Текст книги "Черная Луна"

Дал ей нарыдаться всласть. В таких случаях правильнее выждать, главное не дать истерике перерасти в катотонию. Как только Вика, судорожно всхлипнув, захлебнулась воздухом и перестала дышать, подтянула колени и прижала добела сжатые кулаки к подбородку, Максимов хлестко шлепнул ее по лицу. Пощечина вышла громкой, но, знал, вовсе не болезненной,

– Ты… ты… – еле выдавила Вика, испуганно вытаращив глаза.

– Конечно, я. – Максимов прижал ее к груди, стал поглаживать по напряженной спине. – Все в порядке, девочка, все в порядке. Не волнуйся… Что там у тебя случилось?

– Я человека убила, – пролепетала Вика и опять чуть не ушла в истерику, но Максимов не дал, вполсилы хлопнув по спине. – Я человека убила! «Мать честная, и она туда же!»

– Успокойся. На войне не убивают, а отнимают жизнь у врага. Гордиться особо нечем, но и греха в этом нет.

– Я…

– Лежи тихо.

Вика попыталась освободиться, но Максимов крепче прижал ее к себе, после еще одной попытки она затихла.

– Успокойся. Все уже в прошлом. Полежи, потом расскажешь.

Она несколько раз всхлипнула и расслабилась, крепко вцепившись в плечо Максимова.

«Интересно, когда это она успела? Всего несколько часов прошло, как расстались. Правда, тебе хватило. – Вспомнил дачный подвал, медленно заваливающиеся тела, распахнутые в крике рты, багровые фонтанчики из пулевых отверстий. – Со мной все ясно, а она-то куда лезет?»

– Я не хотела. Я же не знала, что этим все кончится! Очнулась, а она уже не дышит. Клянусь, никто не знал, что так все получится. Это все подстроила она.

– Кто?

– Лилит!

Черная Луна

Погас последний светильник. Лишь дрожащий язычок в курильнице проклевывался сквозь кипящую смолянистую жидкость. Тягучие пары поднимались над чашей, аромат горящей смеси из розового масла, жасмина и кориандра плотными волнами расходился по погрузившейся во мрак комнате. Опьяненные запахами и вином, настоянным на травах, они едва держались на ногах, пол плавно покачивался, где-то за стеной бились волны. Не в силах больше терпеть духоту и жар, разгорающийся в теле, все четверо, как по команде, развязали пояса, шелковые накидки соскользнули с обнаженных тел.

– Тебе пора в путь! – произнесла та, что стояла у алтаря.

Глаза уже успели привыкнуть к темноте, и в призрачном свечении огонька в курильнице Вика смогла разглядеть, как Лилит помогла встать с низкого алтаря женщине. Та покачнулась и медленно опустилась на колени. Лилит распахнула накидку, поставила ногу на плечо женщине, заставила пригнуться.

– Таинством темноты, светом Луны, силой Востока, молчанием ночи, древним обрядом Геи Гекаты я заклинаю тебя узами любви, Великий Рогатый бог. Приди ко мне и нарушь свой вечный пост! Да будет так!

– Да будет так! – ответили четыре голоса.

– Идите ко мне, сестры.

Она сорвала с плеч накидку и первая упала на пол. Вика почувствовала, что сердце готово вырваться из груди, и стала проваливаться в непроглядную мглу. Чьи-то руки подхватили ее, медленно опустили на пол. А дальше показалось, что она попала в объятия многорукого существа, нежного, жадного и искусного…

* * *

Вика, свернувшись калачиком, спала на тахте. Кот пристроился рядом, урчал, блаженно щурясь во сне.

Максимов присел на подоконник, осторожно чиркнул зажигалкой. Даже этого звука хватило, чтобы Вика вздрогнула. Но не проснулась.

За окном светало, сквозь тонкие шторы в комнату пробивался по-летнему яркий утренний свет. По полу вытянулись длинные тени.

Максимов следил, как сквозняк крутит облако дыма, сигарета тлела в пальцах, столбик пепла надломился и был готов упасть на пол, но Максимов, казалось, не замечал этого.

«Итак, начнем по порядку. Инквизитор – не обычный опер, он искал по-своему. Ведьмы и прочие балующиеся сатанизмом граждане при посвящении принимают новое имя. Как и в святцах, число таких „посвященческих“ имен ограничено. Есть популярные, есть почти забытые. Лилит, Гекат, Диан, Морган превеликое множество, года не хватит, чтобы всех отработать. Инквизитор выбрал самый оптимальный вариант, стал искать в тех сектах, где имя Лилит напрямую связывается с мифом. Единственной организацией оказался Орден Крыс, лишь они верят, что рано или поздно среди них родится новая Лилит.

Далее, Инквизитор знал, что малоизвестная гадалка из полуподвального медицинского центра на самом деле является главой Малого шабаша – группы из двенадцати ведьм, по сути – первичной ячейки Ордена. Именно поэтому он и пометил рекламу центра в газете знаком «турисаз» – «врата». Утром, перед поездкой в центр, по словам Вики, он приехал сюда уточнить самое важное: как выглядела та, что в прошлом ноябре приняла имя Лилит. Его интересовало, были ли у Лилит какие– нибудь знаки на теле. Вика присутствовала на обряде посвящения и запомнила черную круглую родинку на бедре и крестообразное пятнышко под левой лопаткой. К сожалению, на шабашах все надевают крысиные маски, запомнила бы лицо, проблем бы не было. Но Инквизитору хватило и этого. Он рванул в центр… И пропал. Как говорят в таких случаях умные люди, исчерпал лимит удачи. Слишком близко и слишком быстро подошел к цели.

Что осталось нам? Знание. Первое, Лилит существует. Второе, судя по знакам на теле, она является именно той Лилит, что должна совершить финальный обряд. Третье, Маргарита об этом узнала первой и попыталась использовать в своих интересах. Правда, кто кого использовал, еще надо разобраться. И последнее, Лилит упорно идет к своей цели. Сегодня ночью она совершила еще один древний обряд. Вика сказала, что до сего дня только слышала о таком. В храмах Эллады жрицы культа Дианы-охотницы выпивали ритуальное вино, а одна из них принимала яд, медленно отнимающий жизнь. В последнюю ночь любви она «растворялась» среди подруг. Мертвое тело оставалось лишь оболочкой, пустыми мехами, из которых до капли выпили вино жизни. Бред и мерзость!»

Максимова передернуло, и столбик пепла упал на пол. Тихо выругавшись, Максимов швырнул окурок в окно. Вика тихо застонала во сне, перевернулась на спину. Он пересел на тахту, положил руку ей на плечо.

«Наши поступили правильно, что не накрыли пароход, где Лилит устроила оргию. Пока бы Вика вышла на связь, пока бы наши приехали, пока бы усвоили информацию, там никого, кроме наблюдателя, не осталось бы. Сейчас лучше не торопиться, чтобы не вспугнуть Лилит. Она каждый свой шаг превращает в ритуал. Даже хозяйку центра не просто „зачистила“, а принесла в жертву. Значит, настолько уверовала в свое предназначение, что не позволяет себе ничего „человеческого“. Каждый поступок, каждый свой шаг она наполняет сокровенным смыслом, понятным только посвященному. Пока у нее все получается, но по закону подлости удача имеет свойство кончаться в самый неподходящий момент».

Вика открыла глаза, несколько секунд удивленно смотрела на Максимова, потом слабо улыбнулась.

– Если вы разбудили женщину, а она вам улыбнулась, значит это любовь, произнес Максимов.

– Ты сказал?

– Нет, один испанец.

– Своей смертью не умер, это точно. – Вика настроилась спать дальше.

– Я ухожу. Вика.

В ее глазах мелькнул неподдельный страх.

– Не бойся, – поспешил успокоить Максимов. – Всего на час. Привезу тебе самого неподкупного охранника в мире.

– А такие разве бывают?

– Да. Один – мой друг. Не знаю, как к нему отнесется Макс, но тебе, уверен, понравится. – Максимов сунул ей в руки пушистого зверька, в мягком брюхе у которого лежал пистолет. – А пока держи под рукой вот это. Пистолет заряжен, учти. Закройся на все замки, сиди тихо, как мышка. Я скоро.

– Ма-акс, не уходи!

Вика потянула к нему руки. Но Максимов подумал, что еще секунда и останется здесь навсегда, мягко, но настойчиво отстранился.

Пошел по коридору к дверям, из суеверия запретив себе оглянуться.

Глава двадцать первая. ПОМНИ О СМЕРТИ

Дикая Охота

Максимов, пока возился с замком, успел осмотреть дверь, все «контрольки» были на месте, никто в его отсутствие в квартиру не входил.

Стоило открыть дверь, по сердцу хлестнуло предчувствие беды. Запах. Чужой, для квартиры нехарактерный. Максимов специально тренировал обоняние и в любом помещении прежде всего запоминал запахи. Каждое имеет свою неповторимую пахучую гамму, люди почти не обращают внимания на это, между тем нюх у человека такой, что может уловить несколько молекул аммиака в ведре воды. Чужой, войдя в квартиру, может и не оставить видимых следов, но он необратимо изменит привычный запах в ней, всего на едва уловимую величину, но и ее можно уловить, если хочешь выжить.

Максимов замер, повел носом, резкими толчками всасывая воздух. Запах шел из кабинета. Пистолет уже послушно лежал в ладони, предохранитель снят, курок взведен. Максимов выжидал, чутко прислушиваясь к легкому шороху. Судя по звуку, занавеска скользила по полу. Конвой был обучен сидеть в засаде до последнего и бросаться лишь тогда, когда незваный гость собирался покинуть помещение. Но к хозяину он должен был уже давно выйти. А сейчас даже не слышно дыхания пса. Только запах, острый запах собачьей шерсти.

Максимов беззвучно прокрался по коридору. Заглянул в комнату. На мгновенье сердце замерло, а потом забилось злыми четкими ударами.

Конвой лежал на боку посреди комнаты. Из неподвижного бока торчало оперение короткой стрелы. Кровь обильно смочила шерсть, впиталась в ковер, отсюда и запах.

Взгляд Максимова перебегал с предмета на предмет. Через две минуты он имел полное представление о том, что произошло. Стреляли с подоконника, пес спрятался за креслом, но стрела его достала, полз к врагу, оставляя за собой кровавую полосу. Умер, так и не вонзив зубы в тело врага. А тот провел беглый обыск и ушел. Через окно пятого этажа.

Максимов бросил последний взгляд на мертвого пса. Прошел в кухню. Взял в руки чашку, оставленную на столе. На фарфоровом ободке, если смотреть под углом к свету, отчетливо был виден тонкий мазок почти прозрачного вещества.

«Высший пилотаж! – покачал головой Максимов. – Работал на рефлексах, как истинный профессионал. Любой нормальный хозяин давно бы уже бросился к псу, обнял или попытался поднять. И нарвался бы на мину-ловушку. Уж не знаю, рвануло бы выстрелило бы что-то или измазал бы руки ядом, но лег бы рядом, это точно. Подло, но действенно. А расчувствовавшись, решил бы водички попить – слизнул бы яд… – Максимов покосился на телефон. – Трубку наверняка тоже измазал какой-то гадостью».

Он потянул носом. Запах чуть приторный, так пахнут сандаловые палочки. Показалось, в воздухе витает невидимая паутина.

«Вполне могли окурить помещение»,-с тревогой подумал он. Поставил чашку и быстро вышел из квартиры. Закрыл замок на все обороты.

Подъезд наполняли шумы едва проснувшегося дома. Где-то ниже на полную громкость врубили магнитофон. Певица мяукающим голоском обещала кому-то налить чашку кофею. Именно, «кофею», чтобы в рифму.

Максимов поднял взгляд к потолку. Люк на чердак был заперт на замок. Видимых следов взлома нет.

«Мы тоже не вчера родились», – усмехнулся Максимов, подошел к лестнице, упиравшейся в люк, внимательно осмотрел ступеньку на уровне лица. Каждый раз, уходя из дома, тщательно ее протирал. Последний раз это проделал вчера вечером, а спустя всего несколько часов на гладкой трубе отчетливо проступило песчаное пятно.

В теле разливалась упругая злая сила, отчаянно захотелось драки. Без дураков, насмерть.

Он быстро сбежал вниз по лестнице, но из подъезда вышел неверной, покачивающейся походкой. Те, кто обязательно следил за домом, должны были увидеть убитого горем человека. С изрядной долей яда на руках. Максимов знал, что сломал их планы, судя по всему, они рассчитывали взять его в квартире, едва шевелящегося от неизвестной отравы. Тем лучше, им придется импровизировать, а он свои ходы уже просчитал.

По улочке, как шатром накрытой густыми кронами, деревьев, спешили на станцию электрички горожане, кто на работу, невыспавшийся и злой, кто навьюченный, как гималайский шерп, разным дачным барахлом и инструментом. Никто не обратил внимания .на молодого человека, не попадающего в общий темп, заплетающейся походкой бредущего по тротуарчику. Идет человек спать или выполз похмелиться, кому до этого дело. Сейчас каждый сам за себя. Признаки беспокойства проявили лишь двое, лет по двадцать, в темных спортивных костюмах. Но и они не вызвали подозрения у окружающих. Этой дорогой шли все, кто на станцию, а потом – махать лопатой на даче, кто – через пролом в заборе в парк, побегать по дорожкам, увертываясь от выгуливающихся собак.

Максимов вошел в парк и, вдохнув сырой запах, понял – он дома. В лесу его еще переиграть не смог никто.

Он тянул преследователей все дальше и дальше, в самую чащу. Везде были следы человеческой жизни. На сырых от росы бревнах белели газеты, под ногами то и дело хрустели пластиковые стаканчики. На каждой полянке чернели круги кострищ, валялись остатки закуски и бутылки всех сортов водки и пива. Жаждущие общения с природой москвичи довели вековой парк до такого состояния, что уже не понять, то ли это помойка, поросшая лесом, то ли лес, превращенный в свалку. Но тем не менее он остался лесом, идеальным местом для охоты и бесшумной войны.

Максимов сознательно громко трещал валежником, встряхивал мокрые от росы ветки кустов, пока не выбрался на большую поляну. Постоял, прижавшись грудью к разлапистой сосне. Те, что крались следом, имели возможность хорошо его рассмотреть. Они должны были увидеть человека, едва держащегося на ногах, то и дело встряхивающего головой, словно пытаясь выгнать из нее сгущающуюся хмарь.

Они были совсем близко, явная беспомощность жертвы заставила их забыть об осторожности. Шли парой, всего в нескольких шагах друг от друга.

Максимов оттолкнулся от ствола дерева, от усилия его понесло к кустам, обрамлявшим поляну; пьяно разбросав руки, он вломился в заросли, рухнул на землю. И исчез.

У них хватило ума не бежать через поляну, разошлись по кругу, охватывая с двух сторон. Максимов уже успел отползти на достаточное расстояние и теперь с удовольствием наблюдал, как крадется прямо к нему один из преследователей.

«Хорошо идет», – с уважением отметил Максимов. Наметанным взглядом оценил боевой потенциал противника. Крадущиеся движения, мягкая пластика хорошо тренированного тела, непроницаемое лицо закаленного бойца. Не больше двадцати, а уже смертельно опасен. Максимов похвалил себя, что решил заманить их в лес. В обычной уличной драке против двух таких противников шансы на полную победу делились поровну. То есть, кому повезет. На везение рассчитывать не имел права, один из двоих должен был стать «языком». Живым, слегка помятым, но с неоткушенным языком.

«Этот», – решил Максимов, увидев, как присел на колено противник и поднял на уровень глаз маленький арбалет.

На всякий случай достал нож. Бесшумно стал заходить с фланга. Слева, за поляной, громко хрустнул под ногой пластиковый стакан. Или противник ошибся, или намеренно поднял шум, проверяя реакцию завалившегося в траву человека. Оглянулся, разглядел сквозь листву темный силуэт, приближающийся к тому месту, где должен был бы лежать Максимов. Еще раз прикинул расстояние до стрелка, чей арбалет отсвечивал черным металлом на фоне зелени.

Первые два шага крался, едва касаясь травы, с третьего рванулся вперед. Противник не успел среагировать, очевидно, лишь краем глаза зацепил движение за спиной, попытался развернуться, но было поздно. Удар рукоятки ножа пришелся точно под ухо. Не издав ни единого звука, он закатил глаза и медленно осел на землю. Максимов едва удержался, чтобы не вспороть ему горло. Выхватил из ослабевших пальцев арбалет. Прицелился и послал стрелу через поляну. Стальной лучик остро вспыхнул в воздухе, вздрогнула прошитая насквозь листва, короткий вскрик – и следом треск валежника под упавшим телом.

Максимов передернул затвор арбалета, в паз легла новая стрела. Такого оружия он еще не держал в руках, в каталогах видел, а пользоваться не приходилось. Явно не армейский и не охотничий вариант. Специально для незаметного ношения и бесшумного применения. Посмотрел на лежащего у ног, из полуоткрытого рта врага вытекла струйка слюны. Болевой шок и временный спазм дыхания, поэтому и не закричал. Чуть сильнее удар – остановка сердца и кровоизлияние в мозг. Максимов опустился на колено, приподнял парню веко. Зрачки реагировали на свет, но до полного прихода в сознание было еще далеко. Прислушался;

Второй противник еще подавал признаки жизни – тихо похрустывали под ним хворостинки и шуршала листва. Скорее всего, в агонии сучил ногами по земле. Со стрелой под сердцем не побегаешь.

Перед тем как пойти проверить, Максимов вспорол майку на груди раненого. Как и ожидал, на левой груди у того красовался черный вензель. Иероглиф был немного сложнее, чем у того, кто там, у машины, захлебнулся кровью, откусив себе язык. Основа знака оставалась прежней, только добавилось несколько новых деталей. Смысл не изменился – Воин, идущий Путем Левой руки. Смерть и тьма, ради бессмертия и просветления.

«Все, отбегался», – пробормотал Максимов. Перевернул расслабленное тело, быстро скрутил руки за спиной. Наученный печальным опытом, оприходовал, как затравленного волка, – вставил в рот противнику палку, привязал к шее остатками майки.

По широкой дуге прокрался ко второму, уже беззвучно лежащему в кустах. Убедился, что стрела в груди, а рядом, на загорелой коже чернеет такой же иероглиф.

Ни жалости, ни угрызения совести он не испытывал. Абсолютно ничего. Азарт охоты и холодная ярость исчезли, осталась только пустота. После боя всегда бывало именно так. В таком состоянии если и добиваешь раненых, то без злости, лишь по необходимости.

Максимов вытащил из чехла на ремне мобильный телефон. Набрал номер, дождался соединения, добавил еще три цифры.

Когти Орла

Экстренный вызов Сильвестру

Срочно группу поддержки в «Лес». Требуется эвакуация «теплого» и зачистка одного «холодного». В адрес не входить.

Олаф

Через двадцать пять минут Максимов вышел из парка на платформу. Судя по скопившимся дачникам, вот-вот должна была подойти электричка. Максимов оперся о перила, с удовольствием ощутив тепло, идущее от успевшего нагреться металла. Закурил, блаженно прищурился на еще низкое солнце. Начинался еще один июньский день.

Максимов вполуха слушал разговоры толпящихся вокруг дачников. Поймал себя на мысли, что никак не может включиться в их проблемы. Эти люди жили иной, простой и понятной жизнью. Как год за годом, век за веком жили их отцы и прадеды, как, дай Бог, будут жить их внуки. Трудно, хлопотно, в горе и радости. Жили. Так, как никогда у него не получится, можно даже не пытаться. Он был рядом с ними, дышал одним воздухом, грелся на одном солнце, но чувствовал себя необратимо другим. Если долго об этом думать, становилось холодно внутри, будто проснулся ночью в пустой выстуженной комнате.

«А чего ты хотел? Вряд ли кто-нибудь из них видел семь трупов за сутки. И никто не потерял пса, которому обязан жизнью. И никто не охотится на бабу, решившую взорвать мир». Максимов был рад, что надел очки с черными стеклами, никто не мог увидеть его глаз.

Он почувствовал Сильвестра раньше, чем тот вынырнул из-за спины соседа Максимова, пенсионера-дачника, который стоял, выпятив грудь, уравновешивая таким образом тяжесть огромного рюкзака. По щекам дачника струился пот, глаза были закрыты, как у спящей под грузом лошади. Сильвестр ничем не выделялся среди основной массы людей на платформе: отставной военный, кряжистый, но подтянутый, простодушное лицо и неброская одежда. Ни за что не скажешь, что этот человек только что руководил «зачисткой»: вывозом трупа, затаптыванием следов и срочной эвакуацией еще не пришедшего в себя стрелка-арбалетчика.

– Разрешите? – Сильвестр зажал сигарету в коротких пальцах, наклонился к горящей сигарете Максимова.

– Конечно. – Максимов поднял руку выше, чтобы было удобнее прикуривать. Посмотрел в холодные, как мартовское небо, глаза Сильвестра. Тот едва заметно опустил веки.

Сильвестр встал рядом, лицом к парку.

– Квартиру мы зачистили, – прошептал он, выдохнув дым. – И что ты про все это думаешь?

– Инквизитор все время был в коме и этот адрес дать просто не мог. Но у него наверняка был с собой паспорт или что-то в этом роде… Поработали на Аэропорте, где прописан Инквизитор, опросили соседей… Любой мент за день нашел бы эту квартиру, а Инквизитор был в их руках дольше. Я ждал гостей, но чтобы вот так сразу… – Максимов покачал головой.

– А почему не ударили раньше?

– Возможно, руки не дошли. – Максимов пожал плечами. – Возможно, играют. Если меня считают Стражником Севера, то, по ритуалу, убьют последним. А сейчас была генеральная репетиция.

Сильвестр кивнул, сделал вид, что рассматривает кончик сигареты.

– Я из этого ниндзя душу выну! – прошептал он одними губами. – Он у меня и по– японски, и по-корейски, и по-еврейски запоет.

– Вряд ли. Он прикончит себя при первой же возможности.

Сильвестр поднял на Максимова усталый взгляд, но промолчал.

– Что делать мне? – спросил Максимов, тоже повернувшись лицом к парку.

– Передали, решай сам. Фактически, тебя вычислили.

Максимов уже давно принял решение. Сильвестр покосился на него и усмехнулся.

– Можешь не говорить, я догадался. Учти, подготовки у девчонки никакой нет. Инквизитор ее использовал в качестве информатора, не более того.

– А я в демонологии полный профан. Как-нибудь сработаемся.

– Бог в помощь, – после паузы ответил Сильвестр. – Новую машину подгоним через час прямо к ее адресу.

Перед тем как отойти в сторону, Сильвестр прикоснулся к его руке, скользнул взглядом по лицу.

– Ты как, парень?

– Нормально, – ответил Максимов. Под сердцем, несмотря на жару, колола холодная льдинка.

Сильвестр кивнул, щелчком отбросил окурок и растворился в пришедшей в оживление толпе – из-за поворота показалась электричка. Максимов лишь раз увидел седой бобрик Сильвестра. Поезд остановился, открылись двери, толпа, разбившись на штурмовые группы, ощетинилась садовым инструментом и ринулась на абордаж.

Максимову места не хватило, да он и не старался пробиться в душное нутро электрички. Дождался, когда с тяжким вздохом захлопнутся двери. Незаметно осмотрелся на опустевшей платформе. Пристроился к группке прибывших пассажиров, идущих к краю платформы, чтобы не через мост, а кратчайшим путем, по путям пройти к конечной остановке трамвая.

Поплутав немного между домами, вышел на Нижнюю Масловку. Остановил частника, назвал адрес. Водитель попался трепливый до ужаса и всю дорогу до Садовой– Кудринской изводил Максимова байками из своей полной приключений двадцатилетней жизни.

Вика открыла дверь после третьего звонка. Одной рукой придерживала воротник халата, второй удерживала на голове тюрбан из влажного полотенца. Окинула взглядом с головы до ног, прикусила губу. Отступила, пропуская через порог.

Максимов сразу прошел в спальню. Опустился на пол, прижался спиной к стене.

– Я могу чем-то помочь? – тихо спросила Вика.

– Нет.

Максимов вытянулся на полу, положил под голову скрещенные руки. Закрыл глаза.

Кот прошмыгнул мимо ног Вики, осторожно подошел к Максимову, постоял, щуря глаза, будто пытался угадать, с чем пожаловал гость. Коротко мяукнув, вспрыгнул на грудь, потоптался передними лапами, остро покалывая коготками, чуть выпущенными из мягких подушечек. Наконец, устроился там, где было больнее всего, на левой половине груди.

От жаркого тепла кошачьего тела льдышка под сердцем стала таять, не прошло и пяти минут, как исчезла вовсе, оставив после себя пустоту. Кот удовлетворенно заурчал, крепче запустил коготки. Максимов лежал, закрыв глаза, одной рукой поглаживал распластавшегося на груди кота. Слышал, как вошла и вышла Вика, но вставать не стал. Не было ни сил, ни , желания даже приподнимать голову.

«Думай о смерти, думай! – приказал он себе. Она всегда рядом, а ты начал это забывать».

На этот раз он решил вспомнить Африку.

…Наверно, только среди дикой природы жизнь открывается во всей своей беспощадной простоте, кто бы ты ни был, кем бы себя ни считал, ты – лишь кусок пищи для того, кто оказался проворнее, сильнее и терпеливее тебя. Случайность лишь подтверждает закон. Единственная возможность оказаться на волосок от смерти и уцелеть состоит в том, чтобы раз и навсегда осознать, что смерть всегда рядом и еще никому не удалось ее избежать.

Труп лежал на обочине дороги. Еще совсем свежий, не успевший раздуться под беспощадным солнцем. Очевидно, один из тех, кто попал в засаду на рассвете, хотя по форме это не определить, здесь каждый одевался с бору по сосенке. Вернее, с пальмы.

Два африканца о чем-то громко спорили над трупом третьего. А вокруг пылала от зноя саванна. Земля, где шли в бой под портретами Маркса, а жили по Дарвину. У кого острее глаз и тверже рука – тот жил дольше. И кого не убило оружие, сплавляемое на черный континент из развитых стран, того добивала эта красная, как засохшая кровь, земля. Максимов, прислонившись к раскаленному боку джипа, краем глаза следил за перепалкой солдат. Больше всего его интересовали густые заросли слоновьей травы метрах в ста от дороги.

Успел лишь окликнуть спорящих, догадавшись, что сейчас произойдет. Русский мат давно стал составной частью местных языков, его прекрасно понимали все. Из всего могучего и великого африканскому уху пришлась лишь непечатная часть, слова чужие, но понятные: коротко, энергично и достаточно эмоционально.

Один оказался догадливей, попытался отскочить, но второй чернокожий уже сделал свое черное дело, ногой попытался перевернуть труп. Взрыв взбил в небо красную пыль. Любопытного разорвало на куски, осторожного, вытянувшего в прыжке длинное тело, догнала взрывная волна, перевернула, швырнула в кусты тряпичной куклой. Из остролистых зарослей слоновьей травы ударила длинная очередь. Водитель даже не успел открыть дверцу, одна из цокнувших по капоту пуль срикошетила в голову.

Через две минуты все было кончено. Максимов остался один, стрелявшего из зарослей накрыл очередью, потом добил, подкравшись с фланга. Лишь тогда обнаружил, что осколок мины отщепил полоску с приклада автомата. А что было бы, войди осколок в тело?

Ничего. Ничего из ряда вон выходящего для этой пустоши, затопленной знойным маревом. Еще один кусок свежего мяса. Запах крови далеко разносится вокруг, пробуждая аппетит у тысяч оголодавших зверей. Человек еще мог тешить себя надеждой на спасение, а по его запаховому следу уже тянулась цепочка, составленная из отшлифованных тысячелетиями звеньев, каждый на своем месте, каждый в свой черед. Он мог не подпустить к себе крупных хищников, время от времени отпугивая выстрелами, но трупоеды с тупой настойчивостью все равно трусили бы следом. Возможно, гиены и не умеют логически рассуждать, но тысячелетним инстинктом знают, что еще никто не выдержал дольше дневного перехода под палящим солнцем с кровоточащей раной на бедре. Силы жертвы убывают с каждой каплей крови, так соблазнительно и остро пахнущей. Вскоре к аромату свежатины примешается запах гниющей плоти. Это будет ближе к вечеру. А когда падет ночь, можно будет подойти к жертве совсем близко, почти касаясь мордой тела, из которого по капле вытекает жизнь…

Максимов отчетливо представил, что бы произошло мгновенье спустя после смерти. И час спустя, когда над растерзанными останками захлопали бы крылья грифов. И день спустя, когда вокруг копошились бы мелкие грызуны. И еще день. И еще месяц. И год спустя.

Острое, беспощадное видение собственного конца, за которым, как приучили считать, только тьма, сменилось видом долины, залитой солнечным маревом, в небе неподвижно стояли гигантские облака, и одно, самое прозрачное, едва различимое в дрожащем от зноя воздухе, плыло над самым горизонтом. Килиманджаро.

Он открыл глаза. Ветер шевелил занавеску, и от этого по потолку плавно скользили розовые тени.

«Не надо иллюзий. Рано или поздно тебя достанут. Нельзя вечно работать на износ, когда-нибудь просто не останется сил. Как бы ты ни прожил жизнь, кем и чем бы ни стал, твоя смерть не станет концом света. Можешь смеяться, можешь плакать, но это так».

Он вспомнил о двух боевиках в парке. И еще о четырех, оставленных в подвале дачи.

«Иллюзия. Еще одна иллюзия. Преступное самоуспокоение – считать, что монополия на насилие во имя справедливости принадлежит государству. Как может государство судить таких? Оно вне религии и веры, поэтому в жертвоприношении видит лишь убийство при отягчающих обстоятельствах. Между расчлененкой по пьяному делу и вырванным из груди сердцем для милиции нет никакой разницы. Хуже, дядю Васю алкоголика могут упечь на всю катушку, а Васю-сатаниста хватит ума признать невменяемым и отправить на лечение. И это называется справедливостью? Слепцы! Слепые поводыри слепых. А еще делают вид, что могут управлять государством. Они даже не представляют, что по глупости и невежеству вызвали к жизни. Когда одни кричат „Аллах акбар!“, а другие крестятся перед боем, это уже не та война, которую могут понять политики с партбилетами в дальнем углу сейфа. До последнего смертного мгновенья мы живем в счастливом неведении, что нет ничего выше и ценнее нас самих. Лишь когда человеческое в тебе осознает свою необратимую смертность, приходит понимание, что есть нечто высшее, что и сделало тебя человеком. Это прозрение подобно вспышке, ты обретаешь немыслимую четкость видения мира и своего места в нем. С этим знанием мучительно непросто жить, но легко и не больно умирать. Правильно говорили древние, что браки заключаются на небесах. Только забыли добавить – там же начинаются войны. Любая война – лишь грязная бойня, если не освещена светом небес. Жизнь страшна, если не опалена этим неземным светом».

Кот на груди у Максимова встрепенулся, мутными от сна глазами уставился на вошедшую в комнату Вику. Она успела высушить волосы и переодеться в светлый спортивный костюм.

– Макс, ты не спишь?

– Мы оба не спим. – Максимов приподнялся на локте.

Вика присела рядом, протянула трубку радиотелефона.

– Тебя.

– Слушаю. – Услышав голос Сильвестра, Максимов невольно напрягся. Ничего хорошего это не предвещало. – Я так и думал. Хорошо, будем ждать. До связи.

Он опустил трубку на пол. Снова вытянулся на полу, подложив руку под голову.

– Что-то опять случилось? – спросила Вика.

– Нет, все, как доктор прописал. Я остаюсь здесь. Пока больше делать нечего.

– Может, позавтракаешь? Я кофе сварила.

– Обязательно.

Максимов закрыл глаза. Вика скользнула теплыми пальцами по его лицу. Он накрыл ее ладонь своей, прижал к губам.

За окном медленно нарастал шум проснувшегося города. А двое в комнате лежали, крепко прижавшись друг к другу, безучастные ко всему, что происходило вокруг. Двое на маленьком острове посреди бушующего океана.