главный конюх, с беспокойством вглядываясь на восток, словно стараясь разглядеть, что таится за этой белой стеной.

Они расстелили карту. Было понятно, почему плохо. Им предстояло отдалиться от реки, которая могла как-то определять направление, двигаться наугад по пространству, трудно подающемуся рекогносцировке.

«Пытайтесь двигаться на восток без отклонений, – сказал главный конюший, – на восток, примерно пять-шесть парсов. При такой погоде вам придется двигаться осторожно и медленно. Но это не очень далеко. Двигайтесь, пока не доберетесь до еще одной реки. Легко говорить. Но вам трудно будет отличить реку от ручьев, которые текут в небольшое озеро. Увидите там человека, попытайтесь у него разузнать дорогу. Если никого не встретите, старайтесь пересечь первый поток и затем придерживаться второго или третьего потока, на который наткнетесь. Если ошибетесь, то вернетесь к тому же озеру, скорее, пруд, посреди которого островок. На островке увидите избушку. В ней живет старуха, которая окликнет вас и попросит к ней приплыть на зеленой лодке, причаленной к берегу, чтобы перевезти старуху с острова на сушу. Не делайте этого ни в коем случае, ибо заразитесь страшной болезнью. Не сделаете, вас будет преследовать проклятие старухи. Поэтому остерегайтесь двигаться вдоль потока, только – вдоль реки».

Прилетели белые вороны и вскочили на седла, выражая нетерпение. Всадники затянули пояса, оглядели вновь столь отлично заточенные лезвия своих сабель, и вскочили на коней.

Часть учеников ешивы пришли с ними попрощаться. Серого коня Ханана окружили те, кто с ним просидел ночь за священными книгами. Ханан жевал кислое яблоко. Капельки пота собрались над верхней его губой: была у него такая смешная генетическая чувствительность.

«Я вернусь сюда учиться», – сказал он, и голос его зазвенел от волнения.

«Возвращайся», – сказали ученики.

Не было больше смысла задерживаться. Туман не рассеивался. Они вглядывались в невидимое небо, искали солнце, восток. Вышли пешком, ведя коней под уздцы, и исчезли в глубине тумана.

Глава шестидесятая

Ахаву снился еще один сон. Утром он решил его записать. За долгие годы накопились у него записи снов на небольшую книжку, и он хранил их в своем сундуке. Но они потерялись, и сундука нет: сгорел, очевидно, при нашествии жестоких монголов, которые прошли на двести лет позже. Быть может, сгнил во влажном воздухе и прахе тех мест или, всё же, еще где-то еще существует со всем своим содержимым и, главное, записанными снами, и какой-нибудь университетский исследователь с Украины или Дагестана найдет в своей научной экспедиции.

Ведь сундук находится там, где его оставил Ахав в последний раз, в хазарской крепости над проливом Босфор, где он умер и был погребен после долгих лет жизни. Но, вероятнее всего, турецкие власти не разрешат производить там раскопки. И все израильтяне, которые проплывают на кораблях по наводящему на них скуку проливу Босфор, редко выглядывают в иллюминаторы: они ведь ничего не знают о своем предке, который властвовал над этими водами.

И вот, что снилось Ахаву. Возник сын его брата, который выглядел огромным, высоким, раздавшимся вширь до такой степени, что с трудом вошел в дом, согнувшись и скорчившись. Но больше всего беспокоили его ноги, ставшие тонкими, как две палочки, хрупкие на вид, подобные костылям. И так он передвигался на этих ногах, и Ахав в страхе думал про себя, что надо сказать брату и его жене, чтобы взяли ребенка к врачу.

Таков, примерно, был сон, и так он был записан, с орфографическими ошибками, ибо Ахав был недостаточно искушен в письме, но мы ведь не для этого пишем книгу, чтобы посмеяться над ним и стилем его письма.

По сути, сон был явно символическим. Но так ведь думают о любом сне, И так было бы, если все в этом сне виделось наоборот, и у сына брата были короткие и толстые ноги. Потому оставим символы, и описывать будем сны как реальность, и, конечно же, саму реальность.

Там, за тридевять морей, где вечно дует Гиперборей, не в лесной дремучей мгле, жил великан на скале.

У великана была жена, и с ней – шестеро сыновей.

На скале над северным морем, такой же огромной, как они, было место их проживания. Среди скал, разбросанных, как крохи печенья, есть вход, известный лишь им. И в пещере, стены которой покрыты влажной солью, собирающейся в сталактиты, толстые и тоньше волоса, они жили. Иногда они начинали бегать вдоль пещеры, и, добежав до ее края, не прекращали бега. Когда великаны бегут под поверхностью, волосы их колышутся над землей. Люди видят иногда на бесконечных нивах Украины волны, пробегающие по верхушкам колосьев и уносящиеся вдаль. Это великаны бегут под землей, и волосы их колышутся в пшенице.

Сотни лет они не говорят, даже между собой.

Однажды появились в офисе Еврейского Агентства – Сохнута – в Риме, на улице Корсо Витторио Эммануэле, 173, четыре великана. Сказали, что хотят репатриироваться в Израиль.

Посланец Агентства, преподаватель Тель-Авивского университета на кафедре кино, пытался их понять. Они знали лишь несколько слов на иврите, которые выучили, приехав в Рим, из учебников для начинающих учить этот язык.

Знали только русский язык, а, может, это и не был русский. Специалист по кино не знал славянских языков.

Они прибыли не под эгидой Джойнта, а при поддержке христианской организации «Каритас», оказываемой эмигрантам, которую нельзя сравнить с финансовым уровнем и условиями, оказываемыми народом Израиля всем скитающимся по миру евреям или репатриантам. Великаны ожидали в лагере «Каритаса» визы в Соединенные Штаты Америки, и уже должны были вот-вот их получить вместе с семьями. Всего четырнадцать человек. Но они сказали, что хотят в Израиль.

Мы ведь евреи, сказали они.

Никакого документа, подтверждавшего их еврейство, у них не было. Они лишь показали письмо раввина из Батуми, подтверждающее, что они регулярно ходят в синагогу, несмотря на то, что их рост не позволяет войти в дверь, и они должны входить ползком, на четвереньках. Раввин подтверждал их еврейство.

Фикслер, ответственный в Агентстве за репатриацию, отвечал из Израиля, что этого недостаточно и обвинил посланца в наивности. Посланец был абсолютно сбит с толку. Тут, у него четырнадцать человек, доказывающих со слезами на глазах (да, именно, со слезами), что они евреи, и хотят в Израиль, и у них на руках виза в США, билеты на самолет, и они отказываются от всего этого, а им не дают репатриироваться.

Не я, человек искусства, сдамся бюрократическому педантизму, сказал себе посланец, я сажаю их в самолет, и чтобы все там, в Израиле, лопнули от злости.

«Ты добрый человек, – сказали великаны, вздыхая у его стола, – что им надо, чтобы доказать, что мы евреи? Вы хотите, чтобы мы разорвали наши сердца и показали вам, что в них есть?» – и они взялись за воротники рубах.

«Не надо, не надо», – поднял руки посланец.

Из Израиля прислали бумагу, в которой появилось впервые новое слово – субботники. Они, эти люди, – субботники.

«Что это такое – субботники? – спросили великаны. – Мы впервые слышим это слово. Мы лишь знаем то, что нам говорила мать: мы евреи и останемся евреями».

Шли дни, и спор посланца с Израилем дошел до высших инстанций, начальников отделов, бюро связи. Все сказали, что он прав и пусть посылает их в Израиль.

Великаны привели мать в Агентство. У нее было круглое лицо и нос, подобный пуговке на мяче. Она была похожа на кукол, которых делают из нейлоновых чулок.

«Это еврейка?» – смеялись в Израиле, увидев их анкеты с фотографиями. Хорошо еще, что посланец не вписал в анкеты рост ее сыновей.

Посланец позвонил в дирекцию «Каритаса». «Есть у нас общая с вами проблема», – сказал он. Все остерегали его, что сотрудники «Каритаса» не будут с ним сотрудничать, но они оказались в порядке. В высшей степени.

Решено было: вы, в Агентстве, продолжайте заниматься их репатриацией в Израиль, а мы не лишим их прав эмиграции в США. Если же вы не сумеете отослать их в Израиль, мы будем содержать их в нашем лагере за наш счет.

Так шло время. И однажды, примерно, через месяц, стало известно, что все процедуры в американском консульстве завершились, пришла виза для всей семьи и билеты в США. И христианская община уже ожидала их в северном штате Вермонт.

Великаны сообщили об этом посланцу. Спросили, что делать?

«Что делать?» – позвонили тут же сотрудники «Каритаса». И посланец, и сотрудники «Каритаса» знали, что с американской визой не шутят.

«Меня ничего интересует, – кричал посланец в офисе, – я заказываю четырнадцать мест в самолете «Эль-Апь» и посылаю их в Израиль». И секретарша Ариэль работала с легендарной скоростью, и четырнадцать билетов прибыли назавтра.

Посланец сообщил великанам. У них уже были и билеты в США. «Каритас» отменил их.

Великаны ехал полтора часа в Рим, чтобы получить билеты на рейс «Эль-Аль». Они были счастливы, двигаясь в медлительном итальянском автобусе.

Но пока они добирались до Агентства, пришло предупреждение из Израиля: «В аэропорту Бен-Гурион им не дадут разрешение на въезд. Не делайте нам проблемы».

Великаны вошли, и им сообщили об этом.

«Что ж, полетим в США, и оттуда приедем в Израиль» – вздохнули великаны и вернулись в лагерь. Билеты на рейс в «Эль-Апь» отменили. Трудно представить, какие там были крики. Билет на американский рейс были восстановлены. На следующий день все четырнадцать великанов исчезли в маленьком северном городке США.

Ну, и каков конец? Посланец позвонил один раз раввину еврейской общины в том американском городке.

«Да, они были у меня один раз, – ответил раввин, – я так и не сумел понять их историю. Православные им устроили здесь торжественную встречу, празднично украсили весь город к их приезду. Что говорить, одни сложности. Если они захотят принять еврейство, посмотрим, чем сможем им помочь».

Таков конец этой истории. Посланец таки не знает, что с ними дальше случилось.

Глава шестьдесят первая

Четыре всадника и Тита с трудом передвигались в густом тумане, смутно различая уши своих коней. Они боялись потерять друг друга, и все время окрикивали один другого. Тита, которая не была великой всадницей, прилипла к бокам своей лошади.

Вороны не рисковали взлетать, сидя на краях седел. Ханан все еще пребывал под впечатлением ночи бдения и учения. Впервые в жизни он знал, что должен делать и где должен жить.

Так они двигались мелкими шажками, примерно, час, пока не поняли, что туман не собирается рассеяться, и кони понимали, что еще немного, копыта их застрянут в каком-нибудь пне или провалятся в яму.

Всадники сошли с коней и вели их на поводу. Так можно было хотя бы чувствовать землю под ногами. С высоты коня твердь смутно видна, и глаза напрягаются, чтобы увидеть что-то надежное впереди и под собой.

«Надо было нам остаться там еще один день», – сказал Ханан, что и следовало от него ожидать, – все равно мы совсем не продвинулись».

Вороны карканьем выражали недовольство его словами. Как легко найти причину, чтобы не продвигаться дальше.

«Слышишь ворон, – сказал Ханану Песах, – есть такие, которые считают, что нет у нас права решать идти ли дальше».

«Видно, все так думают, – сказал Ханан, – осторожно, здесь кусты, да? Все абсолютно уверены, что есть у нас долг, который мы обязаны исполнить. Мы оказались в ловушке у судьбы, не принадлежащей нам. Я чувствую себя, как человек, которого взгромоздили на телегу, покрытую сверху, которая движется не в то место, куда я стремлюсь добраться».

Этот нарисованный Ханааном образ произвел на остальных глубокое впечатление. Депрессивное состояние охватило их в этом слепом, неизвестно куда, движении. Думаю, если бы в наше время все это Ханаан бы пропел, получился бы грустный шлягер, выражающий тоску молодости.

Они продолжали свой путь, мокрые от тумана.

«Так мы никуда не доберемся. Мы ведь почти не отдалились от ешивы, – сказал Ханан, – давайте вернемся».

«Вы уверены, что мы знаем, где восток?» – сказал один из всадников.

Все остановились при этом возгласе и стали вглядываться вверх, в надежде увидеть хотя бы бледный оттиск солнца.

«Ничего не видно», – сказал тот же всадник, парень молчаливый, которого только серьезная причина могла заставить раскрыть рот.

«Может, стоит остановиться и ждать, пока туман рассеется? – сказал другой всадник, – если продолжим двигаться, мы совсем собьемся с пути».

«Холодно», – еле слышно пролепетала Тита, но все услышали.

Холодно означало, что при остановке можно совсем замерзнуть.

«Лучше двигаться, ничего мы не выиграем от остановки. Мы же совсем промокли и дрожим. Если мы и так страдаем, лучше все же двигаться», – сказал Песах, потянул поводья и двинулся с места. Остальные сделали то же самое, не столько из поддержки, а от боязни потерять Пе-саха в этом густом, как молоко, тумане.

«Так или иначе, нет особой важности в точном направлении. Это большая страна, и ее надо пересечь, пока мы не доберемся до реки. В этом трудно ошибиться», – поддержал Песах остальных голосом, в который прокралась какая-то даже странная шутливость, вовсе не соответствующая создавшейся ситуации.

Тита приблизилась к нему, возникла перед его лицом из тумана и поцеловала его в щеку. Ее прикосновение, свежесть ее щеки и губ были, как награда в поддержку его мнения – не останавливаться в этот холод.

Остальные не очень-то расчувствовались от этого мига радости, возникшего в туманне утра. Не было чему радоваться в этом слепом безмолвии. И они продолжали двигаться в густой траве, сапоги их иногда ступали в лужу или болото.

«Некоторые удивительные строки ночного чтения все еще звучат в моей голове», – сказал Ханан, который двигался, как во сне, пытаясь руками развеять пары тумана, охватывающие всех, – «Окружите и овейте Сион, возвысьте дворцы его». Разве не удивительно выражение «возвысьте дворцы его»?

Никто не ответил. Каждый был погружен в размышления.

«Не будьте столь печальными. Еще несколько часов, и солнце развеет туман, и мы увидим дорогу», – сказал Ханан.

«Солнце-то взойдет, – сказал Товияу, – но дорогу мы не увидим. И не вспомним дорогу, которую мы сейчас прошли. Знал бы я, во что ввязываюсь, никакая авантюра, и никакая оплата за это получением коня не заставила меня идти дорогами демонов».

«Я надеюсь, мы скоро услышим, что дети живы, найдены и возвращены, – сказал Песах, – и тогда весь этот туман, в котором мы блуждаем, рассеется, и опять станем четверо юношей, лишенных забот и свободных от всяческого долга. Или, вернее, шестеро юношей, если вспомнить Дуди и Ахава, которые остались на хуторе Они тоже в той же ловушке судьбы, что и мы, не так ли?»

«Радостными мы вышли в этот путь по Хазарии, радостными возвращались до того ручья, в котором обитает дьявол Самбатион. Но я думаю, что никогда уже мы не будем такими веселыми, какими были до того дня, когда были схвачены дети. Даже если их найдут и вернут домой, кто вернет Элени, Гилу, Миру?» – сказал Гедалияу, пригладил начинающуюся лысину и протер глаза, чтобы лучше вглядеться в туман, но, по правде, он отер слезу.

Все замолчали на какое-то мгновение.

«Великий раввин почитается учениками, – сказал Ханан, – для меня он источник изумления и притяжения» Он не объяснил, кого имеет в виду, но все понимали, о ком идет речь, ибо все еще были под впечатлением расставания с раввином.

«Если бы мы остались еще там, около него, он бы сказал нам, что делать. Он бы разъяснил бы нам все и дал бы ответы на вопросы, которые мы не умеем задавать», – добавил Ханан.

«Вопросы, которые мы не умеем задавать? – Удивился Тувияу. – Может, лучше начать их задавать, ибо тот удивительный раввин сказал нам, что делать. Он сказал то, что говорят все, чтобы мы как можно скорее двигались дальше и не останавливались, пока не доберемся до графа Лопатина и сообщим ему горькую весть. Так мы сбросим с себя позор греха, говорят все, и граф повезет нас на суд в Итиль. Кто-то из вас слышал что-либо иное от кого-либо в нашем пути?»

«Желудок мой даже подпрыгнул», – сказал Песах.

«Что они хотят от нас? – Заныл Гедалияу. Это так не подходило молодому человеку, вооруженному до зубов, или даже очень подходило парню двадцати лет, оказавшемуся в столь большом затруднении и не имеющему сил из него выбраться.

«Первым делом, – сказал Ханан, поглаживая пейсы, – мы должны выполнить заповедь – сообщить горькую весть. Если нет, это будет нарушением закона, как будто мы пытались это утаить. Как запрещено еврею утаить оплату рабочему, трудившемуся до утра, так запрещено утаить сообщение хотя бы один лишний час. Сообщение – это пропажа, которую надо вернуть ее владельцу».

Слова Торы хоть и были жесткими, неожиданно успокоили мучавшиеся души четверых. Был какой-то чудесный отсвет в этих словах, какая-то логичность, какой-то долг, который обязаны были исполнить, долг небольшой, который не рушит основы, долг, простой в исполнении, понятный и не приносящий душе боль.

Ханан, ощущая поддержку товарищей, продолжал: «Я не испытываю страха перед судом в Итиле. Кто может решить, что мы совершили преступление? Что можно требовать от шее™ юношей, что вышли в путь и наткнулись на нечистую силу, которую не могут осмыслить даже великие мудрецы?»

«В древние времена за это осуждали на смертную казнь без суда и следствия», – сказал Гедалияу. А Товияу покачал головой и добавил: «Четыре коня, к которым бы нас привязали, рванули бы и разорвали нас на части».

Оба, Гедалияу и Товияу, принадлежали к одной большой семье-семье Каплан. Это была хазарская семья, в которой детям перед сном родители еще рассказывали истории давних времен, когда хазары еще не были иудеями. И в былях этих вставал темный всадник на черном коне, который по завершению победного боя вздымал свое копье, и на нем был начертан магендавид.

«Но древние времена прошли, – сказал Ханан, – теперь мы иудеи. Иудеи не казнят, и все это дело насчет того, каков наш долг – в противостоянии князю тьмы с его воинством, не ясен. Это те дела, которые подобны горам, висящим на волоске. Редкий случай, и повеления тут противоречат друг другу. Понятно, что иудеи не быстры на казнь, как язычники. Без следствия, обсуждения, защиты. Объясним, что случилось и нас, несомненно, поймут. Может быть, даже похвалят нас, и мы возвысимся вместо того, чтобы быть наказанными. Пусть вас зря не пугают».

Все молчали, задумавшись над его словами, которые вселяли каплю надежды.

«Туман все еще не ослабел», – сказал Ханан после продолжительной ходьбы.

«Объясните, – сказала неожиданно Тита громким голосом, так, что все ее услышали, – что же это такое – евреи или иудеи?»