Текст книги "Музы героев. По ту сторону великих перемен"

Новый поворот в судьбе Эммы

В 1784 году в домик на Эджвеэр-роуд нанес визит дядя Гревилла со стороны матери, сэр Уильям Гамильтон (1734-1803). Он был потомком чрезвычайно знатного аристократа, но, как четвертому сыну в семье, ему не приходилось рассчитывать на обеспеченную жизнь. Однако молодой человек выгодно женился на богатой наследнице нескольких поместий в Уэльсе и, будучи близок к королю Георгу III, получил должность посла при неаполитанском дворе. Королевство обеих Сицилий[52]52
  Южную часть Италии в ту пору было принято называть Сицилией.


[Закрыть] было самым крупным суверенным государством на Апеннинском полуострове, но небогатым и потрясающе отсталым с его дремучими феодальными порядками и совершенно бесправными крепостными. С точки зрения европейской политики оно считалось глухим захолустьем, так что обязанности посла были весьма необременительными: раз в десять дней отправлять в отечество отчет о продвижении в королевстве коммерческих интересов Великобритании и держать открытый дом для путешествующих английских аристократов. Отсюда у дипломата оставалась тьма времени для коллекционирования предметов античного искусства и занятий вулканологией. Средства на эти увлечения появились, когда после смерти тестя сэр Уильям унаследовал его поместья в Уэльсе. Посол и его супруга разделяли горячую любовь к музыке, постоянно устраивая концерты в своем дворце с участием известных музыкантов и певцов. Сам он играл на скрипке, а леди Кэтрин – на клавесине и пианино. Кстати, ее игру оценил как «чрезвычайно трогающую» юный Моцарт во время тура по Европе. Супруги прожили, невзирая на отсутствие детей, в мире и согласии три десятка лет, пока в 1782 году леди Кэтрин не отошла в мир иной. Надо сказать, сэр Уильям тяжело переживал ее кончину, сообщив в письме сестре, что «ужасная потеря полностью выбила меня из колеи. Я должен навеки восчувствовать утрату самой благожелательной, самой кроткой и добродетельной спутницы, которой когда-либо Господь благословил человека». Посол прибыл в Лондон из Неаполя, дабы предать погребению в родной земле забальзамированное тело супруги, и, естественно, не единожды навестил племянника. Он пришел в восторг от Эммы и в открытую заявил:

– Клянусь небесами, она более совершенна, чем любой предмет античного искусства.

Эмма, привыкшая, что друзья Гревилла сравнивали ее с античными скульптурами, тем не менее, была польщена данью, которую этот пожилой и умудренный жизненным опытом человек, знаток классического искусства, воздал ее красоте. Он обращался с ней с учтивой непринужденностью, и у них быстро завязалось нечто вроде шутливых приятельских отношений, сэр Уильям называл ее не иначе как «прекрасная чаевница с Эджвеэр-роуд», а она его – «Плиний-старший». В своих письмах с морского побережья она писала Гревиллу:

«Скажите ему, что после вас я люблю его более, чем кого-либо, и мне хотелось бы находиться подле него, чтобы одарить его поцелуем. Не обижайтесь, Гревилл, если бы я была с вами, я бы одарила вас тысячью, и вы могли бы принять столько, сколько захотели бы, ибо я жажду – хочу сказать, именно жажду, – увидеть вас».

Когда Эмма вернулась в Лондон, она застала своего благодетеля в весьма озабоченном состоянии. Гревилл не стал скрывать от нее, что его финансовые дела обстоят неважно, и ему уже не по карману содержать любовницу с матерью, тем более продолжать оплачивать ее уроки пения и музыки. Эмма пришла в ужас, ибо не ожидала, что стала источником финансовых затруднений для своего благодетеля. Она бросилась за советом к сэру Уильяму, который выслушал ее с большим сочувствием и предложил несколько необычный выход – не могла бы Эмма вместе с миссис Кэдоган на некоторое время воспользоваться его гостеприимством в Италии? Он с удовольствием примет их в своем палаццо, причем Эмме предоставится возможность совершенствовать свои певческие и музыкальные дарования у лучших преподавателей Италии. Как только Гревилл освободится от своих парламентских обязанностей, он приедет в Неаполь, где им уготованы места во главе английской диаспоры, а также почетных друзей королевской четы.

Эмме чрезвычайно понравился этот план, и она поделилась им с Гревиллом. Тот восхитился бескорыстностью дяди, с такой готовностью пришедшего ему на помощь. Эмме было неведомо, что родственники за ее спиной заключили между собой сделку. Гревилл решил жениться на восемнадцатилетней дочери лорда Миддлтона, чьи связи и приданое могли бы подтолкнуть его карьеру и повысить престиж в обществе. Племянник заметил, что 55-летний дядя был глубоко неравнодушен к Эмме и решил сплавить ему неудобную содержанку. Он хотел убить одним ударом двух зайцев, надеясь, что наличие такой любовницы удержит сэра Уильяма от вступления в законный брак, и он назначит Гревилла своим наследником. Сделка состоялась, в результате чего сэр Уильям составил завещание в пользу племянника, выделил деньги на уплату его долгов и отбыл в Неаполь с заверением, что по его прибытии к месту службы Эмма с матерью будут отправлены туда. Гревилл обеспечил за свой счет устройство дочери Эммы к супружеской чете Блэкбёрн из Манчестера для воспитания совместно с двумя их дочерьми.

Конечно, это была самая настоящая, умело замаскированная подлость. Эмма радовалась предстоящему путешествию, а Гревилл был избавлен от душераздирающих сцен и истерик, которые имели бы место, отправь он ее в отставку в Лондоне. К тому же это выглядело бы со стороны не совсем джентльменским поступком. Однако впоследствии отъезд Эммы выглядел бы таким образом, что она целенаправленно отправилась в Неаполь, дабы стать любовницей посла. Надо сказать, что сэр Уильям пошел на эту сделку не со спокойной душой. Уже вернувшись в Неаполь, когда образ Эммы несколько поблек в его памяти, и кратковременное увлечение ею показалось малозначительным эпизодом, достойным погребения в Лете, он запоздало попытался внушить племяннику, что проживание Эммы под его покровительством в Неаполе чревато для него большими осложнениями. Дядя был готов принять ее лишь на непродолжительное время, ибо если молодая женщина постоянно поселится в его резиденции, палаццо Сесса, это подпортит ему репутацию при королевском дворе и среди членов довольно большой английской колонии. Не исключено, что молодые аристократы, посещающие Неаполь как один из этапов Большого тура, не упустят возможности попытаться поиздеваться над пожилым послом и наставить ему рога. Независимо от того, преуспеют они в этой затее или нет, он будет чувствовать себя не в своей тарелке.

На это Гревилл отвечал, что Эмму можно поселить в небольшом доме на окраине Неаполя, где она будет вполне довольна своей жизнью.

«Выходить в свет ей самой не захочется. Что же касается молодых англичан, то тут страшиться нечего. Вы можете не сомневаться – существуй хотя малейший риск причинить вам неудобства такого рода, я бы ни за что не отпустил ее к вам… Пусть занимается музыкой, живописью, да чем угодно!.. С такими абсолютно добропорядочными девушками мне еще не приходилось встречаться. Она непосредственна и на редкость сообразительна. … она наделена естественным вкусом и добродушно воспринимает любые упреки».

Расписывая достоинства Эммы, Гревилл лишь как-то вскользь отметил, что «кровь, у нее, случается, играет»

В конце концов Гревиллу вроде бы удалось развеять некоторые сомнения, обуревавшие его дядю, и весной 1786 года Эмма вместе с матерью под надзором мистера Гэвина Гамильтона, археолога и художника, одного из дальних родственников сэра Уильяма, практически постоянно проживавшего в Риме, отправились в старой карете в дальнее путешествие и прибыли в Неаполь 26 апреля, в день ее рождения. Город потряс англичанку своим обилием красок, непривычных звуков, щедрым теплом и солнцем, красотой залива – впечатление не портили даже возвышавшиеся над городом мрачные древние стены замка Сант-Эльмо[53]53
  В 1717 году в замке скрывался от гнева отца бежавший из России царевич Алексей, сын императора Петра Первого.


[Закрыть].

Уже с самого первого дня в Неаполе Эмма почуяла что-то неладное и тут же засела за письмо Гревиллу. Когда эта цветущая красавица появилась во дворце Сесса, ее неотразимое обаяние вновь пробудило в сердце сэра Уильяма чувство любви, которое грозило в его возрасте стать неистребимым. Он отложил все свои дела и занялся тем, чтобы она как можно быстрее смогла освоиться на новом месте.

«Мой дражайший Гревилл… Будучи разлученной с вами, я чувствую себя все более и более несчастной, и если моя смертельная гибель зависит от свидания с вами, я хочу и должна увидеть вас к концу лета, ибо жить без вас невозможно. Я люблю вас до такой степени, что нет никаких невзгод на земле, бедности, голода, холода, смерти, которые я не перенесла бы, пошла бы даже босиком в Шотландию, чтобы увидеть вас. Поэтому, мой дорогой Гревилл, если вы любите меня, ради меня приложите все усилия, чтобы прибыть сюда как можно скорее. Вы имеете в сэре Уильяме истинного друга, и он будет рад видеть вас и сделает все, чтобы вы были счастливы. Что касается меня, я стану всем, что вы только можете пожелать. Я считаю, что ни прекрасная лошадь, ни красивая карета, ни орава слуг, на спектакли, ни оперы не могут принести мне счастья. Сие зависит от вас, ибо в вашей власти сделать меня либо чрезвычайно счастливой, либо совсем горемычной. Гревилл, я уважаю сэра Уильяма, я очень высокого мнения о нем, как вашем дяде и друге. Но он никогда не станет для меня кем-то ближе, чем ваш дядя и мой искренний друг. Он никогда не сможет стать моим любовником».

Всего Эмма написала Гревиллу 14 писем, на которые не получила никакого ответа.

«Вы не представляете, сколь сэр Уильям добр ко мне. Он делает все, что может сделать меня счастливой. С тех пор как я прибыла сюда, он никогда не был на званых ужинах и действительно никогда не выпускает меня из виду. Он завтракает, обедает и ужинает и постоянно находится подле меня, не сводя глаз с моего лица. Я не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой, чтобы он не счел сии жесты грациозными и прекрасными… Прошу прощения, но он очень влюблен в меня… Меня сие весьма печалит, ибо я не могу сделать его счастливым. Я могу быть учтивой, и я пытаюсь быть настолько милой по отношению к нему, как могу, но я принадлежу вам, Гревилл, и только вам я буду принадлежать, и никто не станет вашим наследником… Моим утешением остается полагаться на ваше обещание, и в сентябре или октябре я увижу вас. Но я совершенно несчастлива не получать весточки от вас – до сих пор никакого письма для меня, Гревилл! Но я должна запастись терпением. Каждый день с тех пор, как я приехала, у нас почти каждый день посетители, несколько друзей сэра Уильяма. Я очень нравлюсь всем; и бедный сэр Уильям безмерно счастлив, когда указывает им на мои достоинства. Весь день он только смотрит на меня и вздыхает… вы должны понять! В моем распоряжении карета сэра Уильяма, английская, с росписью и новыми ливреями, новым кучером и новым лакеем на запятках, и тому подобное… У меня очень хорошие покои из четырех комнат, … с видом на море. Сегодня впервые выплывает наша лодка, мы поедем на день или два в Казерту. Вчера я была в Позилипо. Думаю, сие есть очень красивое место».

Здесь следует сделать небольшое отступление чисто для пояснения. Казерта – небольшой городок, в котором располагался загородный дворец неаполитанского короля, некое подобие Версаля, но более в испанском духе. Дворец огромен – в нем около 1200 комнат – и наполнен произведениями искусства. При дворце имеется огромный парк. У сэра Уильяма был дом в Казерте, неподалеку от королевского дворца.

Позилипо – в настоящее время район Неаполя, небольшой полуостров в бухте, с давних времен место отдыха богатых римлян. Здесь находилась императорская вилла, которой пользовались владыки Рима от Августа до Адриана. У сэра Уильяма там была вилла, которую он впоследствии, по понятным причинам, назвал «Вилла Эмма».

Но продолжаем знакомиться с письмами Эммы.

«Сэр Уильям подарил мне камлотовую шаль, вроде моей старой. Знаю, вам понравится сие, и он подарил мне красивое платье, стоимостью 25 гиней (индийский узор на белом атласе), и несколько мелких вещиц от леди Гамильтон, и собирается для жаркой погоды купить мне несколько свободных муслиновых платьев, которые подвязывают кушаком, – они сшиты как турецкие платья, рукава сборчатые, перевязанные лентами и отделанные кружевом. Короче, он всегда придумывает, что бы ему подарить мне. Люди восторгаются моими английскими платьями. Но больше всего, Гревилл, мне нравится голубая шляпа. Сэр Уильям просто очарован ею. О, как он любит вас! Он сказал мне, что составил свое завещание и отказал вам все свое имущество. Я была счастлива за вас. Прошу, дорогой Гревилл, напишите мне, если у вас нужда в деньгах. Боюсь, я огорчаю вас. Но я уверена, сэр Уильям вышлет их вам, и я сказала ему, что он должен немного помочь вам для путешествия сюда, и он поцеловал меня. И у него на глазах навернулись слезы, и он сказал, я могу приказывать, что мне угодно, ибо он чрезвычайно любит нас обоих. О! как счастлива буду я, когда смогу еще раз увидеть вас, мой дорогой Гревилл. В вас заключено все, что есть дорогого для меня на земле, и надеюсь, что более счастливые времена вскоре возвратят вас ко мне, ибо я лучше бы умирала с голоду вместе с вами, чем жила без вас в величайшей роскоши мира.

Я прилагаю сие к тому, что написала вчера и отныне не осмелюсь более писать, ибо мои ум и сердце раздираются такими различными страстями, что я сойду с ума. Только, Гревилл, помните ваше обещание об октябре. Сэр Уильям говорит, что вы вообще никогда не упоминали о том, чтобы приехать в Неаполь. Но вы знаете, какие будет последствия, если вы не приедете ко мне. Утром у меня был разговор с сэром Уильямом, который свел меня с ума. Он говорит: нет, я не знаю, как понять сие. Но Гревилл, мой дорогой Гревилл, напишите, чтобы утешить меня. Но только помните, что никто больше не будет любить вас так, как

Ваша любящая и искренняя Эмма.

П. С.Прошу, Бога ради, напишите и приезжайте ко мне, ибо сэр Уильям не будет для меня кем-то иным, кроме вашего друга».

Но Гревилл не ответил ни на это письмо, ни на полтора десятка других По мере того, как шли недели и месяцы, осознание того, что ее предали, постепенно овладевало умом Эммы. Отправляя ее в Италию, Гревилл знал, что сэр Гамильтон хотел принять ее не как гостью, а как любовницу. То есть он передал ее дяде как порочное и низменное создание, которое будет точно также сожительствовать с другим мужчиной, как жила с ним. В конце концов пришло письмо от Гревилла, в котором он без дальнейших околичностей неприкрыто понуждал ее сожительствовать с дядей.

«Действительно, дорогой Гревилл, я живу в надежде увидеть вас, и если вы не приедете сюда, тогда я приеду в Англию самое позднее к Рождеству. Пусть это не огорчает вас, я вновь увижу вас в последний раз. Я нахожу жизнь невыносимой без вас. Мое сердце полностью разбито. Бога ради, Гревилл, напишите мне нечто утешительное. Я не знаю, что делать, я в таком состоянии, что не способна ни на что. У меня учителя языка, пения, музыки и тому подобного, но для чего мне сие? Если бы сие было для развлечения вас, я была бы счастлива. Касательно того, что вы пишете мне ублажать сэра Уильяма, я не буду отвечать вам. О, если бы вы знали, какую боль я испытываю, читая эти строки. Вы советуете мне… Ничто не может выразить мой гнев! Я вся в бешенстве! …Теперь с холодным равнодушием советовать мне сие! О, сие, наихудшее из всего! Но нет, я не буду негодовать. Если бы я была с вами, я убила бы вас и себя тоже. Ничто более не успокоит меня, кроме возвращения домой к вам. Если сего не случится, я не приму ничего иного. Я отправлюсь в Лондон, там пущусь во все тяжкие на стезе порока, пока не умру. Моя судьба суть предостережение молодым женщинам не стараться угодить всем. Когда вы заставили меня любить себя, вы сделали мне добро; вы покинули меня, и если наша связь должна закончиться, конец ее будет неистовым. О Гревилл, вы не можете, вы не должны бросить меня. Вы не решитесь на сие. Вы любите меня, в том я уверена; и я хочу сделать все в моих силах – а чего большего вы захотите? И я говорю сие в последний раз. Я больше не буду ни просить, ни умолять. Поступайте, как знаете.

П. С. Не в ваших интересах не угождать мне, ибо вы не ведаете, какой властью я обладаю здесь. Только я никогда не буду его любовницей. Если вы нанесете мне оскорбление, я заставлю его жениться на мне».

Эта угроза определенно должна была поколебать покой души Чарльза Гревилла, ибо такой исход его замысла ломал всю стратагему и разрушал надежду стать единственным наследником сэра Уильяма. Он рассчитывал, что в конце концов Эмма смирится с идеей беззаботной жизни под покровительством сэра Уильяма в прекрасной стране, но стать женой посла? Он не предполагал, что его скромная любовница метит так высоко. Но попав в общество, сначала даже ограниченное, она поняла, какую власть может обретать над сердцами мужчин.

Рождение жены посла

Сэр Уильям был не бескорыстным идеалистом, напротив, невзирая на свои художественные пристрастия, весьма даже приземленным человеком, никогда не упускавшим своей выгоды в торговле предметами высокого искусства. В молодости он отдал дань умеренному распутству, как и любой аристократ ХVIII века, затем счастливая семейная жизнь вполне удовлетворяла чувственную сторону его натуры. Конечно, посол не проявил особой щепетильности, согласившись на сделку с Гревиллом, хотя виноват в этом нечистоплотном поступке был более племянник, нежели его дядя, но далее во всех отношениях с Эммой он вел себя вполне пристойно. Пока она не соглашалась на его предложение, сэр Уильям, осознавая ее отчаянное положение, предложил ей обеспечить пожизненное содержание в 100 фунтов в год, независимо от того, будет она сожительствовать с ним или нет. Возможно, решающую роль сыграл его возраст (следует учесть, что в ту пору продолжительность жизни была намного короче) и ощущение того, что любовь к этой красавице – последний и ценнейший дар богов для него на земле. Поэтому он приложил все усилия к тому, чтобы сделать ее существование как можно более счастливым и беззаботным – и перед Рождеством 1786 года Эмма сдалась. Трудно сказать, что двигало ею – благодарность, нежелание покинуть эту спокойную пристань обеспеченной и интересной жизни, постепенно растущая привязанность к немолодому послу, тайная мысль отомстить Гревиллу, вполне возможно, все вместе взятое.

Сэр Уильям удесятерил свои усилия, чтобы обеспечить Эмме положение, достойное жены посла. Надо сказать, это далось ему не так просто, учитывая его официальный пост. Колония англичан в Неаполе была обширной, постоянно менявшейся из-за притока новых членов, совершавших образовательный Большой тур, и проникнутой самым махровым лицемерием. Ее наиболее влиятельные члены, возмущенные безнравственным поведением сэра Уильяма, повсюду открыто появлявшегося со своей любовницей, поначалу приложили все усилия к тому, чтобы добиться его отзыва с поста посла. Но, как уже было сказано выше, королевство обеих Сицилий все еще считалось политическими задворками Европы, и, по-видимому, в Лондоне сочли разумным не обращать особого внимания на моральный облик уже немолодого дипломата. Единственная (но очень существенная) неприятность для Эммы заключалась в том, что ее отказалась принимать при дворе жена короля Фердинанда IV (1759-1825) Мария-Каролина. Она была дочерью австрийской императрицы Марии-Терезии из династии Габсбургов, сестрой императора Иосифа II и французской королевы Марии-Антуанетты. Впитанное с молоком матери осознание превосходства голубой крови над всеми прочими человеческими достоинствами не позволяло ей принять при дворе женщину, состоявшую в незаконной связи даже со столь высокопоставленным дипломатом.

Но сэр Уильям не впал в уныние и кропотливо, по крупицам, создавал Эмме достойное положение в высшем обществе Неаполя и английской колонии. Первыми жертвами пали мужчины. Надо сказать, что отношение дворян к сексуальному вопросу в южной Италии было весьма своеобразным. Мужчинам давалась полная свобода в похождениях, более того, они не только могли, но и должны были вовсю распутничать, утверждая таким образом свое мужское эго и непревзойденную репутацию итальянского любовника. Женщинам же надлежало быть набожными хранительницами домашнего очага, от которого они имели право удаляться только в сопровождении членов семьи. Естественно, южный темперамент удержать в узде было трудно, и женщины-дворянки платили мужьям и отцам той же монетой, но не выходя за пределы семьи, изменяя согласно правилу трех «к»: «cugino, cognato, compare[54]54
  Кузен, свояк, управляющий (ит.).


[Закрыть]».

Пребывание в Неаполе совпало с периодом высшего расцвета красоты Эммы, подчеркивавшейся исключительной добротой и мягкостью ее характера. Она совершенно обезоруживала мужчин, у которых язык не поворачивался сказать про нее что-то дурное. Поведение Эммы было образцом соблюдения приличий, осмотрительности и благоразумия. Уже через несколько недель после ее прибытия в Неаполь вокруг нее начал увиваться рой поклонников. Сэр Уильям сразу же по вечерам начал вывозить ее на прогулки в Королевский парк, украшенный фонтанами и тянувшийся вдоль реки Кьяйа, фланировать по аллеям которого считалось весьма престижным. Князья из старинных феодальных семейств Южной Италии и дворянчики рангом пониже не сводили с англичанки глаз, испускали вздохи, сравнимые с движением воздуха в кузнечных мехах, шепотом произносили пышные метафоры, возносящие дочь кузнеца на Олимп античных богов, словом, всячески изображали из себя пылких Ромео. Вскоре прогулками по парку дело уже не ограничивалось. Воздыхатели следовали за ней повсюду, присылали ей корзины цветов, носили за ней ее шаль и покорно, как верные псы, ждали у дверей, когда она соизволит покинуть это место. Эмма благосклонно терпела это поклонение, ибо ей нравилась их лесть и обожание, но она без промедления давала им понять, что в ее сердце есть место только для одного мужчины, каковым является сэр Уильям. Один из поклонников, набравшись смелости, спросил у нее, сколько любовников она имеет в Неаполе, за что и получил немедленную отповедь:

– Вы принимаете меня за итальянку, за которой ухаживают четыре-пять человек? Синьор, я – англичанка. У меня только один кавалер, и я привезла его с собой, – гордо отчеканила она, указывая на сэра Уильяма. От такой неожиданности опростоволосившийся поклонник лишился дара речи и лишь несколько придя в себя пробормотал, что она – una donna rara[55]55
  Редкая женщина (ит.).


[Закрыть].

Постепенно Эмма завоевала и женщин своим добродушием, простотой и бесхитростностью. Дамы вскоре признали, что она не представляет собой угрозы ни местным нравам, ни их мужчинам, но, каково бы ни было ее положение подле посла, Эмма является просто достойной и доброй женщиной. И, если королева Мария-Каролина не желала видеть ее во дворце, то король Фердинанд IV, или, по-простонародному, «ré Nasone[56]56
  Король Носище (ит.).


[Закрыть]», всячески старался выразить свое восхищение ею. Как-то лодка, в которой плыла Эмма, повстречалась с небольшим судном короля с оркестром на борту. Заметив Эмму, король приказал матросам подплыть поближе, а оркестру – исполнять музыку.

«Он снял шляпу и сидел, положив ее на колени, а когда повернул к берегу, поклонился и сказал, что для него грешно не говорить по-английски. Но он каждый день присутствует в моей свите на вилле или в опере».

Эмма очаровывала не только неаполитанскую знать, но и простонародье, и крестьян. В своем белом платье она казалась им матерью Божьей, подобной образу в церквях. Этому сходству поражались даже церковнослужители. Как-то два священника навестили сэра Уильяма, который накинул Эмме на голову шарф и попросил ее принять позу религиозного поклонения. Этот образ был настолько трогателен, что у священников на глазах навернулись слезы. Очень быстро распространилась молва о ее добром отношении к бедным, которое все более способствовало ее популярности.

Все путешественники того времени восторгались прекрасным обычаем обитателей Неаполя под названием dolce far niente[57]57
  Сладкое ничегонеделание (ит.).


[Закрыть], к которому так располагали благодатный климат и божественная природа юга Апеннинского полуострова. Похоже, подобное времяпрепровождение не было свойственно Эмме, ибо она у нее не было ни минуты свободного времени. Сэр Уильям не отказался от своего обещания обеспечить ей наилучшего преподавателя вокала, каковую репутацию в то время имел маэстро Гальвия. Одним пением дело не ограничилось, далее следовали уроки игры на фортепиано, итальянского языка и рисования, которые она находила «легкими как „абвгд“». Прекрасная Галатея радовала своего Пигмалиона, накрепко затверждая все уроки и совершенствуясь изо дня в день. Сэр Уильям писал Гревиллу:

«Наша дорогая Эмма становится с каждым днем все совершеннее, походка у нее теперь – не придерешься, и все ее любят. Обладая молодостью и красотой, она восхитительна!».

После того, как Эмма уступила сэру Уильяму, она переехала в его покои, а ее апартаменты отдали под классы для занятий. По указанию сэра Уильяма была оборудована специальная комната, где Эмма по два часа в день исполняла роль натурщицы для художников, желавших запечатлеть это создание, столь же совершенное, как классическая статуя. Слухи о прекрасной англичанке разошлись по мастерским с быстротой молнии, и из Рима потянулись преподаватели рисования, художники, скульпторы и даже эмалировщики. К августу 1787 года у сэра Уильяма уже имелось 11 портретов Эммы, но ему этого казалось мало. Ее профиль украшал даже камеи на кольцах и брошах, древнее искусство резьбы по многослойному камню, которым в совершенстве владели итальянцы. Помимо этого, у Эммы со временем образовался ряд светских обязанностей, которые она неукоснительно выполняла, и это растопило, наконец, даже сердца ее суровых соотечественниц из местной английской колонии.

Вечера отдавались развлечениям. Сэр Уильям часто устраивал приемы, на которых присутствовали сливки как итальянского, так и английского общества, а Эмма царила в роли неоспоримой королевы красоты. Не стоит забывать, что Неаполь в ту пору, невзирая на ужасающую отсталость юга, тем не менее, являлся одним из центров европейского Просвещения. Когда сэр Уильям, будучи отличным стрелком, уезжал на довольно длительное время, сопровождая короля в его охотничьих экспедициях, Эмма точно также продолжала держать открытый дом. Гостей поражало то, с каким достоинством, изяществом и совершенством она принимала гостей. Один из путешественников, впервые навестивший палаццо Сесса, был даже устрашен величественностью этой дамы с внешностью богини Юноны. По таким случаям хозяйка облачалась «в девственно белое платье, а волосы, все в локонах, ниспадали почти до пят».

В Неаполе у Эммы выявился еще один талант, начало которому, надо полагать, положили сеансы у Ромни, изображавшего ее в облике различных героинь. Она пристрастилась исполнять свои так называемые «позиции», которые нарекли «Галереей изваяний». Лучше всего их описал в своих путевых заметках «Итальянское путешествие» И.-В. Гете, посетивший Неаполь в 1787 году.

«Совершенно неповторимое зрелище! Она распускает волосы и, накинув на плечи несколько шалей, принимает такие разнообразные позы, делает столько жестов и так меняет выражение лица, что зритель буквально глазам своим не верит: только тысячи исполнителей могли бы воплотить на сцене ее движения и удивительные перевоплощения. Она то встает в полный рост, то опускается на колени, садится, отклоняется назад, напуская на себя то серьезное выражение, то грустное, игривое, страстное, покаянное, обольстительное, грозное, беспокойное – один образ сменяется другим без малейшей паузы. Она неподражаемо играет вуалью и владеет множеством способов превратить ее в головной убор. Старый рыцарь боготворит ее и восторгается ее искусством»

Другой современник повествует, как сэр Уильям, решил удивить некоего господина, только что приехавшего в Неаполь и ничего не слышавшего о ее знаменитых «позициях». Едва ужин закончился, Эмма безмолвно соскользнула со стула на ковер… Трудно было представить себе что-либо более классически прекрасное и в то же время завораживающее, нежели сия распростертая фигура.

Сэр Уильям бросился к окну с намерением приоткрыть штору и правильно распределить поток света, взволнованный же гость бросился к буфету за водой и принялся обильно спрыскивать лицо дамы, по его разумению, упавшей в глубокий обморок.

– Дорогой друг, – воскликнул сэр Уильям, – вы испортили одну из лучших сцен Эммы. Как нелепо все получилось!

Постепенно в памяти людей сгладился тот факт, что сэр Уильям и Эмма не были связаны узами церкви. Прошел даже слух, что они обвенчаны тайно, что тогда не было таким уж редким явлением в обществе. Сохранилось множество свидетельств светских триумфов Эммы, включая дипломатические рауты, прием по случаю захода в Неаполь голландского 64-пушечного фрегата, сначала в палаццо Сесса и ответный на борту корабля, и так далее. Немаловажны отзывы и о вокальном искусстве Эммы. Тут следует учесть, что Неаполь, наряду с Флоренцией и Венецией в ту пору был одним из трех признанных центров развития итальянской оперы. Причем, если в Венеции на первый план выдвигались требования к музыке оперы, во Флоренции – к тексту либретто, то неаполитанцы более всего ценили искусство вокала, в жертву которому приносилось все прочее. В результате опера имела невероятную популярность, а уличные мальчишки и торговцы съестным вовсю распевали арии из вчерашней премьеры в театре «Сан-Карло». Естественно, знатоков пения было хоть отбавляй, а потому отзывы о вокальном искусстве Эммы следует воспринимать самым серьезным образом. Она также стала завсегдатаем оперного театра, например, сохранилось ее описание посещения праздничного представления по случаю дня рождения испанского короля (близкого родственника неаполитанского монарха).

«На мне было прекраснейшее платье, сшитое специально для сей цели, поскольку моя ложа располагалась рядом с королевской. Платье было из пурпурного атласа, с белой нижней атласной же юбкой, отделанной крепом и блестками. Шляпа тоже очень миленькая, из Парижа, вся в белых перьях».

Настоящий успех выпал на долю Эммы, когда она с сэром Уильямом в составе королевской свиты отправились в увеселительное путешествие «к каблуку итальянского сапога». Во всех городках, где они останавливались, местная знать воздавала должное ее талантам и красоте. Князья королевской крови считали за честь беседовать с нею, а их супруги поздравляли посла с такой красивой и добросердечной женой. Теперь вечера, устраиваемые в палаццо Сесса, привлекали весь цвет общества. Как писала Эмма Гревиллу: