Текст книги "Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни"

Женни и Энгельс знали, что любой контракт – это пытка для Маркса. За 15 предыдущих лет, начиная с приезда в Париж, Маркс ни разу не уложился в срок, каким бы щадящим он ни был, либо просто разрывал контракт (единственным исключением был «Манифест Коммунистической партии»). Проблема была не в безволии, а в излишне пытливом уме. Маркс просто не мог отложить исследования и начать писать. Он был в восторге от всего неизвестного и чувствовал, что не может излагать свою теорию на бумаге, пока не поймет всех сторон его постоянно меняющейся, злободневной темы.

Разумеется, это было невозможно; лабиринты знания были бесконечны и постоянно менялись, и хотя он был готов блуждать по ним вечно, до конца дней своих, контракт требовал, чтобы он остановился. Именно здесь и начиналась пытка, постепенно переходившая из его сознания на его тело. Маркс понимал необходимость срочной работы, говоря Вейдемейеру: «Я должен провести мой предмет через огонь и воду и не позволять буржуазному обществу превращать меня в машину для зарабатывания денег» {48}.

На самом деле риск этого был минимален; Марксу просто нужно было найти виноватого. 29 апреля, через 27 дней после того, как он послал план первой части Энгельсу, Маркс снова писал ему: «Мое долгое молчание можно объяснить одним словом: неспособность писать. Это было тогда (это в некоторой степени сохранилось и сейчас) – не только в литературном, но и в физическом смысле слова. Несколько обязательных статей для «Трибьюн» я продиктовал своей жене, но даже и для этого потребовались нешуточные усилия и применение сильных стимуляторов. Никогда прежде у меня не было таких сильных приступов боли, и я некоторое время боялся, что это склероз печени». Он сказал, что доктор рекомендовал прекратить работать, отправиться путешествовать и вообще «побольше шляться» {49}.

Энгельс велел Марксу немедленно приехать в Манчестер. Маркс должен купить билет первого класса, Энгельс его оплатит, а Женни пошлет денег, чтобы покрыть все расходы, связанные с отсутствием Маркса {50}. На следующий день Маркс написал, что приедет через пять дней, простодушно добавив: «Со вчерашнего дня я чувствую себя намного лучше» {51}.

Женни тоже, казалось, испытывала облегчение от вмешательства Энгельса. Семья не уставала удивляться переменам, произошедшим в Марксе после этого вмешательства. На самом деле им не стоило этого делать: Энгельс предложил Марксу форменное бегство от самого себя и всех обязанностей – от долгов, от срока сдачи книги. Он соблазнял его хорошей едой, хорошим вином и хорошими сигарами в надежде, что усиленная релаксация возродит его уставший гений. Энгельс писал Женни, что вытащил Маркса на двухчасовую прогулку верхом – и что Мавр теперь «с большим энтузиазмом относится к этому занятию» {52}.

Маркс оставался с Энгельсом до конца мая, как раз до того срока, когда нужно было отсылать издателю первую часть книги. Вместо этого он написал Лассалю письмо, наполовину состоящее из правды, наполовину – из смехотворных оправданий. Он описывал свою болезнь, лекарства, которыми его пичкали, и рекомендации доктора «отложить на некоторое время интеллектуальные труды, заняться верховой ездой и больше отдыхать… С большим внутренним сопротивлением я внял советам доктора и настоянию семьи, уехав к Энгельсу в Манчестер». Он просил Лассаля вежливо объяснить все Дюнкеру, однако ни словом не обмолвился, когда можно ожидать его рукопись {53}.

Вернувшись в Лондон, Маркс объявил себя здоровым и готовым к работе. «Самое проклятое обстоятельство – это то, что моя рукопись является настоящей кашей, и большая часть ее рассчитана на последующие разделы, – жаловался он Энгельсу. – Так что мне нужно сделать подробные комментарии и указатель, где и на какой странице следует искать материал, с которым я хочу работать в первую очередь».

Другими словами, в тот день, когда Маркс должен был сдать готовую работу, он на самом деле только начинал организовывать свои записи. Это было необходимо, без всяких сомнений: у него накопилось 800 страниц {54}.

К середине июля рукописи все еще не было, а финансовая ситуация, еще больше пострадавшая за то время, пока он был в Манчестере, требовала, чтобы он почти все свое время проводил, зарабатывая деньги. Лондон переживал рекордную жару, а Маркс каждый день ходил в город пешком или ездил на омнибусе, чтобы занять и перезанять денег у знакомых – только для того, чтобы отдать долги другим знакомым. Жара была настолько интенсивной, что Темза почти пересохла, от нее оставался лишь ручей из сточных вод, и зловоние не давало дышать {55}. Маркс сообщал Энгельсу, что ситуация совершенно невыносима и Женни страшно ею озабочена: «Все эти неприятности послужили причиной очередного нервного срыва моей жены, и доктор Аллен, который, конечно, подозревает, откуда ноги растут, но не знает реального положения дел, настойчиво повторяет мне, что он не может исключить опасность воспаления мозга или чего-то в этом роде, если она не отправится на морской курорт отдохнуть». Маркс считал, что у болезни Женни две причины: ежедневное напряжение и «призрак окончательной и неизбежной катастрофы» {56}.

От отчаяния Маркс обратился в кассу взаимопомощи, которая рекламировала займы без банковского поручительства на сумму от 5 до 200 фунтов исключительно на основе частных рекомендаций. За Маркса поручились Фрейлиграт и знакомый бакалейщик, Маркс потратил два фунта на необходимые для оформления займа операции… но в конце концов в кредите ему было отказано. Он снова обратился к Энгельсу. Он послал ему список на трех листах – свои расходы и долги – и спросил мнения друга, видит ли он выход из финансовой неразберихи, в которой он оказался. В соответствии с его списками самые большие долги у него были в ломбарде, далее туда входили налог, плата за обучение, медицинские услуги и подписка на газеты. Маркс подсчитал, что даже если он резко сократит расходы, забрав детей из школы, переехав в рабочее общежитие, отослав Ленхен и ее сестру в Германию и питаясь одним картофелем, – у него по-прежнему не будет денег, чтобы расплатиться с кредиторами.

«Шоу мнимой респектабельности, которое до сих пор нас поддерживало, было единственным способом избежать краха. Со своей стороны я почти не забочусь о собственной жизни и готов жить хоть в Уайтчепеле, при условии, что смогу иметь возможность мирно работать. Но состояние моей жены таково, что подобная метаморфоза нашего быта может повлечь за собой опасные последствия, да и вряд ли подходит для воспитания девочек… Я и худшему врагу не пожелаю оказаться хоть на миг в том болоте, в котором я, словно в ловушке, нахожусь последние два месяца, в то время как вокруг меня клубятся бесчисленные неприятности, губящие мой интеллект и уничтожающие мои способности к работе» {57}.

Энгельс подсчитал, что Марксу срочно требуется 50–60 фунтов, и сказал, что мог бы предоставить 40 из них. Однако он настаивал, что Марксу «пора навестить» мать или дядюшку {58}. Маркс предпринял попытку обратиться к матери, используя портрет Элеонор в качестве извинения за многолетнее молчание. Хотя ее ответ можно было считать положительным, она быстро охладела к сыну {59}. В конце концов Маркса снова спасли деньги Энгельса, а также вмешательство Фрейлиграта, который организовал транзакцию {60}.

Маркс отдал те долги, которые смог, а затем отправил Женни в Рамсгейт, курортный город на побережье, – любимое место отдыха английского дворянства, так называемые «легкие» Лондона с прекрасным воздухом {61}. Она поселилась среди тех, кого Маркс с издевкой называл изысканными и умными англичанками: «После долгого года, в течение которого она общалась только со своими близкими, общение с людьми ее круга, кажется, идет ей на пользу». Через несколько дней Женни послала за Ленхен и детьми {62}. Для девочек учебный год в колледже Южного Хэмпстеда закончился триумфально: Женнихен завоевала звание лучшей ученицы школы, а также главный приз по французскому языку; Лаура заняла второе место {63}.

Тем временем Маркс послал Женни свою статью для «Трибьюн», чтобы она переписала ее начисто и отправила в Нью-Йорк, а сестра Ленхен, Марианна, осталась в Лондоне приглядывать за домом. Из всего этого можно понять, что у Маркса было и время, и место, чтобы закончить свою рукопись – работу эту он считал самой срочной {64}. Однако вместо того чтобы работать, Маркс снова заболел. 21 сентября, после долгого перерыва в переписке с Энгельсом, он написал, что причиной опять была печень.

Любая работа стоила ему немыслимых усилий, и потому он не отсылал Дюнкеру рукопись еще 2 недели {65}. Месяцем позже, 22 октября, он признался, что пройдет еще несколько недель, прежде чем он сможет отправить ее в Берлин {66}.

К ноябрю Лассаль тоже стал интересоваться судьбой рукописи. Приятель навестил Маркса и Фрейлиграта, после чего сообщил, что в отличие от того, что Маркс пишет в письмах, живет он «в прекрасных условиях, с красавицей женой». Маркс немедленно вывернулся, объяснив, что им с Фрейлигратом пришлось нарисовать эту радужную картину для гостя, потому что Маркс не хотел, «чтобы этот средний немецкий буржуа» испытывал удовлетворение, зная правду. Затем он попытался придумать внятную отговорку для Дюнкера, чтобы он согласился еще немного подождать. Разумеется, писал он, у него есть и проблемы со здоровьем, и домашние трудности, но главная проблема касается формальных сложностей с текстом: «Мне кажется, что на стиль всего, что я пишу, влияет моя больная печень. И у меня есть два веских довода, чтобы не позволять состоянию здоровья влиять на мою работу». Первый – это то, что работа над этим материалом длилась 15 лет, которые Маркс называл лучшими в своей интеллектуальной жизни; второй – то, что его работа содержит важный анализ социальных отношений, которые впервые будут описаны с научной точки зрения. «Поэтому я чувствуя себя в долгу перед партией и не могу позволить, чтобы работа была изуродована деревянным сухим стилем из-за больной печени».

Он снова обращается к Лассалю, чтобы тот связался с Дюнкером и объяснил ему ситуацию. «Я закончу рукопись в течение 4 недель, потому что только что начал активно писать» {67}. Недели измышлений и уверток отражены в письмах Энгельсу, а сам Маркс изо всех сил старается закончить книгу.

29 ноября – Женни переписывает рукопись {68}.

22 декабря – рукопись должна попасть к издателю до конца года. «Теперь в буквальном смысле нельзя терять ни минуты» {69}.

Середина января – он до сих пор не отправил рукопись, хотя уже написаны три части общим объемом 192 страницы; хотя уже придумано общее название «Капитал» – но пока еще в ней ни слова о капитале не говорится {70}.

21 января – злополучный манускрипт готов к отправке… но у Маркса нет денег на почтовые расходы и страховку {71}.

Наконец 26 января 1859 года Маркс пишет Энгельсу короткое, в три строки письмо: рукопись «К критике политической экономии» отправлена Дюнкеру {72}.

Маркс гадал, будет ли книга иметь успех в Берлине, чтобы он мог искать издателя в Лондоне и договариваться о переводе на английский язык {73}.

27. Лондон, 1859

Увы, это ужасно – быть мудрым, когда мудрость не приносит мудрецу никаких наград.

Софокл {1}

Пока Маркс работал над рукописью, мировой финансовый кризис, от которого они с Энгельсом ожидали, что он выльется в революцию, закончился, так и не уничтожив капиталистическую систему, не спровоцировав серьезных социальных потрясений и не опрокинув ни одно правительство. В Пруссии, правда, был новый правитель, но причины тому были вполне естественные. Король Фридрих Вильгельм в 1858 году сошел с ума, и его брат Вильгельм стал регентом. Вильгельм в свое время послужил брату чем-то вроде громоотвода – ходили устойчивые слухи, что это он приказал армии стрелять в толпу в марте 1848 года, тем самым спровоцировав восстание в Берлине {2}. Однако Вильгельм-регент вскоре удовлетворил тех, кто мог бы уйти в оппозицию, поскольку перетряхнул правительство, убрав из него тех, кто стоял за репрессиями последнего десятилетия {3}. Среди них был и брат Женни, Фердинанд фон Вестфален {4}.

Похоже, что над реакционной Пруссией занимался рассвет. Вильгельм в качестве союзников предпочитал рассматривать Англию и западные страны, а не Россию; в его кабинете министров появились либералы {5}. Были понемногу разрешены политические, культурные и профессиональные союзы, ходили слухи об амнистии политическим ссыльным. Введение этих новых свобод сопровождалось все усиливающимся ощущением праздника; в этом же году отмечался столетний юбилей великого немецкого поэта, драматурга, историка и философа Иоганна Кристофа Фридриха фон Шиллера. По всему Бунду и немецким сообществам в Европе и Америке прошли праздничные мероприятия в память человека, который казался воплощением немецкой культуры {6}.

Хотя Маркс и Энгельс не дождались революции, на которую так надеялись, но то, что произошло вместо этого, вдохновило их не меньше: изменившийся политический климат в их родной стране делал возможным создание политической партии рабочего класса, к чему они стремились много лет.

После стольких лет подпольной деятельности и тайных собраний подобные группы и организации могли наконец собираться и работать открыто, подготавливая конец монархического, буржуазного, капиталистического строя для грядущего господства пролетариата, а затем и для полного уничтожения классов в обществе. Кроме того, наступило время, когда работы Маркса могли быть напечатаны, поскольку его заклятый недруг Фердинанд фон Вестфален больше не мог этому помешать.

На протяжении первых месяцев 1859 года Маркс с нетерпением ждал, когда же будет напечатана его книга. Ждала и Женни, уже похваставшись родне в Пруссии, что скоро выйдет книга ее мужа, разрушившая, по ее словам, здоровье Карла за предыдущий год интенсивной работы {7}. Они оба так ждали выхода книги не только потому, что это было важно для «партии» и репутации Маркса, – но и потому, что книга должна была стать основным источником дохода семьи: после выхода в Германии она могла быть переведена и опубликована в Англии, на куда более обширном и прибыльном книжном рынке {8}.

Хотя Маркс и задержал рукопись на 8 месяцев, никаких задержек от Дюнкера он не ждал. Он ожидает новостей из Берлина с нетерпением, которое ясно просматривается в каждом письме к Энгельсу. Можно воочию представить, как он возбужденно расхаживает по кабинету, прислушиваясь, не постучит ли в дверь почтальон.

Так прошло две недели, потом месяц… Через 6 недель после получения рукописи Дюнкер прислал Марксу всего один лист пробной печати, посмотреть. Маркс был вне себя от разочарования {9}. Он чувствовал, что его работа должна быть напечатана немедленно, чтобы это имело смысл, а в практическом аспекте – чтобы труд его был оплачен. Да, он сам сильно задержал рукопись, но ведь с его стороны это был акт творчества, а все, что требовалось от Дюнкера, – утверждал раздраженный автор – так это просто побыстрее набрать текст.

Маркс подозревал, что во всем виноват Лассаль. Он был почти уверен, что Дюнкер отложил опубликование его книги по экономике в пользу очередного романа Лассаля {10}. Тем временем Дюнкер опубликовал анонимный памфлет Энгельса «По и Рейн как повод напряжения между Австрией, Францией и Пруссией» {11}. Через 9 недель Маркс получил только три листа оттисков – около 48 страниц из 192-страничного труда. Маркс написал Лассалю, что Дюнкер, как ему кажется, сожалеет о том, что связался с этой книгой, и потому так тянет с ее публикацией {12}. Поскольку сроки выхода книги откладывались на неопределенный срок, Маркс наконец-то признался Лассалю, какова на самом деле его финансовая ситуация, и попросил денег взаймы {13}. Лассаль отказал. Вместо этого он связался со своим кузеном, который предложил использовать Маркса в новом качестве: чтобы тот телеграфировал новости из Лондона {14}. Несмотря на сложную и дорогостоящую логистику и несогласие с политикой газеты, Маркс ухватился за это предложение и взволнованно описал Энгельсу, какой доход планирует получить. Однако в течение нескольких недель эта схема, как и множество других до нее, рухнула. Маркс снова обвинил Лассаля {15}. Он сказал, что это Лассаль критиковал своего кузена за консервативный уклон его службы новостей, а приписал эти слова Марксу. Маркс буквально рычит: «Таким образом этот болван сорвал лучшие перспективы, которые были у меня на лето» {16}. Куда бы Маркс ни сунулся, везде его ждало разочарование. В середине мая подошел обговоренный срок выхода первой части книги – но шли дни, а о публикации не было ни слова. Вместо этого Дюнкер опубликовал памфлет Лассаля на военную тему, написанный по следам памфлета Энгельса {17}. Подозрения Маркса, что работам Лассаля отдавалось явное предпочтение, укрепились, когда он узнал, что Лассаль переехал из дома графини фон Хатцфельдт и теперь живет в доме Дюнкера {18}. 21 мая 1859 года, через 4 дня после возвращения последней верстки в Берлин, Маркс использовал небольшую хитрость, чтобы поднажать на Дюнкера и ускорить публикацию: он сказал, что из Америки ему пришел заказ на 100 экземпляров его книги, и потому ему нужно знать цену, по которой книга будет продаваться {19}. Однако хитрость успеха не возымела, и тогда Маркс послал Дюнкеру гневное письмо, в котором открыто обвинил в преднамеренном затягивании выхода «Политэкономии»: «Настоящим письмом я требую, чтобы вы раз и навсегда отказались от этих махинаций, цель которых мне вполне ясна. Все мои знакомые в Англии разделяют мою точку зрения». (Последнее говорилось об Энгельсе, Люпусе и Женни.) {20}

В то время, когда Маркс был уже готов взорваться, Немецкое рабочее образовательное общество начало выпускать в Лондоне газету «Das Volk» {21}. Маркс не имел с ними и другими эмигрантскими организациями ничего общего с 1851 года. Он общался примерно с десятком человек помимо своей семьи, и хотя они с Энгельсом высмеивали политических беженцев в своем узком кругу, публично они этого не делали, а потому поводов для перепалки, как в первые годы жизни в Лондоне, у них не было. Однако Маркс казался настроенным на схватку. Он был зол и расстроен – и видел возможность излить это ожесточение при помощи прессы. (Он писал: «Жизнь в Лондоне не такова, чтобы не предаваться таким развлечениям каждые 8 лет или около того».) {22} Энгельсу он сказал, что «Das Volk» – «тряпки-дилетанты», однако их можно использовать, чтобы помучить их давнего соперника Готфрида «Иисуса Христа» Кинкеля, у которого была собственная газета {23}.

Либкнехт и основатель «Das Volk» Элард Бискамп как раз предложили Марксу сотрудничать с газетой. Хотя сначала он отказался, искушение иметь в своем распоряжении газету было слишком велико, и вскоре он начал предлагать редакции «репортажи о том о сем» {24}. Влияние Маркса росло; при нем газета начала печатать материалы против Кинкеля и его сторонников, а также против своих противников на континенте. Это, в свою очередь, пробудило от спячки всех тех, кто выступал против «партии Маркса» в эмигрантских кругах.

В июне Маркс отправился в Манчестер, чтобы повидать Энгельса и Люпуса. Они не собирались его отговаривать, они поощряли его ярость, полагая, что его новаторская экономическая работа намеренно удерживается от публикации издателем, не представляющим ее истинную ценность. 22 июня Маркс написал Дюнкеру очередное письмо, в котором резко укорял издателя за нарушение обещания опубликовать его труд и заплатить гонорар в начале июня. Маркс угрожал, что напишет об этом в газеты, объяснив, почему откладывается выход книги. Разумеется, он вновь преувеличивал, сообщив, что вынужден так поступить, потому что к нему приходит слишком много писем с вопросами о книге, что он не в состоянии ответить на них {25}. Письмо оказалось неловкостью вдвойне. Маркс просто не знал, что тысяча экземпляров его «Критики политэкономии» 11 дней назад сошла с печатного станка; таким образом, он незаслуженно оскорбил человека, с чьей помощью надеялся опубликовать следующую свою работу {26}.

Теперь, когда книга была напечатана, Маркс волновался еще больше, ожидая реакции на нее. Энгельс объявил, что ему все нравится {27}, что было вполне обычной похвалой из его уст практически для всего, что писал Маркс. Другие же друзья откровенно недоумевали. Либкнехт обмолвился, что он никогда еще не был так разочарован, а Бискамп сказал Марксу, что не понимает цели, с которой книга написана {28}. В принципе ничего неожиданного в такой реакции не было: «Критика» читается как разговор человека с самим собой; Маркс пишет нечто среднее между «Рукописями 1844 года» и будущим «Капиталом». В предисловии изложены аргументы Маркса о материальном базисе истории, однако последующие разделы читаются как фрагменты, в которых ставятся вопросы – но не даются ответы {29}.

В прессе откликов на книгу не было, не считая рецензии Энгельса, напечатанной в «Das Volk» и перепечатанной в нескольких немецкоязычных изданиях, в том числе – в Америке {30}. Женни и Маркс считали отсутствие откликов результатом «заговора молчания» {31}, и это почти сводило Марка с ума. Он писал Лассалю: «Вы ошибаетесь, кстати, если думаете, что я ожидал восторженных откликов в немецкой прессе… Я ожидал отповеди или критики, но только не этого игнорирования, которое, помимо всего прочего, может повлиять на продажи. Учитывая, как яростно эти люди выступали в свое время против моего «коммунизма», можно было ожидать, что они захотят продемонстрировать свой незаурядный ум в полемике с теоретическим обоснованием того, против чего они так боролись» {32}.

Маркс, кипя, пишет Энгельсу, что его противники-эмигранты наверняка радуются его очевидному поражению {33}.

В июле Маркс заболевает, считая причиной этого жару {34}. В августе его все еще мучают приступы рвоты {35}. Помимо разочарования из-за книги, семья находится в тяжелейшем финансовом положении. Они закладывают почти все, что еще можно заложить, и Женни даже вызвали в уездный суд, чтобы отвечать на требования кредиторов, но она приехала слишком поздно, чтобы суметь добиться отсрочки погашения долгов. Долги по-прежнему висят на них тяжким грузом {36}. В разгар этих личных бедствий Маркс берет на себя редакционный контроль в «Das Volk», что означает принятие на себя и финансовых обязательств газеты. Положение газеты едва ли не тяжелее положения семьи, однако Маркс настроен оптимистично и пишет Энгельсу: «Я убежден, что в течение шести недель газета твердо встанет на ноги» {37}. 26 августа он объявляет: «Das Volk» больше нет… Поскольку мы решили использовать бумагу подороже, траты возросли, а количество читателей сократилось» {38}. Вскоре после этого типография через суд предъявила Марксу счет на 12 фунтов {39}.

Маркс оказался в глубочайшей пропасти. Хуже всего было то, что его враги считали его побежденным, чего он буквально не мог перенести. Одинокий и глубоко несчастный, он пишет Энгельсу в сентябре: «Нет абсолютно никого на свете, кому бы я мог полностью излить душу…» {40} Но у Энгельса к тому времени свои проблемы. В одной пьяной компании его оскорбил англичанин, и Энгельс избил его зонтиком. К несчастью, он повредил противнику глаз, и теперь тот требовал компенсацию, которая, как опасался Энгельс, может достигать аж 200 фунтов. «В довершение всего будет публичный скандал и ссора с моим стариком, которому придется заплатить эти деньги… Хуже всего то, что я полностью в руках этой свиньи и ее адвоката… Нет нужды говорить, как эти чертовы англичане любят заполучить в свои жадные ручонки грязного иностранца» {41}.

Для Маркса это означало, что он не может рассчитывать на помощь Энгельса. Имея в виду не только дружеское сочувствие, но и вопрос о средствах, Маркс предложил другу скрыться на континенте {42}, но Энгельс, учитывая свое социальное и деловое положение в Манчестере, отказался от этого категорически {43}.

Не имея больше других возможностей достать денег, Женни решилась на отчаянный шаг: занять их у брата Фердинанда втайне от мужа. Маркс никогда бы на это не согласился, не только из гордости: если бы его враги узнали, откуда он взял деньги, то немедленно воскресли бы слухи о его сотрудничестве с полицией. Возможно, к счастью для Женни, безработный Фердинанд сейчас был стеснен в средствах, поэтому ей так и не пришлось идти на компромисс. Однако она чувствовала себя запятнанной даже тем, что собиралась предпринять эти «неприятные шаги» {44}.

Маркс, казалось, сделал все, чтобы Дюнкер обиделся на него и отказался печатать следующие выпуски «Критики политэкономии», однако к октябрю стало понятно, что именно с Дюнкером у Маркса остались лучшие шансы быть напечатанным в Германии. Надеясь заинтересовать и вынудить Дюнкера на согласие печатать книгу дальше, Маркс говорит Лассалю, что рассматривал кандидатуру другого издателя (хотя, насколько известно, никаких «других» у него и в помине не было), однако решил, что будет лучше, если первые две части выйдут из одного издательства. «Сейчас я обязан многое переделать, поскольку за год все материалы устарели». Он полагал, что сможет сделать это, самое позднее, к декабрю. Кроме того, он информировал Лассаля, что начал переводить первую часть на английский (хотя и этому не найдено никаких подтверждений). «В любом случае я уверен, что в Англии книгу ждет лучший прием, чем в Германии, где, насколько мне известно, никто за ней не гоняется и не собирается платить за нее ни гроша. Все, чего я хочу, – это представить первую часть полностью на суд немецкой публики. Если она и на этот раз не уделит моей работе никакого внимания, остальное я буду сразу писать по-английски» {45}.

Энгельсу Маркс сказал, что уверен – вторую часть написать и напечатать будет легко, однако позднее, в течение месяца, признавался, что пишет очень понемногу и прогресс крайне невелик {46}. «В некотором смысле я завидую, что ты живешь в Манчестере, поскольку там ты свободен от этой войны мышей и лягушек. Здесь же я вынужден продираться сквозь все это болото и делать это в таких условиях, которые забирают у меня время, которое я мог бы использовать для работы» {47}.

К декабрю Маркс, можно сказать, тонул. Он рассказал Энгельсу, что его вызвали в уездный суд за неуплату мелких долгов; он заплатил 5 фунтов, чтобы урегулировать проблемы «Das Volk» с типографией, и три месяца подкармливал Бискампа, поскольку тот был болен и не имел возможности зарабатывать {48}. Маркс звал Энгельса в Лондон на Рождество. Помимо того, что это доставило бы радость им с женой, это было «абсолютно необходимо для девочек, чтобы в доме вновь появились люди. Бедные дети измучены домашними неурядицами» {49}.

Действительно, трудно представить, как Женнихен и Лаура (15 и 14 лет) справлялись со всеми тяготами жизни семьи. Они были свидетелями творческих мук своего отца, видели его гнев против заговора его противников, чувствовали унижение, когда кредиторы стучали в двери их дома. В письме к жене Фердинанда Женни нарисовала картину жизни своих дочерей исключительно розовыми красками: «Обе наши прелестные, высокие, выросшие девочки делают нас абсолютно счастливыми, благодаря своему очаровательному, дружелюбному и скромному характеру. Все свободное время, остающееся у них после школы и дополнительных уроков, они тратят на младшую сестренку, играя с ней и балуя ее. В ответ на их доброту эта малышка с каштановыми кудряшками каждый раз несется им навстречу с распростертыми объятиями, и когда девочки приходят домой, пройдя через очаровательную зеленую долину, неся свои ранцы и папки для рисования, у нас всегда происходит торжественная церемония воссоединения всей семьи, словно девочки только что вернулись из кругосветного путешествия» {50}. Это Женни пишет о том самом месте, которое недавно описывала как грязный и унылый район, где грязь прилипает к сапогам так, что невозможно оторвать от земли ногу… {51}

Истина лежит, по всей видимости, где-то посередине между двумя этими описаниями. Уверенно можно говорить о том, что обе старшие дочери Маркса выросли очень умными и развитыми девочками. В 1859 году Женнихен вновь стала первой ученицей школы, а Лаура взяла два вторых приза {52}. Они говорили и читали на английском, немецком, читали на итальянском, немного знали испанский (по крайней мере, в пределах «Дон Кихота») {53}. Они играли на фортепьяно, пели дуэтом, рисовали портреты. Они получили то воспитание, на которое только могли рассчитывать девочки среднего класса в Англии. Однако помимо этого благодаря своему отцу они хорошо разбирались и в политике.

В конце декабря Женни сообщила, что ее старшая дочь окончательно приняла на себя обязанности переписчика статей для «Трибьюн». В письме Энгельсу на Рождество (несмотря на приглашение Маркса, он так и не приехал в Лондон на праздники) она философствует на тему того, как поменялись роли в их семье (она шутливо замечает, что больше всего ей жаль одного: она не может требовать пенсии за то, что столько времени работала секретарем Маркса), а также размышляет о минувшем годе страданий и бед. Женни пишет: «Если бы было хоть чуть-чуть легче, я могла бы найти смешные стороны даже в наших неприятностях, однако любой юмор гаснет, когда один из нас вынужден постоянно сражаться с морем мелких неприятностей; никогда я не чувствовала себя столь подавленной, как сейчас, когда наши дорогие девочки, такие цветущие и милые, тоже вынуждены терпеть нашу нищету. И в довершение всего все наши затаенные надежды, связанные с книгой Карла, пошли прахом из-за этого заговора молчания в Германии» {54}.

Женни часто отмечала, что, каким бы тяжелым ни было их положение, Маркс всегда оставался оптимистом – так сильна была его вера в успех его идей. Временами она, словно извиняясь, называла себя единственным реалистом в их семье, видя, что вся их жизнь была наполнена чередой предательств. Но никогда Женни не усомнилась в исключительности ума Карла – она сомневалась лишь в том, что его идеи будут приняты и поняты. У нее не было веры в способность общества к пониманию его идей. Как закаленная в боях революционерка, она считала, что единственным способом расшевелить общество была бы бомба – и такой бомбой полагала следующую работу Маркса. Она говорила Энгельсу: «Вторая часть прервет этот летаргический сон – и тогда эти лентяи набросятся на него с удвоенной яростью, намеренно храня молчание относительно научного характера его работы. Посмотрим» {55}.

Возможно, Женни вновь обрела надежду, потому что месяц назад в Англии вышла другая спорная книга, мгновенно сделавшая автора знаменитым. Чарльз Дарвин ворвался на сцену 22 ноября, представив свой труд «Происхождение видов путем естественного отбора» {56}. В кругу Маркса первым прочитал ее Энгельс и сказал, что это «абсолютно потрясающе… Никогда прежде не был сделано столь грандиозной попытки продемонстрировать эволюционное развитие в природе, и уж конечно – никогда не был достигнут такой великолепный эффект» {57}.