Текст книги "Музы героев. По ту сторону великих перемен"

Цветок с чеширских лугов

Ее жизненный путь превосходит все самые смелые фантазии авторов женских романов. Она родилась во второй трети ХVIII века в деревне Несс графства Чешир в семье кузнеца Генри Лайона и его жены Мэри, урожденной Кидд. Точная дата ее рождения так и осталась неизвестной. В церковной регистрационной книге прихода Большой Нестон, к которому относилась деревня, сохранилась только запись о крещении девочки именем Эммы, состоявшемся 12 мая 1765 года. По традиции считается, что на день крещения ей уже минуло два года, доподлинно же точно известно, что сама леди Гамильтон всегда отмечала свой день рождения 26 апреля. Отец младенца скончался при не совсем ясных обстоятельствах, когда дочурке исполнился всего один месяц. Остаться вдовой с малым ребенком на руках для женщины в те времена было смерти подобно, и Мэри отправилась через реку Ди в свой родной Гаварден в Северном Уэльсе, где проживала ее мать Сара Кидд.

Хотя Гаварден и числился деревней, но в ней многие жители занимались не только сельским хозяйством, но и трудились на мелких местных предприятиях. В окрестностях находились залежи соли и неглубоко расположенный угольный пласт, на кустарных заводиках производили огнеупорный кирпич, черепицу для кровли, глиняные трубы, несложные химические вещества. Фермеры специализировались на молочном скотоводстве, ибо Чешир с давних пор славился своим сыром. В некотором отдалении возвышался древний замок Гаварден, в котором обитала семья баронетов Глинн. По воскресеньям в Гаварден съезжались фермеры со своими товарами, дважды в год устраивались ярмарки. Нравы в округе были грубыми и весьма свободными.

Эмма росла в бедности, но в любви, которую изливали на нее мать и в особенности бабушка. Им приходилось буквально каждодневно бороться за выживание. Имеются сведения, что Мэри пришлось работать на человека, торговавшего углем, что, безусловно, предполагает самый тяжелый и грязный физический труд. Тем не менее, цветущий вид и добрый нрав Эммы невольно наводят на мысль, что она явно не голодала в детстве и не испытывала недостатка в отменном молоке чеширских коров, пасшихся на роскошном разнотравье местных лугов. Эмма на всю жизнь сохранила глубокую привязанность как к матери, так и к бабушке. Много лет спустя, уже став знатной дамой, она никогда не забывала послать Саре Кидд в подарок к Рождеству двадцать фунтов стерлингов. Весьма вероятно, она на всю жизнь запомнила ту радость, которую оставляли ей немудреные игрушки и разноцветные ленты, купленные ей бабушкой на скопленные жалкие гроши. Сохранилось письмо, написанное ею родственнику мужа Чарльзу Гревиллу, сыгравшему такую значительную роль в ее жизни:

«Я побеспокою вас своими собственными делами, поскольку вы столь учтивы, что интересуетесь ими. Вам должно знать, что каждое Рождество я посылаю моей бабушке двадцать фунтов и полагаю это своей нравственной обязанностью. Я получаю двести фунтов в год на булавки, и было бы жестоко, если бы я не могла дать ей двадцать фунтов, когда она так часто отдавала мне свой последний шиллинг. Поскольку сэр Уильям хворает, я не могу попросить у него вексель, но, если вы найдете двадцать фунтов, чтобы отослать ей, вы окажете мне чрезвычайную любезность. … сэр Уильям вышлет вам вексель. Четвертого ноября на празднике во дворце на мне было платье за двадцать пять фунтов, и, поверьте мне, я чувствовала себя несчастной».

Немного нашлось бы дам, чувствовавших себя не в своей тарелке в дорогом туалете, потому что их волновала судьба неграмотной старухи в далекой английской деревне. Невзирая на то, что Эмма с ранних лет познала человеческую подлость и не раз становилась жертвой скорее обстоятельств и своего низкого происхождения, нежели порочного темперамента, она сумела сохранить душевную чистоту. Об этом свидетельствует ее письмо художнику Ромни:

«О, мой дорогой друг! Я признаю, что на некоторое время из-за отчаяния моя добродетель потерпела поражение, но мое чувство добродетели не было подавлено».

Разумеется, ни о каком образовании для девочки и речи быть не могло. Оно тогда считалось совершенно излишним для женщин даже во вполне состоятельных семьях, поэтому Эмме до последних лет жизни приходилось бороться с премудростями английского правописания. Зато она была прекрасно знакома со всеми видами домашней работы и уже в двенадцать лет пошла работать служанкой в дом доктора Оноратуса Ли Томаса в Гавардене. Совершенно точно установить места, где довелось либо служить либо проживать Эмме Лайон историкам по сию пору не удалось, ибо таких нищих служаночек было великое множество, и их жизненный путь совершенно никого не интересовал. К тому же, уже после смерти леди Гамильтон, нашлись борзописцы, состряпавшие ее фальшивые мемуары и в высшей степени сомнительные жизнеописания, так что теперь отделить правду от вымысла совершенно невозможно.

Начало пути

Эмма прослужила у доктора Томаса всего несколько месяцев, потом ее либо уволили, либо лекарь Томас порекомендовал ее доктору Бадду, проживавшему в Лондоне. По другой версии, место в столице ей приискала мать Мэри, которая в 1777 году покинула Гаварден, ибо рассталась с сожителем, работавшим в замке. Кстати, Мэри с той поры во всех документах значится как миссис Кэдоган, хотя ничего о ее замужестве неизвестно. В доме доктора Бадда Эмма познакомилась с другой служанкой, красавицей Джейн Пауэлл, мечтавшей стать актрисой. Девушки вместе посещали театральные спектакли, Эмма была свидетельницей стараний подруги подготовить несколько ролей, чтобы попытаться поступить на сцену. Впоследствии Джейн сумела осуществить свою мечту, и хотя не стала звездой, но, определенно, была не бесталанна, ибо всю жизнь прослужила в первейших театрах Лондона, «Друри Лейн» и «Ковент Гарден». По-видимому, именно в этот период Эмма соприкоснулась с богемными кругами, где оценили ее свежую красоту, огромные голубые глаза, цвет лица кровь с молоком, роскошные каштановые волосы и великолепную фигуру. Какое-то время она будто бы служила в «Храме здоровья» у Джеймса Грэхема (1745-1794), первостатейного шарлатана и, похоже, первого врача-сексолога.

Этот Грэхем был прелюбопытной личностью. Сын скромного шорника мечтал стать лекарем и поступил в Эдинбургский университет, но со временем убоялся бездны премудрости, грозившей поглотить его лучшие годы, а потому оставил университет, не получив ученой степени. После этого он некоторое время проработал в Донкастере аптекарем, а затем отправился в страну неизведанных возможностей, Северную Америку, пребывавшую тогда в статусе колонии Великобритании. Там он практиковал как окулист и отоларинголог и познакомился с другом и единомышленником Бенджамена Франклина Эбенезером Киннерсли, ученым, специализировавшимся на исследовании электричества. Именно там ему пришла в голову мысль использовать электромагнитные явления для его «Небесного ложа». После возвращения из Америки и турне по Голландии, Германии и России он открыл практику в курортном городе Бат. Огромную рекламу его методам лечения сделала знаменитый автор 8-томной «Истории Англии» Кэтрин Маколей. Эта реклама приобрела совершенно скандальный характер, когда 47-летняя дама вышла замуж за 21-летнего брата Грэхема, что сильно подпортило ее репутацию.

В мае 1780 года Грэхем открыл в Лондоне свой первый «Храм здоровья». В огромном зале под лозунгом «Будьте плодовиты, размножайтесь и заселяйте землю!» стояло «Небесное ложе», огромная кровать, увенчанная пологом под венцом из свежих цветов и клеткой, в которой ворковали два голубка. Из емкости под кроватью исходили восточные ароматы. Тюфяк на кровати был набит свежей пшеничной или ячменной соломой, лепестками роз, цветами лаванды и волосами из хвостов самых знаменитых жеребцов Англии. Кровать была оборудована устройством, наносившим обитателям ложа слабые электрические разряды. Грэхем считал, что это чрезвычайно способствует зачатию. Сеанс на ложе стоил 50 фунтов (4 300 фунта по курсу нынешнего дня), но желающих находилось немало. Грэхем устраивал в своем храме настоящие представления, читая лекции, отличавшиеся цветистой и гиперболичной риторикой. Лекции сопровождались демонстрацией богинь здоровья, представлявших собой образцы физического совершенства. Эмма выступала в роли богини вечной молодости Гебы, «божественного творения женского пола». Грэхем объявлял секс патриотическим актом, а деторождение – национальным долгом, во всю мощь своего раскатистого голоса клеймя проституцию и мастурбацию.

На стезе греха

Вернее всего, именно в «Храме здоровья» на Эмму положил глаз Джон Виллет-Пейн (1752-1803), отважный морской офицер, параллельно пользовавшийся репутацией отъявленного распутника и подлеца. Существует, опять-таки, второй вариант их знакомства. Якобы к девушке обратилась жена одного из соседей по Гавардену, мужа которой вербовщик обманным путем, оторвав от жены и малых детей, забрил в матросы королевского флота. Эмма, будто бы немного знавшая Виллет-Пейна, бросилась к нему и со слезами на глазах стала умолять использовать свое влияние, дабы вернуть молодого отца к своей семье, обреченной без него умереть с голоду. Тронутый видом рыдающей юной красавицы, офицер выполнил ее просьбу, но потребовал стать его любовницей. Вряд ли увлечение беспутного офицера[49]49
  Виллет-Пейн впоследствии стал другом и доверенным лицом наследного принца Уэльского, прославившегося своим беспутным поведением. В частности, офицер содействовал морганатическому браку наследника престола с красавицей, дважды овдовевшей Мэри-Энн Фицгерберт, главным недостатком которой было даже не столько незнатное происхождение, сколько исповедание католической веры.


[Закрыть] Эммой продлилось долго, и вскоре она обосновалась в коттедже на территории поместья Аппарк в Сассексе, принадлежавшего баронету Гарри Фэншо (1754-1846).

Это был типичный провинциальный сквайр, во внешности которого нашли некоторое отражение черты обожаемых им скаковых лошадей и гончих псов. Неотесанный, недалекий, с зычным голосом и скверными манерами, все интересы которого сводились к охоте на лис, пьянству и неудержимому блуду. Даже Большой тур по Европе, являвшейся неотъемлемой частью воспитания истинного джентльмена, был употреблен им всего лишь для сравнительной оценки мастерства проституток разных национальностей и особенностей континентальной охоты. В обществе его именовали не иначе как «безмозглый потаскун». Единственное, что он вынес из путешествия, было усиление его любви к пейзажным паркам и желание создать нечто достойное в этом роде в своем поместье. Для этой цели он нанял известного английского садовника-пейзажиста Хамфри Рептона, который и создал при хозяйском особняке один из своих шедевров. Примечательно, что являясь членом парламента от Портсмута в период с 1782 по 1796 год, сэр Фэншо за все время не произнес там ни единого слова, если не считать похабных анекдотов в перерывах между заседаниями. Как ему удавалось избираться? Да чрезвычайно просто: в те времена в парламент проходил тот кандидат, которому удавалось споить наибольшее количество избирателей, а уж в организации лихих застолий Фэншо был великий мастак.

Жизнь его протекала в непрерывном веселье. Как по поводу охоты, так и без оного, в усадьбе постоянно околачивались дружки и гости сомнительного свойства, цеплявшиеся за малейшую возможность покутить за чужой счет. В роли хозяйки в усадьбе в 1780 году выступала Эмма Лайон и, по неподтвержденным сведениям, во время бесшабашных пирушек нередко танцевала на столе обнаженной. Этот постыдный период в ее жизни, однако же, прошел не без некоторой пользы, ибо она научилась отлично ездить верхом, обращаться с лошадьми и гончими псами и сверх того приобрела любовь к жизни в поместье и садово-парковому устройству.

Когда оказалось, что Эмма беременна, сэр Фэншо просто-напросто выставил ее за дверь. Единственное место, куда могла вернуться опозоренная девушка, был отчий дом в Гавардене, где ее всегда привечали и любили, невзирая на все прегрешения. Что же касается сэра Фэншо, то он продолжал прежний разгульный образ жизни, пока в 1825 году, когда ему уже перевалило за 70, не женился на главной молочнице поместья Мэри-Энн Баллок. К глубокому негодованию родни, помещик отказал в завещании все имущество жене-плебейке, что было расценено как явный признак старческого маразма. Опротестовать волю покойного не удалось, и леди-молочница Фэншо спокойно коротала свой век в поместье вместе с сестрой[50]50
  Впоследствии поместье вновь перешло к аристократам; в нем провел некоторое время известный английский писатель Герберт Уэллс, ибо его мать служила там экономкой, а отец – садовником. Строгое классовое расслоение в имении сильно повлияло на формирование у писателя социалистических взглядов. В настоящее время комплекс поместья входит в Национальный трест (организацию по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест).


[Закрыть].

Итак, то ли в конце 1780, то ли в начале 1781 Эмма произвела на свет девочку, которую без особых затей также окрестили Эммой. С младенцем нянчилась прабабка, а юная мать проводила часы за сочинением жалостливых писем сэру Фэншо, в которых умоляла его вспомнить их былую любовь и позволить ей вернуться в Аппарк. Все письма остались без ответа, и вскоре Эмму охватила паника. Соседи смотрели на семейство Кидд косо, денег на прожитье не оставалось совсем. И тогда покинутой девушке пришла в голову мысль обратиться к мистеру Гревиллу, одному из приятелей сэра Фэншо, который частенько посещал поместье Аппарк и всегда, в отличие от прочих собутыльников хозяина, относился к ней с подчеркнутой учтивостью.

Чарльз-Фрэнсис Гревилл (1749-1809) был вторым сыном эрла Уорвика, каковое положение – как известно, среди аристократов главенствовало правило майората, – никак не позволяло ему обзавестись средствами, необходимыми для обретения приличного статуса в обществе, а главное – репутацией знатока искусства и минералогии, на которую он претендовал. Детство и юность, проведенные в замке Уорвик, обучение в Эдинбургском университете развили в нем честолюбивые устремления, которые никак не удавалось воплотить в жизнь за недостатком денег. Политическая карьера (с 1773 года ему достался один из двух избирательных округов палаты общин, расположенных в вотчине Уорвиков) также не имела перспективы при отсутствии солидного состояния. Выход был один – жениться на богатой наследнице, поэтому Гревилл ревностно оберегал свое положение родовитого холостяка. Он был в высшей степени лицемерен, эгоистичен и расчетлив.

Трудно сказать, что подвинуло его откликнуться на отчаянное письмо Эммы, возможно, ему в сердце все-таки запала ее красота и безыскусная манера поведения. Ободренная его письмом, Эмма излила свои чувства в поистине душераздирающем послании, где самым трогательным образом описала то безвыходное бедственное положение, в котором оказалась вместе со своей семьей. Гревилл любил окружать себя вещами, радующими взор, и ему пришла в голову забавная мысль оживить свой дом этой красавицей. Будучи по природе человеком крайне осмотрительным, он взялся за перо и сочинил Эмме длинное обстоятельное письмо с изложением всех тех условий, на которых она могла поселиться в его жилище.

Гревилл был готов взять ее под свое покровительство, т. е. сделать своей любовницей, если младенец будет отдан на воспитание на стороне, и выслать деньги на проезд до Лондона, тут же сделав оговорку, что она не должна тратить их на подарки для своей семьи. Ей также надлежало отказаться от слишком бурного проявления чувств, быть тише воды, ниже травы и беспрекословно повиноваться ему во всем, прилагая наибольшие усилия к тому, чтобы ничем не нарушать душевное спокойствие своего покровителя. Более того, она должна радовать его, совершенствуясь в образовании и манерах поведения. Эмма была согласна на все, лишь бы вырваться из мрачного, засыпанного угольной пылью Гавардена.

Гревилл поместил ее под фамилией мисс Харт вместе с матерью, миссис Кэдоган, и двумя служанками в небольшом доме в Паддингтоне, тогда деревне на окраине Лондона. Место было модным, ибо сочетало в себе блаженство существования на лоне природы и близость к центру светской жизни, району Мейфеэр. Сам он жил неподалеку в квартире, наполненной предметами искусства. При доме был огромный сад, ибо Гревилл ко всему прочему увлекался и садоводством. В саду имелась теплица, где он выращивал редкие экзотические растения. Средства Гревилла были ограничены доходом в 500 фунтов стерлингов в год, что было достаточно для элегантного холостяка с изысканными вкусами, но не позволяло выходить за рамки бюджета. Гренвилл вообще был довольно предприимчивым человеком и понемногу подрабатывал посредничеством в купле-продаже картин и прочих предметов искусства. В то время у англичан с тугим кошельком считалось хорошим тоном заниматься коллекционированием, и Гренвилл представлял собой нечто вроде агента своего дяди, сэра Уильяма Гамильтона, чрезвычайного и полномочного посла Великобритании при дворе короля Неаполя и обеих Сицилий.

Сэр Уильям со временем превратился в знатока и ученого, специалиста по античному искусству, собравшему прекрасную коллекцию. Он располагал обширными возможностями недорого покупать произведения искусства в Италии, а его племянник – сбывать их в Лондоне. Гревилл надеялся стать наследником своего бездетного дядюшки, и поддерживал с ним тесные отношения, ибо это могло содействовать исполнению его плана по женитьбе на богатой наследнице. С этой целью холостяк занял огромную сумму денег и затеял строительство роскошного дома в районе Портмен-сквер, дабы опять-таки поднять свое реноме.

На положении содержанки

Гревилл был совершенно черствым человеком, чуждым бурному проявлению чувств и насквозь пропитанным лицемерием английской аристократии, ставившей превыше всего соблюдение внешних приличий. Определенная степень безнравственности для мужчин считалась делом обычным, если она не преступала известных границ и наружно была облечена в респектабельные одежды, отличавшиеся безупречным вкусом. Хотя его связь с Эммой не была освящена законом, Гревилл почитал своим долгом относиться к ней с отеческой заботой. Этот ментор читал ей длительные наставления по манерам поведения, всячески давая понять, насколько ей далеко до такого образованного джентльмена с изысканным вкусом, как он. Эмма чувствовала это и прилагала все усилия к совершенствованию своего образования. С другой стороны, осознавая редкостную красоту своей спутницы, Гревилл хотел также чтобы она делала ему честь, как ценителю и знатоку прекрасного. Он давал ей достаточно денег на одежду, следя за тем, чтобы все предметы были подобраны со вкусом и к лицу молодой женщине. Гревилл уловил в ней артистические наклонности и стал развивать их, наняв учителей пения и игры на клавесине.

Конечно, Эмма не могла полностью преобразиться и избавиться от всплесков своей поистине детской непосредственности и взрывного характера. Выходить на люди со спутницей такой красоты льстило самолюбию Гревилла, и иногда они посещали гуляния в садах Рэнилэ. Как-то раз Эмма, в новом платье, затмевавшая всех своей красотой, сидела рядом с ним в одном из павильонов на концерте. Внезапно, с пылающими щеками и блестящими глазами, она вскочила на ноги, выбежала на сцену и спела одну из песен, которую разучила со своим преподавателем. Зрители с восторгом рукоплескали ей, но буквально сгоравший от стыда Гренвилл потребовал тотчас покинуть павильон. После этого она выслушала длинную нотацию о том, как должна вести себя истинная леди. Естественно, дома Эмма разрыдалась, уверяя Гревилла, что недостойна такого доброго и щедрого покровителя, спасшего ее от нищеты и позора, и готова бросить все и вернуться в деревню. Но в общем она старалась выполнить все предъявляемые к ней требования. Невзирая на то, что мать Эммы сохранила свою простонародную речь и манеры, Гревилл относился к ней с большим уважением. К тому же она была отличной поварихой, и Гревилл иногда устраивал небольшие ужины для избранных друзей, которые завидовали счастью своего небогатого приятеля, сумевшего, тем не менее, свить себе такое уютное гнездышко и содержать в нем столь прелестную пташку.

Но прятать такую красоту лишь для собственного наслаждения Гревиллу не удалось, да, может быть, у него и не было такой цели. В ту пору он заказал свой портрет у пользовавшегося неплохой репутацией художника Джорджа Ромни (1734-1802). Ромни был столь же плебейского происхождения, как и Эмма. Он родился в ланкаширской деревне, где его отец зарабатывал себе на жизнь ремеслом столяра-мебельщика. Ромни рано проявил свои художественные способности, однако, не получил должного образования и долго не мог пробиться в провинции, рано женившись и посадив себе на шею жену с сыном. Наконец, он решил перебраться в Лондон, без сожаления оставив семью в провинции. В столице он, опять-таки, не сумел наладить отношения с Королевской академией искусств и испытывал жесточайшую конкуренцию со стороны знаменитого Джошуа Рейнольдса, регулярно подставлявшего ему подножку. Ощущавший недостатки своего образования самородок был стеснителен, замкнут, мучился сознанием собственной неполноценности. Ромни с горячностью брался за исполнение заказа, но затем охладевал к работе и заканчивал холст лишь через длительное время. В результате многие из его моделей за это время погибали на дуэлях, умирали, фаворитки теряли любовь покровителей, дельцы разорялись и не могли оплатить готовый заказ. В конце концов художник добился известности в среде знати как портретист, но брал за свои работы чуть ли не вдвое меньше Рейнольдса. Среди поклонников Ромни был эрл Уорвик, порекомендовавший его сыну. Гревилл решил подзаработать, наняв живописца, дабы увековечить на холстах красоту Эммы, пребывавшую в ту пору в самом расцвете ее молодости, а затем с выгодой продать их. Художник пришел в восторг при виде молодой женщины, полностью соответствовавшей его понятиям об идеале красоты, способной наполняться различным содержанием, превращавшим ее в женщину с сотней лиц, от трогательной пряхи до героинь античных мифов. Его можно понять, если посмотреть галерею написанных им портретов. Как известно, одаренный живописец передает не только внешнее сходство, но и характер человека. Вряд ли вереница унылых добродетельных дам, вышедших из-под кисти Ромни, побуждала его на нечто большее, нежели добросовестное воспроизведение их черт и деталей праздничного туалета.

Ромни нашел в Эмме свою музу; отныне в течение двух или трех лет ее довольно монотонное существование в Паддингтоне расцвечивалось поездками в студию художника на Кэвендиш-сквер. Как известно, Гревилл придавал большое значение приличиям, и Эмма отправлялась на сеансы позирования в наемном экипаже, зачастую ее сопровождала миссис Кэдоган. Ромни писал лицо Эммы и первоначальные очертания фигуры; если персонаж был облачен в античную одежду, то складки одеяния и прочие подробности художник запечатлевал на полотне с другой модели. Эмма обладала известной одаренностью драматического выражения, жеста и позы. Она вдыхала жизнь в персонажи аллегорических или классических героинь, с легкостью изображая робость, ужас, высокомерие, нежность, невинность или чувственную страсть. В бренной плоти этой чаровницы было сокрыто множество образов, в которые Эмма с удовольствием перевоплощалась для художника. Она становилась то волшебницей Цирцеей, без малейшего сожаления превращавшей людей в свиней, то Кассандрой, из уст которой исходили самые зловещие прорицания, то безудержно веселящейся вакханкой[51]51
  ^* Полотно «Леди Гамильтон в виде вакханки» выставлено в Эрмитаже.


[Закрыть]. Но есть и бытовые изображения Эммы, цветущей молодой женщины с глазами лани и лицом, от которого исходят свет и радость жизни. Всего художник создал около 60 изображений Эммы Харт, из них 25 – маслом, причем некоторые были написаны уже после ее отъезда из Англии на основании эскизов. Портреты Эммы принесли ей громкую известность в лондонском обществе. Самолюбию же Гревилла льстило, что он является единственным обладателем этой красавицы.

В положении содержанки Гревилла Эмма вела спокойную размеренную жизнь, которая, похоже, вполне устраивала ее. Любила ли она Гревилла? Судя по письмам, ее привязанность к нему была сильна. Позволительно ли провести параллель с молодой собачкой, безумно преданной своему хозяину (т. е. сэру Фэншо), но выброшенной им за ненадобностью и подобранной и обласканной другим человеком, к которому она теперь испытывает и благодарность, и стремление доказать свою верность? Возможно, подобные чувства владели и Эммой – благодарность, интимная привычка молодой здоровой женщины к своему партнеру и боязнь потерять обеспеченную жизнь для себя и матери. Кстати, сам Гревилл впоследствии писал о ней своему дяде, что она – единственная любовница, ложась с которой в постель, он «не испытывает ни малейшего неудобства – более чистой, более чудесной женщины просто не существует». Кстати, это высказывание несколько ослабляет позицию тех биографов Эммы, которые приписывали ей активные занятия проституцией.

Судя по ее письмам к Гревиллу, она пуще всего боялась чем-то не угодить ему и изо всех сил старалась загладить допущенные промахи. В июне 1784 года, пребывая на отдыхе для поправки здоровья на морском побережье в Чешире (у нее возникли проблемы с ее прекрасной белой кожей), она писала своему покровителю:

«Прошу, мой дорогой Гревилл, позвольте мне вернуться домой как можно быстрее, ибо сердце мое почти разбито разлукой с вами; действительно, я не испытываю ни удовольствия, ни счастья. Мне хотелось бы не думать о вас, но, если бы я была самой великой леди в мире, я не была бы счастлива вдали от вас, так что не давайте мне оставаться здесь долго… На самом деле, мой дорогой Гревилл, вы не знаете, как сильно я люблю вас, а ваше отношение ко мне было столь добрым…, так что не думайте о моих недостатках, Гревилл, подумайте о всем хорошем во мне, и вычеркните все плохое, все это ушло и погребено, дабы никогда не вернуться. Итак, до свидания, мой дорогой Гревилл, не думайте ни о ком, кроме меня, ибо все мои мысли только о вас, и молитвы о вас и о том, чтобы мы встретились вновь. Господь да благословит вас, и верьте мне.

Искренне и любяще ваша,

Эмма Харт».

Сохранилось и второе письмо из Чешира:

«Мой столь дорогой Гревилл, как тоскливо течет время до того, как я получаю весточку от вас; мне кажется, века минули с тех пор, как я получила сообщение от вас; действительно, я впала бы в печаль, если бы не вспоминала, при каких счастливых обстоятельствах мы расстались, чтобы встретиться вновь в десятикратном благоденствии. О Гревилл, когда я думаю о вашей любезности, вашей милой доброте, мое сердце исполнено такой благодарности, что не хватает слов выразить ее. Но я предвкушаю блаженство, к которому намерена стремиться, а именно, достичь спокойствия нрава и устойчивости ума, ибо на самом деле я столько думала о вашей милой доброте, когда вы были подвержены тяжелейшим испытаниям, что я хочу, я буду на самом деле, управлять собой и попытаюсь быть такой, как Гревилл. На самом деле я никогда не смогу быть такой, как он, но я буду делать все, что в моих силах для достижения сего, и уверена, что вы не пожелаете большего, и я воздам вам своим хорошим поведением».

Гревилл не спешил отвечать на поток ее писем, исполненных самых искренних чувств, и это молчание пугало ее.

«Можете ли вы, мой дорогой Гревилл, нет, вы не можете забыть свою Эмму. Хотя я всего несколько недель пребываю вдали от вас, мое сердце ни на одну минуту не покидало вас. Я всегда думаю о вас и почти могу вообразить, что вижу и слышу вас. Не помните ли вы, что обещали? Не помните ли вы, что вы сказали при расставании? – как вы будете счастливы увидеть меня вновь? О Гревилл, думайте обо мне с нежностью! Подумайте, как много счастливых дней, недель и лет – я надеюсь – мы можем еще провести».

На время отдыха Эмма забрала из Гавардена свою дочь и была несказанно рада ее обществу. Ребенок очень вырос, и мать занималась ее обшиванием, переделкой и латанием старой одежды. Тем не менее, отчетливо чувствуется, как между строк в этих письмах скользит неприкрытая тревога, что она надоест Гревиллу, и тот покинет ее. По-видимому, она уже уловила некоторые признаки охлаждения, и, надо сказать, женское чутье не подводило ее. Гревилл все-таки не оставлял амбиций сделать карьеру при дворе. Он с 1780 года служил лордом казначейства, с 1783 по 1784 – казначеем двора его королевского величества, в 1783 году был принят в Тайный совет и перед ним замаячила возможность занять должность вице-гофмейстера королевского двора. Известно, сколь лицемерные нравы царили при королевском дворе Великобритании, всячески насаждаемые и поддерживаемые добродетельной королевой Шарлоттой (что не помешало ее сыновьям вырасти отчаянными гуляками и распутниками). Друзья предупредили Гревилла, что ставшая широко известной его связь с Эммой может подорвать эти блестящие перспективы, и рассудительный любовник уже стал подумывать о том, как бы ему с наименьшими издержками для кошелька отделаться от прекрасной спутницы жизни.