Текст книги "Музы героев. По ту сторону великих перемен"

Можно представить себе, какое опустошение этот тайный отъезд вызвал в душе молодой женщины. Это было выше ее понимания. Почему муж, которого она так любила, практически избегал ее общества? Почему те короткие периоды, которые он проводил с ней, были полны неприкрытых упреков, возлагавших на нее вину абсолютно во всем? Роза была безутешна, и только поддержка престарелого свекра и мадам де Реноден помогли ей сохранить душевное равновесие, в котором она так нуждалась при своей новой беременности.

Прекрасно владевший пером Александр после отъезда начал буквально забрасывать свою постылую жену письмами. Если верить исключительно этим эпистлям, трудно представить себе более любящего мужа и отца, глубоко страдающего от вынужденной разлуки.

«Простишь ли ты меня, дорогой друг, за то, что покинул тебя, не попрощавшись, удалился от тебя без предупреждения, сбежал, не сказав тебе еще один, последний, раз, что я весь твой? Увы! Отчего ты не можешь читать в моей душе? Ты увидела бы там два чрезвычайно похвальных чувства, сражающиеся и причиняющие мне жестокое волнение. Любовь к моей жене и к славе – каждое из этих чувств полностью овладело моим сердцем…»

«Когда ты доставишь мне удовольствие сообщением, что чувствуешь себя хорошо? Прощай, мое сердце, обнимаю тебя, Евгения и твоего малютку Сципиона[30]30
  Если первого сына четы Богарне окрестили Евгением в честь выдающегося полководца Евгения Савойского, кумира военных, то второго (Александр был уверен что родиться мальчик)предстояло назвать Сципионом в память о трех полководцах из древнеримского патрицианского рода Корнелиев.


[Закрыть]. Боже мой, в каком возрасте я увижу его?»

В ожидании судна, отплывающего на Мартинику, Александр застрял в Бресте и время от времени негодовал, когда не получал с очередной почтой письма от жены, хотя та писала почти ежедневно. Он утверждал, что другим офицерам письма приходят более регулярно и купался в жалости к самому себе:

«…один я, тот, каковой заслуживает более, нежели они, нежность своей второй половины – один я забыт… Неужто мне никогда не суждено изведать сего драгоценного блаженства, предназначенного лишь для ограниченного круга достойных и деликатных людей, которым наслаждается добропорядочный человек? Я пишу как человек, уверенный в том, что его любят, что он является желанным для многих».

Все эти стенания были чистой воды уловками для прикрытия очередного увлечения «забытого» мужа, а точнее, вновь вспыхнувшего чувства к женщине, с которой он пережил бурный роман в 1778 году. В ту пору переговоры о браке с далекой креолкой были в самом разгаре, а молодой офицер сдабривал тоску прозябания в бретонском гарнизоне связью с замужней дамой, женой офицера морского флота графиней Лорой де Латуш де Лонгпре. Она была миловидной состоятельной креолкой, на одиннадцать лет старше любовника, и отдалась своему чувству настолько, что родила сына. Его назвали Александром, ибо, помимо того, что малыш был тезкой своего биологического отца, он являлся таковым и для отца законного.

С тех пор утекло некоторое количество воды, Лора овдовела и направлялась на Мартинику, чтобы вступить во владение наследством по линии покойного отца. Судя по всему, вновь встретившись с Александром, она замыслила какой-то далеко идущий план. Иначе нельзя объяснить то остервенение, с которым она ополчилась на Розу, между прочим, связанную с ней какими-то отдаленными узами по мартиникской родне. Александр известил жену и мадам де Реноден о том, что отплывает на Мартинику на одном судне со своей старой знакомой и беззаботно попросил дам навестить малых детей Лоры, оставшихся в Париже (естественно, умолчав о том, что один из них является его сыном) и прислать ему набор для игры в лото, дабы иметь возможность скоротать время в течение длительного путешествия.

По прибытии на Мартинику оказалось, что военные действия прекратились, и дело шло к заключению мира. Генерал-губернатор назначил его своим адъютантом, что обеспечивало Александру широкие возможности предаваться любви со своей попутчицей. Он навестил плантацию тестя «Три островка» и был неприятно поражен ее заброшенным видом. После этого посещения он предпочел поселиться у дяди Розы, барона де Таше, коменданта крепости. Жене же он описал, как во время длительного путешествия играл в лото с Лорой и, хотя «эта игра часто нагоняла на него скуку, он был щедро вознагражден удовольствием, получаемым от ее общества». Роза, нелегко переносившая семимесячную беременность, впала в глубокую депрессию, это сообщение лишь возбудило ее ревность, и она перестала писать мужу. Но она усиленно вела корреспонденцию со своей семьей, и именно из письма Розы своей матери муж узнал о рождении 10 апреля 1783 года их дочери Гортензии-Евгении[31]31
  По-французски ее имя произносится Ортанс-Эжени, но в русском языке прижился именно этот вариант. Любопытно, что имя Евгений(я) было выбрано как для дочери, так и для сына. В то время во Франции было принято праздновать не день рождения, а день ангела, и брат и сестра, очень привязанные друг к другу, отмечали его в один день 15 ноября, день Св. Эжена. Что касается имени Гортензия, оно было выбрано как дань моде. Известный нам одноименный цветок тогда назывался «японская роза», но был переименован в «гортензию». Относительно особы, которая стала, так сказать, крестной матерью, существует несколько вариантов: это, в частности, первая французская женщина-математик Николь-Рейн Лепот, и ставшая весьма популярной голландской королевой Гортензия Богарне – она очень любила этот цветок. Широко известен портрет в полный рост императрицы Жозефины кисти Гро, на котором она изображена между бюстом сына Евгения и вазой с букетом гортензий.


[Закрыть].

Тем временем он настолько афишировал свои отношения с Лорой де Лонгпре, что это вызвало неудовольствие в патриархальном мире мартиникской колонии. Естественно, в местной расслабляющей атмосфере никому не воспрещалось следовать влечениям сердца, но настоятельно требовалось соблюдать приличия. Лора же осмелела настолько, что на каком-то большом собрании громогласно заявила, что новорожденный ребенок не может быть дочерью Александра. Если принимать в расчет дату его возвращения из Италии, Гортензия якобы родилась на двенадцать дней ранее положенного срока. Александр не стал задумываться над обоснованностью этого обвинения, а вспыхнул, подобно спичке, во всеуслышание заявив, что отрекается от ребенка и твердо намерен расстаться с женой. Он написал ей отвратительное письмо, которое впоследствии сильно повредило ему. Далее по подстрекательству Лоры парочка отправилась на «Три островка», где попыталась выведать у рабов, не было ли у Розы каких-то увлечений в юности. Надо отдать им должное, недалекие женщины, невзирая на попытки подкупа, поклялись, что Роза ни шагу в жизни не ступила без сопровождения; слуга же Максим, соблазненный такой суммой, которой в жизни не видывал, дал, по собственному признанию хозяйке впоследствии, «ложное свидетельство».

Обе семьи стеной стали на защиту Розы. И свекор, и мадам де Реноден, без сопровождения которых Роза никогда не покидала дом, яростно отстаивали ее невиновность, ибо молодая женщина общалась лишь с весьма узким кругом их пожилых друзей. Но Александр закусил удила. 8 июля он написал жене письмо следующего содержания:

«Мадам, если бы я написал вам в первом приступе гнева, мое перо запалило бы бумагу… В моих глазах вы есть гнуснейшее из созданий. Мне стало известно, что ваше поведение в девицах было скандальным, и вас нашли в объятиях любовника в день отплытия, хотя вы были предназначены другому. А что мне сказать об этом ребенке, каковой родился через месяц и несколько дней после моего возвращения из Италии? Я клянусь небесами, что он принадлежит другому… И будьте так любезны, как только получите это письмо, тотчас же отправиться в монастырь».

Это послание увезла во Францию Лора, сопровождаемая более престижным любовником, генералом, графом Артуром Диллоном. Александр же соблазнил жену хозяина квартиры, которую снимал в Форт-Ройяле, некую мадам Тюрон. Ее супруг, узнав об этом, запер жену и написал остервенелое письмо Александру, обвиняя его в злоупотреблении гостеприимством. Местному обществу лишний раз представился благоприятный случай убедиться, насколько легкомыслен и непорядочен зять семьи де Лапажери. Перед отплытием он нанес визит тестю и был неприятно удивлен, застав его за выполнением какой-то ручной работы, ибо по стандартам тех времен трудиться для дворянина считалось не просто недопустимым, но самым натуральным образом позорным. Зятек вел себя крайне вызывающе, но пришел в изумление, когда отец Розы без малейшего смущения как следует отчитал его:

– Вот единственный результат той славной компании, которую вы собирались вести против врага! Все, что вы совершили, было войной против репутации вашей жены и навлечения позора на всех нас!

Александр же вошел в амбицию и изливал свои оскорбленные чувства в потоке писем в Париж, где упивался жалостью к самому себе, живописуя самыми мрачными красками свое ужасное душевное и телесное состояние.

«…я прибуду в Париж к октябрю, если мое здоровье не будет сломлено тяготами путешествия, добавившимися к моему ужасному состоянию ума. Мое горе уже заставило меня слечь в постель в Форт-Рояйле (про мадам Тюрон нет и помину)».

Когда в середине сентября оскорбленный до глубины души муж прибыл в порт Рошфор, он не отправился прямиком в Париж, а предпочел гостить в поместье семьи Лоры де Лонгпре. Он выразил свое вящее удивление тем, что его жена еще не находится в монастыре, и потребовал выслать к нему семейный экипаж, ибо наличие сего средства перемещения позволит ему отвлечься и «восполнить чрезвычайную слабость ног».

«Я непоколебим в принятом мной решении и обязываю вас известить вашего свекра и вашу тетку, что их усилия будут бесполезны и могут лишь привести к умножению моих страданий, как нравственных, так и физических, поставив под угрозу мою чувствительность и обязав меня противодействовать их желаниям…»

После нескольких страниц в том же духе, он кончает:

«Прощайте, мадам. Если бы я мог обнажить здесь свою душу, вы бы увидели ее уязвленной до последней крайности и полной решимости никогда не меняться. Таким образом, никаких попыток, никаких усилий, никаких шагов с целью разжалобить меня. Шесть месяцев я занят только тем, чтобы ожесточаться по этому поводу. Подвергните же себя, мадам, равно как и я, болезненной процедуре, прискорбному разделению, прежде всего, для наших детей, поверьте мне, мадам, из нас двоих отнюдь не вы более достойны жалости».

Прибыв в Париж, Александр не пожелал поселиться вместе со своей семьей, а остановился в особняке своих друзей, герцогов де Ларошфуко и принялся совершенно беззастенчиво притеснять своих родственников материально. Поскольку дом, где они проживали, был арендован на его имя, им пришлось выехать оттуда, а мебель была продана по его приказу.

Семейство попало в затруднительное положение. Вследствие бедственного финансового положения королевства были на две трети урезаны пенсии, и маркиз де Богарне очутился на мели. Доходы мадам де Реноден, зависевшие от ее имущества на Мартинике, также упали, отсюда пришлось перейти на более скромный образ жизни. Был продан дом в Нуази-ле-Гран, и из экономии пожилая чета поселилась в Фонтенбло.

Что касается Розы, она оставила втуне мольбы матери и намеки Александра возвратиться на Мартинику. Не для того она претерпела столько мучений, чтобы навсегда покинуть Париж, мечту своей юности! Молодая мать оставила малышку Гортензию на попечение кормилицы в Нуази-ле-Гран, – это было обычной практикой состоятельных семей того времени, – а сама временно поселилась с сыном в королевском аббатстве Пантемон, одном из самых престижных монастырей аристократического предместья Сен-Жермен. Здесь необходимо сделать отступление и пояснить, что проживание в монастыре не предполагало никаких религиозных обязательств в отношении церкви и полного отречения от мирской жизни. Это было безопасное убежище для порядочной женщины благородных кровей, оказавшейся без защиты в тяжелой ситуации, или для провинциалки, приехавшей в Париж. За умеренную плату она получала жилье и полный пансион. Помимо жилых комнат там также были общие гостиные. Кроме такого приемного дома в монастыре действовал также пансион для благородных девиц, причем в нем обучались не только католички, но и протестантки. Там, например, пять лет (1784-1789) провела Марта, старшая дочь посланника Соединенных Штатов Америки Томаса Джефферсона.

Именно в монастыре Розе довелось наблюдать и общаться с дамами высшего общества – сюда также заезжали бывшие выпускницы пансиона, теперь жены вельмож, придворные дамы королевы или близких к ней принцессы де Ламбаль и герцогини де Гиш. Все они были отмечены неслыханной утонченностью, носившей на себе неповторимый отпечаток версальского двора. Роза проявила редкую наблюдательность, впитывая их специфическое произношение, манеру поведения и даже своеобразный светский жаргон – как известно, лицам, допущенным ко двору, был свойственен особый выговор. Именно в Пантемоне она отточила до совершенства свою манеру естественности поведения, умения чувствовать себя непринужденно в любой ситуации. Роза научилась выражаться с изяществом, вести беседу или вносить свой вклад короткими точными замечаниями, столь характерными для нее. Ее грациозные движения и жесты стали верхом совершенства, неповторимая томная походка возбуждала воображение мужчин обещанием каких-то сказочных наслаждений. Ее девичье, весьма нескладное тело, после двух родов приобрело, наконец, свою окончательную стать, долгое время не подчинявшуюся старению гибкую стройность. После пребывания в монастыре из неприглядного кокона вылупилась изящная стрекоза с переливающимися крылышками.

Но вовсе не следует думать, что молодая женщина праздно прозябала в монастыре. Александр затеял процедуру по оформлению раздельного проживания, в которой выставил себя пострадавшей стороной. Роза предъявила встречный иск и выказала исключительное упорство, хладнокровие и терпение в достижении своей цели. Оскорбленная супруга составила описание своей семейной жизни, в котором обвинила мужа в «удалении от дома, распущенности и безразличии, которых она не заслуживала», в предумышленном замысле отделаться от нее, подвергая ее «страданиям, которые она не может выносить бессловесно». Это взбесило Александра, приложившего все усилия к тому, чтобы отравить жизнь жене и своей семье: он ополчился на родного отца и потребовал от Розы, чтобы та возвратила все драгоценности, заказанные им у ювелира перед свадьбой. Ознакомившись с представленным ей счетом от золотых дел мастера, Роза не могла не выразить свое удивление: из всех этих вещиц ей было подарено лишь три, по-видимому, остальными муженек одарил своих любовниц. В довершение ко всему, 4 февраля 1785 года Александр сделал попытку похитить сына Евгения, но по приказу прево Парижа, к которому обратилась Роза, был вынужден вернуть ребенка матери.

Как мы видим, поведение Александра было сумасбродным и выставляло его не в лучшем свете. В то же самое время Роза терпеливо играла роль безвинно отринутой женщины, которую не в чем упрекнуть. Помощник адвоката Жорона, к которому обратилась за помощью Роза, описал ее как «знатную и элегантную даму, отличного воспитания, с идеальными манерами и бесконечной любезностью». Разумеется, такая жертва неуравновешенного мужа сумела представить себя в более благоприятном свете, нежели непоследовательный и импульсивный Александр. В результате, адвокаты уговорили его не прибегать к судебному процессу и пойти на мировое соглашение, оформив раздельное проживание.

Итак, 4 марта 1785 года супруги встретились у нотариуса и пришли к полюбовному соглашению. Александр отозвал все свои претензии, признав, что «был неправ, написав вышеупомянутой даме те письма от 8 июля и 20 октября, продиктованные порывом и горячностью молодости, на которые она жалуется, и еще более сожалеет, что поддался этим чувствам, поскольку по возвращении во Францию свидетельства общественности и его отца были в ее пользу». Раздельное проживание вступило в силу, и с этой даты мадам де Богарне получила право управлять своим имуществом и получать доходы от него. Александр, в свою очередь, обязался ежегодно выплачивать ей 5 тысяч ливров содержания, а также 1 000 ливров на дочь. Он признал Гортензию своей законной дочерью и оставил ее Розе насовсем. Евгений же должен был проживать с матерью до исполнения возраста пяти лет, а затем передавался на воспитание отцу, но лето проводил с матерью.

Тем не менее, опрометчивое поведение отца дорого обошлось Гортензии: скандал между супругами наделал много шума и получил широкую огласку, а полюбовное соглашение было заключено келейно, и в его подробности никто не вдавался. Со временем пикантные подробности этой шумной истории сохранились в памяти светских сплетников и, будучи подкрепленными впоследствии сомнительными похождениями Розы, навсегда запечатлели на репутации будущей королевы Голландской пятно незаконнорожденной, от чего ей было суждено страдать всю свою жизнь. Впрочем, сам Александр не обделял дочь вниманием, известно, что он посетил девочку, когда та находилась у кормилицы в Нуази-ле-Гран, привез ей игрушки и приказал сделать прививку от оспы. Эта процедура была еще не особенно распространенной[32]32
  Королевская чета Франции подала пример подданным, сделав прививку себе и своим детям.


[Закрыть], и у Розы не хватало духу подвергнуть ей маленькую дочь.

Любопытно отношение Розы к женщине, которая, собственно говоря, заварила всю эту кашу и разрушила ее семейную жизнь, графине Лоре де Лонгпре. Та вернулась с Мартиники в сопровождении генерала графа Артура Диллона, ирландца-католика, командовавшего доставшемуся ему по наследству французским полком. Лора вышла за вдового генерала замуж и родила шестерых детей, в частности, дочь Фанни, которая стала женой маршала Бертрана. Во время революции Лоре довелось претерпеть все тяготы, выпавшие на долю аристократов, в 1794 году ее муж был казнен на гильотине. Тот факт, что Роза не помнила зла, не единожды был подтвержден тем покровительством, которое она оказывала как Лоре, так и Фанни. В 1807 году императрица назначила Лоре ежегодную пенсию из личного кошелька. На ее прошении о назначении пенсии императрица собственноручно написала: «Эта дама сейчас чрезвычайно немощна». Что же касается Фанни, то она вместе с мужем последовала вслед за Наполеоном в ссылку на остров Св. Елены. Если не считать длинного носа, эта блондинка с черными очами была весьма привлекательна, и Наполеон пожелал вступить с ней в более близкие отношения, но она не захотела изменить мужу.

Семейная драма стала хорошим уроком для Розы, ибо научила ее бороться и открыла глаза на людскую низость. Ей исполнился двадцать один год, и она была еще слишком молода для самостоятельной жизни. Согласно обычаям своего круга ей надлежало проживать со своей семьей. Родители усиленно звали ее на Мартинику, но молодая женщина предпочла поселиться в Фонтенбло у свекра и тетки.

В этом местечке была совершенно особая атмосфера. Фонтенбло – небольшой посад, расположенный недалеко от Парижа и выросший вокруг королевского замка, построенного еще в ХII веке. В нем некогда проживал предок Жозефины по материнской линии, король Людовик VII со своей легендарной женой Алиенорой Аквитанской, а затем все прочие французские монархи по нисходящей. Замок окружали прекрасные охотничьи угодья, поэтому французские короли, имевшие обыкновение регулярно переезжать из замка в замок, чаще всего навещали его осенью, дабы потешить душу травлей дикого кабана или благородного оленя. Отсюда в поселении образовалось весьма специфическое общество людей, служивших в замке и связанных с королевским двором. Наезжали сюда и знатные придворные, привлеченные красотой окрестностей. В частности, семейство Богарне завело дружбу с управляющим королевским замком маркизом де Монморен и служащим управления королевскими охотами Фонтенбло Франсуа Юэ.

Это позволило Розе заниматься верховой ездой, когда ей заблагорассудится, а также участвовать в тренировочных приготовлениях к охоте, когда король отсутствовал. Этого не было дозволено Александру, и от досады вынудило его немедленно уехать. Отъезд ничуть не огорчил его бывшую жену – во время редких посещений он продолжал докучать ей. Александр стал адъютантом своего покровителя, герцога де Ларошфуко, и вел гарнизонную жизнь, не отказывая себе в удовольствиях, заводя новые связи и все глубже и глубже залезая в долги. В 1786 году у него родилась в Шербуре от некой мадам де Лаферте побочная дочь Мари-Аделаида, которая воспитывалась за счет мадам де Реноден. Приезжая в Фонтенбло, Александр то требовал оплатить некоторые его парижские долги (вроде уже упомянутых ювелирных изделий, купленных к женитьбе), то умиротворить особенно ретивых кредиторов, то составить перечень его вещей. Надо сказать, что Роза хорошо набила себе руку на составлении различных прошений, и он не возражал воспользоваться этой ее способностью, не желая лично опускаться до подобных низменных действий.

Вообще, Роза скучала в Фонтенбло. Она заметила, что привлекает внимание мужчин, уже немолодых и с положением при дворе. Роза не могла остаться равнодушной к их ухаживаниям, ибо была молода, ранняя супружеская жизнь и материнство развили в ней природную чувственность, возможно, в памяти еще не стерлись смутные воспоминания о любовных играх рабов, которые ей иногда доводилось наблюдать на плантации родителей. Оскорбительное же поведение мужа, отринувшего ее, вызывало подспудное стремление отомстить, утвердиться в положении женщины, которую страстно желают, и которая свободна предаваться восторгам любви. Где-то за четверть века до описываемых событий лорд Честерфильд писал в письме своему сыну, что «в Париже любовные интрижки есть занятие всякой светской женщины». Роза, не будучи красавицей, превратилась, тем не менее, в притягательную женщину, даму «с изюминкой», несущую в себе влекущее обещание. Ее тело стало стройным и гибким, к счастью, новые изменения в моде пошли ей на пользу. Ей никогда не были к лицу перегруженные кружевами и отделкой тафтяные и атласные платья на огромных панье, жесткие корсеты, ограничивавшие движения, высокие каблуки и вычурные прически, обильно украшенные лентами, перьями и живыми цветами, для сохранности вставленными в крошечные бутылочки с водой. Руссо воспел радости сельской семейной жизни, и в моду вошли белые муслиновые платья, перехваченные в талии широким поясом, ненапудренные волосы, прикрытые соломенной шляпой с широкими полями.

Эта мода возвратила Розу в ее юность на Мартинике, откуда креолки принесли во Францию моду на муслиновые и ситцевые платья. Хотя с виду эта простота должна была внести свой вклад в уменьшение трат светских дам на туалеты, на самом деле этого не произошло. Неизвестно откуда возникло поверье, что этот муслин может сохранить свою ослепительную белизну лишь тогда, когда его будут стирать в Вест-Индии. Поэтому наиболее модные дамы отправляли свои платья на стирку в Сан-Доминго, точно так же, как мужчины заказывали себе рубашки на Кюрасао. Новый облик пришелся как нельзя более к лицу мадам де Богарне. Ее изящная фигура среднего роста излучала неотразимое обаяние женственности, вызывая у мужчин непреодолимое желание взять это хрупкое создание под свою защиту. Еще большее очарование молодой женщине придавал ее неповторимый мелодичный голос с легким креольским акцентом, завораживавший Наполеона, и влекущий взгляд слегка раскосых очей, полуприкрытых веками. Любопытно, что современники считали их синими, на портретах же они изображены карими. В одном из ее паспортов цвет глаз указан как черный, в другом – странным образом «оранжевый». У Розы была довольно смуглая кожа, но она, как писала позже ее статс-дама мадам де Ремюза, «обладала несравненной сноровкой в использовании белил и румян», что, кстати, весьма заметно на нескольких ее портретах.

Ей приписывали несколько интрижек, особенно усердствовали желающие очернить разжалованную императрицу во времена реставрации династии Бурбонов после падения Наполеона. Известно, что сам Наполеон упоминал о ее связи с герцогом де Лоржем. Ходили также слухи о графе де Кресни и шевалье де Куаньи, сорокалетнем щеголе. Во времена Консульства эти слухи были подкреплены тем фактом, что, хотя де Куаньи будто бы принимал участие в неудавшемся покушении на жизнь Наполеона, ему, тем не менее, особым указом было даровано помилование.

Свободная жизнь, которую начала Роза, очень быстро ознаменовалась тем, что она немедленно погрязла в долгах и не выходила из этого состояния до конца своей жизни. Подобно ее отцу, она была совершенно неспособна навести порядок в финансах. Как муж, так и отец, присылали деньги нерегулярно, и Роза была вынуждена, например, обратиться к налоговому инспектору с ходатайством освободить ее от уплаты подушного налога в размере 66 ливров 15 солей 3 денье: «Осмелюсь заявить вам, что на меня наложен налог чрезмерный в отношении моих возможностей». Ей стало не легче после того, как Евгению исполнилось пять лет, и отец поместил его в пансион. В начале 1787 года ее дядя, барон Таше, приехал во Францию и привез ей 2789 ливров, но они буквально протекли у нее сквозь пальцы, как вода.

Роза продолжала совершенствоваться в создании своего нового облика, но в Фонтенбло под надзором свекра и отчима ей негде развернуться. Случай помог ей вырваться из этой опостылевшей обстановки, ибо первые месяцы 1788 года она провела в Париже по приглашению старых знакомых де Богарне, семьи швейцарского банкира де Ружемон. Вместе с маленькой Гортензией она жила в их парижском особняке. Гостеприимные хозяева старались развлечь молодую женщину, вывозили ее на спектакли в Итальянской и Французской опере, на прогулки по Парижу. Роза видела веселую, по последней моде одетую, ничем не стесненную публику, ловила на себе восхищенные взгляды мужчин и осознавала, что ей вполне под силу покорить многих из них. Конечно, такие женщины как мадам де Сталь и Фелисите де Жанлис, которыми восхищался Александр, – умные и несравненные собеседницы, но разве большинство мужчин привлекают только такие особы? Розу снедало желание вырваться из-под опеки, но на самостоятельную жизнь у нее не было средств, и она внезапно для окружающих приняла решение уехать на Мартинику.