Текст книги "Шахта"

– Ты, дядь Вань, герой у нас, оказывается! – восхитился Ермолаев.

– А то! Молод ты еще, Лешенька.

Замурованные в узкой, низкой щели глубоко под землей, они долго еще обсуждали дядьванину байку. Он просто-таки неизмеримо вырос в их глазах. Вдосталь наговорившись, мирно уснули. Молотки громко стучали совсем рядом.

Проснулись от тишины. Под ними было мокро. Загомонили, опять каждый что-то свое, отчаянное. Ермолаев нащупал и зажег фонарь. Когда глаза привыкли, стало окончательно ясно, что пока они спали, давали воду, и она залила всю почву в их тесной камере.

– Хорошо, хоть не суп это был, – заметил Пилипенко.

– А сейчас будет, – сообщил Леха, сверившись со своей тетрадкой, – всегда через сорок минут после воды суп идет.

Действительно, вскорости из шланга полился борщ.

– Мне неохота, – сообщил Слежнев, – даже смотреть на него не могу.

– Зря. Отличный борщец. Ты, Коленька, вчера перебрал малость, ослабли, видать, нервишки твои. Теперь пересиль себя, порубай горяченького, сразу полегчает, – отечески поучал его дядя Ваня.

Сам он, зажав между коленями полную каску, скоро орудовал ложкой. Ложка была только у него одного, остальным, в ожидании своей очереди, приходилось, пока, пить через край. Поели. Опять пошел воздух. Леха вытянул конец шланга из поганого угла, где у них была параша, и куда сливался лишний борщ.

– Эх, жисть наша! – подытожил дядя Ваня. – Гаси лампу, Муса!

Все это время каждый из них думал только о том, почему замолкли спасатели. Каждый придумал свое ужасное объяснение.

– Мало ли что могло произойти, – нарушил молчание Леха, – пики, к примеру, меняют или, там, совещание…

– Что-то долго они их меняют, – возразил Колька и закашлялся.

– Чего, Коля? – встревожился Алимов. – Эй, бригадир, зажигай давай лампу. Опять Колька наш болеет.

– Нет. Не надо лампу, – просипел Слежнев, – все нормально. Я, это самое, одну вещь сказать хочу. Очень важную вещь.

«Не терпится дураку, – огорчился Леха, – сейчас погубит себя вконец».

– А хочешь сказать, Коленька, так и говори, не томи душу, – ласково попросил дядя Ваня.

– Я и говорю. Бандит я, хуже Деброва. Вяжите меня, не беспокойтесь, сопротивляться не буду!

Наступило молчание. Потом в темноте зашевелился Муса:

– Ты это чего, Колька? Больной совсем? Чего говоришь такое?

– Говорю, что из-за меня вы тут погибаете, ведь это я завал устроил. Лехе отомстить хотел. Делайте теперь со мной чего хотите!

Опять нависло молчание. И опять первым заговорил Муса.

– Ты, Колька, зачем такое сделал? Чем я тебя обижал, что ты детей моих сиротами сделать хотел?

– Ничем. Я только Леху хотел, а вы – так, случайно оказались.

– Мы, значит, как бесплатное приложение пошли, – хихикнул Пилипенко.

Слышно было, как закипает Алимов. Он пыхтел, пыхтел все громче, и его прорвало:

– У-у-у, шайтан! Меня хотел убивать? Как бесплатный приложений? Дядю Ваню, бригадира нашего хотел убивать? Теперь я тебя убью! Он навалился на Слежнева и замутузил по нему кулачищами.

– Угомонись, Муса! – высоким голосом крикнул Леха. – Он не хотел! Не виноват он! От ревности это, из-за бабы. Перестань! Не надо, Алимов, перестань, я приказываю тебе!

– Не-ет, – сдавленно просипел Слежнев. Голос его часто прерывался от ударов. – Не-ет, не верь ему Муса, я специально…

– Пусти!.. – ревел Алимов. – Пусти, бригадир! Все равно убью его. Все равно!

– Брось, Муська, – вмешался наконец дядя Ваня, – убьешь его, тебя же самого и посадят. Опять девки твои сиротами останутся. Брось! Убивать не надо. Поучи, конечно, для порядку, и хватит с него. Сопляк еще.

– Для порядку? Какой такой порядок? Убивать его надо, стрелять, как собака! – горячился Муса, но бить все же перестал.

– Стой! – заорал не своим голосом Ермолаев. – Молоток! Там молоток стучит!

Действительно, стук возобновился, но не справа, как раньше, а слева. То есть спасатели проскочили-таки их ходок.

– Алимов, Пилипенко, давайте, прикручивайте скорей наш! Будем сами к ним пробиваться! Где фонарь?

– Верно! – поддержал его дядя Ваня. – Нам теперь и упираться не надо. Они, как нас услышат, сами смекнут, куда пиками тыкать.

Зажгли фонарь. Дядя Ваня поплевал на ладони и задолбил понизу забоя, там, где должна была ближе всего подходить выработка спасателей. И верно, стук с той стороны умолк, а еще через пару минут, молотки забарабанили, казалось, всего в нескольких сантиметрах от молотка Пилипенко. Он постучал еще чуток и бросил.

– Ну вот, хватит покудова.

– Не хватит! – заволновался Муса. – Давай еще! Давай мне!

Он схватил молоток и яростно вогнал острие в уголь.

– Постой, Муська, – крикнул дядя Ваня, присев над неподвижным Слежневым, – кажись, прибил-таки ты его.

– Нет! – прошептал Леха.

– Не может быть, – растерянно пролепетал Алимов, – я раза два только немножко ударил.

– Раза два? Да ты избивал его, как… Он раненый был, беззащитный, сам ведь нам во всем признался, – заплакал Леха.

– Погоди, Лешка, отпевать, дышит он. Так просто, отрубился немножко. Очухается.

Стенка позади них обвалилась, и из появившейся дыры хлынул яркий свет, из которого возникла улыбающаяся чумазая голова в каске.

– Приветик! – прогудела голова. – Ну, как вы тут? Все живы-здоровы?

– Живы, живы! Все живы! – заорал Муса. – Один немножко раненый только. Врача скорей надо!

Голова исчезла. Трое сидели над телом Слежнева и ждали. Наконец из дыры выползла Леночка Петрова, фельдшерица. Строгим взглядом оттеснив в сторону мужиков, она склонилась над Лехой.

– Ничего, пульс ровный, температура не очень высокая, – сказала она, – через пару неделек выйдет на работу.

Через тридцать минут они, окруженные толпой веселых людей, стояли в рудничном дворе и ждали клеть. Слежнев, заново перебинтованный, вытянулся на носилках. Он уже очнулся и молча водил глазами. Муса глянув, нет ли поблизости начальства, прошептал ему:

– Ты, это, Колька, извиняй, погорячился я немножко. Давай забудем, будто не было ничего. Давай, а?

Слежнев закрыл глаза.

Глава 17. Пожар

Стоял июль сорокового. Над еловыми чащами и березовыми перелесками Бобрик-Донского района суховейный ветерок смешивал запахи болотной душицы и свежего сена с кисловатой гарью тлеющих терриконов. Весь район усеивали угольные шахты, и толща земли источена была тысячами километров ветвящихся и множащихся без конца горных выработок. Они резали пласты угля на прямоугольные куски, по большей части уже выработанные и заполненные обрушенной массой пустой породы. В таких местах возникали провалы грунта, и бледноватый среднерусский ландшафт приобретал странное, тревожащее душу очарование. Посреди рощи или ровного поля обнаруживался поросший осокой бочажок, где стрекозы сновали над глубокой темной водой и водилась уже кое-какая рыбешка. Немало народу копошилось во мраке, под опустелыми нивами и перелесками. Суетливые, как мураши, они всё удлиняли и удлиняли бесчисленные свои ходы, крепили их смолистым деревом, жадно выгрызали уголек, гоняли туда-сюда грохочущие поезда вагонеток и занимались множеством других, нужных им дел.

Шахта номер восемнадцать ничем особенным среди прочих не выделялась. Вокруг ее деревянных копров теснилось несколько барачного вида строений и ажурная, черная от непогоды и угольной пыли эстакада. Рядом, под солидных размеров терриконом, вились в густых зарослях широколистого репейника рельсы подъездных путей, вдоль которых располагались неопрятного вида склады. Всю эту красоту с трех сторон окружала желтеющая рожь.

Рукоятчик Гуркин работал на приемной площадке главного ствола. Каждые четыре минуты он подавал сигнал машинисту, рывком выдвигал стопорные кулаки, крепя ими подошедшую клеть, вытягивал из нее тяжело груженную вагонетку, заталкивал на освободившееся место пустую, после чего убирал кулаки назад, чтобы клеть могла опуститься. Двигался Гуркин размеренно, как автомат, не обращая ни на что внимания, и почувствовал запах дыма, только когда клубы его затянули все вокруг и стало трудно дышать.

– Ребята! – удивленно закричал он откатчикам. – Кажись, горит чего?

Те начали очумело оглядываться, словно очнувшись от глубокого сна. Огня нигде видно не было, один только дым. Вдруг басовито загудело вверху, внутри жестяной обшивки копра. Они подняли головы и обомлели. Вся решетчатая деревянная башня над ними горела. Длинные прозрачные полотнища пламени плескались на солнце.

Гуркин загромыхал вниз по лесенке, крича во все горло:

– Пожа-ар! Гори-и-им! Робя-а-а!

Откатчиков на нижней площадке уже не было, а был только едкий желтый дым, очень густой. Откуда-то сбоку вывалился давящийся кашлем человек. Гуркин узнал в нем своего начальника, десятника Никонова.

– Го-ри-им! Где пожарный кран? – крикнул он ему в лицо. Но Никонов только махнул рукой и засеменил прочь, мотаясь из стороны в сторону, как пьяный. Гуркин удивленно смотрел ему вслед. Отбежав довольно далеко в поле, десятник обернулся и прохрипел:

– Телефон… надо… Люди в шахте… Предупредить! Погибнут там все!.. – и побежал дальше, то и дело путаясь ногами в высокой ржи и падая.

– Кран надо! – неуверенно отозвался Гуркин.

Но десятник не оглянулся. В поисках несуществующего крана рукоятчик заглянул под галерею и под эстакаду, пару раз обогнул компрессорную. Хотел еще посмотреть под копром, но к нему уже было не подойти. Ветер, крутя-вертя пламенные вихри, стремительно разносил пожар по шахтному двору. Вспыхнула эстакада, следом бункер, и сразу же занялся весь второй копер. Сушь в ту пору стояла неимоверная. Так что когда, звеня и подпрыгивая на ухабах, из райцентра принеслись все три пожарные машины, их встретила сплошная стена ревущего огня. Расчетам оставалось только следить, чтобы бедствие не перекинулось на поселок.

Как ни странно, обошлось без жертв. Сменный механик Семенов, дежуривший на главном вентиляторе, не сплоховал и вовремя обесточил мотор. Воздушные струи в стволах изменили направление, огонь не распространился в глубь шахты. Испуганные рабочие выбрались через периферийные шурфы и вскоре уже толпились вокруг невиданного костра, дико сверкая белками глаз на вымазанных углем лицах. Некоторые шепотом обсуждали, что у кого осталось в сгоревшей раздевалке, но большинство, из осторожности, помалкивало. Те же, кто шептались, все чаще повторяли слово «поджог».

Начало съезжаться начальство. Прибыл растрепанный, белый от ярости секретарь обкома. Прочее руководство окружило его плотным кольцом и, взволнованно матерясь, занялось обсуждением вопроса скорейшего выявления и поимки поджигателей. В том, что это именно поджог, никто не сомневался. Зрелище небывалой катастрофы, с легкостью необычайной уничтожившей одну из лучших шахт Подмосковного бассейна, заставляло гневно потрясать кулаками даже наиболее выдержанных товарищей.

О том, что подземная часть не пострадала, им еще не доложили, поскольку начальника сгоревшей шахты увезли в больницу с сердечным приступом, а ближайшие его подчиненные попрятались кто куда. Управляющий трестом Лебедкин, узнав о происшествии, впал в ступор. Думать он мог только о том, посадят ли его за компанию с погорельцами или все обойдется как-нибудь строгим выговором. Только под вечер он решился наконец известить телеграммой замначальника главка. Тот немедленно молнировал самый зубодробительный ответ, но наверх доложил тоже только после тщательной рекогносцировки. Тогдашний нарком славился своим крутым нравом. В конце концов дурная весть докатилась до первого замнаркома Лучинского, который, недолго думая, распорядился срочно разыскать управляющего трестом «Шахтострой» Бирюлева и начальника «Шахтопроекта» Слепко. После чего, известив по телефону супругу, лично отправился на пожарище. Тем временем механизм следствия по факту произошедшей диверсии разворачивался без малейших задержек, замечательно быстро и профессионально.

У Евгения Семеновича Слепко выдался свободный вечерок. Он сидел с женой Натальей Михайловной в бельэтаже областного театра оперы и балета и тосковал. Выступала известная столичная труппа. Душный старорежимный зал под завязку набит был местными руководящими кадрами и расфуфыренными их супружницами. Отовсюду несло «Красной Москвой». Сначала Евгений Семенович честно заставлял себя смотреть постановку. Разобраться, к примеру, как все это хозяйство устроено в техническом плане. Но вскоре раздражение, нараставшее в верхней части живота, достигло такой степени, что он едва сдерживался. Согласно программке, главная героиня была юной девушкой, а ее роль исполняла густо наштукатуренная пятидесятилетняя матрона. Когда приходила ее очередь петь, она складывала дряблые руки на объемистом пузе и принималась визжать наподобие циркулярной пилы, причем все три ее жирных подбородка мелко дрожали. Музыка Евгению Семеновичу тоже не нравилась. «Чайковский, там, не Чайковский – нуднятина самая настоящая». Правда, жена утверждала, что ему медведь на ухо наступил, но в данном конкретном вопросе он с ней согласен не был. Напротив, Евгений Семенович любил при случае попеть, особенно разные такие несерьезные песенки, и полагал, что голос у него есть, и очень даже приятный. Сама она, едва заслышав пиликанье какой-нибудь скрипочки, впадала в непонятный транс. Вот и теперь: он ощущал тепло ее плеча, она сидела рядом, но… Ее сосредоточенное лицо переливалось разноцветными отсветами рампы. Она была далеко. От мыслей о жене Евгений Семенович переключился на оставленного с нянькой сына и вскоре, перепрыгнув по ступенькам ассоциаций, размечтался о рыбалке. Вдруг во время очередной смены декораций из-за занавеса выскользнул прилизанный тип и объявил на весь зал:

– Товарища Слепко срочно просят зайти в дирекцию театра!

– Господи, что там у них еще случилось? – всполошилась Наташа.

– Сейчас узнаем! – вскочил Евгений Семенович, чувствуя близкое освобождение. Пролетев по пустому коридору и узнав у нелюбезной буфетчицы, куда идти дальше, он оказался в потрепанной, увешанной старыми афишами приемной, где самая обыкновенная секретарша принялась сверлить его подведенными глазами.

– Чего вам, товарищ? – выждав положенное время, спросила она.

– Там сейчас объявили, чтобы я к вам зашел. Моя фамилия Слепко, я…

– Понятно, только…

– Вот мое удостоверение.

– Здравствуйте, товарищ Слепко, – улыбнулась секретарша, скользнув взглядом по развороту корочек, – тут, знаете, просто с ума сойти можно!

– Ничего. А в чем, собственно, дело?

– Вам срочная телефонограмма. Правительственная. Вот, читайте.

На листе красивым почерком было написано, что начальник института «Шахтопроект» тов. Слепко Е. С. обязан немедленно отправиться в Бобрик-Донской район на шахту № 18. «Бред какой-то», – подумал Евгений Семенович и спросил:

– Вы это сами записывали? От чьего имени телефонограмма?

– От имени товарища Лучинского, там внизу указано.

– Хорошо, я сейчас, только жене скажу.

– Как хотите.

«Что-то случилось. Интересно!» – обрадовался Евгений Семенович.

– Такое дело, – прошептал он на ухо Наталье, – вызывают меня срочно.

– А ты и рад, – хмыкнула она. – Машину, значит, забираешь?

– Понимаешь…

– Ничего, не пропаду. А съездить домой, переодеться, никак не сможешь? Ну-ну, могла бы и не спрашивать. Счастливо тебе там. Она задумчиво чмокнула его в щеку и вновь отвернулась к сцене, откуда как раз понесся визг циркулярной пилы.

За стеклом «эмки» мелькали освещенные улицы и оштукатуренные во время оно уездные дома, потом – темнота и покосившиеся заборы, из-за которых изредка только мигало освещенное окошко, потом – уже одна темнота, откуда вылетало на свет фар множество среброкрылых мотыльков, расшибавшихся о лобовое стекло. Слепко немного укачало, и он задремал.

На месте оказалось, что никакой шахты нет, а есть одно только дымящееся пепелище, посреди которого искрились последние очажки огня. «Ни шиша себе! Вот это да!» – зрелище было то еще. Кудрявый сержантик из оцепления направил его в местный клуб, уже окруженный, подобно недавно покинутому им театру, двойным кольцом черных машин. Одновременно с противоположной стороны улицы мягко подкатил ЗИС, из которого, щурясь на фары слепковской машины, вышел Федор Максимович Лучинский. Евгений Семенович тоже вылез и пошел здороваться.

– Долго едешь, Женька! – бодро приветствовал его начальник. – Я, вот, из Москвы, а в одно время с тобой поспел. Видал?

– А как же! Но… непонятно пока.

– Сейчас всё узнаем.

При появлении замнаркома все, кто находились в помещении, повскакали с мест и вытянулись. Начальник горнотехнического надзора отрапортовал, что пожаром уничтожены все наземные сооружения, за исключением складов.

– А… под землей – что? – с запинкой спросил Федор Максимович.

– Ничего! То есть все нормально под землей.

– Уф! Прямо гора с плеч. Ну, это еще… Пострадавшие?

– Никак нет! Нет пострадавших!

– Отлично! Повезло так повезло, ничего не скажешь. А где начальник шахты, этот, как его, Филинов?

– В больнице. Говорят, инфаркт у него.

– Значит, все-таки, одна жертва есть.

– По свидетельству очевидцев, пожар возник внезапно, среди бела дня на одном из копров.

– Ясное дело! Жара, конструкцию повело, трос в мазуте терся там обо что-нибудь, – предположил Лучинский. – Экономим всё, копры деревянные ставим.

– А кто отвечал за то, что были поставлены именно деревянные копры? – живо поинтересовался усач в форме полковника НКВД.

– Мы тут все шахты так строим, согласно нормативам, – ответил управляющий трестом «Шахтострой» Бирюлев, уже с час как приехавший на пепелище.

– Здорово, Петр Андреич! – пожал ему руку Лучинский.

– Выходит, это случайность, и никто не виноват? – спросил скромного вида старичок, по виду научный работник.

– Если, конечно, преступная халатность не является уже виной, – веско припечатал замнаркома.

Помолчали.

– Пойдем, Петруша, подымим что ль? И ты давай с нами, – хлопнул он по спине Евгения Семеновича.

– Женька у нас не курит.

– Ничего, я так, рядом постою.

Ночь была звездная. В траве надрывались бесчисленные свиристелки. По черной туше террикона ползали синие колдовские огни. Обыкновенное дело. Бирюлев выглядел больным. От него сильно несло куревом и застарелым потом.

– Ты, Петь, откуда теперь? – поинтересовался Слепко.

– Да с сороковой, чтоб ее!

– Ну и как там? – пыхнул дымом Лучинский.

– Людей нет, стройматериалов нет, машин нет…

– То есть всё как обычно?

– Ну да…

– Вот что, бросай там бодягу эту и здесь начинай. Все тебе дадим: людей, материалы…

– Сроки по сороковой скорректируете, Федор Максимыч?

– Нет, но с людьми постараюсь помочь и там.

– Ясно. А здесь какие будут сроки?

– Угля на аварийном складе хватит на месяц. Так что…

– А что проект?

– Вот Женька тебе его и представит.

– То есть как это? Нету ж у меня никакого проекта! – неискренне возмутился Евгений Семенович.

– По ходу нарисуешь, архаровцев своих сюда вызови. Только учтите, товарищи дорогие, поблажек вам не будет. Время не то. Действуйте!

Мимо них провели растрепанного человека с отчаянным лицом и усадили в автомобиль. Туда же сели трое в форме. Машина отъехала.

– Кого это? – непроизвольно понизив голос, спросил Слепко.

– Главный инженер здешний, – ответила темная фигура, стоявшая, как оказалось, у них за спинами.

– Эх, я бы сейчас поспал, – промямлил Бирюлев.

– Ну хорошо, иди, утром еще поговорим. Жень, ты тоже можешь пока отдыхать. До утра, ребята.

– А ты?

– Мне тут еще заседать, прозаседать и перезаседать.

– Можно у меня в машине соснуть, – предложил Бирюлеву Евгений Семенович.

– Не, я тут неподалеку подходящий стожок заприметил.

– О, тогда и я с тобой.

Они разоспались в душистом сене и проснулись уже не так чтобы очень рано, почувствовав даже некоторую неловкость. Умывшись у ближайшего колодца, перехватили, по случаю, хлебца и явились в клуб, где их давно уже ждали осунувшийся Лучинский, замначальника главка Курнаков и управляющий угольным трестом Лебедкин. Последний выглядел просто убитым. Замнаркома официальным тоном подтвердил вчерашние указания, с тою лишь разницей, что, ввиду вновь открывшихся обстоятельств, срок восстановления предложил по возможности сократить. Курнаков тоже оставался на сгоревшей шахте, дабы осуществлять общее руководство. Это было плохо, он был самой настоящей канцелярской скрепкой, и ничего, кроме вреда, ждать от него не приходилось.

Курнаков обосновался в закопченном, чудом сохранившимся флигеле на краю пожарища. Размешивая кусочек рафинада в стакане жиденького чаю, он обдумывал главный вопрос: какую занять позицию в отношении этой сомнительной парочки – Бирюлева и Слепко. Когда те явились, он постарался изобразить на своем костистом, словно обтянутом пергаментом лице, дружелюбную улыбку. Физиономии вошедших, и до того напряженные, вконец помрачнели.

– Присаживайтесь, товарищи, – гостеприимным мановением длани указал Курнаков на ряд стульев у стены.

Товарищи, морщась, присели. Слепко чихнул, – в комнате ужасно воняло паленым.

– Больше часа вас жду! Чего это ты, Слепко, вырядился, как к теще на именины? Тогда хоть костюмчик бы свой шикарный почистил, а то ходишь, как вахлак. Бирюлев! Назначаю вас начальником восстановления наземных сооружений шахты номер восемнадцать. А вас, Слепко, заместителем товарища Бирюлева. Вопросы есть?

Вопросов не было. Курнаков принялся расхаживать по ковровой дорожке и командовать, обрубая каждую произнесенную фразу резким взмахом левой руки.

– Досконально разобраться в обстановке и подготовить проект приказа на восстановление шахты. Даю вам час. Хорошенько продумайте вопрос о сроках, но учтите, затягивать восстановление стратегически важного объекта я вам не позволю! От нас требуется выполнить эту задачу как можно быстрее. И попрошу без этих ваших штучек, Бирюлев! Понятно? Всё! Можете идти!

Подчиненные не шелохнулись. Слепко упорно глядел в сторону, а Бирюлев, наоборот, изумленно пялился на начальство.

– Вы поняли меня? – навис над ними Курнаков. Бирюлев кивнул, что-то неопределенно промычал и вышел. Слепко последовал за ним.

Несильный ветерок взвихрял сугробы рыжеватого пепла, рвал на клочки дым, все еще курившийся над обугленными провалами, посвистывал между изогнутыми, исковерканными рельсами. Так выглядело место, на котором меньше чем через месяц должна была заработать крупная шахта.

– А фундаменты-то, я думаю, тоже менять придется, – заметил Слепко.

– Чтобы только это все убрать, месяца два потребуется, если не больше.

– Есть у меня одна мыслишка. Короче, фишка в том, чтобы работы выполнять одновременно. Я, как нарочно, только на днях это дело обдумывал. Ты не представляешь, насколько далеко тут можно продвинуться.

– Все только мешать будут друг другу, такой бедлам начнется! Хотя в нашей с тобой ситуации…

– Вот именно! Мешать они друг другу не будут, если мы правильно все организуем.

– Людей где столько взять?

– Тебе ж вчера Максимыч сказал с других строек снять.

– Он же сам с меня потом за это три шкуры спустит.

– Вон, гляди, сколько вокруг народу болтается. Только свистни.

– Сколько? Едва четыреста душ наберется. По твоей идее небось вчетверо больше требуется. Ну, моих еще сотни две. Тысячи не хватает!

– Да, но чему учит нас товарищ Сталин? Товарищ Сталин учит нас, что кадры решают все. Значит, главное найти хорошего кадровика. Остальное приложится.

– У меня такого нету.

– А у меня – есть! Выдающийся, доложу тебе, специалист.

– Завидую. Тащи его сюда!

– Я, пожалуй, сейчас пойду и вообще всех вызову.

– Правильно, и я тоже, всех, кого только можно. Где здесь телефон, как думаешь? Кроме как у Курнакова?

– В клубе.

– Точно. Пошли!

В клубе их встретили пустые, усыпанные раздавленными окурками комнаты. Никакого телефона там не было. Зато напротив, через улицу, жизнь била ключом. Разросшаяся следственная комиссия занимала там уже третий частный дом. Оттуда как раз вывозили жильцов. Из открытых окон доносился слитный треск многих пишущих машинок. Они сунулись туда, но были остановлены часовым и направлены для выяснения обстоятельств на ближний огород, в покосившуюся баньку. Наконец их провели в один из домов. Внутри оказалось изумительно много народу, как в форме, так и в штатском. Единственный телефон висел в тесном закутке, типа кладовки, где как раз шел допрос. Пришлось обождать. Через щелястую дверь слышно было, как подследственный плаксиво валил вину на всех подряд, а более всего на больного начальника шахты. Впрочем, допрашивающий свое дело знал. Наконец там наступил перерыв, и незваным гостям разрешили воспользоваться телефонным аппаратом. Сделав, в свою очередь, необходимые распоряжения по службе, Евгений Семенович, невзирая на праведный гнев следователей, позвонил домой и скоренько сообщил жене что и как. Пора было идти к Курнакову.

– Значит, так: запрашиваем месяц, держимся до последнего, но меньше, чем три недели, – ни-ни! – шепнул перед дверью Бирюлев.

– Заметано, – таким же шепотом ответил Слепко.

Они вошли.

– Опаздываете, товарищи, – сообщил им Курнаков, взглянув на часы, – ну, присаживайтесь. Чайку? Как хотите. К делу. Рассчитали, сколько времени потребуется на восстановление?

– Так точно, товарищ заместитель начальника главка!

– Будет вам, Петр Андреич, давайте без чинов. И сколько же?

– Полтора месяца, если конечно хорошенько поднажать!

– Вы что? Решили, что на блины сюда приехали? Да вы знаете, что эта шахта напрямую питает… одну крупную электростанцию? Нет? Ну так знайте! Подавайте сюда ваши расчеты!

Бирюлев с самым серьезным видом принялся доставать из планшета какие-то бумажки.

– Не надо, не надо, – брезгливо замахал руками Курнаков, – знаю я вас! Неделя, и чтобы никаких недоделок!

Вся кровь бросилась в голову Евгению Семеновичу.

– Товарищ Курнаков! Тут только завалы разобрать, и то две недели нужно!

– Хорошо, раз такое дело – за месяц сделаем! – торжественно объявил Бирюлев.

– Вижу, не хотите меня понимать, – нехорошим голосом процедил Курнаков, – с ними, понимаешь, по-человечески… Учти, Слепко, твоя биография нам прекрасно известна! Накрутил уже кренделей! Что до тебя, Бирюлев, ты давно уже на ниточке висишь, а все знай себе выпендриваешься. Десять дней! Слышали? Или повторить?

– Чего зря повторять, – неприязненно глядя в лицо начальнику, бросил Бирюлев, – можете меня хоть сейчас под суд отдать, а меньше, чем за три недели восстановить объект физически невозможно! И то только, если людей, машин, леса, вообще всего будет под завязку. А ничего этого не будет, сами прекрасно знаете. «Выслужиться, сука, хочешь за наш счет! Не выйдет!» – добавил он про себя.

– Это почему же?

– Потому что не было никогда. Людей у нас, вместе с местными, – треть от потребного количества. Материалов, можно сказать, вообще никаких еще нет.

– Все будет! Договоритесь с обкомом, людей они дадут. Товарищ Лучинский опять звонил сейчас: все, что требуется, перебросят с пусковых объектов Донбасса. Нарком, в целом, согласен!

«Вона как! А Федор-то наш – молодцом!» – подумал Евгений Семенович и сказал:

– Раз такое дело, мы сейчас же начинаем составлять план-график на двадцать один день.

Начались пошлейшие препирательства. Один против двоих, Курнаков медленно, шаг за шагом, отступал. Он все больше мрачнел и вдруг, стукнув кулаком по подвернувшейся тумбочке, закричал:

– Две недели! И точка!

Бирюлев хотел вновь ринуться в бой, но Слепко пихнул его, и вместо ругани из горла управляющего «Шахтостроем» вырвался один только сип. Они вышли.

– Две недели! Слышите? Ни дня больше! В бараний рог!.. – неслось вслед.

«Не переборщил ли я? – подумал Курнаков. – Вроде не врут, меньше трех недель не получится. Ну, ничего. Запишем две, они сделают за три, мы им за это выговорок… А с энергетиками перекручусь как-нибудь недельку. Не впервой! Да, а приказ-то?» Он торопливо высунулся за дверь и крикнул секретарше вернуть только что вышедших товарищей.

В это время Слепко втолковывал набычившемуся Бирюлеву:

– Черт с ним, пусть запишет две недели. А мы – то, сё… Недельку продинамим. Ну, влепят нам по выговору. Делов-то…

– Верно говоришь! – обрадовался Бирюлев. – Голова!

Тут их вызвали назад.

– Товарищи, а как же с проектом приказа? – лицо Курнакова лучилось добродушием. – Что? Нет еще? Хорошо, даю вам дополнительно три часа. Включите туда все, о чем мы только что договорились, и – поподробнее. Ответственный… ты Слепко. Можете быть свободны. В трех экземплярах.

Выходя, Евгений Семенович изо всех сил саданул ногой по урне, стоявшей на крыльце. Та загрохотала по деревянным ступеням, щедро рассыпая окурки. У Бирюлева, напротив, настроение резко улучшилось.

Весь остаток дня, всю ночь и все следующее утро Евгений Семенович валандался со злополучным приказом. Курнаков уже дважды заворачивал его. В первый раз ему вообще все не понравилось. Он потребовал вписать фамилии всех бригадиров и прорабов, точные наименования восстанавливаемых объектов, полную спецификацию материалов и оборудования и тому подобное.

– Вижу, Слепко, ты в этом деле не сечешь, – отечески поучал он несчастного Евгения Семеновича, – вот, например, ты тут записал пять тысяч кубометров леса, а откуда они возьмутся, на что в точности пойдут и кто будет ответственным, не указал. По каждому пункту необходимо все расписать: кто, что и в какие сроки. Без этого у нас с тобой ничего не выйдет. Кстати, зачем тебе столько лесу? Это ж огромное количество! Это ж меня… Нет, тут обязательно нужно приложить самое подробное обоснование с расчетами. И по остальным пунктам, кстати, тоже. Тогда, браток, у нас с тобой комар носу не подточит! В таком, значит, разрезе. И побыстрей давай, ты сейчас один всю стройку тормозишь!

– Помилуйте, Иван Сергеич! Когда же мне это все писать? Мне восстановительные работы нужно организовывать, а не писаниной этой заниматься! Как хотите, а я такой приказ целый месяц сочинять буду!

Курнаков взвился.

– Месяц? Работать не хочешь? Чтобы через два часа он лежал у меня на столе! Организовывать он будет! Что ты там наорганизовываешь без утвержденного приказа? Детский сад! Да знаешь ли ты, что сам нарком утвердил строжайший порядок составления и прохождения приказов? Чтобы собрать людей, материалы и прочее, о чем ты там накорябал, потребуются визы целого ряда заинтересованных главков, причем не только из нашего наркомата, но и из НКПС, НКВД и много откуда еще! А ты думал! Так-то, брат. Организовывать он будет.

– Ведь за визами, чего доброго, в Москву ехать придется…

– Ну что ж, и поедем!

«Он просто идиот», – сообразил Слепко и смиренно продолжил:

– Разрешите выполнять? Вот только я обязан вам доложить, что товарищ Лучинский поручил мне немедленно начать разработку проекта восстановления шахты. Придется вам согласовать с ним этот вопрос, чтобы он назначил кого-то вместо меня.

– Постой! – забеспокоился Курнаков. – Что ж ты раньше-то молчал? Ну хорошо, твоя взяла. Пошлешь в Москву кого-нибудь из своих. Нет, так тоже не пойдет! – заломил он в отчаянии руки. – Запорете вы там всё. Что ж нам с тобой делать? А? Ладно, попытаемся, что можно, согласовать по телефону. Погубишь ты меня, Слепко. Хорошо, дай мне только текст, а уж дальше я сам как-нибудь.