Текст книги "Музы героев. По ту сторону великих перемен"

Причина для этого путешествия так и остается загадкой для историков. Известно, что у Розы остались устрашающие воспоминания о трансатлантическом плавании во Францию, отбившем у нее всякое желание повторить сей печальный опыт. У нее не было денег, она была вынуждена занять пять тысяч ливров у Ружемонов и тысячу – у мадам де Реноден, продать свою арфу и срочно вместе с маленькой дочерью уехать в Гавр. Оставить девочку в Фонтенбло она не могла, ибо тетка хворала. В портовом городе ей пришлось прождать весь июнь и в конце концов отплыть на торговом судне. Некоторые историки полагает, что путешествие было предпринято с целью скрыть нежелательную беременность. Однако это было бы легче устроить в Париже, где подобных специалистов избавиться от незаконного плода любви было хоть пруд пруди, тогда как явиться беременной в отчий дом означало навлечь позор на семью. Тем не менее, примечательно, что Роза, которая совершенно безо всякого стеснения могла рассказывать о весьма интимных подробностях своей жизни, никогда ни единым словом не упомянула это путешествие. Историки более или менее единодушно решили, что Роза пыталась уладить там как свои финансовые дела (она практически не получила почти ничего из своего приданого в 120 000 ливров), так и дела мадам де Реноден. Возможно, вкусив от парижской жизни, она просто хотела вырваться из-под опеки свекра и тетки.

Но на сей раз плавание прошло довольно приятным образом, отчалив в начале августа, судно бросило якорь у берегов Мартиники 11 сентября. Здесь путешественниц радушно встретили многочисленные родственники, и для Розы началась веселая жизнь, полная развлечений. Оставив девочку на плантации, где дела шли из рук вон плохо, Роза поселилась у своего дяди, барона де Таше, который к тому времени стал мэром Форт-Рояля. Уже через три недели она выступала в качестве крестной матери на обряде крещения своей племянницы Стефани, событии, доставившем большую радость барону де Таше, ибо эта долгожданная малышка появилась на свет после четырех мальчиков. Роза всегда серьезно относилась к поддержанию родственных связей, и в будущем она будет опекать эту девочку, устроит ее брак с принцем Луи-Проспером д'Аренберг.

Форт-Рояль был военно-морской базой флота, приписанного к Антильским островам. Присутствие Розы часто упоминается на балах и ужинах, где Роза танцевала и флиртовала с офицерами. Примечательно, что в письме тетке Дезире она просит выслать ей пять пар английских подвязок, дюжину вееров и муслиновое бальное платье. В этот период ей приписывают нескольких любовников, считается неоспоримым, что таковым совершенно точно был морской офицер граф Сципион де Рур. Обычно цитируют выдержку из дневника некоего морского офицера-монархиста, что в 1789 году он встречал мадам де Богарне, «каковая дама, не будучи именно красивой, тем не менее, была привлекательна из-за ее шика, веселости и доброго сердца… Она довольно открыто бросала вызов общественному мнению… Поскольку ее средства были чрезвычайно ограничены, а тратить она любила, то часто была вынуждена тянуть деньги из кошельков своих обожателей». Трудно сказать, насколько непредвзято это суждение, но оно существует.

Историки объясняют длительное пребывание Розы на Мартинике ее неспособностью наскрести денег на два билета на обратный путь. События в Париже, падение Бастилии доходили на Мартинику лишь смутными отголосками, следует учитывать, что все белые владельцы плантаций были ярыми монархистами. В частности, губернатор долго отказывался носить трехцветную кокарду, что в Париже было обязательным. Однако примерно через год на Антильских островах начались волнения среди рабов против угнетения и расовой дискриминации. К лету 1790 года чернокожие начали создавать комитеты по образцу парижских и добиваться равноправия с белыми. Когда до острова дошли сведения, что «Общество друзей чернокожих» потребовало в Учредительном собрании отмены рабства, в июне 1790 года французский гарнизон Форт-Рояля взбунтовался и присоединился к чернокожим и малообеспеченным белым.

Возникла угроза обстрела Форт-Рояля, и Роза, прихватив дочь, была вынуждена бежать без багажа и денег на военном фрегате «Сенсибль», где служил Сципион де Рур. Экипаж судна потребовал возвращения во Францию. Обстрел начался, когда она бежала по открытой местности к причалу, пушечное ядро упало на расстоянии нескольких футов от перепуганной до смерти женщины. На другой день мятежники овладели Форт-Роялем.

Через пятьдесят два дня фрегат стал на якорь в Тулоне. Мы знаем об этом путешествии только по мемуарам Гортензии, которая веселила матросов, демонстрируя им танцы, которым выучилась у туземцев на плантации деда. Она так резвилась, что у нее совершенно развалился один башмак, и сердобольный матрос стачал ей новый из своего старого. Не обошлось и без чреватого зловещими последствиями приключения: при прохождении Гибралтарского пролива из-за ошибки лоцмана штурман чуть было не посадил судно на мель у африканского берега. Так что Роза едва избежала опасности попасть в плен к берберам.

Оказавшись в Тулоне без гроша в кармане, она была вынуждена одолжить денег у Сципиона де Рура на проезд до Парижа. Так закончилось возвращение Розы с родного острова, который она больше никогда не увидит. Ее отец скончался в ноябре 1790 года; младшая сестра умерла через год. Мать Розы дожила до 1807 года. Будучи ярой монархисткой, она не пожелала переехать к дочери в Париж и не признавала зятя, даже когда он стал императором Франции. Хотя среди рабов мадам де Лапажери считалась «хорошей» хозяйкой, проявлявшей заботу о них, тем не менее, в 1806 году на ее жизнь было совершено покушение, истинная причина которого так и осталась невыясненной до конца. Цветная служанка Эмили, пользовавшаяся ее особым доверием, подсыпала ей в зеленый горошек истолченное в порошок стекло. К счастью, пожилая дама сразу почувствовала неладное, Эмили была арестована, предана суду, осуждена и, согласно законам Мартиники того времени, сожжена на костре.

Добравшись до Парижа на занятые у Сципиона де Рура деньги, Жозефина обнаружила там значительные изменения. После ее отъезда на Мартинику Париж охватила невиданная лихорадка, ибо в связи с тяжелейшим экономическим положением королевства Людовик ХVI повелел созвать представителей трех сословий, так называемые Генеральные Штаты, которые не собирались около трех веков. Участники кружка, центром которого был герцог де Ларошфуко, увидели для себя в этом широкие возможности добиться отмены существующих полуфеодальных привилегий и неравенства, проведения политических и налоговых реформ. Все они, общим счетом 47 человек, включая Александра де Богарне, маркиза де Лафайетта, воевавшего за независимость Соединенных Штатов, епископа Отенского Талейрана, были избраны депутатами и твердо вознамерились бороться за ограничение прав королевской власти и принятие конституции. Все они были прекрасными ораторами и мужественно подали личный пример, отказавшись от привилегий.

К июлю 1789 года Генеральные Штаты превратились в Учредительное собрание, готовившее текст конституции. Однако народ требовал решительных действий; вооруженная толпа с окраин Парижа 14 июля штурмом взяла Бастилию и умертвила коменданта этого символа королевской власти. Заседавшие в Версале депутаты пришли в восторг от творческого порыва народных масс и приветствовали его бросанием в воздух своих шляп. Их восторги сильно поумерились, когда бесчинства в столице продолжились, по улицам носили на пиках головы и сердца ненавистных черни людей. В ноябре разъяренная толпа добралась до Версаля и заставила королевскую семью переселиться в парижский дворец Тюильри, проживание в котором, собственно, мало чем отличалось от тюремного заключения. Для наведения порядка на улицах была создана национальная гвардия под командованием маркиза де Лафайетта.

Когда Роза прибыла, наконец, в Париж, она обнаружила, что ее бывший муж стал знаменитостью. Прославившись своими пламенными речами, Александр был избран председателем Учредительного собрания. К вящему удивлению Розы, она теперь не встречала никаких препятствий в получении кредитов, бездумно накапливая долги. А денег требовалось немало – было необходимо с ног до головы одеться по новой моде. Хотя одежда шилась теперь из грубых тканей, а диапазон расцветок ограничивался всего тремя цветами – белым, синим и красным – стоило это опрощение весьма недешево. Поскольку теперь вся светская жизнь в Париже вращалась вокруг политики, то Роза стала немым свидетелем бесконечных споров и разногласий. Первый год после возвращения она жила попеременно то в Фонтебло, то в Париже, останавливаясь у старшего брата Александра, его жены и тетки. Политические салоны, среди которых, безусловно, главенствующую роль играла гостиная мадам де Сталь в шведском посольстве, приобрели большее значение, чем когда-либо. Там Роза наблюдала за всеми влиятельными политиками того времени, от самых умеренных до наиболее радикальных. Присматриваясь к этому кипению страстей, молодая женщина не проявляла особой приверженности ни к одной из партий. Она признавалась в одном из писем к тетке Дезире: «Вы знаете, что я слишком ленива, чтобы принимать чью-либо сторону».

К тому же она не была склонна забивать себе голову тонкостями абстрактных политических теорий и легко проявляла склонность к направлению, модному на текущий момент. Роза поняла, что необходимо быть близкой к власти, и стремилась стать влиятельной и желанной гостьей в мире политиков. Хотя современники описывали ее в то время «настолько незначительным и невидным созданием, которое только можно себе представить», Роза полностью овладела чрезвычайно важным умением слушать, и Талейран впоследствии признавал: «Она была достаточно умна, чтобы знать, когда следует промолчать». Роза теперь не имела титула виконтессы, но фамилия мужа, которая была у всех на устах, помогала ей беспрепятственно получить место на галерее посетителей Учредительного собрания. По утверждениям современников, за допуск туда шла ожесточенная борьба – его было заполучить намного труднее, нежели места в Опере, и за однодневное посещение желающие выкладывали до пятидесяти ливров.

Отношения между бывшими супругами были вежливо-холодными. Встречаясь в политических салонах, они обсуждали воспитание детей, ибо Александр был чадолюбив и придавал их образованию большое значение, но причитающееся ей денежное содержание Роза, тем не менее, получала нерегулярно. Английский флот блокировал сообщение с Мартиникой, и оттуда не поступало ни гроша. Роза переселилась в Париж, где сняла жилье в особняке Дезире Остен, также креолки с Мартиники. Ей приходилось содержать несколько человек: горничную Эфеми, Гортензию, ее гувернантку, лакея, а летом еще и сына Евгения. Неотъемлемой частью этого общества был черный мопс Фортюне. Пес обладал прескверным характером, был чрезвычайно злобным, но Роза обожала его. Как видим, хозяйство было не маленьким, тем более, что стоимость съестных припасов росла буквально не по дням, а по часам, ибо в столице ощущался их явный недостаток, и у дверей хлебопекарен выстраивались длинные очереди.

Александр продолжал блистать в Учредительном собрании, произнося неисчислимые яркие речи на самые разнообразные темы, от религии и состояния вооруженных сил до прославления добродетели сыновней любви. Его звездный час настал 21 июня 1791 года, когда ставшая конституционной монархией Франция была потрясена побегом короля и его семейства. Это событие пришлось на период председательства[33]33
  Председатель менялся каждые две недели.


[Закрыть] де Богарне в Учредительном собрании. Александр разразился потоком громогласных речей и постановил, что собрание должно заседать непрерывно, пока беглецов не арестуют. В течение 26 часов бывший виконт представлял собой высшую власть Франции. 25 июня, когда огромная карета с семейством Бурбонов возвратилась из Варенна, председатель открыл заседание, торжественно объявил о возвращении беглецов, прочел переданную ему записку короля и с непоколебимым хладнокровием заявил:

– Перейдем теперь к повестке дня.

Это произвело неизгладимое впечатление на общественность, и с тех пор Евгения, отправленного на лето к деду в Фонтенбло, местные жители называли не иначе как «маленький дофин». Александр же в тот день направил своему отцу письмо, витиеватый стиль которого как нельзя лучше выражает как его показную сыновнюю добродетель, так и крайнее тщеславие писавшего:

«В моем нынешнем положении я бы упрекал себя, если бы критические обстоятельства, которые сделали мое председательство еще более чреватым опасностями, более болезненным и более почетным, помешали бы мне предложить вам выражение моих чувств. Я изнурен, но черпаю силу в моем мужестве».

После побега короля противоречия в Учредительном собрании между представителями различных течений начали углубляться. Большинство из первоначальных творцов конституции перешли в умеренный лагерь так называемых «левых», сторонники крупной буржуазии, полагавшие, что революции достаточно удовлетвориться отменой привилегий аристократии, образовали партию провинциалов под названием «жирондисты», Александр же присоединился к крайне радикальной фракции «монтаньяров». Ее лидерами были Марат, Дантон, Робеспьер, они черпали поддержку из Якобинского клуба, председателем которого после смерти Мирабо дважды избирался Александр.

В сентябре Александр перестал быть депутатом, ибо Учредительное собрание после утверждения конституции объявило свою работу завершенной и его сменило Законодательное собрание. Прежние депутаты не подлежали переизбранию. В апреле 1792 года Франция объявила войну Австрии, а месяцем позже – Пруссии.

Вкусивший от славы политика, Александр теперь решил укрепить ее победами на поле брани. Хотя еще в декабре 1791 года он получил приказ отправиться в Северную армию начальником штаба, но особого рвения побыстрее стать в ряды защитников отечества не проявил. Подобно своему отцу, Александр приобретал чины через связи и был слабо подготовлен к сражениям на поле брани. До февраля будущего года он застрял в Париже, но после объявления войны заявил, что «готов на крыльях лететь к границе» и принял участие в кампании против объединенных австро-прусских сил. Оттуда он слал непрерывный поток писем в Законодательное собрание, которые регулярно зачитывались с трибуны. В ходе войны 1792-93 годов ему было присвоено звание бригадного генерала.

Роза сообразила, что надо ковать железо, пока фамилия «Богарне» служила чем-то вроде пропуска в среду революционной элиты. Ей удалось завязать знакомства с влиятельными радикалами, Бернаром Баррером, Пьером-Франсуа Реалом и Жан-Ламбером Тальеном. Ее уже тогда отличала столь воспетая позже доброта. Заступаясь за людей, которых не знала лично, Роза могла, не считаясь со временем и без малейшей боязни, увлеченно строчить ходатайства и бегать по присутственным местам не бестолку, а с большим знанием дела, и быть человеком, к чьей помощи следует прибегать. Широко известно, как к ней обратилась вдовая маркиза де Мулен с просьбой попытаться спасти арестованную племянницу, девятнадцатилетнюю барышню де Бетизи. Роза не только не поленилась написать по всей форме требуемые прошения, но и лично посетить нужных деятелей из Комитета общественного спасения и Комитета общественной безопасности. Странное дело, но она добилась освобождения девушки. Роза подписывала свои рекомендательные письма и ходатайства «Лапажери-Богарне, жена бригадного генерала».

Молодая женщина проявила чудеса приспособляемости: сохранив манеры и учтивость старого режима, она быстро переняла язык и подходы нового общества. Роза, по мнению современников, с излишним рвением перешла на фамильярное «ты» (как было разъяснено в Собрании, «сие есть римская манера, стоящая большего, нежели вся наша французская жеманность».) Однако ей была чужда мода санкюлотов на нарочитую небрежность в одежде, ее всегда отличали преувеличенная опрятность и элегантность. Не сохранилось ни одного свидетельства, что она носила писк моды – красный фригийский колпак. В мемуарах мадам Клэр де Ремюза, ее будущей фрейлины, приводится описание Розы в ту пору. Автору тогда было всего четырнадцать лет, но ее поразила внешность Розы: «Ее фигура была идеальной, члены гибкими и изящными, все ее движения непринужденными и изысканными…, скорее, она была более преисполнена грации, нежели красоты, и излучала неописуемое обаяние».

Серьезность положения постепенно начала доходить до Розы летом 1792 года. Французская армия потерпела ряд поражений на северо-восточной границе, соединенные австро-прусские силы, подкрепленные эмигрантами, двигались на Париж. Командующий выпустил заявление, в котором грозил разрушить Париж и проявить в отношении его жителей «незабываемую мстительность», если королевской семье будет причинен хоть какой-то ущерб. 10 августа в столице произошло восстание, толпа штурмовала королевский дворец Тюильри, перебив охранявших его швейцарских гвардейцев. Королевскую семью перевели в заключение в Тампль.

Эти события продемонстрировали еще испытывавшим какие-то сомнения и надежды аристократам, что дальнейшее пребывание в стране представляет собой реальную угрозу их жизням, и прежний тихий ручеек эмиграции превратился в бурный поток. Во второй половине августа друзья Розы, немецкий принц Фредерик Зальм-Кюрбургский и его сестра Амалия, некогда восторженные приверженцы идей реформирования Франции посредством самой справедливой в мире конституции, также решили отбыть по ту сторону Ла-Манша и предложили ей вывезти Евгения и Гортензию с собой. Девочку забрали из монастыря Аббе-о-Буа, где она была пансионеркой, подростка – из коллежа д'Аркур. Гортензия написала матери из Нормандии письмо, что скучает по ней. Роза пообещала весной приехать в Англию и забрать ее. Но отец прослышал об этих планах, которые шли вразрез с его собственными. Как пламенный республиканец, он не мог допустить, чтобы его дети находились в эмиграции. Александр послал специального курьера к принцу, который вернулся с детьми в Париж, упустив тем самым возможность попасть за границу самому. Это дорого обошлось ему – принц будет казнен на гильотине в один день с Александром.

Гортензия осталась с матерью, Евгения же отец забрал к себе в Страсбург, где поместил в учебное заведение. Роза приехала туда на короткое время или осенью, или зимой 1792 и тогда вступила в местную масонскую ложу.

В начале сентября по Парижу распространились слухи о сговоре содержащихся в тюрьмах аристократов с наступающими вражескими армиями. Озверевшие санкюлоты ворвались в тюрьмы и перебили около тысячи двухсот человек, причем их жертвами стали не только аристократы, но люди самого разного общественного положения, включая детей. Кровавое пиршество вырвалось и на улицы, отголоски его прозвучали в окрестностях столицы. Покровитель Александра, герцог де Ларошфуко, был изрублен на куски на глазах его 93-летней матери, и мозг сына швырнули ей в лицо. Друг семьи де Богарне, губернатор Фонтенбло, также пал жертвой разъяренной толпы. Все это ужасное время Роза провела с дочерью. Их дом на улице Сен-Доминик располагался недалеко от аббатства Сен-Жермен и кармелитского монастыря, превращенных в тюрьмы. Они слышали крики людей, которых забивали насмерть дубинами и пиками, видели, как потоки, текущие обыкновенно в центре парижской улицы, окрасились кровью, а после окончания бойни служанки оттирали уксусом пятна крови со стен и порогов домов.

Далее события в Париже продолжали развиваться самым неблагоприятным образом. В конце сентября 1792 года Законодательное собрание сменил Национальный Конвент, избранный всеобщим голосованием. Одним из первых шагов Конвента был суд над Людовиком ХVI. Когда происходило голосование о судьбе короля, Александр де Богарне спешно прислал в Париж свой голос «смерть тирану» (вариантом была ссылка). Решение о казни Людовика было принято перевесом в один голос, но считается, что этот голос принадлежал двоюродному брату короля, бывшему герцогу Орлеанскому, принявшему революционное имя Филипп Эгалите[34]34
  Egalité – равенство (фр.).


[Закрыть]. Через год его постигла судьба обезглавленного кузена.

Тем временем Роза продолжала свою политику эксплуатации революционной репутации мужа, своего аристократического происхождения, умения приспособиться к новой обстановке и своего обаяния. Один из современников писал о ней так: «Она была в состоянии помочь целому ряду особ с помощью своей дружбы кое с кем из влиятельных персон того времени и нестрогих правил поведения мадам де Богарне, ее любовные похождения и природная доброта сделали ее популярной без какой-либо опасности для себя самой, по крайней мере, в настоящее время». Ничего точного о ее амурных связях неизвестно, ибо в то время для общества злобой дня была политика. Вполне возможно, что она вновь начала черпать деньги из кошельков поклонников. Ей приходилось несладко, ибо безденежье донимало все больше, и в январе 1793 года она даже попыталась наладить небольшую торговлю парижскими товарами с Бельгией, в чем ей оказала некоторую помощь родня ее мужа. Естественно, ничего путного из этого не вышло.