Текст книги "Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни"

Маркс писал Энгельсу, что обратился к своим родным в Голландии и Германии за деньгами, однако ответа не получил. Женни заложила так много своих вещей, что едва ли могла выйти из дома, и Маркс носился по Лондону, «перехватывая понемногу здесь и там, как в самые темные первые дни жизни в Лондоне… С другой стороны меня преследовали торговцы, некоторые из которых отозвали свои кредиты и угрожали мне судом. Положение тем более критично, поскольку Лафарг (до своего отъезда в Бордо несколько дней назад) постоянно находился в доме, и скрыть истинное положение вещей от него становилось все труднее».

Уже не стесняясь в своих жалобах и откровениях, он пишет:

«Не только это прервало мою работу; пытаясь сделать ночью то, что я не успеваю делать днем, я заработал еще один карбункул, прямо возле пениса». {58}

Энгельс расслышал знакомый крик о помощи и отреагировал мгновенно. Выслушивая стенания Маркса, он, вероятно, ожидал сообщения о том, что отправка рукописи вновь отложена. Однако Маркс удивил его, послав «Капитал. Том 1» в Гамбург на второй неделе ноября 1866 года {59}. Из Манчестера явственно донеся вздох облегчения. Энгельс писал:

«После известия о том, что рукопись отослана, гора свалилась у меня с плеч. В связи с этим я выпью отдельный бокал – специально за твое здоровье. Эта книга во многом способствовала его расстройству; теперь, когда этот груз свалился с твоей спины, ты станешь другим человеком». {60}

Женни тоже чувствовала облегчение… но эта женщина прожила с Марксом жизнь, полную несбывшихся надежд и разрушенных мечтаний, поэтому и сейчас не могла отделаться от дурных предчувствий. Она писала Энгельсу в рождественском письме:

«Если гамбургский издатель действительно напечатает книгу так быстро, как обещал, книга в любом случае выйдет не раньше Пасхи. Большое счастье видеть чистовой экземпляр рукописи, такой объемной. Огромный груз свалился с моей души, но у нас достаточно тревог и забот и без этого… Я хотела бы видеть все в розовом свете, как и окружающие, но долгие годы тревог сделали меня нервной, и когда будущее кажется всем радужным, я вижу его только в черном цвете. Разумеется, это между нами». {61}

Вскоре страхи Женни подтвердились, и началась полоса неудач. Мейснер отказался печатать первый том, предпочитая ждать, когда Маркс закончит второй. Сам Маркс страдал от бессонницы и карбункулов на ягодицах, что по его собственному признанию, непосредственно было связано с его душевным состоянием {62}. (Позднее он шутливо писал Энгельсу: «Надеюсь, что буржуазия запомнит мои карбункулы до своего смертного часа».) {63} Наконец, ожило и старое пугало – деньги. В начале апреля 1867 года Маркс сообщил Энгельсу, что не может послать рукопись в Гамбург, как планировалось, потому что его одежда и часы заложены {64}. Энгельс, о котором Женнихен писала, что он «вне себя от радости» из-за окончания работы над книгой {65}, прислал Марксу деньги.

Много лет назад Энгельс говорил сестре, что не позволяет себе желать чего-то, потому что если он позволит себе эту слабость, тогда то, чего он всегда хотел, может превратиться в то, что ему никогда не достанется {66}.

Однако в апреле 1867 года, когда «Капитал» – хоть и с опозданием на два года – неуклонно двигался к публикации, Энгельс позволил себе и мечты, и желания, а также, как он признался Марксу, наконец-то представил себе более счастливое будущее.

32. Лондон, 1867

– Вы что-нибудь видите? – шепнул Пуссен Порбусу.

– Нет. А вы?

– Ничего.

– Этот старый мошенник нас обманул…

Оноре де Бальзак {1}

Когда Маркс, наконец, добрался до Ганновера, где ожидал получения верстки рукописи из Гамбурга, то получил длинное письмо от Энгельса, в котором его друг высказал все то, о чем не говорил почти два десятилетия, на протяжении которых неустанно поддерживал семью Маркса в ожидании выхода его выдающегося труда.

«Мне всегда казалось, что эта проклятая книга, которую ты так долго вынашивал, была главной причиной всех твоих несчастий и что ты никогда не выкарабкался бы и не мог выкарабкаться, не сбросив с себя этой ноши. Эта вечно все еще не готовая вещь угнетала тебя в физическом, духовном и финансовом отношениях, и я отлично понимаю, что теперь, стряхнув с себя этот кошмар, ты чувствуешь себя другим человеком… Вся эта перемена обстоятельств страшно радует меня, во-первых, сама по себе, во-вторых, специально из-за тебя и твоей жены и, в-третьих, потому что действительно пора, чтобы все эти дела пошли лучше».

Энгельс говорит, что через два года закончится его контракт с Эрмен&Энгельс, и он оставит мир бизнеса.

«Я ничего так страстно не жажду, как избавиться от этой собачьей коммерции, которая совершенно деморализует меня, отнимает все время. Пока я занимаюсь ею, я ни на что не способен.»

Разумеется, оставление бизнеса сулило резкое падение доходов, но Энгельс оптимистично считает, что «Если все пойдет так, как намечается, то и это устроится, даже если к тому времени не начнется революция и не положит конец всем финансовым проектам. Если революции не будет, я оставляю за собой право к моменту своего освобождения выкинуть забавную шутку и написать веселую книгу: “Горести и радости английской буржуазии”…» {2}[56]56
  Русский перевод дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс, Сочинения, Т. 31.


[Закрыть]

Маркс тоже позволил себе помечтать. В Гамбурге Мейснер приветствовал его с большим энтузиазмом и заверил в своей готовности издавать его работы {3}. Переполненный радостными надеждами, Маркс рассказывал своему приятелю в Женеве, что «Капитал» – это, без сомнения, самая убийственная бомба, которую когда-либо бросали в голову буржуазии». {4}

Другому другу, в Нью-Йорке, он пишет (хотя и закончив только первый том), что ожидает выхода оставшихся трех томов в течение года и использует каждую минуту, чтобы завершить поскорее труд, «которому я принес в жертву свое здоровье, счастье и семью… Я смеюсь над так называемыми «практичными» людьми и их мудростью. Если хочешь быть одним из стада – тогда, конечно, можно повернуться спиной к страданиям других и заботиться только о собственной шкуре». {5} Наконец, он пишет Энгельсу: «Я надеюсь и от всей души верю, что в течение года все будет кончено – в том смысле, что я наконец-то поправлю свои финансовые дела и встану на собственные ноги». {6}

В свой 49-й день рождения Маркс получил первые листы верстки, а издатель разместил уведомление о готовящейся публикации книги Маркса в газетах. Дела, казалось, двигались в правильном направлении, и Маркса распирало радостное нетерпение {7}. Никаких трудностей не предвиделось. В Ганновере он поселился у самого настоящего «групи» – поклонника их с Энгельсом творчества (Маркс назвал его «фанатичным приверженцем»). Врач-гинеколог, доктор Людвиг Кугельманн открыл для себя труды Маркса и Энгельса еще во времена их первой совместной работы «Святое семейство» и с тех пор прилежно собирал все их публикации. Не вполне ясно, что именно привлекало Кугельманна в социализме, коммунизме или самом Марксе – доктор был буржуа до мозга костей. Однако что бы это ни было, Маркс испытал настоящее потрясение, обнаружив в библиотеке Кугельманна лучшее собрание их с Энгельсом сочинений – у них самих такого не было {8}.

Груз «Капитала» свалился с плеч, Кугельманн исполнял любую прихоть Маркса – и Маркс заявил о том, что здоровье его резко улучшилось. Вероятно, немало способствовало этому улучшению сердечное внимание 33-летней дамы, некой мадам Тенге, в девичестве Болоньяро-Кревена – эта супруга богатого немецкого землевладельца поселилась у Кугельманна во время визита Маркса {9}. Он описывает ее в письме к Женнихен, как «истинно благородную натуру, утонченно учтивую, с откровенным и простым характером. Безупречное образование. Она отлично говорит на английском, французском и итальянском (она сама итальянка по происхождению)… Атеистка и тяготеет к социализму, хотя и мало сведуща в этом вопросе. От всех прочих ее отличает удивительная доброта и отсутствие всяких капризов и претензий…»

Маркс послал Женнихен портрет мадам Тенге, спрятанный позади его собственной фотокарточки, но она, судя по всему, не стала делиться этой новостью с матерью или сестрами {10} (позднее, в письме к Лауре Маркс спрашивал, на кого похожа мадам Тенге, но Лаура карточки не видела) {11}. Женнихен могла сохранить фотографию в секрете, потому что ей было прекрасно известно, какой эффект раньше оказывало общение Маркса с другими молодыми дамами на ее мать. Маркс же простодушно болтлив, описывая свое «восхищение» мадам Тенге и намекая, что оно взаимно. Он описывает дочери эту «выдающуюся женщину» так откровенно, словно Женнихен является его поверенной в сердечных делах {12}.

Весь этот поток откровений полился только после отъезда мадам Тенге из Ганновера. Пока она жила у Кугельманна, женщины Маркса почти ничего не получали от него в течение месяца. Женнихен даже опасалась, что он арестован по приказу Бисмарка {13}. Лаура писала отцу: «Начинаю думать, что ты ушел по-французски, удрав из нашей компании раз и навсегда».

Вероятно, именно Лаура лучше всех понимала его молчание.

«Я понимаю, что есть нечто восхитительное в таком временном бегстве из привычного «мусора» нашей семьи… не говоря уж об обществе, в котором ты пребываешь. Есть некая дама, как я понимаю, занимающая большую часть твоих писем и мыслей: она молода? Она остроумная? Она хорошенькая? Ты сам флиртуешь с ней или предоставляешь это ей? Похоже, ты сильно ею очарован, и глупо было бы предполагать, что восхищение исходит лишь с одной стороны. На месте Мамы я бы уже ревновала». {14}

В каждом письме Марксу семья спрашивает, когда он вернется. Вскоре после отъезда мадам Тенге он это и сделал. Без нее в доме Кугельманна стало скучно. Ранее он писал Энгельсу, что останется в Ганновере до выхода книги, и в любом случае ему надо было работать над вторым томом. С возвращением в Лондон он примирился, несмотря на то, что, по его словам, ожидало его дома: «Пытки семейной жизни, домашние конфликты, постоянное преследование и навязчивое требование внимания – вместо того, чтобы без забот работать на свежую голову». {15}

Маркс покинул Лондон 10 апреля, а вернулся 19 мая, по пути задержавшись ненадолго в Гамбурге для встречи с Мейснером и для того, чтобы забрать всю верстку. Хотя вполне возможно, что он стремился вернуться к работе, домой он, казалось, не торопился. На пароходе, идущем из Гамбурга в Лондон, он познакомился с молодой немкой, чья несколько военная выправка привлекла его внимание. Это была ее первая поездка в Лондон, и по стране она планировала путешествовать на поезде, вместе с друзьями. Маркс отважно предложил проводить ее на вокзал. В Лондон они прибыли в два часа дня, но поезд уходил только в 8 вечера, и потому, вместо того, чтобы отправиться домой к ожидавшей его семье, Маркс провел 6 часов со своей случайной знакомой, гуляя по Гайд-парку, угощая ее мороженым в кафе и развлекая всеми возможными способами. В письме Кугельманну он описывает девушку, как милую, веселую и образованную – но аристократичную… и пруссачку до кончиков пальцев.

Оказалось, что эта девушка – Элизабет фон Путткамер, племянница Бисмарка, и Маркс пишет, что она нимало не встревожилась, попав «в лапы красного» {16}. (Когда Маркс был в Ганновере, Бисмарк отправил ему личное послание, в котором выражал желание, чтобы талант Маркса послужил во благо немецкого народа. Об этом абсурдном предложении Маркс не рассказал никому, кроме Энгельса.) {17}

Что касается Маркса и племянницы Бисмарка, то на вокзале они расстались друзьями. Поскольку ни одной другой молодой дамы на пути домой не встретилось, Маркс вернулся, наконец, к жене и дочерям, а также к ожидавшему его с самым, пожалуй, большим нетерпением Лафаргу.

В Лондоне он пробыл всего три дня, после чего уехал в Манчестер – отвезти верстку Энгельсу. Энгельс не читал готовую книгу, и Маркс с волнением ожидал его реакции. Он всегда считал Энгельса своим главным и самым важным критиком – к тому же самым непримиримым и трудным, поскольку Энгельс разбирался в вопросе так же хорошо, как и сам Маркс.

Показательный факт – перед отъездом в Гамбург Маркс рекомендовал Энгельсу книгу Оноре де Бальзака «Неведомый шедевр», которую назвал «произведением, полным восхитительной иронии» {18}. Это была новелла о художнике, который после долгих лет неустанного труда и надежд создал шедевр… который никто, кроме него, не мог видеть и оценить…

Первое впечатление Энгельса было смешанным. Он получил книгу частями, тетрадями по 16 страниц, и критиковать начал очень тактично, мягко заметив, что вторая часть «носит явные следы того, что твои карбункулы в тот момент одерживали над тобой верх, а не ты над ними». Он сказал, что «диалектика» выражена острее, чем в ранней работе «К критике политической экономии», однако некоторые моменты в «Критике» сформулированы лучше, чем в «Капитале». Если бы не это, сказал Энгельс, он читал бы все в полном восторге {19}.

Маркс старательно проигнорировал сомнения и замечания друга, чувствуя огромное облегчение от того, что в целом книга Энгельсу нравится, и пообещал подарить Лиззи Бернс модное в Лондоне платье, если Энгельс найдет для «Капитала» английского издателя – он считал такой шаг неминуемым {20}.

С момента помолвки Лауры и Лафарга основное внимание семьи Маркс было посвящено молодым. Весной 1867 года эта пара произвела фурор в Хэверсток-Хилл, начав брать уроки верховой езды в Хите. Лаура выглядела очаровательно и в седле держалась уверенно, а вот Поль держался скованно и все время норовил ухватиться за гриву лошади, а не за поводья. (Тусси сшила ему специальную подушечку – чтобы было удобнее сидеть после болезненных уроков.) {21} Однако внимание Маркса переместилось на Женнихен. Он беспокоился о своей старшей девочке, доброй и честной, которая в социальном смысле попала в неловкое положение, наблюдая, как готовится к свадьбе ее младшая сестра, а сама не имея при этом ни одного даже потенциального поклонника. Маркс даже пытался уговорить ее поехать в Германию, чтобы сменить обстановку – он находил это необходимым и полезным. Однако Женнихен отказалась: «Напротив, могу тебя заверить, что мне очень комфортно на своем месте… В самом деле, нет ни малейшего повода для проявления надуманной жалости… хотя попыток сделать это предостаточно». {22}

Женнихен давно уже больше интересовалась проблемами интеллектуального толка, а не делами сердечными, сейчас же – в особенности. Поскольку шансы на актерскую карьеру практически испарились – не только из-за слабого здоровья, но и потому, что для дочери Маркса это был бы слишком вызывающий шаг – и Женнихен пробовала себя в драматургии. Пьеса, написанная в тот период, была отчасти драмой, основанной на личных переживаниях, отчасти – политической трагедией, а вдохновляли Женнихен Шекспир и ее собственная семья (одна из реплик пьесы: «Мой дорогой отец, ваши слова ранят мое сердце… Ваши люди рыдают – если вы отречетесь от власти, то кто защитит их?») {23} Кроме того, она много занималась переводами, страницу за страницей переводя английскую, французскую, немецкую поэзию, французские эссе на тему революции 1848 года – и параллельно отслеживая участие Интернационала в забастовках рабочих Англии и Франции {24}. Тихая и неброская на вид, она с каждым днем росла и в политическом, и в литературном смысле.

Летом 1867 года Лафарги пригласили дочерей Маркса приехать вместе с Полем в Бордо. Женни и Маркс не собирались экономить на подготовке дочерей к этому путешествию. Лафарг предложил оплатить расходы, но Маркс не мог принять это предложение – он должен был произвести впечатление человека, который способен сам позаботиться о своей семье. Он использовал деньги, отложенные на оплату аренды дома, чтобы купить билеты на пароход, а затем вновь обратился к Энгельсу с просьбой спасти его от унизительного выселения {25}.

Женни и Карл знали, что отец Лафарга занимался виноторговлей (они были уверены, что достаточно успешно), что он владеет землей и недвижимостью на Кубе, в Новом Орлеане и во Франции. Обещание старшего Лафарга подарить сыну на свадьбу 100 тысяч франков – 4 тысячи фунтов – Женни восприняла, как некий аванс будущей легкой и безбедной жизни своей дочери, а также надеялась с помощью этого брака подыскать хорошие партии и для остальных девочек. Тогда невозможно было представить, что дочери Маркса, при всей своей одаренности, могут добиться чего-то в жизни самостоятельно, без помощи брака. В отношении своих дочерей Женни и Карл мыслили достаточно консервативно.

Одетые в лучшие свои платья, три молодые леди отправились во Францию в сопровождении Поля Лафарга, однако почти сразу выяснилось, что куда удобнее и практичнее для них было бы ехать в своей повседневной одежде. Многочисленные пересадки с поезда на поезд, экипажи, плохая погода, громоздкий багаж и долгий путь – все это не могло не сыграть свою роль. Красивые платья были помяты, прически растрепались, путешественницы устали и испачкались. Впрочем, путешествие морем все равно было восхитительно.

Женнихен писала, что все они находились в приподнятом настроении; родители Лафарга оказались «величественными и благородными людьми». В письме матери Женнихен рассказывала, как ей удалось завоевать их расположение, споря с Полем по поводу атеизма и приведя довод, что абсурдно делать культ из любого «-изма». Однако ее поразило отвращение Лафаргов к тому, что можно назвать «смешанной расой». В редкой ссылке на еврейские корни Маркса Женнихен пишет: «Избранный народ, стыдящийся своих корней, можно только пожалеть».

Девушки пробыли в Бордо некоторое время, а затем вместе с Лафаргами отправились на залитое солнцем побережье Бискайской бухты. Женнихен было 23, Лауре почти 22, Тусси – 12 лет. Они впервые выехали все вместе за пределы Англии. Женнихен, как самая скромная и наименее тщеславная из сестер – и потому заслуживающая наибольшего доверия – сообщила, что их туалеты вызвали «сенсацию» во Франции. Вместе они произвели потрясающее впечатление – и внешнее, и интеллектуальное – но при этом были и милы, и шаловливы. Поль с радостью отдался их обаянию, и вскоре Женнихен и Тусси стали относиться к нему, как к брату {27}.

На побережье они провели весь август и в Лондон вернулись только 10 сентября. Хотя путешествие по Франции было для них совершенно новым и необычным приключением, столь непохожим на обычную их жизнь в кругу семьи, они внимательно следили за судьбой книги отца, о которой Женни и Карл рассказывали в письмах подробно и с оптимизмом. Накануне возвращения девочек домой Женнихен писала: «Наконец-то эти немецкие болваны воздадут нашему Мавру по справедливости – хотя и никогда не смогут полностью расплатиться с ним за все, что он для них сделал». {28}

Верстка «Капитала» так и летала между Лондоном и Манчестером. Стук почтальона в дверь этим августом почти всегда знаменовал очередное критическое письмо Энгельса по поводу «Капитала», а затем человек в красном сюртуке и кепи забирал ответ для пересылки в Манчестер. Маркс едва ли не вслух разговаривал с письмами Энгельса, обращаясь к другу так, словно он был рядом с ним (Тусси вспоминала, как из кабинета доносились возгласы отца «Нет, это не так!», «Ты совершенно прав!» – а иногда громкий хохот Маркса в ответ на ехидные и остроумные замечания Энгельса) {29}. То, что девочки и Лафарг больше месяца были в отъезде, казалось, помогло Марксу ускорить свою работу. 14 августа он закончил правку 48 листов верстки и пообещал закончить работу в течение этой недели {30}. На этот раз он справился даже раньше: через два дня, в два часа ночи Маркс закончил окончательную правку книги «Капитал. Том I».

Измученный, довольный, благодарный, он пишет Энгельсу короткое письмо:

«Итак, этот том готов. Только тебе обязан я тем, что это стало возможным! Без твоего самопожертвования ради меня я ни за что не мог бы проделать всю огромную работу по трем томам. Обнимаю тебя, полный благодарности!!»[57]57
  Русский перевод дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс, Сочинения, Т. 31.


[Закрыть]

Маркс посвятил «Капитал» другому своему другу, верному и преданному до конца жизни – Люпусу {31}.

В целом Энгельс был поражен, с какой легкостью и каким простым языком Маркс умел объяснить сложнейшие экономические теории. Он отмечал, что впервые в таком полном объеме были раскрыты взаимоотношения труда и капитала {32}. Энгельс пояснял позднее: «Маркс выяснил, что капиталисты, как и феодалы, как и рабовладельцы, достигали успеха за счет использования огромного количества других людей». {33}

Однако Энгельс был объективен и не только хвалил книгу. Он умел критиковать – и предвещал трудности, которые возникнут, когда книга попадет в руки простых читателей:

«Но как мог ты оставить внешнюю структуру книги в ее теперешнем виде! Четвертая глава занимает чуть ли не 200 страниц и имеет только четыре раздела с заголовками, которые напечатаны обычным шрифтом вразрядку и с трудом отыскиваются. При этом ход мыслей постоянно прерывается иллюстрациями, и иллюстрируемый пункт нигде не резюмируется в конце иллюстрации, так что постоянно от иллюстрации одного пункта переходишь прямо к изложению другого. Это страшно утомляет, а при недостаточно остром внимании даже запутывает». {34} [58]58
  Русский перевод дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс, Сочинения, Т. 31.


[Закрыть]

К тому времени, как Энгельс прислал эти замечания, менять что-то в немецком издании было уже поздно – верстка с правкой была отослана Мейснеру, и начался набор текста. В середине сентября Маркс и Лафарг нанесли Энгельсу краткий визит – чтобы Энгельс и Лафарг могли познакомиться лично – а когда они вернулись в Лондон, «Капитал» уже ждал их, тысяча экземпляров сошла с печатного станка {35}.

Ближний круг Маркса встретил это событие со сдержанной радостью. Из горького опыта было уже хорошо известно: если пресса не обратит на книгу внимания, все окончится неудачей. Соратники принялись за работу, чтобы избежать повторения прошлых ошибок. Лаура и Лафарг начали перевод предисловия к «Капиталу» на французский, чтобы напечатать его во Франции {36}. Маркс, Женни и Женнихен писали письма всем своим знакомым в Германии, Швейцарии, Бельгии и Америке, сообщая о выходе книги и предлагая обговорить условия продажи и распространения книги в этих странах. Энгельс написал, по меньшей мере, 7 анонимных рецензий на «Капитал» для немецких и английских читателей в Европе и Америке; причем все были написаны в разной манере и стиле – некоторые были критическими статьями, некоторые содержали экономический анализ, некоторые – обзор книги с социальной точки зрения {37}. (Сама творческая натура, Женнихен буквально аплодировала его способности перевоплощения в различных персонажей и маскировки.) {38} Энгельс же понукал коллег и друзей к таким же действиям, чтобы обеспечить успех «Капиталу». Он говорил Кугельманну, что и короткие, и подробные рецензии и заметки в прессе необходимы и что они должны появляться быстро и единым фронтом. «Мы должны сделать невозможным для этих джентльменов продолжение политики тотального замалчивания, которую они так любят». Энгельс предложил также опубликовать хотя бы одну отрицательную рецензию, что пошло бы «Капиталу» только на пользу.

«Главное, чтобы книгу обсуждали снова и снова. И поскольку Маркс в этом деле не может участвовать непредвзято, а кроме того, он застенчив, словно юная дева, проследить за этим должны мы. Говоря словами нашего друга, Иисуса Христа, мы должны быть невинны, аки голуби, и мудры, аки змеи». {39}

Тем временем Маркс чувствовал себя все несчастнее. Некоторые его коллеги, получив книгу, пребывали от нее в недоумении. Маркс пообещал жене Кугельманна, Гертруде, которая честно призналась, что «не знает, что с этой книгой делать», прислать ей «руководство, как правильно читать» {40}. Чуть позже он и в самом деле указал несколько глав, которые назвал более читаемыми, и посоветовал Кугельманну объяснить своей жене сложную для нее терминологию {41}.

Питер Фокс, английский делегат Интернационала, тот самый, который утомил Лауру своим заиканием, сообщил после получения книги, что чувствует себя «человеком, которому подарили слона, но не сказали, что с ним делать». {42} Один молодой немецкий промышленник, прочитав книгу, предположил, что Маркс подвизается в ткацком бизнесе {43}.

Примерно через месяц после публикации «Капитала» Маркс вновь не мог спать, и его снова мучили карбункулы, целая россыпь которых образовалась в таком месте, что лежать он мог только на боку. Он заявил, что не может работать над вторым томом – отчасти из-за проблем со здоровьем, отчасти из-за финансовых неприятностей, которые усугубились, поскольку с ними вместе теперь жил и Лафарг {44}. Разумеется, истинной причиной его творческого паралича была необъяснимая тревога, с которой он ждал реакции на выход первого тома. Отчаянно пытаясь найти убежище в этот мучительный для него период, Маркс находит его в чтении французских порнографических стихов XVI века, которые прилежно переписывает и отправляет в письмах Энгельсу {45}.

К ноябрю никакой реакции на выход «Капитала» все еще нет. Он не только не стал «бомбой для буржуазии» – он вообще никакого впечатления не произвел. Маркс пишет: «Молчание по поводу моей книги заставляет меня нервничать». После 16 лет труда, после жертв, принесенных его семьей, великая книга Маркса «Капитал», изданная в 1867 году в Гамбурге, не получает никакого признания (IISG, Амстердам).

Маркс пишет Энгельсу: «Пока мы должны делать то, что так хорошо умеют делать русские – ждать. Терпение – вот основа русской дипломатии и причина их успехов. Однако мы, живущие всего один раз, можем и не дожить до счастливого дня». {46}

За ноябрем проходит декабрь – и по-прежнему царит молчание. Маркс признается, что от расстройства совсем слег. В новогоднем поздравлении Энгельсу он пишет, что «только три дня, как смог начать садиться, а до этого лежал, весь скрюченный. Отвратительный приступ. Ты можешь лучше оценить его степень – три недели никакого курения! У меня до сих пор трясется голова». {47}

Хотя Маркс и говорил о русском терпении, сам он терпеливым человеком никогда не был, кроме того, он ошибался, оценивая готовность людей к серьезным переменам – будь то их способность воспринимать новые идеи, или подняться на восстание. Он неоднократно повторял, что потребуются годы, если не десятилетия, чтобы обучить рабочий класс и подготовить его к тому, чтобы он смог взять бразды правления… и при этом он искренне ждал, что пролетарии не только смогут принять и понять «Капитал», но и сделают это быстро. А ведь даже физически это был воистину неподъемный труд – не говоря уже о математических формулах, цитатах на иностранных языках, отсылках к литературным и философским произведениям и абстрактном теоретизировании, которые делали этот труд практически неприступной крепостью для простого рабочего.

Представленная Марксом концепция ему самому была ясна, как день – потому что они с Энгельсом обсуждали ее с 1844 года. Казалось, друзья забыли о том, что идеи Маркса (пусть и не все из них были новыми и оригинальными {48}) были скомбинированы таким образом, чтобы произвести подобие теоретического землетрясения – революцию в умах, способную потрясти основы молодого капиталистического общества… а оно к 1867 году находилось в наивысшей точке своего расцвета {49}. Своей книгой Маркс словно поднимал перед обществом зеркало, в котором эксплуататоры и эксплуатируемые могли видеть истинный ужас их взаимоотношений глазами Маркса.

Кроме того, «Капитал» можно считать «книгой в книге». Маркс широко использовал сноски – некоторые из них занимали целую страницу – и это заставляло читателя чувствовать, что он должен понимать не только текст, но еще и комментарии к нему – одновременно. Это было похоже на то, как если бы пианист одновременно играл два произведения – и слушатели в результате не слышали толком ни одного из них.

В некотором смысле подобный стиль изложения был неосознанной данью Маркса своим еврейским корням и талмудической традиции; он напоминал еврейскую гомилетическую традицию чтения Агада, в которой сентенции классических текстов талмуда пояснялись на двух уровнях – явном и скрытом, при помощи шепотов и вскриков.

Книга Маркса была трудна даже для интеллектуалов, способных понять ее суть и не испугаться формы изложения. Некоторые расценили книгу как 800-страничный акт агрессии.

Британский социалист Генри Хиндман описал наиболее типичную реакцию его современников на «Капитал»:

«Мы сегодня привыкли, особенно в Англии, фехтовать безопасными рапирами с мягкими наконечниками, и потому яростный натиск Маркса, его атака смертоносным стальным клинком, казались настолько неправильными, что наши псевдо-бойцы, джентльмены, выпускники гимназий были ошеломлены и просто не могли поверить, что этот беспощадный полемист, яростный критик капитала и капитализма был на самом деле глубочайшим мыслителем нашего времени». {50}

В своей книге Маркс намеревался описать происхождение, деятельность и последующее падение капиталистической системы. Читатели, уже знакомые с «Манифестом коммунистической партии», могли искать в «Капитале» еще один призыв к восстанию. Однако «Капитал» был совсем иным – это работа учителя, а не бойца. Описываемая здесь революция – плод долгого и медленного процесса. Здесь одновременно обсуждаются и скромные достижения – вроде сокращения продолжительности рабочего дня – и общественные катаклизмы, вроде полного уничтожения экономической и социальной системы, зародившейся в XVI веке и выросшей в промышленного и военного монстра, пожирающего людей и окружающую среду, чтобы удовлетворить свою вечную жажду наживы и получения прибыли.

«Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги по завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих – такова была утренняя заря капиталистической эры производства. {51} …Капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят. {52}»[59]59
  Русский перевод дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс, Сочинения, Т. 23.


[Закрыть]

Чтобы добраться до революции, Маркс впервые проводит читателей по всему пути – показывая внутреннюю работу капиталистической системы; отчасти, возможно, именно это смутило и разочаровало его аудиторию. На первых 250 страницах он разобрал экономические, а значит, и социальные отношения почти на клеточном уровне. Он начал свою книгу с настолько близкого, пристального и подробного анализа, например, товаров, что читателю было трудно увидеть за этим общую драматическую картину.

«Возьмем, далее, два товара, например пшеницу и железо. Каково бы ни было их меновое отношение, его всегда можно выразить уравнением, в котором данное количество пшеницы приравнивается известному количеству железа, например: 1 квартер пшеницы = a центнерам железа. Что говорит нам это уравнение? Что в двух различных вещах – в 1 квартере пшеницы и в a центнерах железа – существует нечто общее равной величины. Следовательно, обе эти вещи равны чему-то третьему, которое само по себе не есть ни первая, ни вторая из них». {53} [60]60
  Русский перевод дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс, Сочинения, Т. 23.


[Закрыть]