Текст книги "Музы героев. По ту сторону великих перемен"

Жизнь без Нельсона

Леди Гамильтон облачилась в глубокий траур, на всех ее платьях было вышито имя Нельсона. Особняк в Мёртоне, который и раньше напоминал скорее музей, весь увешанный портретами хозяина и хозяйки, изображениями подвигов адмирала, различными сувенирами и трофеями, теперь, по замыслу Эммы, должен был превратиться в некое подобие мемориала, на который она продолжала щедро тратить деньги. В ноябре было оглашено завещание адмирала. Он все оставил брату Уильяму, Эмма получала Мёртон, проценты с 4000 фунтов, положенных на имя Горации, Нельсоны также должны были выплачивать ей 500 фунтов в год из доходов с поместья Бронте. Вместе с 800 фунтами годового дохода, оставленного ей покойным супругом, этого было бы более чем достаточно для вполне обеспеченной жизни, но только не для Эммы, привыкшей тратить деньги без счета. К тому же она все-таки надеялась на получение пенсии от государства, в особенности после опубликования письма Нельсона к правительству.

Адмирал после своей гибели приобрел ореол безупречного национального героя. Были забыты и его непомерное тщеславие и чисто человеческие слабости, даже разлад с бесцветной женой воспринимался с пониманием как следствие совершенно всепоглощающей любви к другой незаурядной прекрасной женщине. Но, как водится в подобных случаях, все грехи списали на Эмму Гамильтон. Ее попытки предъявить требования к правительству по получению вознаграждения за свои политические заслуги и моральную утрату спутника, каковым являлся Нельсон, расценивались как действия интриганки и подвергались осмеянию. Не помогла даже поддержка влиятельных особ, включая сыновей короля, в том числе наследного принца Уэльского. Ее все еще принимали в обществе, она сама устраивала большие приемы, обеды и ужины, но все это лишь поглощало огромные деньги, увеличивая объем долгов, взятых иногда под грабительские проценты. Единственным моральным бальзамом на душу для Эммы стало пожалование ей Английской геральдической корпорацией дворянского герба: «По сторонам вертикальной черты золотое и серебряное поля, на них три красных льва[68]68
  Здесь обыгрывалась девичья фамилия Эммы Лайон.


[Закрыть] на задних лапах, на главном черном поле восьмиконечный крест». Она, будучи женщиной-членом Мальтийского ордена, обрела на него право как «Дама Эмма Гамильтон».

Встал вопрос о судьбе первой дочери леди Гамильтон, Эммы Кэрью. Нельсон со свойственным ему добродушием не имел ничего против ее проживания в Мёртоне, но теперь надо было коренным образом заняться ее трудоустройством. Эмма еще в 1800 году планировала пристроить ее ко двору королевы Марии-Каролины в качестве камер-фрау (т.е. горничной королевы), но политические катаклизмы воспрепятствовали этому замыслу. В 1806 году Эмма обратилась к ее отцу, сэру Фэншо, за финансовой помощью, и тот, как это ни покажется странным, отвалил 500 фунтов, с которыми девушка уехала на Сицилию. Впоследствии девица Кэрью так и жила на территории Италии в английских семьях в качестве гувернантки или компаньонки. В конце жизни она осела во Флоренции, где получала небольшую пенсию от великой герцогини Тосканской, жены императора Леопольда II, внука королевы Марии-Каролины. Там старушка и скончалась от приступа астмы в марте 1856 года и была похоронена на местном английском кладбище.

Постепенно, по мере того, как убывали деньги, портились отношения с родственниками Нельсона. Особенно огорчил ее отказ племянницы Нельсона Шарлотты общаться с ней. Девочка несколько лет прожила в Мёртоне на положении воспитанницы, Эмма израсходовала на нее более 2000 фунтов и, самое главное, искренне привязалась к ней.

К лету 1808 года стало ясно, что она уже не в состоянии содержать Мёртон, но продать его с аукциона не удалось. Тут на помощь поспешили соседи, создавшие комитет по упорядочению ее финансовых дел. Они собрали по подписке 3 000 фунтов и добились от леди Гамильтон доверенности на продажу поместья с целью удовлетворения кредиторов. Его купил за 13 000 фунтов Эшер Голдшмид, старший брат соседа по Мёртону, богатого голландского еврея Авраама Голдшмида. Жить он там не стал, а нанял экономку леди Гамильтон для присмотра за домом, который в 1846 бесславно рухнул.

В январе 1810 года скончалась мать Эммы, миссис Кэдоган. В Лондоне Эмма была вынуждена последовательно менять апартаменты на Клариджиз-стрит на все более и более скромное жилье. Ей пришлось брать деньги взаймы под обеспечение своих различных рент. Наконец, в 1813 году она была приговорена отбывать срок в тюрьме Королевской скамьи в Саутуорке. Впрочем, ей не суждено было познать ужасы долгового узилища, поскольку, согласно правилам, заключенные благородного происхождения могли купить себе право проживать вне стен каталажки в пределах площади в три квадратных мили вокруг острога. Поэтому она снимала комнаты для себя и Горации. Из тюрьмы ее выпустили благодаря содействию богатого и состоятельного друга олдермена[69]69
  Олдермен – старший советник Лондонского муниципалитета.


[Закрыть] Джошуа Смита.

В 1813 году Эмма оказалась совершенно на мели и была вынуждена распродать за бесценок много своих вещей, включая реликвии, связанные с именем Нельсона. Весной 1814 года, сокрушенная безденежьем, она опубликовала книгу «Письма лорда Нельсона к леди Гамильтон», что вызвало чрезвычайное возмущение общественного мнения.

Дабы скрыться от кредиторов, она бежала в июле 1814 года во Францию. Еще в 1809 году, всего 50 лет от роду, скончался Чарльз Гревилл, который по завещанию сэра Гамильтона ежеквартально выплачивал ей по 200 фунтов. После его смерти поместья в Уэльсе унаследовал его брат Роберт, который продолжал соблюдать это обязательство. Однако когда перед отъездом во Францию Эмма попросила его пересылать причитавшиеся ей деньги в Кале, тот наотрез отказался, ссылаясь на полученные письма от некоторых ее кредиторов, утверждавших, что она пообещала им эти деньги. Для подтверждения Роберт Гревилл направил ей письма этих кредиторов.

В Кале она сначала поселилась во вполне приличной гостинице, где некогда останавливался русский историк Николай Карамзин, и Горация посещала школу с преподавательницей-англичанкой. Отсюда им пришлось переехать в пригород. Эмма сильно располнела, много пила и принимала настойку опия. Она перешла в католичество и стала сама заниматься образованием дочери. Горация впоследствии подтверждала, что, невзирая на безденежье, леди Гамильтон тратила проценты с денег, оставленных Нельсоном дочери, исключительно на ее образование.

4 сентября 1814 года Эмма написала завещание, оставляя все свои вещи и реликвии Нельсона Горации Нельсон (она отбросила вымышленную фамилию Томпсон). Завещание содержало следующий пункт: «Моим желанием является, чтобы его королевское высочество, принц-регент, или, если он до моей смерти станет королем, обеспечил вышесказанную Горацию таким образом, чтобы она могла жить, как подобает дочери такого человека, каковым был ее победоносный отец; и, поскольку его королевское высочество часто обещал мне, что он вознаградил бы меня, будь сие в его власти., за услуги, оказанные мною моему королю и стране, то, поскольку я никогда не была вознаграждена, не получила ни одного шестипенсовика от правительства, позвольте мне на коленях молить его королевское высочество обеспечить вышеназванную Горацию Нельсон, единственное дитя великого и прославленного Нельсона».

Эмма все время говорит о Горации как единственном ребенке Нельсона, но никогда – как о своей собственной дочери. В то время она еще надеялась получить пенсию и не хотела ставить под угрозу свои требования к правительству, связанные с именами сэра Гамильтона и Нельсона, упоминанием факта, который, ради сохранения чистоты репутации обоих, не стоило предавать гласности. Ходили также слухи, что Эмма написала, что настоящая мать девочки была «слишком высокого рождения, чтобы ее можно было упоминать, но ее отец, мать и Горация имели истинного и добродетельного друга в лице леди Гамильтон». Стоит только прочитать переписку Эммы и Нельсона, чтобы понять всю абсурдность этих утверждений.

В конце года пришлось переехать в совсем уж убогую квартирку в городе, в которой Эмма и скончалась 15 января 1815 года от последствий амебной дизентерии (по-видимому, она подхватила ее еще в Неаполе, ибо сэр Уильям также страдал этим заболеванием). Ее похоронили на католическом кладбище, расходы по погребению в сумме 20 фунтов 11 шиллингов оплатил Джошиа Смит. По легенде, на похоронах из уважения к памяти Нельсона присутствовали капитаны всех английских судов, стоявших в порту Кале. Впоследствии ее могилу три раза переносили, и в результате она была утеряна, кости леди Гамильтон рассеялись где-то под парком, театром в центре города и новым кладбищем на окраине города. В 1994 году стараниями американского филантропа Жана Кислака, членов «Клуба 1805» Флоры Фрейзер и Майкла Нэша в парке Ришелье был установлен небольшой мемориал.

Генри Кадоган, представитель лондонской компании Ллойда в Кале, оплатил огромные счета за спиртное, взял под свою опеку Горацию и принял на себя расходы по ее проезду до Дувра. Впоследствии девочка воспитывалась в семьях сестер Нельсона. В 1822 году она вышла замуж за священника Филипа Уорда, которому родила десятерых детей. Невзирая на все жизненные передряги, Эмма так и не призналась Горации, что является ее матерью. Отсюда Горация, которая всегда гордилась своим отцом, до самой смерти отказывалась верить, что является дочерью леди Гамильтон. Когда по случаю ее смерти в 1881 году в «Таймс» был опубликован некролог, где ее матерью называлась леди Гамильтон, семья усопшей возмутилась и потребовала опубликовать опровержение.

Стоит ли говорить о том, что в последовавшую эру правления королевы Виктории, когда англосаксонское лицемерие достигло, пожалуй, своего апогея, были приложены все усилия к тому, чтобы история жизни леди Гамильтон была предана забвению. Нельсон оставался национальным героем и образцом всех добродетелей. В 1831 году скончалась его супруга Френсис, до самой смерти сохранившая преданность памяти мужа и не расстававшаяся с его миниатюрным портретом в медальоне. Своей внучке она как-то со вздохом сказала:

– Когда ты вырастешь, малышка, может, сама узнаешь, что это такое – разбитое сердце.

Вторая жизнь леди Гамильтон и адмирала Нельсона

В 1922 году Великобритания лишилась своего неоспоримого господства на море – владычицей водной стихии стали США. Появление нового вида вооруженных сил – военно-воздушного флота – сильно подорвало романтическую притягательность службы на море. Но пришла Вторая мировая война, и понадобилось воскресить в душе английского моряка легендарную отвагу предков и веру в то, что любовь верной женщины придаст ему сил в бою и желание оградить от беспощадного ворога дом, где его преданно ждут. К тому же следовало расцветить несколько подмоченный образ Британии в глазах мировой общественности. Кто-то вспомнил высказывание великого адмирала Нельсона:

– Если было бы больше таких женщин как Эмма, было бы больше Нельсонов.

Так возникло решение снять фильм об истории леди Гамильтон, тем более что теперь на легкие сексуальные шалости великих людей смотрели несколько снисходительнее, чем в чопорном ХIХ веке. К сотворению фильма привлекли продюсера и кинорежиссера Александра Корду, венгра, обретшего в туманном Альбионе убежище от преследований на родине за участие в революции 1918 года и репутацию спасителя британского кино. Фильм был задуман как типичная проходная агитка, создателям поставили жесткие ограничения по времени и финансированию – в частности, Трафальгарское сражение снимали в обычном тазу. Но на исполнение главных ролей пригласили, пожалуй, самую талантливую и обаятельную чету английского театра и кино, актеров Вивьен Ли и Лоуренса Оливье. Супруги согласились принять участие из чисто материальных соображений, ибо оказались на грани банкротства после неудачной постановки шекспировской драмы о Ромео и Джульетте. Невзирая на то, что внешне они совершенно не походили на своих героев, в их исполнении фильм заиграл всеми красками возвышенной истории любви двух человек уже не первой молодости, наделенных незаурядными дарованиями и отмеченных необычной судьбой. Кстати, в подлиннике название кинокартины звучит «Эта женщина Гамильтон», как Эмму с презрением называла Френсис Нельсон. В 1941 году по обе стороны Атлантического океана состоялась премьера фильма, имевшего колоссальный успех. В 1943 году премьер-министр Уинстон Черчилль подарил кинокартину СССР, где она также завоевала большую популярность.

Ныне на историю дочери кузнеца из Уэльса в Великобритании смотрят несколько по-иному, считая леди Эмму Гамильтон не только талантливой дилетанткой и сексуально привлекательной, но недалекой особой. На свое несчастье она родилась в то время, когда принадлежность к женскому полу и низкое происхождение не позволяли ей в полную силу развернуть свои способности и добиться их справедливой и полной оценки.

Последняя фаворитка Бурбонов

Имя этой весьма привлекательной дамы незнакомо подавляющему большинству французов, что уж там говорить об иностранцах. Графиня Зоэ де Баски дю Кайла, урожденная Талон, подпадает под разряд тех женщин, чья судьба не избежала воздействия политических перипетий эпохи, в которой ей довелось жить.

Девочка с весьма символическим именем Зоэ-Виктуар[70]70
  Зоэ – жизнь (греч.), Виктуар – победа (фр.)


[Закрыть] родилась 25 августа 1785 года в родовом замке Булле-Тьерри, в старинной семье судейских чиновников. Ее поколения издавна состояли на службе в качестве должностных лиц Верховного суда, традиционно именовавшегося Парижским парламентом. По-видимому, труды в темных кабинетах этого почтенного ведомства являли собой неплохой источник дохода, ибо семья сколотила значительное состояние. Преданная служба в парламенте дала ее членам право быть зачисленными в дворянское сословие и даже получить титул маркизов дю Буллэ и де Транблэ-ле-Виконт. Отец Зоэ, маркиз Антуан-Омер Талон, состоял в Парижском парламенте на должности советника-дознавателя. В частности, он в полной мере был задействован в расследовании пресловутого «Дела об ожерелье», тяжелые политические последствия которого явились одним из толчков, ускоривших пришествие Великой французской революции. Как известно, деньги идут к деньгам, и Антуан-Омер женился на графине Жанне-Аньес де Пестр, отпрыске возведенной в дворянское достоинство семьи состоятельных торговцев из Бельгии. В Париже семья проживала в красивом особняке на улице Сен-Флорантен.

Вскоре после падения Бастилии Национальное собрание приняло решение преобразовать городскую тюрьму в замке Шатле в Верховный суд по рассмотрению политических дел. Омера Талона назначили туда чиновником по расследованию гражданских дел. Там ему было суждено столкнуться с одним из самых запутанных и загадочных судебных казусов того бурного времени.

Жили-были три брата-принца

Для начала следует напомнить читателю, что на тот момент во французской королевской семье Бурбонов пребывали в живых три брата: король Людовик ХVIII, а также его братья Луи-Станислас[71]71
  Странно звучащее для француза имя Станислас объясняется тем, что его прадедом по отцу был король Польши Станислав Лещинский. Ирония судьбы: отец Станисласа и его братьев, Людовик, наследный принц (1729-1765, он не стал королем, потому что рано умер), женился на принцессе Марии-Иозефе Саксонской, внучке курфюрста Саксонии и короля Польши Августа II Сильного, который лишил Станислава Лещинского польского трона.


[Закрыть], граф Прованский (1755-1824), и Шарль-Филипп, граф д'Артуа. Луи-Станислас в детстве был умненьким ребенком, заработавшим репутацию любимого внука короля Людовика ХV. Он получил основательное образование, любил чтение, был тонким знатоком античных авторов, изъяснялся законченно и изысканно. Кстати, именно ему принадлежит знаменитое выражение «Точность – вежливость королей». Любовь к чтению вылилась в создание огромной библиотеки, насчитывавшей 10 тысяч томов, и учреждение собственной типографии. Как следующий по старшинству брат короля Франции он носил полагавшийся таковому титул «Месье». В возрасте 16 лет принца женили на родственнице, принцессе Марии-Жозефине Савойской, дочери Сардинского короля. Ни у него, ни у невесты душа не лежала к этому браку, а потому сей союз с самого начала был обречен на неудачу.

Не обретя утешения в семейной жизни, Луи-Станислас попытался соответствовать своему положению потенциального наследника престола, тем более, что у Людовика ХVI и Марии-Антуанетты после вступления в брак семь лет не было детей, и дорога к трону казалась открытой. Вероятно, именно поэтому старший брат старался не допускать Месье к политике и всячески противился его включению в Королевский совет. Отношения между членами правящей семьи всегда были более чем прохладными. Граф Прованский в открытую критиковал политику старшего брата, пытался стать губернатором провинции Лангедок, дабы превратить ее в свою феодальную вотчину, и всячески способствовал смещению министров-реформаторов. Когда речь зашла о созыве Генеральных штатов, он высказался за удвоение числа депутатов от третьего сословия, что прозвучало весьма революционно. Все это принесло ему шумную популярность у парижан. Поскольку в начале революционных брожений никто не собирался изгонять короля, и речь шла всего лишь о переходе к конституционной монархии, среди ряда сторонников реформ начало вызревать убеждение, что деятельный Месье более пригоден на роль правителя, нежели нерешительный и вялый Людовик ХVI.

К тому времени в личной жизни Месье произошли существенные перемены. После того, как у супруги случились два выкидыша, она окончательно отказалась делить ложе с мужем и завела себе фаворитку, чтицу Маргерит де Гурбийон. Женщина была на 16 лет старше Марии-Жозефины, что не мешало графине Прованской всю жизнь испытывать к ней совершенно патологическую привязанность.

Дабы не скучать в одиночестве в своих версальских апартаментах, Луи-Станислас обзавелся любовницей, точнее, дама сама, так сказать, подобрала бесхозного наследника престола. Этой ловкой особой оказалась графиня Анна де Бальби (1758-1842), дочь маркиза де Гомона. Ее отец состоял начальником охраны короля Людовика ХV, после его смерти – первым камергером графа Прованского, мать занимала место компаньонки его супруги Марии-Жозефины. При таких родителях миловидная, жизнерадостная, неглупая и остроумная Анна была благосклонно допущена ко двору и блистала в тамошнем обществе, хотя из-за острого язычка нажила себе немало врагов. Это ее ничуть не смущало, будучи прирожденной интриганкой, она метила высоко, намереваясь любой ценой стать любовницей графа Прованского. Используя связи родителей, Анна без особого труда добилась места фрейлины при его супруге Марии-Жозефине и вскоре бесцеремонно забралась в постель к Месье. Луи-Станислас выпросил для нее у брата апартаменты на втором этаже Версальского дворца, а его архитектор Шальгрен даже создал для фаворитки парк по модному тогда английскому образцу. Невзирая на все беды, постигшие Францию, парк сохранился до наших дней, получив статус объекта исторического наследия страны.

Восхождение фаворитки чуть было не испортил ее муж, вздумавший приревновать жену к наследнику престола. Допустить подобной опрометчивой глупости было никак нельзя, и родня объединенными усилиями добилась того, что суд признал графа де Бальби страдающим «вялотекущим безумием». Далее женушка на законном основании упекла его в приют для умалишенных, где он и пробыл до своей кончины в возрасте 85 лет.

Когда после требования толпы, двинувшейся на Версаль 5-6 октября 1789 года, королевская семья была вынуждена переехать в парижский дворец Тюильри, граф Прованский вместе с любовницей поселился в Люксембургском дворце и начал подумывать об эмиграции.

Загадочный заговор

Естественно, что монархисты сразу же почуяли опасность, угрожавшую королевской семье, и начали строить планы ее побега. Заговоры создавались один за другим, но вскоре распадались, уж больно ответственным, громоздким и, главное, затратным было это грандиозное предприятие. Особо бурную деятельность развил Тома де Майи, маркиз де Фавра (1744-1790), обедневший аристократ из очень старинной семьи, женатый на дочери немецкого князя. В молодости он состоял офицером в полку швейцарских гвардейцев, личной охране графа Прованского, но был вынужден оставить службу по причине невозможности финансово обеспечить себе образ жизни, достойный придворного. Де Фавра будто бы вступил в контакт с графом Прованским и получил его одобрение на осуществление предложенного им проекта. Точный план побега так и остался неизвестен, хотя ходили, например, слухи, что планировалось вывезти короля из Парижа, после чего тот откажется от власти, Месье же возьмет бразды правления в свои руки. Для претворения в жизнь этой затеи требовались немалые средства, и граф поручил де Фавра договориться о займе в сумме 2 миллиона ливров у банкиров Шомеля и Сарториуса.

По-видимому, де Фавра не умел держать язык за зубами, ибо вся эта стратагема получила широкую огласку, а в Париже из рук в руки передавали листовку, разоблачавшую планы заговорщиков. Согласно этим пагубным замыслам, во главе которых стоял граф Прованский, королевская семья должна быть вывезена из страны, граф объявлен регентом, Лафайет, герой американской войны за независимость и командующий Национальной гвардией, министр финансов Некер и мэр Парижа Байи – убиты. Далее в столицу вводились 30 тысяч солдат, которые отрезали бы все пути снабжения города провизией, дабы обречь непокорных парижан на голодную смерть. 24 декабря 1789 года де Фавра и его жена были арестованы, маркиза заключили в замок Шатле.

Граф Прованский немедленно бросился в парижскую ратушу, где дал клятвенное заверение, что ни сном ни духом не ведал о существовании заговора и всего лишь поручил де Фавра, которого хорошо знал, позондировать почву у банкиров о возможности предоставления займа. Деньги будто требовались ему на покрытие текущих расходов и уплату долгов, ибо он уже несколько месяцев не мог воспользоваться своими доходами. Далее Месье направил письменное подтверждение своих слов в Учредительное собрание.

Следствие по делу поручили Омеру Талону. Возможно, именно он, будучи ярым монархистом, уговорил де Фавра пожертвовать собой, дабы не ставить под угрозу жизнь особ королевской крови. Взамен граф Прованский обещал обеспечить семью узника. Де Фавра написал полное признание, намереваясь прочесть его на суде, но Талон сумел убедить заключенного отдать ему эту бумагу на сбережение и хранить полное молчание.

Суд над маркизом длился почти два месяца. Сначала подозреваемый назвал кое-кого из мелких сошек и пообещал выдать еще некоторых, если ему смягчат приговор, но получил отказ и замкнулся в молчании. Суд тянулся ни шатко, ни валко, улик против подсудимого было мало, свидетели давали противоречивые показания. Медвежью услугу де Фавра оказали все те же монархисты, попытавшиеся освободить его 26 января 1790 года, но Национальная гвардия сорвала этот замысел. Общественное мнение возмутилось наглостью приспешников короля, и 18 февраля де Фавра приговорили к смертной казни через повешение.

Надо сказать, что 21 января 1790 года Учредительное собрание приняло закон о единообразии смертной казни для всех сословий без исключения, как следствие уничтожения прав и привилегий дворянства. Приговор был встречен парижанами с большим энтузиазмом, поскольку это был первый пример, когда казнь на печально знаменитой Гревской площади осуществлялась без различия в социальном положении преступника (дворян ранее казнили через отсечение головы). Маркиз принял смерть с большим достоинством. Графиня де Бальби будто бы рассказывала, что в день казни де Фавра двор графа Прованского в Люксембургском дворце пребывал в сильном волнении, которое улеглось лишь тогда, когда поступило сообщение, что маркиз ушел в мир иной, никого не выдав.