Текст книги "Музы героев. По ту сторону великих перемен"

Тем временем в Конвенте витиеватые патриотические послания Александра де Богарне, уснащенные пространным описанием его личных добродетелей, стали возбуждать все меньше интереса и вызывать все больше подозрения, в особенности когда он отказался от предложенной ему должности военного министра. Подозрения только усилились после того, как на сторону неприятеля переметнулся генерал Дюмурье с группой офицеров. Для выяснения обстоятельств Конвент направил в действующие войска своих временных представителей, облеченных огромной властью, вплоть до отстранения генералов от командования. В июле 1793 года пал завоеванный ранее Майнц, потерянный, как предполагали, из-за нерешительности главнокомандующего Рейнской армией Александра де Богарне, имевшего в своем распоряжении 60 000 штыков. В своем отчете присланные комиссары кисло отмечали, что, хотя командующий и поддерживал тесные связи с местным якобинским клубом, но это никак не оправдывало его крайне порочащее облик революционера занятие «днем развлекаться с куртизанками, а по ночам устраивать балы». К тому же он занял конфискованный особняк принца Максимиллиана-Йозефа, где открыто сожительствовал с девицей Риваж, дочерью военного комиссара. После падения Майнца Александр отдал приказ к отступлению, разразившись гневной филиппикой по поводу «трусов, которые капитулировали». Впоследствии в своих воспоминаниях генерал Клебер и маршал Сульт писали о том, что поражение под Майнцем произошло исключительно из-за нерешительности генерала де Богарне, который не ввел свои силы в бой своевременно. После того, как австро-прусские союзники двинулись к границе Франции, он покинул армию и из Страсбурга известил Конвент, что из-за плохого состояния здоровья подает в отставку и просит назначить на его место другого офицера. Командующий не сознавал своей ответственности за поражение и принял позу жертвы клеветы. Александр жаловался, что якобинцы ставят ему в вину дворянское происхождение, отчего он ощущает себя «запятнанным первородным грехом». Его непонимание сложившейся ситуации кажется более чем странным: летом был отозван из армии, предан суду и казнен генерал де Кюстин за то, что допустил поражение своей армии. Представитель Конвента заявил: «Поскольку генерал Богарне, по его собственному признанию, не обладает ни силой, ни нравственной энергией, необходимой для генерала республиканской армии, приказываем принять его отставку, ему же надлежит в течение шести часов удалиться от линии фронта на расстояние двадцати лье». Александр столь быстро исполнил это распоряжение, что бросил в Страсбурге свой экипаж, лошадей и сына Евгения, которому пришлось самостоятельно добираться в Париж к матери.

Александр спокойно отправился в свое поместье Лаферте, ибо не верил, что его, звезду Учредительного собрания и бывшего командующего армией, могут постигнуть какие-то беды. Он продолжал слать в Комитет общественной безопасности записки с перечислением своих заслуг перед революцией.

«Несомненно, мысль внести вклад своей смертью в независимость моего отечества была чрезвычайно прельстительна для меня, но мне остается услада вносить вклад моими посланиями для распространения революционных принципов»

Роза, более осведомленная о реальном положении дел и очень встревоженная, принялась бомбардировать ответственные лица своими письмами в его защиту. В то время как упраздненные аристократы старались держаться тише воды и ниже травы, бывшие супруги как будто нарочно привлекали к себе внимание радикально настроенных революционеров. Александр безмятежно проживал в своем поместье и даже был избран по всем правилам мэром местной коммуны. Он не прекращал направлять в Комитет общественной безопасности послания, кичась своими заслугами перед революцией, а Роза, по воспоминаниям ее дочери, проводила целые дни, умоляя признать заслуги Александра тех же самых людей, которые проявили снисходительность, облегчив участь мадмуазель де Бетизи. Она все время настаивала, что не следует путать ее мужа с его старшим братом Франсуа, придерживавшимся более правых взглядов и своевременно эмигрировавшего.

Положение окончательно усложнилось, когда в силу вступил «Закон о подозрительных лицах», угрожавший смертной казнью бывшим дворянам и любым членам их семей, не доказывающим на постоянной основе свою верность революции или допускающим высказывания, направленные на подрыв республиканских институтов и их избранных членов. Надлежало обзавестись удостоверением о благонадежности, выдаваемым по месту жительства. Получить таковой в Париже было нелегко, и Роза сняла дом в Круасси, за шесть миль от Парижа. Для получения удостоверений детей отдали на обучение, Евгения к местному плотнику, а Гортензию – к модистке. Тем не менее, в списках коммуны подросток проходит как «вооруженный житель»: «Евгений Богарне, двенадцать лет, сабля и ружье».

Обзаведясь вожделенными удостоверениями о благонадежности, Роза весной 1794 года вернулась в Париж, где продолжила обивать пороги, безуспешно стремясь получить аудиенцию у всесильного председателя Комитета общественной безопасности Вадье. Ей было отказано, а 11 марта 1794 года Александр был арестован в своем поместье, перевезен в Париж и заключен в тюрьму Ле-Карм, старинное здание бывшего монастыря. Роза тщетно пыталась добиться хоть какого-то облегчения его участи, но все усилия пропали даром и привели только к тому, что 21 апреля арестовали и ее. Женщину провезли по нескольким тюрьмам, все оказались переполнены, и ее поместили в ту же каталажку Ле-Карм.

Камеры, в которые превратили монастырские кельи, были тесны, Розу поместили в общий бывший дортуар для послушников вместе с дюжиной женщин, в том числе с Дельфиной де Кюстин (1770-1826), чей свекор, генерал де Кюстин, и муж Арман погибли на эшафоте год назад. Выданная в семнадцать лет замуж по уговору родителей, она была пленительной блондинкой, излучавшей свежесть и прелесть юности, – ее называли королевой роз – наделенной живым умом и неистощимой веселостью. После рождения двух сыновей в 1790 году чета переехала в Париж, где это грациозное создание тотчас же оказалось окружено толпой воздыхателей, чье поклонение она, к неудовольствию мужа, с удовольствием принимала. Супруги быстро отдалились друг от друга. Дельфина уверяла, что никогда не испытывала к мужу нечто большее, чем «чувство нежной дружбы». Все изменилось во время суда над генералом и его сыном. Дельфина исправно посещала все судебные заседания и пыталась упросить членов Революционного трибунала и обоих комитетов проявить снисходительность к подсудимым. Все ее усилия пошли прахом: казнили обоих, а ее арестовали.

Дельфина была одета в глубокий траур. Это звучало вызовом, ибо носить траур по казненным аристократам было запрещено. Такая страстная натура не могла впасть в отчаяние, на момент прибытия Розы она была увлечена бурным романом с Александром де Богарне. Близость неминуемой смерти лишь усиливала степень накала чувств. Заключенные имели возможность общаться и свободно передвигаться, так что под покровом ночи лишь немногие предавались неспокойному сну. Существовала уловка, к которой обычно прибегали женщины низкого звания: можно было заявить, что в течение последних шести недель узница имела половое сношение и считает себя беременной. В таком случае ее имя временно изымалось из списка обвиняемых. Если она действительно оказывалась беременной, отсрочку продляли до рождения ребенка. Но аристократки из гордости редко опускались до такой постыдной хитрости.

В тюрьме Ле-Карм аристократов было не так уж много – герцог де Шаро, принц де Роган-Монбазон, принц де Зальм-Кюбург, маркиз де Лагиш. В списке прочих заключенных числилась самая пестрая публика галантерейщик, библиотекарь, слуга, аптекарь, каменщик, музыкант, бывший член революционного комитета, водонос, кучер, самым юным был тринадцатилетний мальчик. Аристократы представляли собой меньшинство. Вскоре к ним добавился еще молодой генерал республиканской армии Лазар Гош (1768-1797).

Сын конюха из королевских конюшен Версаля рано осиротел, путем самообразования приобрел кое-какие познания, пошел служить в армию и с головокружительной быстротой сделал блестящую карьеру. Из-за интриг завистников он попал в тюрьму, но там в его распоряжение предоставили отдельную камеру и разрешили заказывать пищу с воли. Он был красив, отличался прекрасной военной выправкой, а шрам от удара саблей на лбу и вовсе придавал ему романтический ореол. Невзирая на то, что Гош всего месяц назад женился и обожал свою Адель, которую в письмах из Ле-Карм называл не иначе как «ангел моей жизни», исполненная возбуждающей эротики атмосфера тюрьмы вовлекла его в свои тенета. Страсть к несчастной слабой женщине вспыхнула в нем моментально. Да он и не сопротивлялся чарам Розы, ибо, как вспоминал кто-то из современников, был весьма склонен к галантным похождениям и отнюдь не избегал общества женщин. Гош держался очень уверенно, всегда был в отличном настроении и излучал оптимизм, который поддерживал Розу. В заключении она, наконец-то, осознала весь ужас своего положения и сломалась. Куда девалась ее великосветская выдержка! Каждый день около десяти утра Роза разражалась рыданиями: к тюрьме подъезжали телеги, два человека становились у входа и выкликали имена мужчин и женщин, которые подлежали отправке в Революционный трибунал – последний этап перед эшафотом. Оставшиеся могли быть спокойны до следующего утра.

17 мая в Революционный трибунал вызвали Гоша, и Роза лишилась последних остатков мужества. Она часто плакала, не скрывая слез. В душе некоторые из ее сотоварищей по несчастью порицали Розу за слабость, ибо аристократы всеми силами старались внешне сохранять достоинство перед стражниками, которых презирали. Однако большинство находили ее чрезвычайно милой и трогательной, ибо даже в отчаянии та не теряла присущего ей очарования.

Детям четы де Богарне было разрешено посещать их в сопровождении гувернантки. Они брали с собой мопса Фортюне и под его ошейником проносили письма родителям и выносили послания Александра Конвенту. В них он требовал, чтобы его как можно быстрее освободили, дабы он мог «и далее подтвердить свою ненависть ко всем королям, столь глубоко запечатлевшуюся в моем сердце».

Александру и его сотоварищам вменили еще одно обвинение – подготовку мятежа в тюрьме. 22 июля его вместе с принцем Залм-Кюбургским отправили на эшафот. Он попрощался с Дельфиной[35]35
  После переворота 9 термидора Дельфина вышла на свободу, бедствовала в эмиграции, затем вернулась в Париж, где стала любовницей небезызвестного Фуше. Он помог ей вернуть конфискованное имущество, что помогло ей купить замок Фервак, в котором она принимала видных деятелей литературы и искусства, в том числе писателя и политика Р. Шатобриана.


[Закрыть], надел ей на палец перстень, в который был вставлен арабский талисман, и оставил жене письмо, в котором объявлял себя жертвой злостных клеветников и уверял ее в братской привязанности к ней.

«Я умираю с тем спокойствием, которое, однако же, позволяет смягчиться для наиболее дорогих привязанностей, но с тем мужеством, которое характеризует свободного человека, чистую совесть и честную душу, наиболее пылкие устремления которой были направлены на процветание Республики.

Прощай, мой друг, найди утешение в моих детях, утешайся, просвещая их и, прежде всего, внушая им, что именно в силу добродетелей и сознания гражданского долга они должны стереть из памяти воспоминание о моих муках и напоминать о моей службе и моих званиях для народного признания.

Прощай. Я прижимаю тебя, так же, как и моих дорогих детей, в последний раз к моей груди».

Александр, в молодости чрезвычайно уязвленный тем, что не имел возможности быть принятым при версальском дворе, стал одной из самых видных жертв иронии истории. Через столь презираемую им недалекую креолку его кровь влилась в династии королей Бельгии, Дании, Греции, Норвегии, Швеции, императорской России, великого герцогства Люксембургского, а внук стал императором Франции Наполеоном III.

Роза осталась в заключении ожидать своей судьбы. Как ни утешала ее более стойкая духом Тереза Тальен, она продолжала проливать реки слез. Однажды утром ее имя зачитали в списке вызываемых в Трибунал, и Роза упала в обморок. Ее спас помощник тюремного врача, поляк по национальности, Маркоский, который заявил, что заключенная тяжело больна, и жить ей осталось не более недели. Но вскоре произошел переворот 9 термидора. Через десять дней, по указанию Тальена, Роза была освобождена. Она вновь упала в обморок, когда ее имя назвал стражник, затем очнулась, поблагодарила своих сокамерников и покинула тюрьму под благословения и наилучшие пожелания всех заключенных.

Указ об ее освобождении включал в себя также снятие печатей с ее имущества и бумаг, но сам дом оставался запечатанным, ибо его хозяйка, Дезире Остен все еще находилась в заключении и была освобождена лишь через некоторое время. Розе предстояло устраивать свою жизнь заново.

Она поселилась вместе с детьми и слугами в квартире, которую ей пришлось делить с приятельницей, и немедленно залезла в долги. Слуги согласились работать, не получая жалованья, а гувернантка Гортензии, мадмуазель де Ланнуа, отдала ей все свои сбережения. Далее Роза отправилась в Фонтенбло к тетке занять пятьдесят тысяч ливров. Сумма может показаться колоссальной, но это были не полновесные монеты старого режима, а ненадежные бумажные ассигнации. Их номинальное достоинство уменьшалось буквально с каждым днем, крестьяне же отказывались продавать за них съестные припасы. Для поездки Розе понадобился паспорт, экипаж и лошади, все это можно было раздобыть только через связи среди влиятельных лиц. Именно в этом паспорте цвет ее глаз был отмечен весьма оригинальным образом как «оранжевый».

Вскоре Роза встретилась с Лазаром Гошем, который вышел на свободу 4 августа. Они вместе отпраздновали освобождение в городе, сбрасывающем с себя путы Террора. Повсюду открывались театры, кафе, танцевальные залы, ночь напролет работали игорные дома. Генерал и вдова не скрывали свою связь, Роза занимала деньги и у него, что раздражало молодого вояку, но он не мог освободиться от чар этой пленительной женщины. В день выхода из заключения Гош написал своей 16-летней жене, проживавшей в Альзасе: «Любовь моя к тебе возрастает с каждым днем, и я собираюсь отправиться к тебе пешком, как и подобает республиканцу». Уже через десять дней его извинения за задержку звучали несколько фальшиво, и он настоятельно убеждал молодую женщину не пытаться присоединиться к нему в Париже.

«Времена нынче слишком опасные… Я живу почти что на подпольном положении. Наберись терпения».

Будучи теперь свободной женщиной, Роза попыталась убедить Лазара развестись с женой – по законам республики это было простейшим делом. Однако, тот колебался, продолжая запрещать жене выехать в Париж. Гош, если верить мемуарам Барраса, который использовал любую возможностью облить грязью Наполеона и его супругу, признался ему:

– Надо было оказаться с ней в заключении перед 9 термидора, чтобы иметь возможность сойтись столь близко. Это было бы непростительно, пребывая на свободе.

21 августа 1975 года его назначили командующим Западной армией, целью которой было подавление мятежей в Вандее и Бретани. Гош отправил Адели срочное письмо с просьбой поспешно прибыть в столицу и доставить ему шпагу, пистолеты и коня. После краткого медового месяца с женой – Адель по прибытии в Париж все узнала и осыпала его упреками за измену, разлучившую их, муж каялся, – он отбыл к месту назначения. В качестве адъютанта при нем состоял Евгений де Богарне, к которому генерал относился «как к родному сыну». Из своего штаба в Шербуре Гош регулярно слал Розе страстные письма, и она по крайней мере еще год надеялась, что им удастся соединиться в браке.

Но самой насущной заботой вдовы де Богарне были деньги. Обычно все историки в один голос твердят, что она была страшно бедна и изворачивалась как могла, чтобы раздобыть хоть какие-то гроши. Действительно, в ту пору, приходя в гости, бывшие аристократы были обязаны, по молчаливому всеобщему согласию, приносить с собой свой кусок хлеба и свечу, если речь шла об ужине. Роза, как жертва террора, именовавшая себя теперь исключительно «вдовой сего несчастного Богарне», от этой повинности была освобождена. Она имела право каждодневно обедать у маркизы де Мулен в благодарность за спасение ее племянницы от гильотины.

Но Роза сразу же развернула активную деятельность по изысканию средств на содержание своей семьи. Мартиника находилась во власти англичан, но ей удалось с каким-то отчаянным путешественником переправить письмо матери, и с весны 1795 года банкиры Эммери и Ванэ в Дюнкерке и Маттизен и Силлем в Гамбурге (этой схеме способствовал старый друг семьи де Богарне, банкир де Ружемон) регулярно переводили в Париж определенную сумму денег в фунтах стерлингов, которая поступала от мадам де Лапажери с Мартиники в Лондон. Далее, благодаря закону от 9 июня 1795 года о возмещении имущества казненных, она получила компенсацию за лошадей, оставленных генералом де Богарне в Рейнской армии, а также ей возвратили серебро и книги поместья Лаферте (пока длилась бюрократическая канитель возврата денег, депутаты Тальен и Баррас устроили так, чтобы в ее распоряжение был предоставлен изящный экипаж, запряженный парой лошадей «взамен оставленных генералом де Богарне Рейнской армии»). Ей выплатили 10 000 ливров возмещения за мебель Александра, проданную властями. Денег оказалось достаточно для того, чтобы отдать детей на обучение: Гортензию – в престижный пансион мадам Кампан, бывшей первой придворной дамы королевы Марии-Антуанетты, Евгения – в Ирландский коллеж. Надо отдать должное Розе: она не только выжимала все возможные финансовые выгоды из положения казненного мужа, но также и заботилась о сохранении памяти о нем. Более того, если читатель помнит, Александр де Богарне прижил на стороне троих внебрачных детей, двух сыновей и дочь. Как только Розе стали позволять средства, она начала оказывать им помощь. Что касается девочки Аделаиды-Марии, за ее обучение платила мадам де Реноден. Когда она достигла соответствующего возраста, императрица Жозефина выдала ее замуж за капитана, адъютанта генерала Мену. Разумеется, такой брак мог состояться только при наличии у невесты приличного приданого. После смерти Жозефины единокровным братьям и сестре оказывали помощь до конца своей жизни Евгений и Гортензия де Богарне.

Возможно, оставшегося от полученных компенсаций хватило бы на скромный образ жизни вдовы, переступившей роковой в то время для женщины тридцатилетний возраст, но подобная жалкая участь не устраивала Розу. Она не желала перейти в разряд безмолвных жертв революции, способных жить лишь воспоминаниями о прошлом, она желала утвердиться в новом обществе, сохранив все привлекательные черты старого режима, старую школу дам-аристократок. Поэтому она, не моргнув глазом, покупает несколько пар серых шелковых чулок с цветной пяткой по семьсот ливров за пару и одевается по последней моде. Цена чулок звучит очень впечатляюще, но ровно столько же стоил батон серого хлеба из смеси муки и фасоли в голодную зиму 1794-95 года. Урожай 1794 года был скудным – его доконали град весной, дожди летом и реквизиции зерна для революционной армии. Фермеры прятали оставшееся зерно, не желая продавать его за ассигнации, которые с каждым днем все больше обесценивались. Правительство было вынуждено импортировать зерно, но Ла-Манш замерз на ширину двух миль от береговой линии, лед покрыл Сену, так что нельзя было завести в город ни дрова, ни уголь. Все леса вокруг Парижа снесли под корень, а обыватели рубили на улицах свои массивные кровати, чтобы приготовить пищу или не замерзнуть в ледяных домах. Шла настоящая охота за свечами и продуктами, семьи по очереди ездили по окрестностям в поисках продуктов у фермеров.

Но вдова Богарне не опускалась до подобных прозаических зазанятий. Подружившись в тюрьме с Терезой Кабаррюс, будущей мадам Тальен, она становится одним из украшений ее вечеров в особняке, где развлекается весь цвет сомнительного по своим нравственным качествам общества времен Директории. После республиканских ограничений парижан охватила неистребимое стремление к развлечениям и удовлетворению не стесняемого никаким условностями вожделения. Жозефина была снедаема теми же самыми чувствами, но ее страшила угроза, пока что неведомая для прочих звезд салонов той эпохи: безжалостный ход времени. Как отмечали многие ее современники, она была типичной представительницей женщин, молодость которых выпала на потрясения Революции: «пятнадцать лет пребывающих в возрасте тридцати, чрезмерно худощавых (напоминаем, что в ту эпоху ценились женщины "в теле"), чрезвычайно ограниченных в средствах, неумеренно накрашенных, сильно увядших и как следует пораспутничавших». Особым предметом ее заботы стали зубы. В ту пору хорошие зубы были редкостью, но у Розы они выглядели просто отвратительно: маленькие, черные от чрезмерного употребления сладостей в детстве, они рано начали выпадать, и довольно скоро десны у нее оказались практически беззубыми. Со свойственной ей способностью приспособляться вдова выучилась улыбаться, не раскрывая рта[36]36
  Подобным же дефектом вследствие более двух десятков перенесенных беременностей страдала королева Испании Мария-Луиза, жена Карлоса IV. Искусный мастер Антонио Сэлисес изготовил ей зубные протезы, инкрустированные бриллиантами. Став императрицей, Жозефина пыталась заполучить мастера в свое распоряжение. Когда французские войска вторглись в Испанию, было дано распоряжение найти его. Однако прежде, чем Сэлисеса обнаружили, он сгорел вместе со своей семьей и работниками в мастерской 14 июля 1808 года во время разграбления городка Медина-де-Риосеко солдатами генерала Лазаля.


[Закрыть].

Со всеми прочими проблемами справиться оказалось легче. В заключении ей пришлось остричь волосы, отрастали они медленно, и Роза ловко создавала себе более приемлемую прическу с помощью вспомогательных прядей волос, искусно перемешивая их с настоящими, часто пользовалась креольскими тюрбанами. Ей как нельзя больше шла к лицу колониальная мода облачаться в прозрачные возбуждающие муслины, а также золотые браслеты, которые она носила как на запястьях рук, так и на щиколотках ног. Она безошибочно определяла влиятельных особ, единожды попав в круг которых, невозможно быть исключенной из него. К тому же Роза была несказанно обворожительна со своей томной походкой, влекущим взглядом, изящными жестами и тонким знанием мужской психики. Она полагала, что совместное употребление с мужчиной понюшки табака из изящных крошечных табакерок[37]37
  Сейчас этот обычай, весьма распространенный среди аристократок ХVIII – ХIХ века, кажется современницам невероятным, но, например, и возлюбленная Наполеона, польская графиня Мария Валевская нюхала табак. В музее виллы Массена города Ницца хранится ее миниатюрная золотая табакерка.


[Закрыть] очень быстро сближает даму с малознакомым кавалером и ускоряет его завоевание. По слухам, она для смягчения резкого запаха табака сообщала ему более приятный запах какой-то антильской отдушкой, которая возбуждала не только слизистую оболочку. Перед ней было невозможно устоять ни обломкам «старого режима», ни удачливым сынам нового времени, которых вынесли на поверхность мутные воды противоборствующих революционных течений. От ее сетей не ускользнул и первый распутник эпохи Директории Поль-Франсуа Баррас.