Текст книги "Шахта"

– Как там остальные? Нашли?

– Нашли, обошлось всё, живы-здоровы.

– Все?

– Все.

– И Кудимов?

– И он, – соврал Куроедов, чтобы не огорчать увечного.

– Это хорошо.

– И не говори!

Глава 12. Идиотское происшествие

Июльская жара немилосердно утюжила степь и все, что было разбросано по ней: шахты и поселки, города и хутора. Каждому, от важного начальника до курицы, казалось, что мучение это длится целую вечность. И действительно, небывалое, по словам стариков, пекло продолжалось уже почти три недели. Ночь тоже не приносила облегчения – раскаленные за день солнцем терриконы до самого утра отдавали свой жар неподвижному пыльному воздуху. Мозги у всех совершенно расплавились, окна и двери круглые сутки распахнуты были настежь, мужики взяли моду подолгу плескаться после смены под прохладным душем, но помогало это мало. Утомленные люди двигались через силу, как сонные мухи. Что до самих мух, то они, как раз, чувствовали себя прекрасно, умножились до чрезвычайности, жужжали и ползали повсюду, к тому же принялись кусаться. Кроме них, одни только пацанята, не вылезавшие из речки и черные, как негры, вполне удовлетворены были жизнью. Всё и вся тянулось к воде, особенно ближе к вечеру, когда над отвалами, улицами и помойками сгущалась насыщенная едким дымком горячая хмарь.

В такой вот погожий денек одна дружная компания наметила провести свой законный выходной, как говорится, на лоне природы. Состояла она из начальника шахты № 23-бис орденоносца товарища Слепко Евгения Семеновича, главного маркшейдера той же шахты товарища Левицкой Елизаветы Сергеевны, начальника Восточного участка товарища Романовского Феликса Ивановича, а также рядового инженера Скрынникова. Цель мероприятия заключалась в том, чтобы культурно отдохнуть, конечно, искупаться, ну и там, само собой, закусить. Для всех, кроме разве что Сашки Скрынникова, первая половина года выдалась очень напряженной. Текучка заела до невозможности, и хотелось как-то отвлечься, тем более такая стояла жарища и лето перевалило уже за половину. Договаривались они еще за неделю, а как дошло до дела, так и понеслось. Хозяйка Романовского, бабенка довольно заводная, но как раз сидевшая с грудничком на руках, устроила супругу жуткую сцену. Феликс Иванович обвинен был в злостном пренебрежении обязанностями отца семейства, склонности ко всяческим загулам и безобразнейшему пьянству. Все это было не так уж безосновательно, но в данном конкретном случае, учитывая солидный состав участников, совершенно абсурдно. Романовский защищался как лев, наглядно продемонстрировал ей, что и водочки-то у него была одна только поллитровка, а на остальных, в этом смысле, надежды никакой, тот же Сашка, скажем, халявщик известный. Он как человеку ей объяснил, что идет вовсе не по своей охоте, а исключительно по причине высокой политики и служебной субординации, но, позорно разбитый наголову, принужден был к прополке огорода.

Со Слепко вышла другая история. Жена его, Наталья, только рада была, чтобы супруг немного где-нибудь отдохнул, и с вечера еще заботливо собрала ему все, что требовалось. Сама она в ту пору тоже сидела дома с трехмесячным ребенком, а кроме того не терпела всех этих выпивонов у костра. Слепко рассчитывал забежать на шахту, быстренько глянуть, что там и как, и тогда уже со спокойной душой идти купаться. Но на шахте его ждали нечаянные хлопоты в лице Юсупа Галямова, нового начальника Южного участка. Парень работал как зверь, упирался, можно сказать, рогом, но во все тонкости обстоятельств вник еще не совсем. Когда Слепко подошел к конторе, неистовый Юсуп как раз потрясал кулаками перед понурым носом главного инженера Зощенко и гневно вопрошал, почему лесной склад не дает лесу и какие такие могут быть лимиты, когда участок едва выкарабкался из тяжелейшей аварии и весь лес ушел на восстановительные работы, а теперь они ему, видите ли, говорят, что больше не дадут! Это же форменное вредительство, он этого самого начальника склада, с его постной рожей, насквозь видит, а если главный инженер по каким-то своим причинам вредителя этого покрывает, то и с ним тоже найдется кому разобраться. Крик был прекрасно слышен на улице. Начальник шахты решил проблему за полчаса. Пять минут ушло на то, чтобы распорядиться об отпуске леса сверх лимита, а остальное время – на суровое внушение желторотому дебоширу, принесшему в итоге самые исчерпывающие извинения Зощенке. Потом Слепко зашел на минутку в свой кабинет, но там ему пришлось целый час препираться по телефону с трестом. В это время за дверью столпились посетители. Позабыв обо всех и всяческих пикниках, Слепко собирался уже спускаться в шахту, где его окончательно закрутил бы обычный водоворот.

Сашка Скрынников, с утра облаченный в белые брючки и голубенькую футболочку со шнуровкой, окончательно потерял терпение. Отправившись на розыски, он обнаружил дорогого товарища начальника, как всегда, в густом дыму. Но Сашка есть Сашка. Черт его знает, как это у него получилось, только через несколько минут дым рассеялся, все как один посетители осознали, что их ничтожные проблемы прекрасно потерпят до завтра, а телефон заглох. Вдвоем они вызволили Феликса из домашнего плена, благо суровая тюремщица его перед начальством таки робела. Левицкая, не терпевшая необязательности, встретила приятелей кислой миной и попыталась даже захлопнуть дверь у них перед носом. Сашка тут ничем помочь не мог, он почему-то боялся ее до смерти. Девушка она была некрасивая, по шахте ходила совершенно мужиком, а в разговорах больше помалкивала, но идти на реку без нее никому почему-то не хотелось. Оставив подчиненных дожидаться в сенях, Слепко довольно бесцеремонно вломился в девичью светелку. Что там он с ней сделал – неизвестно, только буквально через пару минут он вышел, а Левицкая крикнула веселым голосом, чтобы «мальчики» подождали, а она – «сейчас, одну минуточку, только».

Так что был уже скорее вечер, то есть часиков пять пробило, когда они, миновав многочисленные группы живописно отдыхавших трудящихся, нашли наконец местечко сравнительно малолюдное, но вместе с тем довольно приятное. Солнце жарило еще вовсю, и воздух обманчиво мерцал над верхушками терриконов. Река там круто изгибалась, разливаясь ленивым омутом, и тут же рядом на каменистой отмели шумно вскипала мелкими бурунами. И вроде бы даже легкий ветерок шевелил серебристую листву плакучих ветел над черной, зеленой, прозрачной, золотистой бегущей водой.

В дырявой тени жухлого ивняка расстелили старую плащ-палатку – Сашкин персональный вклад в общее дело. Оказалось, что Лиза притаранила большую кастрюлю с винегретом, под всеобщие крики одобрения торжественно водруженную в центре. Сама она застенчиво удалилась в кусты, а мужчины, облаченные в одинаковые синие трусы, достигавшие им почти до колен, разделились. Дочерна загорелый Скрынников и совершенно белый Слепко беззаботно плюхнулись в воду, а Романовский, будучи человеком ответственным, собрал сначала все принесенные бутылки: три с водкой и одну каберне и поместил это богатство в известную ему лужу посреди крапивных зарослей, со дна которой бил ледяной родничок. Сделав дело, он перехватил из продуктовой кучи крупный, но крепкий огурец, шероховатый, с колючими пупырышками, и, хрустя им, неторопливо раздвигая мощным волосатым торсом блюдца кувшинок, вступил в темные, покойные воды.

Евгений Семенович неплохо плавал, настоящим спортивным брассом. Голова его ритмично мелькала уже у противоположного берега. Сашка, шлепая по-собачьи руками и ногами, старался держаться поближе к Левицкой, заметно опасаясь заплыть на глубокое место. Но та, вдруг резко изогнувшись, ушла под воду, вынырнула далеко и нескоро и рванула размашистыми саженками в сторону Слепко. Романовский, тот вообще не плавал, а стоял, погрузившись по грудь, и водил широко разведенными руками, задумчиво плеща во все стороны радужные водяные веера, особенно норовя попасть в морду суетливо подгребавшему Скрынникову.

Почувствовав через некоторое время зверский аппетит, они, мокрые и счастливые, расположились вокруг кастрюли с винегретом. Немало имелось и другой снеди: вареная в мундире картошка, огурцы, помидоры, охапка зеленого лука и миска присланных Натальей котлет, богато нашпигованных чесночком. Феликс многозначительно промычал с набитым ртом, что самое интересное еще впереди. Вначале ели молча. Откупорили и распили первую поллитровку, причем Евгений Семенович неожиданно согласился, чтобы и ему капнули на донышко. Сашка сосредоточенно жевал, подтянув к подбородку острые коленки, и косил блудливым глазом в сторону Лизы. На ней были шелковые трусики на резинках и обтягивающая красная майка с белым номером «41» на спине, которая, намокнув, сделалась полупрозрачной. В конце концов Феликс не выдержал и послал паршивца за хворостом. Скрынников попытался было динамить, но, увидев, что Романовский достает из мешка замаринованной с вечера свиной окорок, проникся и безропотно скрылся в зарослях.

Основательно заморив червячка, Евгений Семенович улегся на спину, подсунул ладони под коротко стриженный затылок и, посасывая сладковатую травинку, принялся обозревать голубизну небес. Лиза и увязавшийся за нею с видом дрессированной собачки Сашка пошли опять купаться, а Феликс, пыхтя, кромсал мясо и нанизывал его на ошкуренные ивовые веточки. Евгений Семенович малость задремал. Не тут-то было – расшалившаяся Левицкая плеснула ему на живот водой из купальной шапочки. Потом все они с почтительным интересом следили за священнодействиями Феликса над тлеющим костром, причем безвольный Скрынников, нацепив на прутик последнюю котлету, тоже принялся жарить ее над углями, опрометчиво утверждая, что хорошая котлетка в сто раз вкуснее любой свинины. Через несколько минут все четверо волками вгрызались в шашлык, заедая длинными сочными перьями лука, тыкали огрызками огурцов в кучку крупной сероватой соли и не забывали регулярно чокаться. Начальник шахты лично уговорил полбутылки красного, а его бесшабашные подчиненные – вторую поллитровочку.

Когда все наелись, то есть не то чтобы совсем наелись, но все же настолько, чтобы почувствовать потребность в небольшой передышке, в запасе оставалось еще порядочно мяса, винегрета, да и выпивки тоже. Левицкая легко поднялась с места и направилась к мальчишкам, удившим неподалеку мелкую рыбешку. Выклянчив у них удочку, она принялась азартно дергать пескарей. Силуэт ее на фоне сверкающей речной ряби, по правде говоря, мало чем отличался от мальчишечьего. Слепко и Романовский отвалились на редкую травку и затеяли неторопливую беседу, а Скрынников продолжал неутомимо жевать.

– Ладно, отложим мы опять строительство, а что потом? – рассерженно гудел Феликс. – Нет, ты не отвиливай, ты объясни!

– Вот реорганизуем шахту, тогда уж…

– Так у тебя, как известно, планов громадьё, реорганизация уже по второму кругу пошла.

– Правильно, она и не должна никогда прекращаться.

– Значит, жилье строить мы вообще не начнем?

– Ну почему? Со временем дойдут руки и до второстепенных вопросов.

– Народ поувольняется на …, и вся твоя рехонструкция с модер…яцией гикнутся к …й матери!

– Не дадим! И потом, заработки-то у них растут!

– Нормы растут еще быстрее!

– Это, друг мой, азы политэкономии. А насчет того, что кто-то там поувольняется, был тут уже один, тоже все на эту тему выступал.

– А ты меня не пужай, я не из пужливых! Проблема налицо, не отвертишься!

– Да согласен я, со всеми согласен! Построю я вам эти дома! Только, может, не сейчас, а… в том году, наверное.

– Слышь, Сашка, одолжение нам огромное делает, мы ему теперь в ножки кланяться должны!

– Я не гордый, я и поклониться могу, – Скрынников с сомнением осмотрел остатки винегрета, потом, очевидно приняв непростое решение, скрутил в жгут пучок лука, засунул его в рот и продолжил процесс монотонного жевания.

– Нет, ты брось жрать-то! Скажи, прав я?

– Не-а. Не совсем. Ты прав в том смысле, что то, что Женька, то есть Евгений Семеныч, говорит – это типичнейший левый уклон, но и он прав, потому что если план провалим, нас тут всех к …й матери в бараний рог скрутят, а если перевыполним, то как раз наоборот, очень хорошо нам будет.

– Ты, Скрынников, кончай ярлыки навешивать! Тоже мне. А в целом, что же, верно суть ухватываешь, то есть в том смысле, что я прав.

– Ну конечно, – захохотал Романовский.

– Но тут всплывает одна малюсенькая проблемка, – меланхолично продолжил Сашка.

– И в чем же она?

– В тебе. Ты у нас царь и бог. Захочешь, люди уже в этом году новоселье справят, не захочешь – по гроб жизни на нарах клопов кормить будут. Вот парк ты захотел, и пожалуйста – есть теперь у нас в поселке парк, качели-карусели, танцы-шманцы. А кино, скажем, ты не захотел, и нету кина. А я, может, кино предпочитаю.

– Кто о чем, а вшивый о бане. Постановление парткома по этому вопросу было и общее собрание.

– Да ты ж там всем вертишь как хочешь! Один все решаешь! Это как называется? Самодер-ржавие!

– Демократическим централизмом это называется. И заметь, вся ответственность на мне!

– Кончай теории разводить, в кои веки выбрались. Кстати, Жень, насчет ответственности. А что будет, когда ты ошибешься по-крупному?

– Что будет, что будет? Вломят мне тогда по-крупному, и всего делов.

– Да. Я бы так не смог. А ты, Лиз, чего про это самое думаешь? – обернулся Феликс к подошедшей Левицкой.

– Думаю, каждому – свое. Пошли, искупаемся напоследок.

Она кинула на траву кукан с пескарями, разбежалась и прыгнула в воду, взметнув крылья огненных брызг. Солнечный шар уже грузно нависал над деревьями за рекой.

– Ребята, скорее сюда, вода теплая какая!

Романовский и Скрынников вскочили и разом сиганули с берега. Слепко начал было тоже приподниматься, но лень пересилила. Он вновь покойно улегся на спину. Над ним в ласковом воздухе сновали тонюсенькие стрекозки, синие и зеленые. «Интересно, одна это порода или нет? – думал он. – По форме вроде одинаковые. Если одна, у них могут быть дети. А какого цвета? Полосатые? Кажется, нету таких. А если это самцы и самки? Очень может быть. И кто тогда из них – кто?» Тут появилась такая же стрекозка, но ярко голубого цвета, и умозаключения его зашли в тупик.

Они приканчивали остатки шашлыка, когда на горизонте возникла супружница Романовского. Феликс сник. Она подозрительно осмотрела присутствующих, особенно Левицкую, затем, пробормотав в качестве приветствия, что «на минуточку только оставила ребенка с соседкой», ухватила последнюю порцию шашлыка и впилась в мясо острыми белыми зубками. Скрынников меланхолично вытряс в свой стакан сто грамм и протянул ей. Та было отнекивалась: она, мол, кормящая мать и все такое, но муж, преисполненный к Сашке великой благодарности, авторитетно заявил, что немножко – можно, и она выпила. Закусив посоленной помидоркой, она явно смягчилась. Левицкая, уже одетая, глядела в сторону. Солнце почти скрылось, начиналось время сумерек. Трава стала прохладной.

– Я пошла, – первой поднялась Лиза.

– И я с вами, – вскочил Скрынников.

– Да сиди уж, кавалер, тоже мне.

– Но я могу нести кастрюлю, и вообще…

– Ну, если кастрюлю, и тем более вообще, тогда ладно.

Они удалились. Романовская, пристально глядевшая им вслед, хотела, кажется, высказаться, но удержалась.

– Пошли и мы Филь, а то я за мальца чего-то волнуюсь, – громко прошептала она на ухо мужу.

Тот молча начал натягивать штаны. Она собрала посуду.

– Жень, идешь? – спросил Феликс, когда сам был уже готов.

– Не, я еще искупнусь, пожалуй.

Он, в свою очередь, проводил их взглядом. Романовский шел, как матерый кабан, словно не чувствуя веса жены, повисшей на его плече. Донеслось ее немелодичное пение, тут же поддержанное хриплым ревом супруга. Их дуэт долго еще раздавался над чуткой рекой. Дневные краски на глазах блекли, небо сделалось жемчужно-серым. Вокруг тоже никого не осталось, лишь какой-то особо упорный рыбак торчал, как чучело, в камышах. Евгений Семенович собрал разбросанную одежду, проверил наличие часов в носке правого ботинка и засунул все это под плащ-палатку. Трусы на нем уже высохли. Бдительно осмотревшись, он снял их и присоединил к остальным вещам. Вода была хороша. «Это ж совсем другое дело! Каждый день можно тут после работы купаться». Черная тень ветел лежала уже на доброй половине омута. Вторая, незатененная еще половина была зеленовато-прозрачной, а из-под воды – зеркальной. Он сделал пять больших кругов. Когда вылез, того рыбака в камышах уже не было. Плащ-палатки не было тоже, равно как и всей его одежды.

Первая отчаянная мысль касалась партбилета. Но, слава богу, партбилет находился во внутреннем кармане пиджака, а пиджак он уже неделю как не надевал. «Сашкины штучки, – оптимистично решил Слепко, – вернулся небось за своим плащом». Вокруг было очень тихо.

– Сашка, хорош хохмить, давай сюда мои вещи!

Ответа не последовало. Евгений Семенович присел на корточки, настроение начало портиться.

– Скрынников, я – серьезно! Это уже не шутки! Ну погоди, доберусь до тебя! Сашка-а! Немедленно выходи! Выходи, хуже будет!

Ни единый листик не шелохнулся на понурых ивах. «А если это не Сашка? Нет, он, конечно, больше некому. Сидит тут где-то в кустах, наслаждается».

– Саш, ну хорош, ну выходи, хватит, – продолжил голый начальник шахты, деланно миролюбивым тоном, – давай сюда одёжу, я все прощу!

«Ну да, как же, прощу я тебя, покажись только, гаденыш».

Вдруг он услышал голоса и оглянулся. По тропинке вдоль берега приближалась вереница женщин. Светлые пятна их платьев мелькали между осокой уже неподалеку. Евгений Семенович юркнул в кусты, но они, как назло, оказались на редкость прозрачными. Все его попытки присесть то в одном, то в другом месте ничего не дали – жалкие, почти безлистные прутики не могли скрыть его белого тела. В последний момент он просто рухнул на землю, понадеявшись, что проклятые бабы пройдут мимо и не посмотрят в его сторону.

На лужайку высыпала ватага молоденьких девушек. «Школьницы. Не наши, не поселковые. Похоже, десятиклассницы или из текстильного техникума», – определил Слепко.

Девушки были в приподнятом настроении, то есть беспрестанно визжали и хихикали.

– Девчата, давайте тут остановимся, такое славное место, – предложила одна.

– Нет, давайте лучше дальше пойдем!

– А я хочу здесь! Смотрите, как хорошо, и нету никого.

Черноволосая, со смуглым, резко очерченным лицом, стряхнула с ноги лодочку, попробовала носком воду и, ни на кого не глядя, начала оборачивать косу вокруг головы. Остальные, собравшись в кучку, ожидали ее решения.

– Здесь! – постановила атаманша, втыкая в гриву последнюю шпильку. Гибким, длинным движением она сбросила с себя платье и трусы. Потянулась сладко, как кошка, выпятив налитую грудь, и рыбкой нырнула в реку. Остальные тоже стали раздеваться и шумно прыгать в воду. Одна полная блондинка, зябко обхватив руками складчатые, молочно-белые бока, вошла только по колено и остановилась, не решаясь ступить глубже. Выставив в сторону Евгения Семеновича колышущуюся попу, она принялась, тонко повизгивая, шлепать по воде ладошками. Евгений Семенович был вне себя. «Выходит, я подглядываю? – вдруг сообразил он. – Конечно, подглядываю!» С трудом заставив себя отвести глаза от нерешительной купальщицы, он ткнулся носом в перегной. «Что же я делаю? Идиот! Они сейчас вылезут и увидят меня! Обязательно увидят! Решат, что я специально. Начальник шахты, орденоносец, большевик Слепко сидит голый в кустах и подглядывает за школьницами. Ужас!» Возбуждение мигом испарилось, он почувствовал ужасную слабость и, осторожно раздвигая задом прутья, раком пополз вглубь, в густую крапиву, жгучую до чертиков, потом в ледяную топкую грязь, потом опять в крапиву, в совершенно уже непроходимые ее заросли. «Хватит. Сюда они точно не полезут. Пережду». Тело нестерпимо горело и чесалось, особенно ноги и зад. Несметные полчища комаров набросились на нечаянную добычу.

Минут, может быть, через сорок девичьи голоса, визг и глупый смех начали удаляться. Выждав на всякий случай еще немного, он, весь в грязи, робко вылез из своего убежища и заполз в серую, подернутую уже туманом реку. Проплыв до противоположного берега, встал под нависающими над водой ветвями, умылся. Купание не доставляло теперь ни малейшего удовольствия, хорошо хоть крапивный зуд прошел. Переплыв обратно, он поднялся на берег и прислушался. Издалека донесся прощальный взрыв девичьего веселья. «Дуры набитые! Ладно, а как я домой-то? Надо успокоиться, взять себя в руки. Пока, слава богу, ничего страшного не произошло, а если начну паниковать, все это может закончиться паршиво». Задумавшись, он вновь присел на корточки в камышах. Рядом плеснула крупная рыба. Потом еще раз, подальше. Комары, которых, кстати, в том году было меньше, чем обычно, опять нашли его. Почти стемнело. Он хотел найти какую-нибудь тряпку или, на худой конец, газету, но сколько ни бродил от кострища к кострищу, тряпок и подходящих газет не обнаружил. Пришлось соорудить из лопухов нечто вроде дикарской юбочки. На это потрачена была уйма времени и стараний, но получилось не очень и в целом весьма сомнительно. «Пожалуй, если кто повстречает меня в таком виде, это еще почище будет, чем совсем голым». Тем не менее в этом «костюме» он чувствовал себя куда увереннее.

Идти предстояло по берегу, потом – через рощу и пустырь, где поселковые пацаны обычно гоняли футбол, затем – через свалку, в обход терриконов. Можно было, конечно, свернуть с пустыря на зады лесного склада, перейти через железку прямо на шахтный двор, а там и до кабинета, где в шкафу висела спецовка, рукой подать. Но на территории шахты всегда болтался народ. Появление «товарища начальника» во фривольной юбочке из лопухов вызвало бы фурор. «Нет, не пойдет, такая история может выйти, что лучше не придумаешь! Лет через семьдесят, при коммунизме уже, старики будут шамкать на завалинке: „Поштой, это когда жа было? В тридцать осьмом? Когда дирехтора шахты тогдашнего в голом виде пымали? Да-а, было дело, я-то сам, конешно, не застал, но папаша мой, покойник, рассказывал, что бегал он, голубчик, на четвереньках в чем мать родила и взрыкивал по-звериному. Больше часу его всею шахтой ловили, а покуда вязали, да пока еще машина из сумасшедшего дома приехала, двоих покусать успел”». Картина получилась до того красочная, что он, чуть было и в самом деле не зарычал. На небе выступили первые звезды, и старый уже месяц начал потихоньку высовывать желтый рог из-за террикона семнадцатой шахты.

Слепко легко бежал по утоптанной тропинке, едва заметной под раскидистыми деревьями. Повсюду на каждом листочке и каждой травинке светилось по светлячку. Рои голубых искр деловито сновали в глубине рощи. Другие, оранжевые, гораздо более яркие и крупные, скользили над самой водой. В одном месте ему послышалась какая-то подозрительная возня в кустах бузины, и сей опасный участок он преодолел ползком. Его юбочка при этом совсем развалилась. Евгений Семенович взял из нее на всякий пожарный случай один лопух покрупнее и побежал дальше так. Пустырь обогнул по краю – месяц быстро набирал яркость, становилось все светлее. «Нет, не может быть, чтобы светлее, это обман зрения. Или все-таки может?» Занятый теоретическими рассуждениями, он и сам не заметил, как пересек свалку. Впереди чернело огромное пятно террикона. Надо было на что-то решаться. «Черт, на свалке наверняка можно было найти, что-нибудь подходящее. Вернуться?» Но возвращаться не хотелось, тем более что позади, там, где он только что пробегал, вдруг залаяла и завыла собака. Нигде не было ни огонька, только месяц да тусклые голубые сполохи на копрах. Со стороны шахты долетал грохот разгружаемых скипов. Лезть туда было безумием.

Евгений Семенович свернул направо и сквозь исполинский бурьян направился в обход террикона. Место казалось диким, давно заброшенным. Он никогда прежде там не ходил, даже днем. За первым, так называемым «новым» терриконом, прятался другой, «старый», который ему тоже следовало обогнуть. Густые заросли полыни и конопли вздымались выше головы. Отбросив все предосторожности, он яростно продирался сквозь их дурманную чащобу, поминутно громко ойкая, ахая и издавая иные приличествующие случаю восклицания по поводу попадавшихся под ноги камней, кротовьих нор, колючек и прочего. Цикады свиристели умопомрачительно. Происходящее было так необычно, все выглядело до того странным в обманном свете желтого месяца, что Слепко как-то даже увлекся. Он обогнул оба террикона и начал уже подозревать, что блуждает по кругу, когда вышел на бескрайнее море крапивы. Обойти его не удалось. Тыркнувшись несколько раз, он озлился, выдрал с корнем огромный куст конопли и ринулся в самую чащобу, размахивая им, как мечом-кладенцом. Ноги и бока шпарило почище, чем прежде, на берегу, но Евгений Семенович решил не сдаваться. Крапива не сдавалась тоже, делаясь все гуще и злее. Почти отчаявшись, он набрел на невысокую кирпичную ограду и понял, что его занесло на Старое кладбище. Оно называлось так еще в те буколические времена, когда вокруг шелестели сады, мужики сеяли пшеницу и ловили по пьяни коньков-горбунков, а на месте шахты красовалась небось эдакая барская усадьба с мезонином и греческими колоннами. Кладбищ Евгений Семенович не любил, а ночью – в особенности, хотя был, разумеется, убежденным атеистом. Посидев немного на прохладных кирпичах и расчесав до крови зудевшие икры, он укрепил дух последними словами и неуклюже сполз внутрь, очутившись среди свежих могил. В последнее время кладбище использовали только в особых случаях. Невдалеке топорщилась еловыми лапами могила забойщика Кудимова, останки которого нашли и торжественно захоронили только на днях. «Ага, мне, значит, туда надо, там, помнится, аллея», – смекнул Евгений Семенович и, неуверенно ступая, двинулся в сторону мрачных, непроницаемо темных древесных зарослей. Предстояло пересечь все кладбище. В глубине, под раскидистыми кронами лип и вязов, было бы темно, как в шахте, если бы не те же голубоватые светлячки, мерцавшие отовсюду. Видеть их было почему-то особенно неприятно. Над головой, едва не задевая волосы, все время что-то проносилось. Он сразу же заблудился в лабиринте осевших могил, покосившихся крестов и гнилых заборчиков и попер напролом, цепляясь все время за разные скамеечки, проволочные веночки и прочие острые железяки, отбил обо что-то, большой палец левой ноги, пока не вышел наконец позади кладбищенской церкви. Само собой, попов оттуда давно уже повыгоняли, и она без пользы стояла запертая, с заколоченными окнами. Между тем кирпичное здание находилось в довольно приличном состоянии. Слепко с первого дня руководства шахтой прикидывал, как бы задействовать его в хозяйстве. Можно было бы устроить в нем склад или подсобный цех, но проклятое кладбище путало все карты. Одно было хорошо: церковь стояла у самого выхода. Старинные чугунные ворота оказались на замке. Не без труда найдя удобное место, Евгений Семенович подтянулся и выглянул наружу из-за края кирпичной стены. Начинался наиболее опасный этап, но боевой азарт, охвативший его в дурманных зарослях, еще окончательно не прошел.

Слева виднелся все тот же «старый» террикон и какие-то непонятные заборы. Вправо тянулась улочка беленых мазанок. Перед каждой – густой палисад. Людей видно не было, свету – тоже. Лишь в одном окошке что-то тускло мерцало. «Так авария ж на подстанции! – вспомнил Евгений Семенович. – С утра еще. Обещали, черти, через пару часиков исправить, да, видно, обманули. Прекрасно!» Без колебаний он легко перемахнул через ограду и, как призрак, дунул вдоль кривой линии плетней, сгибаясь перед каждым домом чуть не до земли. Со дворов доносился негромкий говор, многие в тот вечер предпочли чаевничать в саду, под вишнями, а не на душных темных верандах. Один раз он едва не погорел, лишь в самый последний момент заметив разгорающийся огонек самокрутки. Кто-то стоял в оконном проеме, смотрел на улицу, курил и думал. Пришлось пережидать, пока окурок не прочертил сверкающую дугу и не упал в дорожную пыль. Слепко успел окоченеть. Он решил забраться в какой-нибудь двор и позаимствовать чего-нибудь из одежки или хотя бы половую тряпку. Выбрав самый заросший, явно заброшенный сад, он просунул руку между редкими досочками калитки, нащупал щеколду и медленно, замирая, потянул рычажок. Раздалось негромкое, но недвусмысленное рычание. Прямо за калиткой ждала собака, здоровенная кудлатая псина! Он выдернул руку. Она зарычала громче и злее.

– Песик, песик, пусти меня, я свой, я хороший.

Он заискивающе заглянул в блеснувшие желтизной глаза. Собака оглушительно, ненавидяще залаяла.

Слепко, как ветер, несся вдоль по бесконечной улице. Со всех сторон, заходясь злобой, надрывались лаем дворняги. «Сейчас выскочат и погонятся за мной!» Ни одна калитка так и не открылась. Только уже далеко позади кто-то угрожающе нетрезво закричал. Но вроде бы на собаку.

Он бежал – когда по тропке, когда по пыльной вытоптанной траве под древними корявыми ветлами, посаженными кем-то в незапамятные времена, а теперь милостиво защищавшими его от света месяца. Свернув за угол и проскочив по инерции пару десятков шагов он, хрипло дыша, остановился. В боку немилосердно кололо. По крайней мере, тут не лаяли. «Может, здешние шавки не ладят с теми? Знать бы еще, что это за улица». Дома и палисады выглядели совершенно так же. Отдышавшись, Евгений Семенович обнаружил, что стоит у приоткрытой калитки. «Собаки нет, а то бы она уже…» На всякий случай он долго еще всматривался и прислушивался. Сад за калиткой, засаженный старыми вишнями, стоял недвижно, облитый светом месяца, как сахарной глазурью. Он беззвучно вошел и медленно двинулся, весь белый, с вытянутыми вперед руками, по дорожке. Впереди показались прекрасные штаны, одиноко висевшие на веревке. Евгений Семенович надавил себе на глаз. Штаны раздвоились, они, без сомнения, являлись объективной реальностью, данной ему в ощущениях. Для порядка он прислушался. Ничего. Справа безжизненно белел старый дом. Слева, за деревьями, чернело еще какое-то строение, вернее всего сарай. Он сделал четыре шажка. Оставалось только протянуть руку. Вдруг дверь дома с ужасным скрипом распахнулась, оттуда хлынул поток слепящего света. Евгений Семенович прыгнул в сторону и присел, не дыша, посреди занозистых колючек, оказавшихся крыжовником. На пороге возникла объемистая старуха с керосиновой лампой в руках.

– Ты чего, боров эдакий, совсем ума решился? Чего вытворяешь? – заорала она.

– Да я ничего, – хотел ответить Евгений Семенович, но язык присох к нёбу и не слушался.