Текст книги "Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни"

Маркс сказал, что это книга, «которая, основываясь на естественной истории, подводит базу под наши идеи» {58}. Маркс и его друзья месяцами обсуждали книгу Дарвина и революционную силу науки. Либкнехт пришел к заключению, что Дарвин, сидя в своем загородном английском доме, «готовил революцию, сходную с той, которой посвятил себя Маркс, живя в эпицентре социальных потрясений; только Дарвин выбрал иную точку приложения сил» {59}.

Книга Дарвина была раскуплена в один день, и Женни осталось утешать себя тем, что и книгу Маркса ждет такой же прорыв. Она вцепилась в эту надежду, как утопающий вцепляется в спасательный плот.

Однако вместо того чтобы работать над крайне важной второй частью, Маркс весь следующий год провел, ведя словесные баталии с бывшим членом распущенного во Франкфурте Национального собрания, который теперь был учителем географии, журналистом и провинциальным политиком в Швейцарии. Маркс полагал, что ведет бой за будущее партии, однако его друзья начинали с тревогой посматривать на то, как он тратит свое время и ошеломляющее количество денег на юридические и литературные споры, вспыхнувшие из-за оскорбления, которое ему стоило бы проигнорировать.

История началась со слухов, распущенных в мае 1859 года вокруг одного события. В то время Франция и Австрия находились в состоянии войны из-за территориальных претензий Австрии на Северную Италию. Старый друг Маркса Карл Блинд сообщил ему, что немецкий демократ Карл Фогт получил от Наполеона III деньги в обмен на согласие вести профранцузскую пропаганду – от своего имени и от имени тех, кого он сможет подкупить. Фогт и его друзья быстро организовали в Швейцарии выпуск газеты и начали активно продвигать идею, что Франции следует отдать предпочтение в борьбе с Австрией {60}. Маркс обожал сплетни и пересказал этот лакомый кусочек Энгельсу в письме от 18 мая, сказав, что Фогт продался Буонапарте {61}. Также он пересказал слух о Бискампе, который опубликовал в «Das Volk» непроверенные обвинения и послал экземпляр Фогту для ознакомления и ответа {62}. В ограниченном и небезопасном мирке немецких беженцев связи и неожиданные союзы были переплетены сложнее, чем любая паутина. Маркс был тесно связан с «Das Volk», и Фогт, во времена «Neue Rheinische Zeitung» бывший антагонистом Маркса, немедленно обозвал именно его источником того, что сам охарактеризовал как «возмутительную ложь» {63}.

Начавшаяся склока была скорее бурей в стакане воды, ограниченной весьма малым количеством газет, доступных немецким эмигрантам. Но разгорелась сильнее она в тот момент, когда Либкнехт опубликовал памфлет «Предупреждение», в котором содержались те же обвинения против Фогта, только более детальные {64}. Либкнехт послал заметку о скандале в «Ausburger Allgemeiner Zeitung» – газету, имевшую наиболее широкое хождение в Германии в первой половине XIX века {65}. Фогт подал на газету в суд, но дело было прекращено по техническим причинам. Тем не менее, Фогт мог считать себя оправданным, поскольку «Allgemeine Zeitung» не смогла доказать, что он был агентом Наполеона, и даже не назвала источник слухов. Маркс выходил проигравшим {66}. Почти все за пределами его «ближнего круга» считали автором именно его, даже после того как приятель Блинда признался, что анонимный памфлет против Фогта написал он {67}. Разве не было иных поводов для драки? Разумеется, были. Однако эта драма достигла апогея в конце 1859 года – на фоне разочарования Маркса из-за провала его книги о политэкономии и во время обострения его личного финансового кризиса. Поскольку Маркс был не в состоянии заниматься чем-либо иным, на ссоре с Фогтом он зациклился с маниакальной страстью. Всю свою ярость он обрушил на Фогта и его союзников, и этот процесс внес напряжение даже в отношения с его собственными друзьями, включая Фрейлиграта и Либкнехта, которых он в горячности тоже обвинил в целом ряде «преступлений»: Маркс считал, что они перешли на сторону врага.

Особенно задело это Фрейлиграта, который в результате заявил, что порывает все отношения с партией {68}. Это потеря была для Маркса и глубоко личной, так как Фрейлиграт был не только одним из его самых старых и ближайших соратников с 1844 года – Маркс часто прибегал к его финансовой помощи, чтобы удержать семью на плаву. Сообразив это, Маркс послал Фрейлиграту длинное письмо с извинениями, хотя в глубине души так его и не простил {69}. Женни пошла гораздо дальше – и полностью порвала отношения с семьей Фрейлиграта, объяснив это очень просто: «Я не люблю полумер» {70}.

Таким образом, 1860 год, который должен был стать для Маркса годом триумфа, стал годом его позора. В январе Маркс узнал, что Фогт опубликовал книгу «Мои действия против «Алгемайне Цайтунг», в которой прямо назвал Маркса автором клеветы на него {71}. Затем Фогт красочно и подробно расписал историю жизни Маркса, нзвав его главарем банды, которая занимается шантажом, вымогательством, подделкой фактов и жестокими выходками против оппонентов, прикрываясь при этом тем, что совершает все во имя пролетариата. Настоящим же союзником Маркса Фогт назвал его зятя-аристократа, Фердинанда фон Вестфалена {72}.

Тираж в три тысячи экземпляров был распродан очень быстро, после чего начали поступать заказы на новую партию книг {73}. Появились статьи в популярной либеральной газете Берлина «Netional Zeitung», в которой Маркса обозвали лидером группы шантажистов под названием «Бримстоунская банда», которые якобы угрожали заклеймить некоторых жителей Германии как врагов государства, если они не заплатят указанную сумму. Кроме того, утверждалось, что Маркс и его соратники сотрудничали с тайной полицией в Германии и Франции. Маркс был изображен как негодяй и бандит, который обманывал рабочих и управлял своей бандой «железной рукой» {74}.

Маркс делал все, чтобы держать новости о Фогте и статьях в «Nationl Zeitung» в секрете от Женни, но с Энгельсом обсуждал все неоднократно; он каждый раз с нетерпением ждал «новостей» от Фогта, чтобы увидеть новую порцию клеветы {75}. Энгельс достаточно хорошо знал своего друга, чтобы понимать: противостояние с Фогтом способно поглотить его целиком; поэтому он попытался напомнить Марксу, что единственный реальный способ разоружить Фогта – это написать следующий выпуск книги. Энгельс почти умоляет: «Я надеюсь, ты не позволишь делу с Фогтом остановить твою работу над продолжением книги… Постарайся на этот раз быть менее добросовестным в отношении собственных записей, они в любом случае слишком хороши для нашей несчастной общественности. Главное – чтобы книга была написана и опубликована, а недостатки – кроме тех, что явно бросаются в глаза, – ослам все равно видны не будут» {76}.

Маркс заверил Энгельса, что он работает, может закончить следующую часть в течение 6 недель, однако он решил подать в суд на «National Zeitung». «Этот иск станет тем колышком, на который мы повесим наш ответ широкой общественности в суде. А потом займемся этим ублюдком Фогтом» {77}.

Маркс принялся рассылать письма своим бывшим коллегам и соратникам, прося дать отзыв на его книгу, теоретический либо политический, однако адресаты вряд ли смогли бы прочитать эти письма, не перепиши их своим аккуратным почерком Женни. К началу февраля стало ясно, что ее придется посвятить в подробности дела Фогта, чтобы просить ее помощи в копировании писем и судебных документов {78}. Позднее Женни описывала начало года как время абсолютно бессонных ночей. Она беспокоилась не только о своем муже, но и о дочерях, которые тоже могут подвергнуться грязной клевете {79}. Словно для того чтобы добавить семье поводов для переживаний, статьи стали появляться не только в немецкой прессе, но и в Америке, а что хуже всего – в Лондоне, где их могли прочитать подруги и знакомые девочек {80}. «Дейли Телеграф» подхватила эту историю и, по словам Энгельса, «посвятила дерьму Фогта две колонки» {81}.

Маркс публично объявил, что готовит иск в суд против «National Zeitung» {82}, а в частном письме Энгельсу сообщил, что угрожал «собаке» из «Дейли Телеграф», написавшему этот пасквиль. Маркс требовал от редакции газеты извинений за «очернение человека, чей характер, политическое прошлое, творчество и социальное положение вам не известны – но их нельзя просто игнорировать» {84}. «Дейли Телеграф» ответила на это письмо статьей своего берлинского корреспондента, написанной весьма далеким от извинений тоном: в ней автор утверждал, что Маркс нападает на английскую газету, поскольку никак не может опровергнуть слухи и обвинения против него, циркулирующие в Германии {85}.

Хотя Маркс считал, что пресса имела право оскорблять писателей, политиков, актеров и других публичных деятелей, в данном случае, по его словам, «National Zeitung» выбрала всю клевету из книги Фогта и нанизала ее на одну связку, словно «сухие кости». Газеты, по убеждению Маркса, потворствовали той публике, чьи политические предрассудки заставляли ее верить в худшее. А из-за его долгого отсутствия в политической жизни у означенной публики просто не было оснований, по которым можно было бы судить, правду или ложь пишет Фогт. Маркс писал: «Совершенно независимо от любых политических соображений я обязан – перед своей семьей, перед женой и детьми – довести это дело до суда» {86}.

Во время своего первого всплеска активности, готовя материалы для берлинского адвоката, который согласился защищать его в суде по делу о клевете, Маркс разослал более 50 писем. Он связался со всеми своими давними соратниками по Брюсселю, Берлину, Парижу, Кельну и Лондону, которых судьба уже давно разметала по всему свету. Целью его было описать свою карьеру такой, какой она была в действительности, и опровергнуть обвинения в причастности к «бримстоунской банде» {87}. Если бы появилась необходимость, он готов был даже на то, чтобы вызвать в качестве свидетеля Фердинанда фон Вестфалена, хотя Женни очень не хотела бы обострения семейного скандала {88}.

Сообщив, что его собственный дом превратился в кромешный ад, Маркс переехал на время в Манчестер, где создал – при помощи Энгельса и Люпуса – сокращенную версию Комитета по защите, когда-то работавшего в интересах подсудимых членов Союза коммунистов на процессе в Кельне {89}. Адвокат Маркса слал обнадеживающие письма, а от старых друзей стали приходить ответы, подтверждающие позицию Маркса в этом деле. Маркс говорил одному из своих бывших товарищей: «Я должен считать атаку мистера Фогта истинным благословением – хотя бы только потому, что он сподвиг меня на более тесные контакты с нашими революционными эмигрантскими деятелями» {90}. В Лондоне даже прошли собрания рабочих, на которых люди голосовали за осуждение Фогта и одобрение Маркса {91}. Женни писала, что, даже если бы не получилось ничего иного, эта история помогла Марксу отличить «истинных и верных друзей от предателей. Какая разница между вельможами и простыми честными людьми!» {92}

Некоторых друзей, даже не известных пока Марксу, можно было найти и в России, которая все еще пожинала плоды относительно либеральной политики Александра II. Там начинают продавать «Критику политической экономии», и университетские профессора читают по ней лекции {93}. Женни радостно пишет Марксу: «Россия всегда была для тебя прекрасной трибуной!» {94}

Пребывание в Манчестере благотворно сказалось на них обоих. Вместе с Марксом из дома уехала вечная сердитая буря, то и дело вырывавшаяся из дверей его кабинета на первом этаже: табачный дым, проклятия, расхаживание по комнате и громкое бормотание в ответ на полученные письма. Когда Маркс находился дома, вся домашняя жизнь была подчинена исключительно его интересам и потребностям, от его работы зависело настроение его домашних, состояние Маркса затрагивало их всех. Семья Маркса была типично викторианской: мужчина был Солнцем, вокруг которого вращались планеты – его верные женщины. Это не означало, что они делают это против своей воли – своей миссией они избрали служение Марксу и защиту его идей, – но этот труд был достаточно изнурителен, и потому визиты Маркса к Энгельсу становились чем-то вроде выходных для оставшихся дома женщин. На этот раз его отсутствие они использовали для перестановки в доме. Женни совершенно неожиданно получила деньги от давних семейных инвестиций и решила потратить их «на глупости» {95}. Ленхен, Марианна, Женни и девочки, кроме 4-летней Тусси, которая главным образом страшно веселилась, покрасили стены, убрали старые ковры и передвинули мебель, чтобы придать дому новый облик. Им даже удалось «по случаю» приобрести новые предметы обстановки, обменяв свои старые вещи на новые в ломбарде (Женни называла хозяина этого ломбарда «человеком правой руки»), включая модный, разноцветный и яркий машинной вязки шерстяной ковер из Брюсселя и плетеные стулья, заменившие старые, с вытертыми кожаными сиденьями и утратившие часть ножек {96}. В прошлом году Женнихен нарисовала несколько очень удачных копий с картин старых мастеров – теперь они висели на стенах в золоченых рамках {97}.

Реконструкция дома была завершена незадолго до шестнадцатилетия Женнихен, 1 мая. Не сохранилось писем с описаниями празднования этого события, но семья, несомненно, устроила праздник, несмотря на запутанную ситуацию с делом Фогта. Семья Маркс всегда пребывала в боевой готовности, являя собой миниатюрную копию окружающего мира, и все значимые этапы ее жизни отмечались, словно национальные праздники. Маркс особенно сильно хотел поздравить свою старшую дочь и не позволил бы никаким неприятностям, как бы велики они ни были, помешать этому. У него со старшей дочерью существовала особая связь; даже будучи совсем юной, она выказывала удивительное для ее лет понимание важности его работы. С глубочайшей признательностью и уважением он наблюдал, как она заботилась о своих сестрах и братьях, когда сам Маркс и Женни не имели сил и возможностей делать это. Без единой жалости она приносила жертвы, удивительные для ребенка, – и это отражалось даже на ее внешности. Она была милой и хорошенькой, легко смеялась и была остроумной, как и ее родители, – но она никогда не выглядела ребенком. В ее темных глазах всегда таилась тревога, и морщинки рано прорезали ее чистый лоб. Она инстинктивно оттягивала на себя невзгоды родителей, чтобы ее младшие сестры могли расти беззаботными и веселыми. Усилия эти были благородны – но стоили ей дорого. С подросткового возраста она страдала заболеваниями дыхательных путей, в результате чего она выросла физически очень слабой.

Маркс говорил, что из всех детей Женнихен больше всего похожа на него {98}. В свои 16 лет она была серьезной и умненькой, совсем не романтичной девочкой. Впрочем, романтики ей хотелось. И хотя она научилась довольствоваться и ценить то, что у нее есть, работая вместе с отцом, в душе Женни хотела чего-то своего и верила, что это «свое» она найдет на сцене. Семья Маркс очень любила театр. По возможности они всегда ходили на пьесы Шекспира, которые шли на сцене Театра Садлерс-Уэлс или в Шордиче, в Восточном Лондоне (они занимали стоячие места, поскольку не могли себе позволить билеты с местами) {99}. Разговоры в семье были щедро пересыпаны цитатами из пьес, однако Женни и Карл не хотели, чтобы дочь становилась актрисой. Для молодой женщины из среднего класса в викторианской Англии, где даже ножки стульев было принято прикрывать из соображений нравственности, актерское ремесло имело саму постыдную репутацию. Тем не менее мать Женнихен признавала талант девушки – ее красивый голос (Женни называла его низким и сладким) и прекрасную дикцию. Женни писала подруге, что ни она, ни Маркс не хотели насильно отвращать Женнихен от сцены, которой она отдала свое сердце, но в действительности беспокоились за ее здоровье. Пользуясь этим, Женнихен тихо начала кампанию по изменению мнения родителей.

Визит Маркса в Манчестер закончился неожиданно и резко, когда Энгельс получил известие, что его отец скончался от брюшного тифа. Энгельс в связи с этим получил разрешение прусского правительства вернуться на родину {100}. Это был его первый визит после бегства из Кельна в 1849 году, и он оставался дома несколько недель, а затем вернулся в Манчестер, чтобы начать переговоры с партнерами о реструктуризации отцовской фирмы {101}. Однако еще до того как все детали были согласованы, Энгельс вступил в права наследства и несказанно удивил Марксов, выслав им сразу 100 фунтов. Маркс назвал это «неожиданным и прекрасным сюрпризом… который вся семья встретила с ликованием» {102}.

Эти деньги, возможно, помогли чуть легче пережить шквал плохих новостей.

Прокурор в Берлине отклонил ходатайство о возбуждении уголовного дела о клевете против редактора «National Zeitung», обосновав это тем, что «данный вопрос не представляет общественной значимости» {103}. Далее, 26 июня Маркс узнал, что уголовное дело против самой газеты было прекращено за «отсутствием состава преступления» {104}, а в конце июля Верховным судом в Берлине была отклонена и его апелляция {105}. И Маркс, и Энгельс знали, что это безнадежно, однако Маркс все равно настоял, чтобы адвокат передал дело в Верховный суд, чтобы узнать, можно ли возбудить гражданский иск {106} – на все это ушла бо2льшая часть денег, подаренных Энгельсом. Одновременно Маркс начал писать полемический памфлет в ответ Фогту.

Женни и Энгельс бессильно наблюдали, как бесплодно заканчивается этот год – без всякого прогресса в работе над важнейшей книгой Маркса, делом всей его жизни. Маркс совсем забросил и статьи для «Трибьюн», перевалив эту работу на Энгельса, чтобы получать хотя бы эти мизерные гонорары. Женни и Энгельс выразили друг другу свое беспокойство и разочарование в письмах. В середине августа Женни писала Энгельсу, что надеялась начать переписывать памфлет о Фогте: «Дело затягивается, и я боюсь, что и Карл оказался слишком в него затянут». Она упоминает также, что Маркс не предпринимает никаких усилий, чтобы найти издателя {107}.

Энгельс редко терял самообладание в отношении Маркса, однако потерял его в отношении дела Фогта. Он уже сталкивался с подобным подходом во время написания «Святого семейства», которое тоже должно было стать памфлетом – а превратилось в полноценную книгу на 300 страниц. Энгельс исполнял журналистские обязанности Маркса и искал издателя для публикации полемики с Фогтом, но Маркс, по всей видимости, был настолько погружен в работу, что начисто игнорировал письма и советы Энгельса. Энгельс в ярости написал Женни, что с той скоростью, с которой пишет Маркс, памфлет не появится раньше 1861 года, «и обвинять в этом некого, кроме самого мистера Мавра… Мы всегда писали действительно отличные вещицы, но обрати внимание – они никогда не появлялись в печати вовремя и потому пропадали впустую… Настаивай, как только сможешь, чтобы он сделал хоть что-нибудь, и немедленно, насчет издателя – да и памфлет наконец надо закончить. Иначе мы окончательно утратим все свои шансы на победу и останемся без издателя» {108}.

Миновал и еще один месяц, а Маркс все еще не закончил работу, однако очень серьезно готовился к тому, чтобы опубликовать «анти-Фогт» в Лондоне. Найденная им фирма никогда не занималась книгопечатанием и хотела, чтобы Маркс заплатил авансом 50–60 фунтов – эти деньги Маркс надеялся получить от друзей {109}. Энгельс был категорически против такого плана, говоря, что не доверяет издателю, который требует аванс. Кроме того, он утверждал, что напечатать брошюру в Лондоне означает только то, что ее никто не прочтет: «Этот опыт мы уже сотни раз проходили – в отношении любой эмигрантской литературы. Всегда – никакого эффекта, всегда – впустую потраченные время и деньги» {110}.

Маркс никого не слушал. Он писал Лассалю: «Я пришел к выводу, что единственный выход – печататься в Лондоне».

Он говорит Лассалю, что памфлет против Фогта может быть напечатан очень быстро и с легкостью окупится. Казалось, Маркс начисто утратил связь с реальностью; он был исполнен грандиозных планов на будущее: «Приближается время, когда наша «маленькая» и в полном смысле «сильная» партия (а она такова, поскольку другие понятия не имеют, чего хотят, либо не хотят того, о чем имеют понятие) должна разработать свой план кампании». Он предполагает, что вторая часть его книги выйдет перед Пасхой «в иной, необычной форме, в каком-то смысле более популярной и доступной. Не только, разумеется, потому, что я просто так хочу, но прежде всего потому, что вторая часть исполняет явно революционные функции, а кроме того, потому, что я описываю в ней куда более конкретные явления» {111}.

Примерно в это же время Маркс отсылает Женни с детьми на неделю к морю {112}. Нетрудно представить, до какой степени все они нуждались в отдыхе после безумия последних месяцев, связанного с Фогтом, – однако спокойствия в Гастингсе семья не нашла; всю неделю напролет лил сильный дождь. Женнихен пишет, что все они были вечно покрыты грязью с головы до ног и походили на пучки водорослей, а не на женщин {113}.

К 25 сентября они вернулись в Лондон – Маркс находился на этапе выбора названия для своей 200-страничной книги. Он предлагал «Да-Да-Фогт» – по аналогии с именем арабского писателя, которого Наполеон использовал в Алжире примерно в том же качестве, что и Фогта в Женеве. Маркс утверждал, что аналогия будет понятна примерно на середине книги {114}, и в письме к Энгельсу отстаивал это название, говоря, что оно «заинтригует обывателя, порадует меня и отлично впишется в насмешливый и презрительный стиль всей работы». Он сказал, что обсудит это с Женни, его «критической совестью» {115}. Легко можно представить себе Энгельса, раздраженно дергающего себя за бороду при прочтении этого письма. Если уж Маркс собирался дать Фогту прозвище, то оно должно было быть понятным и без того чтобы прочитать половину книги! «Твой насмешливый и презрительный стиль вряд ли отразится еще хоть в чем-то, кроме названия, но сейчас оно вычурно и надуманно» {116}. Маркс согласился – возможно испытывая чувство вины перед другом, чьи советы он до сего момента игнорировал… и от кого зависело финасрование книги. Однако так просто он не сдался. Он сказал, что, несмотря на утверждение Женни, будто даже в греческой трагедии использовались зашифрованные имена, он подчинится желанию Энгельса и назовет книгу просто: «Господин Фогт» {117}.

В октябре Маркс получил известие, что растаяли его последние надежды в отношении «National Zeitung». Его дело было полностью отклонено Верховным судом в Берлине, постановившим, что его открытие было необоснованным решением {118}. Это постановление вынудило Маркса заново пересмотреть всю книгу, чтобы внести в нее некоторые моменты, которые сам он называл «шуточками с прусским правосудием» {119}.

Женни тщательно копировала и переписывала рукопись по мере того, как Маркс ее переделывал. Вскоре она заболела. В конце ноября у нее началась лихорадка, появились другие симптомы – но она отказывалась вызывать врача. Маркс выждал несколько дней, однако состояние Женни ухудшалось, и врача он все-таки вызвал – тот приказал немедленно увезти детей из дома; хотя он еще не поставил диагноз, но подозревал, что болезнь крайне заразна {120}. Девочки быстро собрали свои вещи и в тот же день перебрались в дом Либкнехта в Кентиш-таун (Маркс предлагал им пожить в интернате, но потом сказал Энгельсу, что они отказались из-за строгости религиозных обрядов, принятых в интернате) {121}.

В течение двух последующих дней доктор поставил диагноз: оспа {122}. Месяцем позже Женни напишет подруге: «Вы можете себе представить ужас и отчаяние моих домашних после объявления этого диагноза» {123}. Эпидемий оспы в Англии не было с 1830 года, а с 1853 года была введена обязательная вакцинация для младенцев, поэтому смертность сокращалась с каждым годом. Тем не менее те, кому повезло подцепить даже самый ослабленный вирус, в эту оптимистичную статистику не попадали: в самом лучшем случае оспа означала изуродованное пустулами лицо и тело, в худшем – тяжелую болезнь и смерть. Эта болезнь была безжалостным убийцей – в свое время колонизаторы даже использовали ее сознательно, чтобы заразить и истребить коренное население Америки. В Англии же в тот период, когда страшный диагноз поставили Женни, тысячи людей умирали от оспы каждый год {124}.

Как и во время болезни Муша, Маркс бросил все свои дела и стал ухаживать за женой. Он писал Энгельсу: «Ужасное заболевание! Если заразится и Ленхен, мне придется немедленно отправить ее в больницу. Поэтому сестрой милосердия стал я сам… На протяжении многих недель моя жена пребывала в исключительно нервном состоянии вследствие огромного количества свалившихся на нас неприятностей, а потому была более подвержена инфекции, которую и могла подхватить в омнибусе, лавке и т. п…»

О работе не могло быть и речи: «Единственное занятие, которое помогает мне сохранять ясность ума, – это математика… Вчера вечером все было ужасно. Сейчас я и сам чувствую себя больным. Только дьявол знает, сколько еще несчастий нам предстоит пережить». Вскоре совершенно измученный и опустошенный Маркс нанял сиделку, чтобы она помогла ему с уходом за Женни {125}.

Каждый день он отсылал еду Либкнехтам, иногда навещал их – но визиты были краткими из опасения принести заразу. Состояние Женни по-прежнему было очень тяжелым. Хотя она оставалась в сознании, у нее отказали руки и ноги, а тело потеряло чувствительность и утратило некоторые функции. Ее мучила боль, она горела в лихорадке и не могла спать. Сама Женни вспоминала: «Временами я лежала с открытым окном, чтобы холодный ноябрьский ветер хоть как-то остужал мой жар. Голова и сердце пылали адским огнем, а губы холодели, и лишь иногда я чувствовала вкус нескольких капель кларета. Я едва могла глотать, мой слух становился все слабее, и наконец глаза мои закрылись, и я уже не знала, не погрузилась ли я в вечную ночь!» {126}

Острая фаза заболевания обычно длилась неделю, но врач сказал, что Женни будет болеть гораздо дольше, и детей опасно держать в доме. Течение болезни говорило о том, что инфекция небывало сильна. Маркс был вакцинирован против коровьей оспы, как и Ленхен, но они должны были оставаться в доме на время карантина – в течение 10 дней. 28 ноября Маркс писал Энгельсу, что дети очень напуганы. Свою мать они видели только сквозь окна, с улицы, – она лежала в кровати, больше напоминая собственный призрак. Маркс тем временем смог отвлечься от мучительного беспокойства за Женни при помощи… острой зубной боли {127}.

На этом трагическом фоне был опубликован «Господин Фогт». Энгельс получил свой экземпляр 5 декабря и к большому удовольствию Маркса объявил книгу лучшей полемической работой, когда-либо написанной Карлом {128}. Действительно, книга получилась остроумной и смелой одновременно, весело отвечая на обвинения Фогта, Маркс представал в образе этакого Фальстафа, «остряка, охальника, жирного негодяя, шута и насмешника» {129}. Кроме того, это было увлекательное описание персонажей радикальной оппозиции первой половины XIX века, отчасти – автобиография самого Маркса, отчасти – сборник анекдотов вместо серьезной биографии тех, кто находился в центре революционного движения.

Возможно, опубликуй Маркс эту книгу в Германии сразу вслед за книгой Фогта, ему был бы оказан куда более теплый прием. Теперь он пытался выиграть на продажах. 41 проданный экземпляр в Лондоне, затем 80 экземпляров… Он даже вообразил, что дела идут настолько хорошо, что «Пеш [издатель] планирует второе издание» {130}. Однако ни о каком втором издании и речи быть не могло. Издатель стал банкротом, и в дополнение к расходам за первоначальную публикацию и судебным издержкам, которые достигли уже 100 фунтов, Марксу был предъявлен счет от типографии еще на 20 фунтов {131}.

Женни обвинила «ленивую, трусливую, продажную прессу» в том, что она приговорила «Господина Фогта» к упокоению на том же кладбище незаслуженно забытых работ Маркса. Сам же Маркс, возможно, ожидал такого результата, когда писал книгу. В предисловии он отметил: «Я заранее знаю, что те же проницательные и умные люди, которые с умным видом кивали в ответ на «разоблачения» Фогта, когда его стряпня впервые появилась на прилавках, теперь будут не в состоянии понять, почему я трачу время на опровержение его детской лжи; в то время как либеральные писаки, поторопившиеся подхватить брехню Фогта, закружились вокруг, словно коршуны, немецкая, швейцарская, французская и американская пресса теперь имеет возможность самостоятельно оценить выступление этого героя. Но не берите в голову!» {132}

История с Фогтом на короткое время всплыла из забвения в кругу Маркса в 1870 году, когда в архивах французского правительства были обнаружены записи, подтверждавшие слухи о том, что Фогт получил деньги от Наполеона, 40 тысяч франков, в 1859 году – том самом, в котором Маркс поделился этой сплетней с Энгельсом {133}. Однако это оправдание Маркса опоздает на десятилетие, да и появится в виде неприметной сноски. Для Маркса и Женни это станет лишь напоминанием о той далекой и жестокой борьбе, но к тому времени они переживут уже гораздо более разрушительные личные и профессиональные поражения.