Текст книги "Шахта"

Глава 13. Рекорд

Евгений Семенович Слепко, начальник двадцать третьей шахты, искренне обрадовался, когда главным инженером треста назначили Прохорова. Не то чтобы они были близко знакомы, но ему просто нравился этот добродушный и скромный человек. Главное дело, чувствовалась в нем «черная косточка», то есть был он, как и сам Слепко, специалистом советской формации. Впрочем, в первые месяцы работы в новой должности Прохоров ничем особенным себя не проявил. На совещаниях больше помалкивал и, казалось, не очень даже интересовался обсуждаемыми вопросами. На «объектах» он не появлялся и на «инструктаж», как это делал его предшественник, подчиненных не вызывал. Бумажные потоки между шахтами и трестом текли своим чередом, ничем не возмущаемые.

Вдруг, как степной пожар, разнесся слух: якобы новый главный разъезжает по шахтам и устраивает импровизированные митинги, на которых произносит драматические монологи о «засучивании рукавов», росте энтузиазма, стахановском движении и всем таком прочем. Будто бы при этом даются настоящие представления, причем привезенные из области цирковые атлеты демонстрируют фантастические результаты выработки, а Прохоров грозно требует от зрителей впредь работать на показанном уровне. Слушая подобные бредни, Евгений Семенович только иронично улыбался: для серьезного инженера, каким безусловно являлся Прохоров, все это выглядело совершенно невероятным. На такие выкрутасы не решился бы даже управляющий трестом Рубакин, которого Евгений Семенович про себя считал безграмотным фанфароном.

И вот, в один прекрасный день, точнее, уже ближе к вечеру в его кабинет влетела полоумная маркшейдерша Сапрыкина и, выпучив свои совиные зенки, закричала, что Прохоров и секретарь райкома Поспелов, оказывается, уже час как объявились на Западном участке, где устроили манифестацию с музыкой и революционными песнями. А приехавший вместе с ними парень демонстрирует форменные чудеса погрузки угля. Описывая парня, незамужняя Сапрыкина мечтательно закатила глаза. Слепко пришел в ярость. Ухватив за локоть опешившую маркшейдершу, он отвел ее в соседний кабинет, где заставил пересказать все своему заму Зощенко, после чего оба они поспешили на место происшествия. К сожалению, сведения Сапрыкиной полностью подтвердились. Весь участок, во главе с десятником, бездельно топтался в лаве, направив свет фонарей в одну точку. Там в сиянии множества лучей рыжий великан в красной майке лихо махал лопатой, наваливая на конвейер, по меньшей мере, двойную норму. Рядом с важным видом стояли Прохоров и Поспелов. Первый взирал на циферблат секундомера, второй что-то вещал, картинно жестикулируя своими пухлыми ручками.

– А вот наконец и товарищи начальники пожаловали, снизошли, так сказать, до нас, грешных, – приветствовал подошедших Поспелов. Кто-то из молодых рабочих восторженно заржал.

– Что тут происходит? – неприятно скрипучим голосом поинтересовался Слепко.

– Это мы вас должны спросить, что тут происходит! – закричал секретарь райкома. – Чем вы тут занимаетесь? Где болтается начальник этого участка? Мы застали здесь какое-то сонное царство, просто тьму египетскую! Где начальник участка, еще раз вас спрашиваю?

– Думаю, он сейчас действительно спит, товарищ секретарь.

– Спит?!

– Он сегодня в первую смену выходил. А что до тьмы, то должен вам доложить, в шахте это самое обыкновенное дело. Яркое освещение, оно только в цирке бывает.

– Мы, собственно, находились на своих рабочих местах, – криво улыбаясь, добавил Зощенко. – Разумеется, если бы мы вовремя получили информацию о том, что вы намереваетесь спуститься в шахту, мы бы немедленно явились, уверяю вас, поскольку товарища Поспелова я вообще не имею права допустить под землю без предварительного инструктажа по технике безопасности и назначенного в приказном порядке сопровождающего. Будет проведено самое тщательное расследование. Стволовой, во всяком случае, получит строгое взыскание.

– Ну зачем же вы так, товарищи? – примирительным тоном вступил Прохоров. – Мы попросили никому не сообщать о нашем визите, потому что хотели выяснить, как тут обстоят дела на самом деле.

– И обнаружили крайне прискорбную картину! – добавил обиженный Поспелов.

– Скажем так: далекую от идеальной, – смягчил формулировку главный инженер треста. – А что до товарища секретаря, то он уже проходил инструктаж на других шахтах. Да, да, согласен, здесь имеется момент некоторого нарушения, всю вину за это беру на себя. Давайте пока отложим разбирательство. Главная наша задача – продемонстрировать рабочим новые методы повышения производительности труда. Еще несколько минут…

– И в чем же состоят эти ваши новые методы? – любезно поинтересовался Слепко. – Может, в том, чтобы кушать побольше каши?

И, в свою очередь, сорвал одобрительный гогот публики.

– А так ли уж это смешно, товарищ Слепко? – поднял брови Поспелов.

– Стоп! – крикнул Прохоров и нажал кнопку секундомера. Детина в красной майке послушно ссыпал наполненную уже лопату назад в кучу угля и разогнулся.

– Полные шесть вагонеток, – восторженно прокричал незнакомый курчавый очкарик.

– Итак, товарищи, сейчас на ваших глазах передовой навальщик Бурминчук погрузил за час полных шесть тонн! – голосом эстрадного конферансье провозгласил Прохоров.

– Пока мы видим только, что сорван план смены на этом участке, – процедил сквозь зубы Слепко.

Зощенко тихонько пихнул его локтем – мол, держи себя в руках, не зарывайся.

– Так это, чего? – сообразил вдруг один из рабочих. – Это значит, нам теперя нормы повысят?

– При чем тут это? – всплеснул ручками Поспелов. – Как что – так сразу: «нормы повысят». Мы просто вам показали, какие у вас еще резервы имеются, чтобы вы сами тут прикинули, как и что. Вы, рабочие, – хозяева шахты, вот и смотрите. Я, со своей стороны, должен вам доложить, что работать, как товарищ Бурминчук, некоторые сразу, может быть, и не сумеют, но поднять выработку хотя бы в два раза вы свободно можете уже сейчас. Заработки ваши от этого только вырастут.

Народ глухо забубнил. С одной стороны, мужикам польстил уважительный тон партийного руководителя. А с другой стороны, здесь чувствовался несомненный подвох, за которым маячило именно увеличение норм. В результате недавней модернизации заработки на шахте, как ни странно, заметно подросли, и местные мудрецы полагали, что начальство спит и видит, как бы с этой лафой покончить.

После отбытия незваных гостей Слепко, громогласно высказавшись по поводу «разных горе-инженеров», вломил десятнику, стволовому и еще кое-кому, кто подвернулся под руку. Он немного успокоился, только узнав, что Западный все же вытянул сменный план. В конце концов, это был лучший участок на шахте.

Через пару дней последовал вызов в трест. Когда он вошел к Прохорову, тот приказал секретарше ни с кем его не соединять. Усадив Слепко на стул, он задумался, нервно вертя в пальцах двухцветный карандаш. Казалось, он не знал, с чего начать. Евгений Семенович демонстративно принялся разглядывать обстановку. В знакомом кабинете изменилось многое. Появилась, например, целая выставка спортивных кубков. Однако молчание таки затягивалось.

– Спортом увлекаетесь? – не выдержал Слепко.

– Да, то есть раньше занимался.

– Каким видом?

– Академической греблей. Я тебя вот зачем пригласил. Прошлый раз, ты… то есть мы… Короче говоря, ты выказал полное неприятие наших предложений. Более того, говорил при всех такое… – главный инженер сломал наконец карандаш, бросил обломки в корзину и уселся в кресло напротив посетителя, – должен тебе прямо сказать, мне неприятно было об этом слышать. Но оставим пока моральную сторону, поговорим по существу. Не скрою, для меня очень важно тебя переубедить. Глядишь, следом и остальные потянутся, те, которые в лицо улыбаются, а сами…

– Да уж, переубедить меня будет нелегко, – подтвердил Слепко. От путаных излияний Прохорова он тоже занервничал.

– А между тем все чрезвычайно просто. Ты что, не согласен с идеей стахановского движения?

– С идеей стахановского движения я как раз совершенно согласен и, чтобы раз и навсегда снять подобные вопросы, с курсом партии на ускоренную индустриализацию я не только согласен, но и жизнь свою готов за это положить. Но то, что вы проповедуете, это не стахановское движение, а цирк шапито! Вы его сами, изнутри подрываете подобным идиотизмом!

– Вот и договорились, – хозяин кабинета внезапно успокоился, – идем дальше. Во-первых, я, разумеется, не отрицаю необходимости механизации. Только, заметь, механизация у нас теперь не хуже, чем в Европе, в той же Германии… Не улыбайся, я прекрасно понимаю, что ты хочешь сказать.

– Не надо только за меня выдумывать, чего я хочу сказать!

– Хорошо. Ну, скажем, почти не уступает, а кое-что из нашего оборудования так и просто оттуда. Но производительность труда у нас пока заметно отстает. Я там был недавно…

– Где?

– В Германии.

– Производительность труда зависит от множества вещей, прежде всего от организации и дисциплины. Наскоком тут ничего не добьешься, только хуже сделаешь. Нужна планомерная, ежедневная работа.

– И опять же, согласен с тобой. Ты, значит, именно такую работу проводишь? Вот сводки за этот год. По тресту в целом производительность упала, только на двух шахтах, включая твою, немного выросла, очень немного, можно сказать, на месте вы топчетесь.

– Идет массовый набор. К нам валом валит необученный люд, от сохи, в самом прямом смысле слова.

– Да-да, можешь не продолжать. Но посмотри, что у нас тогда с тобой выходит. С каждым годом индустриализация страны будет вовлекать все больше новых людей, и что, по-твоему, производительность труда все это время не должна расти? Я долго думал над этим вопросом и вот к чему пришел: планомерную работу вести, конечно, нужно, только по-иному – гораздо быстрее, чем сейчас. Необходимы необычные, прорывные решения. Прежде всего в части навалоотбойки. Эта операция тянет вниз всю цепочку.

Слепко вынужден был признать, что рациональное зерно в сказанном имелось. Разговор становился даже интересным.

– Хорошо. В принципе вы правы, но, этот ваш гимнаст… Вы что же, думаете, если он навалил шесть тонн за час, обычный рабочий должен теперь выдавать сорок тонн в смену?

– Нет, конечно! Но этот гимнаст, как ты его обозвал, вовсе не из цирка приехал. Это наш, местный комсомолец-стахановец. Его личный рекорд – тридцать пять тонн!

– Егор Прокопьевич!

– Да брось ты, Слепко, это выканье, за кого ты меня держишь?

– Я только хотел обратить твое внимание, что комсомолец этот по своим физическим данным сильно отличается от рядовых рабочих.

– Чем отличается? Тем, что не пьет, не курит, спортом занимается? Разве наши советские рабочие не должны быть такими?

– Да, но…

– Пока мы им не покажем, какими они могут быть, ничего у нас не выйдет. А то, понимаешь, на словах мы все хвастать горазды, плакаты вешаем, радио, кино, опять же. А тут нормальный, живой парень.

– Хорошо, но пока мы имеем таких, какие есть.

– Вот тебе тогда другой фактик. Я проводил хронометраж на третьей шахте. Так вот, пока хронометрист находился в забое, производительность труда выросла вдвое. С семи тонн до пятнадцати.

– Ясное дело. Я это тоже проходил. А знаешь, что случилось бы, если бы твой хронометрист задержался там недельки на две? Производительность вновь упала бы, начались бы прогулы, а кончилось все аварией или заварушкой какой-нибудь. Человек – он, понимаешь, не машина.

– Это почему же? На самом деле человек – составная часть сложного производственного механизма. И эта часть тоже нуждается в модернизации, причем в модернизации ускоренной. Разве не эту задачу ставит перед нами товарищ Сталин?

– Ну, если с такой точки зрения…

– Мы тут решили устроить соревнование между шахтами. Вот увидишь, народ увлечется. Так что займись этим у себя, сделай одолжение. Победителей будем награждать в торжественной обстановке. Призы, вымпелы и все такое прочее. С другой стороны, положительный пример – это еще не все. Я считаю, неплохо бы придумать чего-нибудь и в плане инженерного обеспечения.

Евгений Семенович озадачился, отчего настроение у Прохорова явно улучшилось. Прощаясь, он долго жал руку и доверчиво заглядывал в глаза строптивому подчиненному.

Слепко и так и сяк прикидывал, как бы ему половчее исполнить неприятное поручение. Противно было даже думать о том, как на глазах у всех он будет отбирать будущего рекордсмена, организовывать какие-то специальные тренировки, особое питание… «В зубы ему смотреть, что ли?» При том, что проблемы с «социалкой» множились день ото дня. Начали строить два многоквартирных дома, но это лишь обострило обстановку. На таком фоне шумиха по поводу рекордов не могла дать желаемого результата, скорее – наоборот. Короче говоря, он ничего не предпринимал, ежедневно откладывал решение «на завтра» и дождался звонка Поспелова.

– Здравствуйте, дорогой товарищ Слепко! – прозвучал в трубке сладенький голосок. – Как вы поживаете? Как ваше здоровьишко? Как здоровье вашей уважаемой супруги?

– Все хорошо, спасибо товарищ секретарь райкома, – ответствовал Евгений Семенович.

– До нас дошли сведения, – все тем же сахарным голоском журчала трубка, – что вы продолжаете активно препятствовать развитию стахановского движения. Более того, крайне отрицательно высказываетесь по поводу политики партии в этом вопросе. Нам хотелось бы получить от вас подробнейшие объяснения на сей счет.

Слепко вспотел.

– Прежде всего, товарищ секретарь, позвольте заметить… – тут Евгению Семеновичу пришлось откашляться, – что ваши сведения не совсем верны. Я выступал не против стахановского движения, а против необдуманных искажений, превращающих его в… во что-то такое… Я имел уже об этом интересную беседу с товарищем Прохоровым, и мы вполне… В общем, я все понял, товарищ секретарь райкома, и уже вплотную занялся этим вопросом. Тут ведь имеются чрезвычайно интересные направления! Что же до соревнования рекордистов, то я не знаю… У меня на шахте просто нет никого, кто мог бы побить рекорд треста. Я вчера в газете читал, один на пятой бис уже пятьдесят тонн отгрузил…

– Так вот оно в чем дело, оказывается! – захихикал на том конце провода Поспелов. – А меньше чем на первое место вы, значит, не согласны? Есть, есть в вас это, давно заметил. Любите вы, Слепко, чтобы вам фимиамы воскуривали. Не выйдет! Выставляйте что есть, а мы уж сами посмотрим, какие такие результаты покажет ваша шахта и по какой такой причине. Это вам не сверхлимитное оборудование вышибать. Отстающих – бьют! Знаете, кто это сказал?

– Знаю, товарищ Поспелов, но у меня есть одна идея, как улучшить организацию ручного труда. Я подумал и…

– Организуйте это дело не за страх, а за совесть, вложите весь ваш инженерный ум! Вам, как говорится, и карты в руки. Добьетесь хороших результатов – поддержим. А нет – уж не обессудьте тогда!

– Все будет исполнено, заверяю вас, товарищ Поспелов, я…

– Вот и прекрасно! Действуйте! Так, говорите, кто-то тут занимается необдуманными искажениями? Ну-ну…

В трубке пошли гудки.

Евгений Семенович сразу же позвонил диспетчеру Восточного участка и приказал передать Романовскому, чтобы тот все бросил и сию же минуту бежал к нему. Когда грязный пыхтящий Романовский ввалился в дверь, Слепко кратко обрисовал ему ситуацию и спросил:

– Что, есть у тебя хоть один подходящий навальщик?

– Нету.

– Как это нету, а этот, как его, татарин такой?

– Не, не потянет он.

– Почему не потянет? По-моему, он как раз то, что нам нужно.

– Да дикий он человек! И потом…

– Чего потом? Говори давай, хватит ваньку валять!

– Работать кто за него будет?

– У тебя он один, что ли на участке?

– Один не один, а без Алимова я ни за что не ручаюсь. Сперва заберешь лучшего навальщика, а потом сам же будешь до…я по поводу плана!

– Ничего, договоримся как-нибудь. Ты меня знаешь.

– Вот именно!

– Хорошо, на сей раз в порядке исключения срежу тебе план, слово даю. Немножко.

В конце концов они обо всем договорились. Романовский обещал организовать специальные тренировки, хронометраж и прочие высоконаучные материи. Обещание свое он, конечно, не сдержал, а просто посулил татарину хорошие премиальные, в случае если тот займет призовое место. Алимов был мужиком жадным, непьющим и многодетным. Поэтому он, конечно же, занял на соревнованиях третье место, навалив аж сорок две тонны. Но в тот момент до этого было еще далеко.

Отослав Романовского, Евгений Семенович пригорюнился. На самом деле никаких идей кардинального улучшения технологии погрузочных работ у него не было. Метафизические раздумья на сей раз ощутимых плодов не принесли, а посему он решил заняться исследованиями. Взяв на следующее утро у нормировщика хронометр, он отправился на Северный участок. В качестве научного объекта выбрал опытного навальщика, бывшего бригадира Пилипенко, о чем последний, для чистоты эксперимента, не подозревал. Примостившись за костром, чтобы не маячить, Слепко целую смену щелкал хронометром и чиркал в тетрадке. В результате он пришел к выводу, что определенный резерв имеется и интенсивность погрузки действительно можно увеличить, но лишь на короткое время. То есть получил то, что и так прекрасно знал.

Но когда расстроенный начальник шахты тащился со своим хронометром к клетьевому стволу, какая-то добрая фея взмахнула над ним своей волшебной палочкой, и мир вокруг празднично воссиял. Иными словами, Евгения Семеновича опять озарило. Записав что-то в тетрадку, он, даже не переодевшись, отправился прямиком домой, решив, что заслужил право хорошенько отдохнуть.

На следующее утро он на шахту не пошел, позвонил только Зощенко и завалился опять в койку, где сладко просопел до двух часов пополудни. Встав и плотно пообедав, Слепко обложился справочниками, сбегал даже в медпункт за анатомическим атласом и, запершись в комнате, принялся что-то чертить и вычислять. Ровно в десять вечера, когда жена, просидевшая все это время с дитем на кухне, порядком уже надулась, он, сияя, вышел, умылся, залив при этом водой весь пол, и потребовал чаю, супу, вообще какой ни есть еды, картошки с селедкой или, там, хлеба с солью, но только побыстрей. Новый, волнующий, совершенно замечательный проект был готов.

Физиологическая норма работы при навалке угля совковой лопатой составляет 120—140 тысяч килограммометров за смену. Рекордсмен, погрузивший пятьдесят тонн, выполнял, таким образом, работу вдвое большую. Каждые две секунды он должен был делать один бросок, производя примерно тридцать килограммометров. Из них, согласно слепковским расчетам, только шесть шло непосредственно на перенос угля. Остальное тратилось на перемещение туловища и лопаты, независимо от величины полезного груза. Гениальная идея Евгения Семеновича заключалась в том, чтобы поднять КПД процесса за счет увеличения емкости совка. По его прикидкам, оптимальная емкость составляет тридцать килограммов. С такой лопатой навальщик, сделав вчетверо меньше бросков, но произведя те же 140 тысяч килограммометров работы, должен был погрузить за смену восемьдесят тонн. Это при высоте броска в один метр. Если же опустить конвейер до полуметровой высоты, можно было погрузить уже сто двадцать тонн! У Евгения Семеновича просто дух захватило от перспектив. На всякий случай он сократил итоговый результат до ста тонн.

Это было дело. С такими лопатами он мог перекрыть рекорд треста в два с лишним раза, используя самых обыкновенных навальщиков. Утереть носы этим демагогам! Всю ночь, только теперь уже на кухне, он чертил набело чертеж драгоценной китайской тушью, пузырек которой хранил под замком в ящичке буфета. Совок новой лопаты получился в два с половиной раза больше, чем у обычной, рукоятка же осталась привычной длины, но была особым образом изогнута и снабжена дополнительной боковой ручкой, вроде как у косы.

Зощенко ухватил суть с лету, но, к некоторому огорчению Евгения Семеновича, особого восторга не выказал. Аккуратно подбирая слова, он выразился в том смысле, что с инженерной стороны идея, может, и неплохая, но есть опасность возникновения проблем совершенно иного рода.

– Какого еще рода? – проскрежетал Слепко.

– Да как вам сказать? Психологического. Работа лопатой – это особое искусство, традиция, знаете ли. Боюсь, люди вас не поймут.

– Ничего, объясним.

Отпустив Зощенко, он вызвал главного механика Яковлева и начальника мастерских Тепцова, без разговоров вручил им чертеж и приказал за два дня изготовить образец из лучшей легированной стали. Они вышли молча, но через неплотно прикрытую дверь Слепко услыхал, как Яковлев сказал Тепцову:

– Вот это так механизация! Такой лопатищей только чертей в пекле пужать.

«Дубина! – обозлился Евгений Семенович. – Навязали на мою голову».

Через три дня, лопату, отлакированную и отполированную, торжественно внесли в кабинет начальника шахты и повесили на специально забитый в стену костыль. Оставалось только ее испытать. Между тем по шахте поползли уже вражьи шепотки. Утверждалось, в частности, что начальник измыслил лопату агромадных размеров, которой должны работать четыре человека зараз, да только он и сам не знает, как бы это устроить. Некоторые пугались. Большинство же смеялись, заключая, что Слепко и раньше был дураком, а теперь, видимо, окончательно умом повредился. Доброжелатели исправно извещали Евгения Семеновича об этих подрывных разговорчиках. Срочно требовалось найти добровольца.

Сначала он вызвал того же Алимова. Тот, улыбаясь, повертел в заскорузлых ручищах удивительную лопату, поцокал языком и отказался наотрез.

– Красивый вещь, но нэ могу, извиняй, начальник.

– Почему не можешь, Муса? Попробуй, я же все тебе объяснил!

– Балшой очень, пузо лопнет, товарищи смеяться будут, нэ могу.

Слепко пытался спорить, но упрямый татарин рассвирепел, бросил в сердцах лопату на пол и ушел. Другой кандидат, Савченко, даже не взял ее в руки.

– Яка ни то чертяка тильки и подымет таку лопатищу, а чиловику ни можно, сгынешь ни за що! – сказал, как сплюнул, и ушел с ядовитой усмешечкой на небритой, морщинистой роже. Слепко перебрал одного за другим полтора десятка навальщиков. Одни смеялись, другие ругались, кое-кто обижался, но отказались все. Дело приняло неожиданный оборот: лавры великого рекордсмена никого, оказывается, не прельщали.

Тут как раз прошли общетрестовские соревнования. Алимов, орудуя самой обыкновенной лопатой, оторвал, как уже упоминалось, третье место, получил премию и наградные часы. Его портрет вывесили на городской Доске почета. Поспелов был приятно удивлен.

– Вот видите, значит, можете, когда захотите, – растроганно ворковал он на ухо Евгению Семеновичу, – а я, честно сказать, не ожидал от вас. Никак не ожидал.

Разговор происходил в президиуме торжественного заседания по поводу подведения итогов соревнования стахановцев. Слепко тут же подошел к Рубакину и похвастался, что в ближайшее время перекроет рекорд минимум в два раза.

– Ты чего, Женька, может, выпил лишку? – заботливо поинтересовался управляющий трестом.

– Никак нет, вообще не пил.

– Ну так не пори чепухи!

– А вот давайте поспорим. Я официально приглашаю вас и товарища Поспелова ко мне на шахту ровно через две недели. Сами тогда убедитесь!

– Ладно, Слепко. Посмотрим. Знаешь, слово не воробей…

Евгений Семенович понял, что опять глупо погорячился, но Рубикон был перейден. Он уже подумывал, не начать ли тренироваться самому, когда вспомнил, что его завхоз Муравлев работал прежде навальщиком.

– Паша, выручай, – взмолился он, – видишь, какое дело, хоть самому берись.

Муравлев согласился. Человек он был кряжистый, росту огромного и силы медвежьей. Попробовать решили в ту же ночь. В третью смену, то есть в десять часов вечера, один с хронометром, другой с новой лопатой, они отправились на Северный. Уголь лежал хорошо, компактной кучей, у самого выхода из штрека. Конвейерная линия была по возможности опущена, почва оказалась ровной, как на заказ. Завхоз поплевал на ладони, надел рукавицы, примерился и начал. Лопата легко вошла и хорошо заполнилась углем. Муравлев через колено поднял тридцатикилограммовый груз и с поворота вывалил его на ленту. Второй, третий раз… Дело, вроде, пошло. Слепко следил за правильностью темпа. Броски должны были чередоваться каждые пять-шесть секунд, не чаще. Первые пятьдесят лопат прошли просто замечательно. «Интуиция никогда меня не подводила», – самодовольно подумал Евгений Семенович. Но, уже через несколько минут лицо завхоза налилось кровью, дыхание стало прерывистым, броски следовали все реже. Перевернув сотую лопату, Муравлев вынужден был остановиться. Зрители заулюлюкали. Хотя никто никого не звал, вокруг, разумеется, собрался весь участок.

Прекраснейшая, на первый взгляд, идея, потерпела полное фиаско. Как оплеванные они поплелись восвояси, волоча за собой нелепую, огромную лопату. Если бы не идиотская похвальба в тресте, Слепко в тот момент просто выбросил бы ее к чертям собачьим и постарался поскорее забыть всю эту историю. У самой клети их нагнал навальщик Дебров.

– А ну-ка, гражданин начальник, дайте мне лопатку вашу, я тоже хочу ее испробовать.

С Дебровым у Евгения Семеновича имелись особые счеты. Он был главным действующим лицом в безобразной бузе, случившейся на шахте полгода назад. Самое поганое было не в том, что он тогда неслабо врезал Евгению Семеновичу по морде, а в том, что, наверняка будучи истинным заводилой, сумел свалить всю вину на хорошего парня, непонятно как вовлеченного в те события. Парень пропал, еще двоим бедолагам дали по десятке, а этот, получив почему-то всего год, уже через пару месяцев как ни в чем не бывало вернулся на шахту. Короче говоря, Евгению Семеновичу не хотелось даже смотреть в сторону Деброва. Чтобы отвязаться, он молча сунул ему злополучную лопату и скомандовал стволовому «подъем».

Ночью его разбудил телефон. Начальник Северного участка Скопцов оглушительно орал какую-то невнятицу. Слепко спросонок разобрал только фамилию «Дебров» и простонал:

– Чего ты с этим ко мне лезешь, милицию вызывай! – и бросил трубку.

Через несколько секунд, телефон зазвонил снова. Удивленный голос Скопцова спросил:

– Евгений Семеныч, а зачем милицию?

– Как зачем? Сдашь его туда, и чтобы духу его больше на шахте не было!

– Кого? Деброва сдать? За что?

– Ну, ты ж говоришь, что он… Ты только что сам орал мне про его дела!

– Рекорд он поставил! Сто тонн выдал! И хоть бы хны, похваляется, что и двести может!

– Как это, сто тонн? Ты чего порешь?

– Да так. Вашей этой лопатой.

– Новой лопатой? Черт! Сто тонн? Точно? Та-ак. Где он сейчас?

– Домой пошел.

– Ты это, Скопцов, постарайся, чтобы не напился он сегодня. Не знаю как, но… надо. Понимаешь?

– Все понятно, товарищ начальник, но только не думаю. Вроде на мели он сейчас.

Утром на Северном толпилась уже вся шахта. Все бурно обсуждали достоинства новой лопаты, высказывая разнообразные, порой весьма парадоксальные суждения. В центре всеобщего внимания красовался чернявый Дебров. Подошли Слепко, Зощенко, Яковлев, парторг Перфильев и прочие официальные лица. Начальники церемонно, за руку, перездоровались с наиболее уважаемыми рабочими. Наконец освободили место, включили конвейер, и Дебров начал. Уголь рывками, бросок за броском летел на рештак и уползал жирными черными кляксами из забоя. Слепко, вновь вооружившись хронометром, отсчитывал лопаты: тридцать, сорок, пятьдесят… Навальщик работал, не меняя ритма, его жилистое полуобнаженное тело качалось, сгибаясь и разгибаясь, как в танце. Похоже было, что он вовсе не потел и дышал без малейшего хрипа. Это было красиво, но из-за личной неприязни Евгений Семенович не чувствовал радости, только отстраненный, «инженерный» интерес. Отсчитано было сто лопат, потом – двести…

– Как, Дебров, не устал?

– Х…я! – нагло ответил тот. – С чего тут уставать-то? Ты давай, начальник, не мельтеши тут!

Весь забой, около двенадцати тонн, он погрузил за сорок пять минут.

– Ну как? – опять спросил его Слепко.

– Нормально, счас передохну маленько и на рекорд пойду!

Через час с небольшим, он погрузил еще два забоя, всего тридцать пять тонн, больше просто не было в наличии.

Руководство шахты немедленно занялось организацией рекордной погрузки. На оставшуюся неделю к Деброву был прикреплен опытный инженер, из доверенных сотрудников Зощенко, для отработки с ним научно-обоснованных приемов. Будущего чемпиона держали практически под домашним арестом и не давали пить ничего крепче кваса, поэтому он просто горел желанием поскорее приступить к побитию всех и всяческих рекордов .

В воскресенье к началу второй смены на шахту приехали: Рубакин с Прохоровым и свитой, бюро райкома в полном составе, начальник горнотехнического надзора Ивасик и товарищи из других серьезных организаций. Еще за сутки на Северном были отпалены в ряд десять забоев, уголь сгребли в аккуратную гряду вдоль конвейера, который, в свою очередь, опустили, почистили и хорошенько смазали. У перегрузки стояло сто двадцать порожних вагонеток. Подмели даже почву в лаве. Срочно намалевали транспаранты подходящего к случаю содержания. Деброву предстояло работать по жесткому графику: десять минут отдыха через каждые пятьдесят минут погрузки, через два часа – легкий завтрак, и так далее. За час до начала его теоретически проэкзаменовал сам Зощенко и остался, в целом, доволен.

В шестнадцать ноль-ноль рекордная погрузка началась. Дебров сразу взял слишком быстрый темп. Все тренировки и инструктажи пошли коту под хвост. Никакие команды и уговоры не действовали, темп только убыстрялся. По расписанию он выдерживал только перерывы на отдых и еду. На бросок уходило всего четыре секунды, а он грузил и грузил, не выдыхаясь, почти не потея, все быстрее и быстрее, сжимаясь и разжимаясь, как закаленная стальная пружина. В двадцать два тридцать пять все сто двадцать вагонеток были загружены. Конвейер остановился.

Фантастический рекорд был установлен. Он явно мог быть и бо́льшим, но закончились и отбитый уголь, и порожняк. Дебров был страшно недоволен. За смену он огреб «только» четыреста тридцать пять рублей, а хотел, оказывается, пятьсот. Когда рекордсмен, эскортируемый очумевшим начальством, вышел на освещенный прожекторами шахтный двор, его там с песнями, как положено, встретили девушки из городского Дома культуры, наряженные в народные сарафаны, и вручили огромный букет роз. Это дело ему понравилось, он, кажется, был даже смущен и растроган.

Через неделю состоялось торжественное собрание, на котором героя должны были наградить именными часами и почетной грамотой. Но Дебров, перед тем срочно принятый в комсомол, продемонстрировал наконец свою подлую натуру. Получив премиальные, он тут же ударился в запой и исчез с концами, так что даже милиция не смогла его разыскать.