Текст книги "Музы героев. По ту сторону великих перемен"

Эмма приходит на помощь

Именно леди Гамильтон обратилась к правительству Великобритании за помощью. Она написала умоляющее письмо адмиралу Джарвису, графу Сен-Винсену, главнокомандующему Средиземноморской флотилией, где самыми яркими красками изобразила исключительную опасность, угрожавшую неаполитанскому двору, и заклинала его прислать флот для спасения королевской семьи. Адмирал отозвался на этот крик о помощи в лучшей рыцарской традиции, галантно адресовав ответ «покровительнице британского флота» и известив ее, что для спасения их королевских высочеств направляет «рыцаря несравненной доблести», каковым являлся контр-адмирал Горацио Нельсон.

За прошедшие пять лет жизнь в постоянных сражениях сильно потрепала моряка. Он получил ранение глаза и, хотя никогда не носил повязки, как это часто приписывается ему, но видел им очень плохо. При попытке взять штурмом город Санта-Крус на Канарских островах ему картечью раздробило локоть правой руки, которую пришлось ампутировать. Но эти невзгоды никак не охладили его боевой пыл. Нельсон черной ненавистью ненавидел французов, о чем не стеснялся упоминать в своей переписке по всякому поводу и без оного.

«Право, при одном упоминании французского имени у меня кровь закипает в жилах… Я настолько не люблю французов, что, кажется, впитал сию ненависть с молоком матери».

В момент обращения леди Гамильтон за помощью Нельсон во главе эскадры из тринадцати 74-пушечных кораблей и трех фрегатов бороздил Средиземное море в поисках французского флота. По имевшимся разведывательным данным, в Тулоне и Марселе сосредотачивались крупные экспедиционные силы под командованием генерала Бонапарта. Куда будут направлены эти силы на боевых и транспортных судах, было неизвестно, но одним из вариантов считалось королевство обеих Сицилий. Поэтому Нельсон отправил сэру Уильяму и его супруге письма, заверявшие их в том, что он будет защищать королевство со всеми свойственными его подчиненным отвагой и напором. Однако ему никак не удавалось напасть на след французской флотилии, его корабли регулярно попадали в шторм, так что возникла насущная потребность загрузить суда провизией и пресной водой на Сицилии, в порту города Сиракузы. Однако же это вступало в прямое противоречие с условиями Парижского договора, и Нельсон отправил капитана Траубриджа в Неаполь испросить у Фердинанда формальное разрешение на эту операцию.

Сложилась именно та ситуация, на основе которой леди Гамильтон позднее основывала свои притязания на пенсию от правительства Великобритании, и на которую ссылался Нельсон в своем известном дополнении к завещанию, ходатайствуя о признании нацией великих патриотических заслуг Эммы. В данном случае леди Гамильтон пустила в ход все свое влияние на королеву Марию-Каролину, дабы корабли Нельсона смогли заправиться в портах Сиракузы и других сицилийских городов. Трусоватый Фердинанд явно боялся гнева Наполеона, но его более здравомыслящая супруга прекрасно понимала, что может уповать единственно на победу Нельсона над французским флотом. В случае же его поражения ничто не могло спасти королевство либо от революции, либо от мести Наполеона. Так что для леди Гамильтон не составило особого труда быстро получить для Нельсона разрешение на выполнение того, что он считал необходимым для своего успеха.

Уверенность Нельсона в важности этой услуги не подвергается никакому сомнению. Впоследствии, за несколько часов до своей смерти, он писал, находясь на борту флагмана «Виктория»:

«Британская эскадра под моим командованием никогда не смогла бы возвратиться второй раз в Египет, если бы не влияние леди Гамильтон на королеву неаполитанскую, которая написала письма губернатору Сиракузы, обязывая его снабдить флотилию всем необходимым, если она зайдет в любой порт Сицилии. Мы зашли в Сиракузы, получили все требуемое, отплыли в Египет и сокрушили французский флот».

Снабдив свою флотилию всем необходимым, Нельсон в конце концов обнаружил французские корабли в бухте при египетской крепости Абукир и в битве на Ниле 1 августа 1798 года разгромил вражеский флот. Известие об этой победе было с радостью встречено в Европе всеми участниками антифранцузской коалиции, но в королевстве обеих Сицилий ликование сторонников монархии и проанглийской партии не поддавалось никакому описанию. Местные же якобинцы явно приуныли и притихли. У обычно выдержанной королевы от радости случился истерический приступ. Эмма, привыкшая театрально оформлять свои действия, разъезжала по улицам Неаполя в открытом экипаже, сидя между двумя офицерами, доставившими сообщение о поражении французов. Вокруг ее лба красовалась лента, на которой надпись из золотых букв гласила: «Нельсон и победа!». В честь разгрома врага вечером в палаццо Сесса устроили иллюминацию из 3 тысяч свечей. Но самая душещипательная сцена разыгралась на борту адмиральского флагмана «Передовой», когда он триумфально зашел в порт Неаполя. Шлюпки с Гамильтонами и королевской четой подплыли к кораблю. Леди Эмма первой взлетела по трапу, заключила героя в свои объятия, в экстазе воскликнула:

– О Боже, возможно ли это! – и упала в обморок. Все это Нельсон описал в письме к жене:

«Вскоре весь Неаполь называл меня "Nostro Liberatore”[61]61
  Наш освободитель (ит.).


[Закрыть]… На каждом углу кричат "Vittoria!”, “Viva Nelson!”[62]62
  «Победа», «Да здравствует Нельсон!» (ит.)


[Закрыть]. Надеюсь, когда-нибудь у меня представится приятная возможность представить тебя леди Гамильтон. Сие есть одна из самых замечательных женщин на свете. Мало кто может с ней сравниться; она делает честь своему полу».

Адмирал был слаб от ран и приступов лихорадки, и Гамильтоны настояли, чтобы он поселился в палаццо Сесса. Его разместили в просторном покое с видом на залив. Эмма начала преданно ухаживать за ним, одновременно занимаясь грандиозными приготовлениями к празднованию сорокалетия Нельсона. На прием были приглашены капитаны всех английских судов, стоявших на рейде Неаполя, причем им предлагалось взять с собой всех офицеров и мичманов, свободных от службы. Празднество состоялось 29 сентября 1798 года. На обед у сэра Уильяма было приглашено 80 человек, на бал явилось 1740, на ужин – 800 человек. Стол был сервирован с исключительной изысканностью, на каждом столовом приборе красовалась надпись «Г. Н. Во славу 1 августа».

Нельсон был неравнодушен к женским чарам, совершенно естественная черта для моряка, постоянно находившегося в походах. Широко известен его роман с оперной певицей из Ливорно Аделаидой Коррелья. Он даже заказал для нее у местного художника свой портрет-миниатюру и, будучи человеком довольно прижимистым, тем не менее, посылал ей деньги через английского купца и уполномоченного адмиралтейства в Ливорно. Конечно, чувственная красота, простота обхождения леди Гамильтон и ее склонность к бурному проявлению эмоций произвели сильное впечатление на непритязательного моряка, не привыкшего к рафинированному обществу.

Трудно сказать, каковы были чувства леди Гамильтон в отношении героя в начале их знакомства. Следует напомнить, что сэр Уильям в ту пору уже был немолодым и хворым человеком. Безусловно, Эмма любила мужа, но эта привязанность была лишена глубокой страсти. По ее собственному признанию, «он мне лучший муж-товарищ… , хотела бы сказать „отец“, но в то же время какое счастье и благословение было бы иметь детей». Ей исполнилось уже тридцать три года, она начала полнеть, что заметно по ее портрету в виде Ариадны кисти Виже-Лебрён, но, по свидетельству современника, «лицо ее действительно прекрасно… Она являет собой какое-то совершенно невиданное сочетание: сама естественность и в то же время само искусство». Когда Эмма ухаживала за больным Нельсоном, ей было лестно, что этот герой поверял ей свои чувства, изливал все наболевшее на сердце, ибо видел в ней глубокое понимание и отзывчивость, которых не находил в жене. Чувствовать уважительное отношение и даже преклонение со стороны героя было чрезвычайно соблазнительно для женщины с прошлым Эммы, дочери кузнеца.

Поражение французского флота взбодрило воинственный дух неаполитанцев и укрепило положение королевской четы. По требованию Марии-Каролины и настоянию сэра Гамильтона, поддерживаемого Нельсоном, Парижский договор с Францией был расторгнут, французский посол Гарат выслан, сформирована армия из 70 тысяч человек под командованием австрийского генерала Мака с целью восстановления власти папы в Папской области (ставшей после оккупации французами Римской республикой). 23 октября 1798 года неаполитанские силы вошли в Рим как завоеватели, но долго не продержались. Уже 14 декабря наступление французов вынудило их сначала отступить, а затем спасаться бегством.

Спасательная операция

Возникла угроза столкновения наступающих французов с местным плебсом, который давно требовал выступить против безбожной Франции. Король, будучи не в силах организовать отпор, решил тайно бежать в Палермо на Сицилию. Под покровом ночи леди Гамильтон, рисковавшей быть растерзанной разъяренной толпой, удалось переправить драгоценности короны, казну и большую монаршую семью (включая новорожденную дочку наследного принца) с огромным штатом на флагман Нельсона «Передовой». Сэр Уильям занимался отправкой лучших картин из своего собрания и коллекции из 2 000 античных ваз на английском корабле «Колосс».

23 декабря, после некоторой задержки ввиду ожидавшегося шторма, перегруженные корабли, на которых царил невиданный беспорядок, взяли курс на Палермо. Налетела ужасающая буря, по признанию Нельсона, он сам не мог припомнить, «чтобы так задувало». Сэр Уильям, человек далеко не робкого десятка, засел в каюте с заряженными пистолетами в обеих руках, обещая спустить курки, как только корабль начнет тонуть, дабы не умирать, глотая соленую воду. Леди Гамильтон вновь проявила себя безупречно: она ухаживала за больными, отдала королевской семье свои постельные принадлежности, сама отказавшись ложиться спать. Она нянчила шестилетнего принца Альберта, бившегося в конвульсиях, мальчик умер на ее руках на другой день. Утром 26 декабря «Передовой» вошел в бухту Палермо, на которую падал снег. Семья расположилась в заброшенном дворце, почти пустом и холодном, где не закрывались ни окна, ни двери. Впрочем, это совершенно не обескуражило короля, ибо в здешних местах была прекрасная охота.

Именно во время пребывания в Палермо любовь Нельсона к леди Гамильтон превратилась в сущую манию. Материнская забота вкупе с ее чувственностью, долгое время подавляемой, теперь излилась на него полным потоком. Сэр Уильям, которого постоянно донимали хвори, окончательно слег после того, как судно с его драгоценной коллекцией потерпело крушение неподалеку от Сицилии. Эмма и Нельсон теперь везде появлялись вместе. Правда, адмирал чрезвычайно встревожился, когда узнал, что к нему собирается приехать супруга. Он немедленно послал ей письмо, в котором настоятельно уговаривал жену отказаться от затеи свидеться с бродягой-моряком:

«…не имеющим возможности уделить ей и сотой доли заслуженного ею внимания. Если ты все же приедешь, мне останется только одно: спустить флаг и отправить тебя обратно, ибо ни в Неаполе, ни в Палермо нормального дома я устроить решительно не могу. Вдали от Англии меня удерживают исключительно государственные интересы, и если я буду иметь удовольствие видеть, как их сицилийские величества благополучно вернулись на трон, то, весьма вероятно, летом появлюсь дома. Добрый сэр Уильям, леди Гамильтон и я – главные механизмы, удерживающие страну на плаву. И лишь справившись со своим делом, мы все сможем двинуться домой».

Тем временем революционная партия в Неаполе взяла бразды правления в свои руки и совместно со вступившими в королевство французами образовала так называемую Партенопейскую республику, в честь древнегреческого города, некогда существовавшего у подножия Везувия. Не вдаваясь в подробности довольно своеобразной истории ее существования, скажем только, что она потерпела поражение, французы были разбиты и сдались на милость победителя при условии предоставления возможности вернуться домой. Однако их вместе с местными сторонниками республики подвергли жестоким преследованиям. Все это совершалось при непосредственном участии сил Нельсона, которому британское правительство предоставило полную свободу действий. Вместе с ним в Неаполь отправились сэр Уильям и его супруга в качестве переводчицы и представителя королевы. Вернувшийся в Неаполь король Фердинанд также наделил адмирала всеми полномочиями по подавлению сопротивления мятежников. Оставшаяся в Палермо королева, которую Наполеон Бонапарт называл «единственным мужчиной в Неаполе», не испытывала никакого сострадания к бунтовщикам, среди которых, кстати, было немало знатных людей и женщин:

«Бунтовщики слагают оружие и сдаются на милость короля. Далее, как мне кажется, надо примерно, самым суровым образом покарать некоторых предводителей… Для женщин, принимавших активное участие в бунте, исключения делать не следует: они не заслуживают снисхождения… Такова печальная необходимость, ибо в противном случае королю и шести месяцев не удастся управлять страной в мире и покое… Ну и наконец, дорогая миледи, я советую лорду Нельсону действовать к Неаполе так, как если бы он находился в каком-нибудь ирландском городе, население которого тоже вздумало бунтовать… Короче говоря, я советую вам, миледи, проявить величайшую твердость».

Заработал суд, и казни неаполитанских патриотов растянулись на недели и даже месяцы. Апогеем стало повешение на фок-мачте корабля «Минерва» неаполитанского адмирала, аристократа Франческо Караччоло. Невзирая на эти кровавые события, 1 августа 1799 года в Неаполе был устроен пышный праздник с иллюминацией и театрализованным представлением, дабы отметить годовщину победы Нельсона при Абукире. Король Фердинанд за услуги, оказанные его стране в подавлении мятежа, пожаловал ему титул герцога Бронтé[63]63
  Эта фамилия чрезвычайно понравилась Патрику Бронте, сыну бедного ирландского фермера, но мечтавшему, подобно Нельсону, возвыситься до великого героя. При поступлении в Кембридж он взял себе фамилию Бронте, но стал всего-навсего нищим священником в Йоркшире. Зато это имя прославили его дочери Шарлотта, Эмилия и Анна, ставшие классиками английской литературы ХIХ века.


[Закрыть], происходивший от названия городка в провинции Катания. Титул сопровождался поднесением меча с эфесом, инкрустированным бриллиантами, некогда принадлежавшим Людовику ХIV, и дарованием поместья в 30 тысяч акров. С тех пор адмирал взял за правило подписываться фамилией «Нельсон-и-Бронте».

Прощание с Неаполем

Чета Гамильтонов также получила вознаграждения. Королева лично надела на шею леди Эммы массивную золотую цепь, инкрустированную бриллиантами, с миниатюрным портретом Марии-Каролины, окруженным словами «Eterna Gratitudine»[64]64
  Вечная благодарность (ит.).


[Закрыть], выложенными из бриллиантов и драгоценных камней. Через несколько дней она прислала две кареты, набитые роскошными платьями огромной цены, и портрет короля Фердинанда, обрамленный бриллиантами. Сэр Уильям также удостоился ценных подарков от монаршей четы в попытке хоть как-то компенсировать его потери, ибо палаццо Сесса и дом в Казерте были разграблены. Собственно говоря, это были подарки, полагавшиеся, согласно старому обычаю, послам при отъезде на родину – сэра Гамильтона отзывали с его поста. Это было ожидаемо – мучимый многочисленными хворями, он уже давно просил у правительства разрешения отправиться в отечество, ибо исполнять обязанности посла в это беспокойное время ему становилось вся труднее. Такая перспектива не радовала его жену – Эмма привыкла находиться в центре внимания, к тому же у нее развились весьма дорогостоящие пристрастия: она увлеченно играла в карты по очень высоким ставкам, оставляя за столом иногда до пятисот фунтов за один вечер. Сэр Уильям время от времени предостерегал жену, как бы она не осталась после его смерти нищей. Возвращаться в отечество пришлось и Нельсону – командующий Средиземноморским флотом лорд Кейт был чрезвычайно недоволен его своевольным поведением. В частности, когда адмирал получил приказ выделить часть кораблей, находившихся в Неаполе, для защиты острова Минорка, то не стал его выполнять, считая, что «лучше сохранить Неаполитанское королевство и рискнуть Миноркой, чем сохранить Минорку и рискнуть королевством». Офицеры роптали, что Нельсоном теперь командует леди Гамильтон.

Перед возвращением в Англию Гамильтоны вместе с Нельсоном совершили небольшое путешествие к острову Мальта. Для влюбленного по уши адмирала это плавание стало знаменательным – именно в период посещения Мальты леди Эмма забеременела. Это событие до конца жизни адмирала укрепило их союз, грешный в глазах света, но для них – нерушимое единение души и тела. Еще в 1798 году Наполеон при переходе в Египет захватил Мальту, но английская флотилия блокировала французов на острове. В том же году российский император Павел I был избран великим магистром религиозно-духовного ордена Святого Иоанна и объявил остров российской губернией. Он пожаловал леди Гамильтон звание Дамы Малого креста, что давало ей право носить прелестный мальтийский крестик с красной финифтью, каковым она пользовалась с большим удовольствием.

Пришла пора покидать Палермо, ибо лорд Кейт, возмущенный «партизанским поведением» Нельсона, решительно заявил:

– Леди Гамильтон слишком долго командовала нашим флотом!

Однако королева, у которой бесповоротно испортились отношения с мужем, решила отправиться с детьми в Вену к дочери-императрице и пожелала, чтобы до Ливорно ее сопровождал Нельсон. По прибытии в этот порт Мария-Каролина окончательно простилась со своими спутниками и раздала прощальные подарки: леди Гамильтон получила бриллиантовое ожерелье и серебряный медальон с локонами королевских детей, сэр Уильям – золотую табакерку, адмирал – зеленый медальон с финифтью, усеянный по краям серебряными якорями.

После расставания с королевой лорд Нельсон и чета Гамильтон продолжили свой путь по суше. Через Флоренцию они добрались до Анконы, оттуда, на австрийском судне – до Триеста. Путешествие превратилось в сплошной триумф Нельсона, ибо подоспела вторая годовщина сражения при Абукире и в городах, расположенных по маршруту следования, были несказанно рады лицезреть во плоти героя, сокрушившего французский флот. Власти из кожи вон лезли, чтобы не ударить в грязь лицом. Сэр Уильям был настолько плох, что доктора потеряли всяческую надежду поставить его на ноги, так что адмирал везде появлялся в сопровождении леди Эммы, с наслаждением купавшейся в лучах славы своего возлюбленного.

В Вене они пробыли три недели, и им при австрийском дворе обеспечили прием на самом высшем уровне. Князь Эстергази, один из богатейших и культурнейших вельмож Австрийской империи, устроил грандиозный прием в своем поместье в Айнштадте. Там леди Эмма под аккомпанемент выдающегося композитора Йозефа Гайдна спела кантату, причем Гайдн оценил ее голос как «чистый и сильный». Она буквально не отходила от Нельсона, носила в руках его шляпу, за обедом садилась рядом с ним, чтобы помогать справиться с куском мяса. Надо отметить, что на фоне всеобщего восторга и уважения, проявленного в отношении адмирала за границей, весьма неприглядно выглядело пренебрежительное отношение английских дипломатов к этой паре. Как писала жена английского посла леди Минто, «он находит ее чистым ангелом и употребляет именно это слово и в глаза, и заглазно, а она водит его, как медведя на цепи. Он весь увешан лентами, медалями и звездами – чистый манекен. Впрочем, трудно осуждать и насмехаться над героем, каким он, безусловно, является, за слабость к женщине, способной одурачить людей и поумнее, чем флотские военачальники». Современники в один голос отмечали сильную полноту Эммы, естественно, не зная того, что она пребывала на уже весьма продвинутом сроке беременности. Эмма с жадностью впитывала тенденции континентальной моды, сильно подпавшей под революционные устремления проклятых французов, и без малейшего сожаления коротко остригла свои роскошные волосы «под жертву гильотины».

Из Вены они отправились в Гамбург, по пути в Праге и в Дрездене их ожидал столь же триумфальный прием, люди выносили на улицу детей, дабы те могли лицезреть героя, столь основательно потрепавшего французский флот. В Дрездене художник Й.-Е. Шмидт написал с леди Гамильтон пастельный портрет, который впоследствии был повешен в каюте Нельсона. Наконец на борту почтового пакетбота «Король Георг» Нельсон и его спутники отплыли с континента и 6 ноября 1800 года высадились в Ярмуте.

Невзирая на отвратительную погоду, герою был устроен торжественный прием под звон церковных колоколов, причем стоявшие в порту суда были украшены разноцветными флагами. Эмма ни на шаг не отходила от адмирала, облачившись в муслиновое платье, украшенное вышитыми фамилиями «Нельсон» и «Бронте» в обрамлении дубовых листьев и желудей. 9 ноября путешественники прибыли в Лондон. Гамильтоны разместились на Гросвенор-сквер, в доме, снятом для них родственниками, а Нельсон – в гостинице «Неро», где его ожидала жена.

Мероприятия по случаю возвращения героя в отечество следовали одно за другим непрерывной чередой. Нельсон при всех своих регалиях и сэр Уильям были приняты королем – впрочем, душевнобольной монарх не выказал особого энтузиазма. Намного большее тепло и любовь выказали Нельсону жители Лондона. Когда адмиралу надлежало явиться на прием к лорд-мэру столицы, люди из толпы выпрягли лошадей его экипажа и сами притащили его к ратуше. Богатейшая Ост-Индская компания закатила роскошный обед на три с половиной сотни человек в «Лондонской таверне» – гостинице с отличной репутацией, славившейся своей кухней. По этому случаю ее украсили полотнами с изображением сцен сражения при Абукире – после этой битвы проход для торговых судов компании в Средиземном море стал много безопаснее.

Совершенно грандиозный прием устроил в своем великолепном доме на Сент-Джеймс-сквер друг Нельсона, торговец и правительственный подрядчик Александр Дэвисон. Здесь Нельсона представили премьер-министру Уильяму Питту и принцу Уэльскому, отъявленному гуляке и распутнику. Тот немедленно начал оказывать знаки повышенного внимания Эмме, что возбудило в адмирале жгучую ревность, от которой он так никогда и не смог отделаться, и с горечью изливал ее в своих письмах. На некоторых приемах Нельсон появлялся вместе с четой Гамильтон, на другие же его приглашали вместе с леди Нельсон, что сильно отравляло ему радость от такого горячего признания его заслуг.

Раньше Нельсон всегда считал свой брак счастливым, хотя жена его была совершенно равнодушна к победам знаменитого мужа, в светском обществе ничем себя не проявляла, как хозяйка была просто никудышней. Ее письма в основном заполнены нытьем, насколько ей тяжко приходится в нездоровом климате Норфолка, а также местными сплетнями, рассказами о столичных курортниках в Бате и модах. На встречу после трехгодичной разлуки она явилась уже подготовленной «добрыми друзьями», пересказавшими ей все сплетни, ходившие в свете, об увлечении ее мужа женщиной с сомнительным прошлым. Простодушный Нельсон, чуждый светским условностям, судя по всему, не имел ни малейшего представления о том, что его любовь к леди Гамильтон стала злобой дня для высокородных сплетников и бумагомарателей всех мастей. Как это обычно водится, прегрешения молодости Эммы были многократно преувеличены, а пробелы смело заполнены плодами воображения бессовестных щелкоперов. Конечно, Нельсону были оказаны соответствующие почести, но королева Шарлотта наотрез отказалась принять леди Гамильтон. Это чрезвычайно огорчило ее, поскольку она привезла с собой рекомендательное письмо королевы Марии-Каролины, адресованное супруге монарха Великобритании. В результате, в высшем свете было принято решение игнорировать чету Гамильтонов. Сэру Уильяму по плохому состоянию здоровья все это было совершенно безразлично, но причинило немало боли Эмме, которую навещали в основном ее знакомые по Неаполю.

Возможно, поначалу жена Нельсона не оценила всерьез угрозу своему положению жены героя. Однако, увидев то, как муж не сводит глаз с Эммы, с восторгом следит за каждым ее движением и готов целовать землю, по которой она ступает, Фрэнсис Нельсон поняла, что муж для нее потерян. Вдобавок во время официальных празднеств адмирал не скрывал своего пренебрежительного отношения к жене и требовал от нее проявления повышенного внимания «к дорогой леди Гамильтон». Кульминация произошла на спектакле по пьесе Шеридана «Писарро» в театре «Друри Лейн». Обе супружеских четы расположились в одной ложе, причем публика приветствовала появление адмирала бурными аплодисментами. В третьем акте одна из героинь пьесы Эльвира, любовница героя, испанского покорителя Перу Писарро, обвиняя его в низменных чувствах, разразилась страстным монологом:

– Как может женщина любить, Писарро, ты слишком хорошо узнал,– теперь узнаешь, как она может ненавидеть. Иди же, бесстрашный, и встреть последнюю, самую грозную в жизни опасность – встреть и перенеси, если можешь, ярость женщины, оскорбленной тобой!

По-видимому, чувства гордой испанки были настолько созвучны настроению униженной Фрэнсис, гордой своей верностью мужу, в открытую пренебрегавшему ею, что она упала в обморок. Ее пришлось отвезти в дом, который она к тому времени сняла для совместного проживания с мужем. Нельсон же с большим интересом следил за драматической интригой до конца представления.

На Рождество Нельсон вместе с супругами Гамильтон уехал в имение Фонтхилл в Чешире, куда их пригласил кузин сэра Уильяма, несметно богатый Уильям-Томас Бекфорд. Праздники прошли самым веселым образом. Эмма услаждала присутствующих исполнением своих «позиций» и дуэтов совместно с известной певицей Бригиттой Банти, причем в репертуаре были такие патриотические номера как «Боже храни короля» и «Правь Британия». По возвращении в Лондон праздничное настроение адмирала моментально улетучилось, ибо напряженность между супругами Нельсон достигла наивысшей точки. За завтраком адмирал, как всегда, упомянул «дорогую леди Гамильтон», и эти слова стали каплей, переполнившей чашу терпения заброшенной жены. Она не выдержала и воскликнула:

– Мне надоело слышать об этой женщине! Выбирай – или она, или я!

В ответ на это Нельсон взорвался:

– Придержи язык, Фанни! Что ты себе позволяешь? Я от души люблю тебя, но не могу пренебрегать своими обязательствами перед леди Гамильтон, как не могу говорить о ней без восхищения и любви.

Леди Нельсон после этих слов молча поднялась и покинула дом. Супруги расстались и больше никогда не виделись. Нельсон положил ей очень недурное годовое содержание в 1600 фунтов в год. Гамильтоны переехали в собственный дом на Пикадилли, в котором также останавливался Нельсон, когда оказывался в Лондоне.