Текст книги "Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни"

51. Лондон, 1895

У этого сурового бойца и строгого мыслителя в груди билось нежное и любящее сердце.

Владимир Ленин {1}

Зима 1895 года выдалась одной из самых холодных в истории Лондона. Морозы стояли с января по март, и земля потрескалась от холода; северо-восточный ветер буквально рвал кожу на лицах {2}. Замерзли водопровод и река, в некоторых районах начались перебои с доставкой продуктов и товаров. Энгельс писал Кугельманну, что город словно вернулся в эру варварства. Впрочем, самого Энгельса погода устраивала. Она напоминала ему о Пруссии – и он чувствовал себя на 20 лет моложе {3}. Сидя в теплом доме перед пылающим камином, он вел активную переписку с товарищами по партии и делал наброски к будущей биографии Маркса. Внимание Энгельса было также обращено на Россию. Он много переписывался с товарищами в Санкт-Петербурге и с ссыльными революционерами в Швейцарии, а к нему домой постоянно приезжали молодые русские – в основном анархисты.

Один из них, известный как Степняк, бежал из России после убийства среди бела дня в Санкт-Петербурге некоего генерал-адъютанта, в 1878 году {4}. Степняк был улыбчивым человеком с тихой и правильной речью – и все же он олицетворял собой ужас радикализма: Степняк искренне полагал, что если людей убивают по политическим мотивам, их соратники должны отвечать тем же {5}.

Другим постоянным гостем Энгельса был Георгий Плеханов, которого Тусси считала своим другом, и который основал первую русскую марксистскую партию. Тусси переводила его «Анархизм и социализм», это была его первая английская публикация {6}.

Однако основным русским корреспондентом Энгельса был Николай Даниельсон. В своих письмах, иногда используя специальный шифр, он сообщал Энгельсу о положении в России, в частности, о голоде в деревне, об индустриализации городов, о том, что значительно повысило недовольство масс. Идеи Маркса активно впитывались молодыми людьми, которые хотели покончить с царизмом, однако не знали, как должна выглядеть альтернатива и как ее добиться. На русского царя было совершено уже несколько покушений, одна из таких попыток в 1887 году привела к казни заговорщиков, среди которых был Александр Ульянов, брат Владимира Ильича Ульянова, которого в будущем все узнают как Владимира Ленина {7}.

В 1894 году умер царь Александр III, и на престол вступил его сын, Николай II. Новый царь попытался модернизировать экономику, однако все закончилось очередной волной политических репрессий {8}. Энгельс писал: «Малыш Николай сослужил нам хорошую службу, сделав революцию абсолютно неизбежной» {9}.

Он писал Даниельсону:

«Капиталистическое производство работает на свой собственный крах, и будьте уверены, то же произойдет и в России… Во всяком случае, я уверен, что консерваторы, которые и ввели капитализм в России, в один прекрасный день будут страшно удивлены результатами своих действий» {10}.

В том же году Владимир Ульянов (Лениным он станет в 1901 году) вступил в марксистский кружок в Санкт-Петербурге. В 1895 он покинул Россию, чтобы посетить Плеханова и других коллег в Западной Европе (удивительно, но он был одним из очень немногих русских революционеров, кто так и не появился в доме Энгельса) {11}. В Париже он встретился с Лафаргом, и француз был поражен, что этот русский не только читал труды Маркса, но и понимал их. Он рассказал Ульянову, что во Франции, несмотря на 20-летнюю пропаганду и агитацию, никто так до сих пор и не оценил работ тестя Лафарга {12}.

В мае Энгельс признался Лауре, что у него сильные боли в шее, которые сводят его с ума. «Дело вот в чем. Некоторое время назад у меня на шее с правой стороны образовалась шишка, которая через некоторое время разрослась и проникла по какой-то причине в гланды и прочие железы». Он хотел уехать в Истбурн, возможно, надеясь – хотя и не веря до конца – что морской воздух улучшит его состояние. Фрайбергеры собирались сопровождать его, Энгельс настаивал, чтобы Лаура, Лафарг, Тусси и Эвелинг тоже присоединились к поездке {13}.

Примечательно, что с Энгельсом поехал и Сэм Мур, английский переводчик первого тома «Капитала» и адвокат Энгельса. Мур был английским колониальным чиновником в Африке, в Англии проводил отпуск, и Генерал пожелал, чтобы Мур внес в завещание изменения для того, чтобы максимально облегчить Тусси и Лауре вступление в права литературного наследства их отца {14}.

Реалист и человек действия, Энгельс понимал, что умирает. Он уже с трудом говорил и был настолько слаб, что почти не мог писать: обычно его письма помещались на нескольких страницах, теперь же сократились до нескольких фраз, иногда до одного предложения или даже слова – и подписи. Тем не менее, 23 июля, когда Лаура вернулась во Францию, он собрал все свои силы, чтобы написать четыре абзаца:

«Завтра мы возвращаемся в Лондон. На картофельном поле, которое представляет собой моя шея, наметился кризис, так что опухоли, возможно, вскроются, и мне полегчает. Наконец-то!» {15}

В Англии только что прошли выборы, в результате которых Независимая рабочая партия и лейбористы потерпели полное поражение. Проиграл даже Кейр Харди – из-за протеста, который он публично выразил в Парламенте, отказавшись поздравлять королеву с рождением ребенка у ее дочери, герцогини Йоркской. Его доводы были просты: Парламент перед этим отказался выразить соболезнование семьям 260 шахтеров, погибших при взрыве метана {16}. Энгельс писал Лауре, что не удивлен неудачей. Они с Марксом предвидели периодические взлеты и падения социалистического движения, столь же закономерные, сколь и кризисы капитализма {17}.

Энгельс обо всем, включая собственное здоровье, писал бодро, но Мур признался Тусси, что состояние его было тяжелым. «Так много работы предстоит еще сделать – той, с которой один Генерал и может справиться… Потеря такого человека будет абсолютно невосполнима для общества – а для его друзей станет катастрофой» {18}.

Именно Мур сказал Тусси и о том, что Фредди ее сводный брат, – и это разрушило хрупкий мир в ее душе. Тем временем возникли новые трения между ней и Фрайбергерами, не только по поводу трудов Маркса, но теперь и состояния Энгельса. Тусси давно считала, что Фредди чрезмерно пострадал из-за ошибки молодости Энгельса и Ленхен – возможно, она и подняла вопрос о том, что Фредди является законным наследником Генерала. Фрайбергер был душеприказчиком Энгельса и знал, что некоторая часть денег завещана Луизе. Если Фредди был сыном Энгельса, доля Луизы в лучшем случае сильно сократилась бы.

Когда Луиза вышла за Фрайбергера, Фредди стал реже бывать в доме Энгельса, заметив «большие перемены в Генерале». Энгельс обрывал разговоры, стал холоден. Фредди счел, что Энгельс попал под влияние Фрайбергеров, а те стараются держать их с Энгельсом подальше друг от друга – по мнению Фредди, из-за денег. Тусси снова сказала Фредди, что Энгельс – его отец, а он рассказал, что Фрайбергер очень сердился, узнав об этом разговоре, «потому что если Тусси права, можете представить, что это означало бы для них» {19}.

Неизвестно, требовал ли когда-нибудь Фредди от своей матери назвать ему имя отца, но даже если и так – Ленхен наверняка ему ничего не сказала. В свои 44 года Фредди не знал о своем происхождении ничего, кроме слухов и семейных преданий. Предсмертные слова Ленхен не выходили у него из головы, и он желал знать правду.

Тусси же боролась не столько за правду, сколько за справедливость по отношению к Фредди. Она отправилась к Сэму Муру и заявила, что Энгельс является отцом Фредди – возможно, надеясь, что Мур как-то повлияет на Энгельса, и тот изменит завещание. Мур задал Энгельсу вопрос, но тот в категорической форме все отрицал. По словам Фредди, он сказал Муру: «Передайте Тусси от моего имени, что все это чертовская ложь, и я сам ей об этом скажу, когда мы с ней увидимся». (Фредди вспоминал, что позднее Мур сказал ему: «Зная Генерала, я ни минуты не верю, что он отрицал бы правду, если бы действительно был твоим отцом».)

Более того: Энгельс, по всей видимости, сообщил Муру, что отцом Фредди был Маркс, а Мур сказал об этом Тусси {20}.

Можно представить, в какой ужас привели ее эти слова. Нет, она была бы рада и горда признать Фредди своим братом, но мысль о том, что отец, которого она боготворила, был способен предать ее мать, предать Ленхен и оставить собственного ребенка у чужих людей, в одно мгновение обрушила его безупречный образ с пьедестала, который Тусси давно воздвигла в своем сердце и душе. Ее жизнь и без того была полна разочарований; это стало наихудшим. Она обвинила Энгельса во лжи.

4 августа 1895 года Тусси пришла в дом Энгельса, чтобы все выяснить у него самого. Он не мог говорить, и оттого ответ выглядел еще более убийственно, материально: на грифельной доске Энгельс написал «Маркс был отцом Фредди». Тусси опрометью выбежала из комнаты и, забыв о своей неприязни к Луизе, разрыдалась у нее на груди {21}. Луиза, разумеется, все уже знала. Позднее она рассказывала товарищам, что Энгельс уполномочил ее опровергать все слухи о его так называемом сыне, не желая, чтобы подобное пятно на репутации сошло вместе с ним в могилу. Луиза и объяснила, что много лет назад Энгельс объявил себя отцом новорожденного Фредди, чтобы уберечь семью Маркса {22}.

На следующий день после визита Тусси Фридрих Энгельс умер от рака горла {23}.

Завещание Энгельса лежало в его письменном столе. Как он и обещал, все рукописи и письма Маркса были переданы Тусси, как литературному душеприказчику отца.

Вся мебель и домашняя утварь отошли Луизе Фрайбергер {24}.

Товарищам по партии в Германии он завещал 1000 фунтов стерлингов, всю свою библиотеку, собственную переписку и рукописи.

Деньги он разделил поровну между Тусси, Лаурой, детьми Женнихен и Луизой {25}. Все его состояние насчитывало около 30 {26} тысяч фунтов (около 4,8 миллионов фунтов на сегодняшние деньги), и после уплаты всех пошлин и налогов каждая из дочерей Маркса получила по 5 {27} тысяч фунтов. С такой суммой они могли жить, тратя приблизительно 150 фунтов в год.

У Тусси теперь было столько денег, что она не знала, как ими распорядиться, – однако все остальное она потеряла. Из всех детей Маркса она более всего была привязана к Энгельсу – он был ее учителем, другом, наставником, вторым отцом. Словно якорь в ее бурной жизни, он был надежнее родителей, уступая в этом отношении лишь Ленхен. Теперь он ушел, успев нанести жестокий удар и развеять ее иллюзии относительно родного отца.

Фредди тоже был безутешен. Он уже успел поверить в то, что Энгельс был его отцом, – и эта вера умерла вместе с Энгельсом. Ему сказали, что он сын Маркса но в этом по-прежнему оставалась неопределенность. Он написал Лауре, что у них с Тусси есть основания полагать, что Маркс был его отцом. Годы спустя он рассказывал Джонни Лонге: «Лаура не отрицала и не подтверждала то, что я сказал, но заметила, что если моя мать и все остальные скрывали это на протяжении стольких лет, значит, у них были для этого веские основания» {28}.

Последней волей Энгельса стало, чтобы его прах развеяли над морем, не устраивая публичных похорон. Истбурн, неподалеку от Брайтона – его любимое место на побережье: высокий меловой утес, почти на 6 тысяч футов возвышавшийся над грохочущим морем… Именно туда 27 августа на арендованном катере отправились Тусси, Эвелинг, старый товарищ Энгельса и Маркса Лесснер и Эде Бернштейн, чтобы отдать Генералу последние почести.

Несмотря на сильные волны, они смогли выплыть на 6 миль в Английский пролив, где и развеяли прах своего незабвенного друга и учителя над темными морскими волнами {29}.

Позднее Ленин напишет ясно и просто: «То, что сделали Маркс и Энгельс для рабочего класса, можно выразить несколькими словами: они помогли пролетариату познать себя и свое место в истории и превратили бесплодные мечты в крепкое учение» {30}.

Тусси приняла на себя обязательства Энгельса и решила опубликовать столько работ отца, сколько сумеет и успеет. У нее всегда был безумный график жизни, но теперь она жила на пределе возможностей. Она постоянно читала лекции; когда не было лекций – писала статьи; когда не писала и не читала – участвовала в митингах и заседаниях. Создавалось ощущение, что она боится остановиться, чтобы не оказаться лицом к лицу с мучительными мыслями о том, с чем ей пришлось столкнуться.

Ее жизнь всегда проходила в экстремальных условиях, но этой осенью она, казалось, сделала маленький шажок к стабильности: она купила дом на юге Лондона, в Сайденхэме, на улице Jews Walk – Еврейская Дорога (это она подчеркивала с особой гордостью) {31}. Сайденхэм был пригородом, похожим на Мейтланд-парк, только более отдаленным и потому не таким дорогим. Тусси, в отличие от Эвелинга, знала и опасалась того, что деньги Энгельса могут быстро закончиться, и теперь их будет уже неоткуда взять. Она сразу написала Лауре, что купила дом, но Эвелинг заплатил за мебель, поскольку недвижимость, которой он владел, увеличилась в цене {32}. Трудно поверить, что у Эвелинга была недвижимость. На самом деле он мог просто сказать это Тусси – чтобы объяснить внезапное появление денег. Его жена Белл наконец-то умерла, и, как он и рассчитывал, ее состояние (впрочем, изрядно сократившееся) перешло к нему, несмотря на то что они уже два десятка лет жили врозь {33}.

Тусси теперь тоже фактически обладала имуществом и написала собственное завещание вскоре после смерти Энгельса. Элеонора Маркс-Эвелинг, супруга Эдварда Эвелинга завещала все свое имущество и свои права на работы отца Эдварду Эвелингу – с обязательством уплаты роялти детям Женнихен и Шарля Лонге. Годом позже она изменила завещание: теперь роялти должны были идти Эвелингу при его жизни, а после его смерти – детям Лонге {34}. Некоторые считают, что Эвелинг вынудил Тусси внести эти изменения – Фредди говорил, что она «буквально загипнотизирована этим ублюдком» {35}. Действительно странно, что она лишила содержания детей Женнихен; Тусси вместе с Лаурой разделила ответственность за них и считала себя второй матерью Джонни.

А дети Лонге в помощи нуждались. Лонге очень любил их – но вырастить сам не мог {36}. Он во многом напоминал Маркса: богемный, политизированный, вечно нуждающийся в деньгах, однако у него не было поддержки в виде жены или второй Ленхен, а теперь не стало и Энгельса.

Постепенно, после смерти его матери в 1891 году, Шарль Лонге стал все больше полагаться на Лауру и Тусси. Лаура очень любила маленькую Женни (по прозвищу Меме), а Тусси особо опекала Джонни – и когда он приезжал к ней в Лондон, и когда жил с отцом во Франции {37}. Она очень беспокоилась, что одаренный от природы мальчик вырастет лентяем {38}. В 17 лет Джонни полагал, что разочаровал свою тетушку, поскольку все еще не выбрал, чем будет заниматься. Она предложила на выбор: медицина, химия, механика… но Джонни говорил Энгельсу, что ничего из этого его не интересует, и боялся, что не годен вообще ни на что {39}. Двумя годами позже Джонни прислал Тусси собственную статью, и хотя она сказала, что «ужасно гордится своим маленьким взрослым мужчиной», на самом деле ее очень тревожил такой выбор.

«Менее всего я хотела бы видеть тебя журналистом… писать для того, чтобы прокормить себя, означает продавать свое перо и свою душу» {40}.

Смерть Энгельса оказалась катализатором для примирения Лауры и Тусси после 23 лет весьма натянутых отношений. Их письма были теперь свободны от искусственной вежливости, характерной для периода отчуждения. Тусси шутила, что Лаура унаследовала красоту своей матери и дар писать прекрасные письма, тогда как ее наследство свелось только к отцовскому носу {41}.

Тусси была консервативна в выборе места жительства, однако Лаура и Лафарг подобного благоразумия не проявили. Они купили усадьбу в 20 милях к югу от Парижа, в местечке под названием Дравей. В доме было 30 комнат, павильон, бильярдная, мастерская, музыкальный салон, а также – сад, фруктовый сад, большой птичник с сотней кур, множество кроликов и стадо овец {42}. После долгих лет жизни на краю финансовой пропасти Лаура и Лафарг – 50 и 53 лет – обрели собственный дом, безопасность и достаток. Как всегда – благодаря Энгельсу.

Чем более буколической и мирной становилась жизнь Лафаргов, тем более усложнялась жизнь Тусси.

Весной 1895 года социалисты устраивали благотворительный вечер, чтобы собрать средства для Четвертого конгресса Второго интернационала, который планировали провести в Лондоне летом 1896 года. Эвелинг организовывал вечер, в том числе, представив на сцене свою пьесу «В поезде» {43}. В этой одноактной пьесе играла актриса Лилиан Ричардсон, Эвелинг был ее партнером, и Уилл Торн позднее заметил, что Эвелинг вел себя с мисс Ричардсон «весьма фамильярно» (заметка в одной социалистической газете описывала мисс Ричардсон как «попутчицу, в которую каждый не прочь влюбиться») {44}.

В Эвелинге внезапно опять вспыхнуло желание прославиться в Вест-Энде своими пьесами, а поскольку жили они теперь на другом конце города, он стал задерживаться, а то и не возвращаться ночевать.

Возможно, Тусси этого даже не замечала. Она буквально тонула в работе над рукописями отца. Она страстно мечтала увидеть четвертый том «Капитала» напечатанным, а кроме того занималась подготовкой к публикации серии других работ, включая его статьи для «Трибьюн»: эту серию она назвала «Революция и контрреволюция в Германии 1848 года» – поистине бесценный период в истории. (Годы спустя стало известно, что основная часть этих статей была написана Энгельсом, но в то время Тусси об этом не знала и продолжала работу.) В 41 год она работала так же яростно, как Энгельс в свои последние годы, когда он чувствовал, как часы отсчитывают ему последние удары…

Ближайшими друзьями Тусси в это время оставались Лаура, Фредди, Уилл Торн и его жена, Эде Бернстайн, Карл Каутский и легендарный старик Либкнехт, которого она знала с самого детства {45}. Возможно, она так цеплялась за Либкнехта, потому что он оставался единственной ниточкой, связывавшей ее с юностью; он же, наверное, чувствовал, что унаследовал от старых друзей обязанность защищать ее. За первые два года жизни Тусси в Сайденхэме Либкнехт трижды приезжал к ней из Германии. Теперь ему было 70 – и такие поездки давались нелегко. Весной 1896 года Тусси и Либкнехт совершили прогулку в прошлое. Они отправились на Дин-стрит, которой она почти не помнила, а потом в Графтон-Террас, дом ее юности. Они заходили в любимые пабы возле Хэмпстед Хит, и Либкнехт рассказывал Тусси истории, которые она конечно же знала наизусть – но все равно была рада услышать вновь {46} эти рассказы из детства, ставшие сказками.

Однако интересовала ее и реальная история ее семьи. После смерти Энгельса ее собственный отец превратился для Тусси в человека из плоти и крови, с ошибками и грехами – хотя для членов партии он по-прежнему оставался человеком-легендой. Когда Либкнехт опубликовал воспоминания о Марксе, Каутский боялся, что упоминания о пьянстве, бедности и личных привычках бросят тень на память о великом человеке. Однако Тусси призналась Лауре, что хотя воспоминания Либкнехта и грешат некоторой путаницей, она не согласна с Каутским, что «очеловечивание» фигуры Маркса нанесет вред его учению: «В конце концов, Маркс-Политик и Маркс-Мыслитель уже завоевал себе славу, а у Маркса-Человека (простого мужчины, как говорит Карл Каутский) шансов на это было гораздо меньше» {47}.

Она написала Каутскому, что книга Либкнехта может только помочь лучше понять Маркса, потому что «Маркс-Человек известен менее всего и более всего недооценен» {48}. Она даже согласилась на публикацию некоторых личных писем, хотя это было для нее очень болезненно, и она знала, что отец ненавидел, когда «личную жизнь мешают с политикой» {49}. Прожив жизнь во лжи и узнав об этом так недавно, Тусси стремилась к тому, чтобы хоть часть правды стала известна.

Это стремление в полной мере выразилось через несколько месяцев. В июле Тусси устроила в своем доме вечеринку для делегатов конгресса Интернационала. Немецкая социалистка Клара Цеткин, ставшая близкой подругой Тусси, описала ту сцену много лет спустя директору Института Маркса и Энгельса в Москве. По ее словам, Тусси обещала большой сюрприз, а затем подвела ее к моложавому, слегка сутулому человеку. «Вот, дорогая Клара, позволь познакомить тебя с моим сводным братом – это сын Нимми [Ленхен] и Мавра».

Цеткин была потрясена, не говоря уж о Фредди, поэтому потом они говорили в основном о политике, а не о личном. Позднее, тем же вечером Тусси сказала Кларе, что хотя ее отец и Энгельс солгали, они поступили верно, потому что мать, несмотря на огромную любовь к Марксу, не пережила бы этого предательства и скандала. Однако Тусси сердилась, что отец не рассказал все своим дочерям после смерти Женни. Цеткин возразила, что он был в отчаянии от потери жены, а потом и Женнихен, что просто не думал об этом – но это не убедило Тусси. Для нее слишком тяжело было признать, что отец был настолько безволен. Тусси сказала, что сожалеет о том, что не знала про Фредди раньше, потому что в этом случае они могли бы сойтись еще ближе – хотя она и теперь постарается наверстать упущенное время {50}.

К концу 1896 года Тусси, казалось, примирилась с тайнами прошлого своей семьи. Она испытывала глубокое сожаление, на сердце у нее остались шрамы… но, как и ее мать, она научилась жить с ними. Вынужденно, – но Тусси пришла к выводу, что человек может быть великим и иметь недостатки, а еще может ошибаться – и все же быть достойным любви. Это оказалось верным в отношении ее отца, и она хотела верить, что это так же верно в отношении Эвелинга.