Текст книги "Черная Луна"

Розыск

Протокол вскрытия (фрагмент)

Труп мужчины примерно тридцати лет, нормального телосложения. На теле многочисленные гематомы, в области верхней трети брюшной полости разрыв кожного покрова. Колото-резаных ран и огнестрельных ранений не обнаружено. Спиралевидный перелом правой лодыжки, перелом лучезапястного сустава правой руки. Открытые переломы пятого, шестого и седьмого ребер. Трещина правой височной кости, обширная гематома правой части лица, разрывы мягких тканей. На шее следы механической асфиксии, при вскрытии обильное кровотечение из мягких тканей, перелом третьего и четвертого шейных позвонков.

Глава тридцать первая. ТУЗ В РУКАВЕ

Телохранители

Подседерцев блаженствовал, вытянувшись в кресле. Легкая улыбка гуляла на его резко очерченных губах. На коленях лежала раскрытая папка, у ног стояла коробка, доверху забитая такими же цветными пластиковыми папками. Покойный Виктор Ладыгин страдал манией все записывать и раскладывать по полочкам. Прекрасная черта, говорящая о профессионализме исследователя. При жизни. А после смерти она существенно облегчает работу следователя.

Бывали случаи, когда под смердящими матрасами умерших в нищете старух находили спрессовавшиеся от времени пачки денег, случалось, годами тянувшееся следствие выходило на серийного убийцу – тихоню и подкаблучника, успевшего к тому времени умереть в кругу рыдающих родственников. Однако шок от таких посмертных открытий не шел ни в какое сравнение с теми бумагами, что лежали сейчас в коробке. Если Виктор Ладыгин желал навсегда остаться неизвестным, он своего добился, такие документы секретят по максимальной категории, штампуя сверху гриф: «Хранить вечно».

Подседерцев потянулся, посмотрел на часы. Всего половина десятого. Домой заскочил переодеться и сразу же, вызвав машину с охраной, отправился на работу. Служебное рвение тут было ни при чем. «Литерный» объект СБП с эшелонированной охраной и надежными стенами – вот самое спокойное такой находки. В том, что кое– кому этот архив не даст долго спать, он ни на секунду не сомневался.

Он посмотрел на телефон. Гладкий изгиб трубки так и просился в руки.

Срочно т. Салину В. Н.

Сегодня ночью убит Виктор Ладыгин. В следственных действиях на месте преступления принимали участие оперативники СБП РФ. Из квартиры ими изъята печатные материалы, принадлежащие Ладыгину.

Владислав

Старые львы

– Хорошо. Как приедет, сразу же проводите ко мне. – Салин положил трубку, развернул кресло так, чтобы высунувшееся из-за дома напротив солнце не било в глаза. Зевнул, прикрыв рот ладонью.

– Не выспался? – спросил стоявший у окна Решетников.

– Поздно лег. Сообщение от Владислава пришло в восемь, а у меня в это время – самый сон. – Он Прищурился от яркого света. – Павел Степанович, будь любезен, закрой жалюзи.

Решетников подергал за веревочки, и кабинет заполнил ровный белый свет, погасли блики, игравшие на полированной столешнице, по углам залегли матово– бежевые тени. Салин удовлетворенно кивнул.

За годы работы он сменил не один десяток кабинетов и побывал в тысячах: от тесных прорабских вагончиков до министерских «аэродромов». И везде его поражал неистребимый казарменно-казенный дух. Нынешняя бюрократия старалась ухватить от жизни все и рабочие часы предпочитала проводить в ласкающей взгляд обстановке. Если в работе все старались походить на деловито-возбужденных американцев, то в обустройстве кабинетов предпочитали бюрократический ампир Французской Республики. И это было то немногое в происходящих метаморфозах, что Салин считал положительным.

Работать, действительно, приятнее и продуктивнее в элегантном интерьере, кто же спорит. Но маразм, поразивший молодую российскую демократию, и здесь давал себя знать. Бросишь мельком взгляд на картинку в телевизоре, залюбуешься: благородная синева драпировок на стенах, огромное кольцо стола жемчужно-белого цвета, в центре – целая клумба тропических цветов, по кругу кремово-белые кресла с золотой резьбой, в них сидят холеные мужики в дорогих костюмах, сзади вращающиеся креслица для челяди и интеллектуальной прислуги, но цвет тоже в тон, дабы не портить общего замысла дизайнера. Подумаешь: сильные мира сего, вершители судеб всего экономически недоразвитого человечества собрались кредиты распределять. А прислушаешься к бубнежу диктора и сплюнешь от досады. Опять наши, родные, ни от кого не зависящие выясняют, кто кому за газ и свет сколько должен и какой натурой платить намерен.

В дверь тихо постучали.

– Разрешите, Виктор Николаевич[19]? – На пороге замер широкоплечий мужчина лет сорока пяти с непроницаемым лицом хорошо вышколенного слуги.

– Да, Владислав. – Салин кивнул. Человек бесшумно прошел по толстому ковру к столу, протянул карточку.

– Примерный фоторобот. Особенно не старались, и так ясно, что это он. Голос у него был такой же невыразительный и бесстрастный, как и лицо.

Салин водрузил на нос очки, всмотрелся в лицо на карточке.

– Полюбуйся. – Он протянул карточку подошедшему Решетникову. – Что-то еще, Владислав?

– Новых данных нет. Мы пока пытаемся установить, какой объем информации и по каким направлениям мог оказаться в архиве Ладыгина. Следствие взято на контроль СБП, прикрытие они обеспечат соответственное. Но можно попытаться наладить стабильное получение информации. В прокуратуре района у меня сильные позиции.

Салин с Решетниковым переглянулись.

– Не стоит. – Салин снял очки, пухлыми ухоженными пальцами помял переносицу.

– А чем этот хрен с бугра аргументировал свою активность на месте преступления? – Решетников щелкнул ногтем по карточке.

– Со слов моего источника, он заявил, что Ладыгин был информатором СБП. Владислав встал вполоборота, чтобы одновременно отвечать обоим.

– Совсем мозгов нет, – тяжело вздохнул Решетников.

– Или пошел ва-банк, – произнес Салин, откинувшись в кресле.

Их взгляды вновь встретились. Владиславу показалось, что эти двое ведут разговор по телепатическому каналу, но он ничем не выказал удивления.

– Владислав, покачай свои источники среди «рыцарей плаща и кинжала». Решетников покосился на Салина, тот кивнул. – Я, конечно, понимаю, сейчас у кого сабля, тот и пан. Но у СБП должны были быть веские основания, чтобы пристегнуть выпадение из окна со смертельным исходом к безопасности Первого. Поэтому на мелочи не разменивайся, качай крупняк, понял?

– Да, Павел Степанович, – кивнул коротко стриженной головой Владислав. Вопросительно посмотрел на Салина.

– Ступай, – разрешил тот. Владислав вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Решетников хлестко, как козырным тузом, шлепнул карточкой по столу. Отвернулся. Тяжело вдавливая ноги в ковер, прокосолапил к окну. Постоял, подставив лицо острым лучикам света, пробивающимся сквозь сито жалюзи. Салин с легкой улыбкой на губах следили за другом, знал – для Решетникова это было максимальным проявлением эмоций.

– Звонить этой хитрой кучерявой роже будешь? – спросил он, не оглянувшись.

– Ох, и икается же сейчас Подседерцеву! – усмехнулся Салин, подтянув к себе карточку.

– Не бойся, не поперхнется! – Решетников круто развернул упитанное тело. Виктор Николаевич, это же ты его делал. Неужели не доломал, если он такие фортели отчебучивает?

– Ну, насколько ты помнишь, я его сознательно не ломал. Зачем он нам с переломанным хребтом? – Салин покачался в кресле. – Подседерцев не агент и не информатор. Назовем это мягко – сотрудник. Работать на нас он не сможет, должность и амбиции не позволят. Зато они же вполне позволяют работать с нами. И пока есть устраивающий нас результат, сотрудничать с ним я буду.

– Согласен, он не мелкий стукач, чтобы, высунув язык, прибежать сюда с докладом. Но на месте он был в три часа ночи. Кстати, не поленился! И что, с тех пор еще не сообразил, что ему делать?

– Пусть еще немного подумает, – спокойно ответил Салин. – Никогда не поздно поменять акценты и превратить сотрудника в мальчика для битья, ты не находишь?

Решетников что-то беззвучно прошептал, потер толстый подбородок. Вернулся к столу, тяжело плюхнулся в кресло. Сколько его знал Салин, столько и удивлялся обманчивости его внешности.

В старые времена Решетников любому мог показаться провинциальным бюрократом районного масштаба, директором завода средней руки, хватким председателем колхоза. Сейчас сменил имидж на губернского чиновника с опытом партийной работы, иногда с успехом выдавал себя за коммерсанта, прокручивающего детишкам на мелочишко остатки партийных взносов. Никому и в голову не приходило, что перед ними самый коварный и въедливый оперативный сотрудник Комитета партийного контроля и контрразведки… Если образное выражение понимать буквально, то лично переломанными Решетниковым хребтами можно обеспечить потребности в учебных пособиях всех медицинских вузов страны.

«Это хорошо, что мы работаем в паре, – подумал Салин, незаметно разглядывая грубое лицо Решетникова, успевшего до красноты обгореть на солнце. – Я по– интеллигентному романтичен. Порой придумываю человека, желая видеть его лучше, чем он есть. Самообман, конечно. А Решетников с крестьянской прямотой рубит под корень и в высокие материи не верит принципиально. Но умен, как же он умен!»

– Ла-адно, нам торопиться незачем. – Решетников непринужденно вытянул ноги, удобнее устроив объемное тело в кресле. – Можно даже и вздремнуть. Потому как Подседерцев привык действовать нахрапом, на чем и свернет когда-нибудь себе шею. Но мы с тобой – люди в возрасте, нам резкие движения противопоказаны.

Салин, усмехнувшись, кивнул.

Дело было не в возрасте. Они так работали всегда. Охотились, как матерые львы, настойчиво и беспощадно. Как бы ни складывались обстоятельства, они мастерски держали паузу между ходами. Противник ерзал в нетерпении, душил в себе страх, а в это время неспешно выверялись позиции всех заинтересованных сторон, перепроверялась информация, отшлифовывался сценарий и уточнялись роли, и лишь после этого едва заметно начинали подкрадываться к жертве. В самый неожиданный момент – прыжок, удар лапой по хребту или клыки в горло, и лишь цепочка кровавых капелек, которые ветер быстро занесет песком. Был человек – и нет человека, а нет человека – нет и проблем.

– Ох и жара! – Решетников промокнул шею платком. – Ты бы позвал секретаршу, пусть сообразит чайку. А то пока Подседерцев разродится на звонок, умру от обезвоживания организма.

– Может, что-то к чаю? – не без иронии уточнил Салин, потянувшись к селектору. Привычки напарника знал не хуже его жены.

– Непременно! – Решетников похлопал себя по тугому животу. – Ты же знаешь, стабильность веса – первый признак здоровья. А я даже позавтракать не успел.

Нервы, как и хватка, у Решетникова были железные. Еще ничто не смогло лишить его аппетита.

Телохранители

Подседерцев закончил читать последнюю страницу, захлопнул папку. На столе уже выросла высокая стопка из тех, что он по очереди доставал из коробки.

Задумался, склонив набок голову, машинально забарабанил пальцами по гладкой обложке папки. Раз за разом удары становились все сильнее и чаще, перешли в нервную дробь. Он оборвал импровизированный марш резким щелчком. Потянулся к трубке, ткнул в клавишу. На другом конце провода в его рабочем кабинете трубку снял секретарь.

– Слушаю, Борис Михайлович! – отозвался он бодрым тенорком.

Подседерцев поморщился, немного отстранил от уха трубку.

– Не голоси ты так, Лев Степанович! Первое, наведи справки по некому Мещерякову Владлену Кузьмичу. Психолог и психиатр. Постарайся установить местонахождение. Срочно. Второе – будут искать, я на объекте «Вишня». Еще пару часов поработаю здесь.

– Вас тут Ролдугин уже с фонарями ищет.

– Пошел он… – Подседерцев моментально определил причину. Звонков от Шефа не было, значит, Ролдугин ему еще не настучал. Очевидно, просто не нашел. Вот и решил поплакаться в жилетку. – Скажи чернокнижнику, пусть не гонит волну, я сам ему позвоню. Да, где Дима Рожухин?

– Отметился, оставил для вас докладную и выехал в ФСБ.

– Отлично. Будут от него новости – звони немедленно.

– Принял, Борис Михайлович.

Подседерцев бросил трубку. Побарабанил пальцами по ее гладкому боку.

– Рано, – сказал сам себе и убрал руку. Взял следующую папку, пролистнул несколько страниц. Покачал головой, вернулся к началу и стал читать внимательнее.

Глава тридцать вторая. НОВАЯ ПОЛИТИКА

Старые львы

Если вам приходится уходить, но хочется остаться, не хлопайте дверью. Оставьте щелочку. Чтобы подслушивать, а если надо, то и подсказывать. Когда политика просят выйти вон, он основывает Фонд. Унизительная приставка «экс» не красит бывшего Президента страны, но, почувствуйте, как благородно звучит: «президент Фонда»!

Официальный статус еще полдела, главное – счет в банке, на который можно принимать благотворительные и добровольно-принудительные взносы, гонорары за книги, которые никто не читает, и лекции, которые никто не слушает. Для кого-то Фонд становится личным Пенсионным фондом, для серьезных политиков, лишь временно ушедших в тень, он становится средством влияния, обеспечивая невидимое присутствие на политической сцене. А на ней кипят шекспировские страсти, так что роль, пусть и эпизодическая, для Тени всегда найдется.

Организация, которой Салин и Решетников отдали всю сознательную жизнь, ушла в тень задолго до августа девяносто первого года. Эпохальное выступление Борис– Борись на броне они смотрели по телевизору в уютном офисе советско-мальтийского предприятия. А события октября девяносто третьего, к которым имели некоторое касательство, встретили в недавно отреставрированном особнячке, принадлежащем фонду «Новая политика».

Салин, убежденный, что в политике нет и не может быть ничего нового, а вся русская политология уместилась в десятитомнике Салтыкова-Щедрина, поначалу встретил название фонда в штыки. Но, подумав, согласился с Решетниковым, что «Институт исследования проблем парламентаризма» еще хуже, даром что авторство принадлежит писклявому бывшему государственному секретарю.

Фонд стал типичной крышей – в первом и самом правильном значении этого слова. Ничего бандитского и криминально-экономического в его деятельности не установила ни одна проверка, а многочисленные соглядатаи, подосланные государственными и частными структурами, не обнаружили никакой угрожающей политической активности. Денег, поступавших от малоизвестных фирм, едва хватало на приличные оклады и содержание десятка аналитических групп, что-то публиковали микроскопическими тиражами, проводили конференции по темам, весьма далеким от передела собственности в стране, выезжали в командировки за кордон, но скромнее и реже, чем обремененные доверием народа и личными проблемами госчиновники. Жили скромно, но ни в чем не нуждались. Типичное «кладбище слонов», обустроенное на так и не найденные «деньги партии», – так решили те, кому поручено было бдительно следить за политическими конкурентами. А Фонд, между прочим, был одним из лежбищ старых львов. В тени, укрывшись от чужих глаз, они отдыхали после удачных охот и, сладко прищурившись, наблюдали за гарцующими на солнцепеке славы и успеха буйволами, антилопами и баранами.

– Знаешь, о чем я сейчас подумал? – Салин оторвал взгляд от картины на противоположной стене.

Решетников вытер платком вспотевшее лицо, покосился на картину.

– О чем хорошем можно подумать, глядя на этот кошмар алкоголика? проворчал он, наливая себе еще одну чашку чая. – На твоем месте снял бы я ее. Абстракционизм! Хрущеву до сих пор забыть не могут, что он ляпнул в Манеже. А ведь прав был Кукурузник, как сейчас выясняется. Все они – педерасты. И что интересно, даже не стесняются.

– История искусства – это этюд в голубых и розовых тонах. Так было, есть и будет, – печально вздохнул Салин.

– М-да? – Решетников поднял выгоревшие до белизны брови. – И кто это сказал?

– Я.

– Запиши для потомков. – Решетников принялся помешивать ложечкой в чашке. – а о чем все-таки подумал?

– Видишь ли, мой друг. – Салин оттолкнулся от стола, отъехав вместе с креслом назад, вытянул ноги. – Глядя на это полотно, пришла в голову мысль, чем политик отличается от государственного деятеля.

– Тем, что первый думает о следующих выборах, а второй – о будущих поколениях, – подхватил Решетников, продолжая звенеть ложкой. – Только первому эта мысль пришла в голову Черчиллю.

Салин мягко улыбнулся. Решетников, на людях талантливо игравший роль провинциального простачка, позволял себе демонстрировать эрудицию исключительно в кругу своих.

– А я ее развил и пришел к выводу, что если политикан пытается играть роль государственного деятеля, то выходит как у этого мазилки. Им обоим закрыта дорога в вечное, а хочется. Вот и выходит фиглярство и дешевый эпатаж.

– Я так понял, что ты все связываешь с выборами? – Решетников глазами указал на листок с фотороботом, все еще лежащий на столе.

– С ними так или иначе сейчас связанно все. Весь вопрос в степени. – Салин сделал маленький глоток из своей чашки. В отличие от Решетникова, предпочитал не чай, а крепкий кофе по-турецки. – И в степени опасности.

Они обменялись взглядами, и Салин продолжил:

– Как бы за них ни проголосовали, те, что засели в Кремле, все равно проиграют. Выходов на серьезные круги они так и не получили. Все заигрывания с «капиталом Сиона» и «казной Ордена СС», как ты знаешь, окончились провалом. Мальчиков-эмиссаров гаранты капиталов не признали, и их пришлось срочно убирать. Одного даже от греха подальше упекли в Кресты, потому что блудлив и болтлив до ужаса. Итак, реальных денег у них нет. Про наркодоллары я не говорю, это мелочь, но достаточно мерзкая, чтобы испоганить , не одну политическую карьеру. Значит, опорой режима останется спекулятивный капитал. Но у него одна особенность – он быстро и обильно поступает, но моментально исчезает.

– Мед – это очень странный предмет, вроде бы есть… – Решетников подцепил сушкой янтарную каплю из розетки. – И вот – его нет. – Сушка исчезла во рту. Думаешь, они этого не понимают?

– Уверен, что понимают. Но каждый в меру своей испорченности. – Салин поймал веселый взгляд собеседника и тоже улыбнулся. – Группировка, к которой принадлежит Подседерцев, терпеть не может «молодых реформаторов». Очевидно, из зависти. Ha черный день у «младореформаторов» есть вариант устроиться приглашенными профессорами в провинциальные университеты США. А что будет делать шеф Подседерцева?

– Огурцы на даче окучивать, – проворчал Решетников, пережевывая сушку.Только недолго. Она всего в часе езды от Лефортова.

– Вот-вот, – кивнул Салин. – Силовики возомнили себя радетелями государственных интересов и суют палки в колеса финансовых афер «младореформаторов». Тех это бесит, но сделать ничего не могут, пока ключи от Лефортова лежат в кармане у силовиков. Долго это продолжаться не может, рано или поздно кто-то из них пойдет на обострение ситуации.

– Переворот? – с сомнением произнес Решетников. – Кремль давно беременен переворотом, но вряд ли разродится этим летом.

– Нет, не переворот, а временная ситуация управляемой нестабильности. Силовики в силу специфики мышления могут пойти на введение чрезвычайного положения. А «экономисты», которые суть – биржевые игроки, скорее всего, спровоцируют крах биржи. На месяц-другой отвлекут внимание, чтобы тихо и малой кровью провести хирургическую операцию по расчленению сиамских близнецов. Иначе сидеть всем вместе.

– Теперь понимаю, почему они двуглавую цыпу своим гербом сделали, протянул Решетников. – Кстати, не забудь, надо ребяткам эту идею подбросить. Пусть двинут в прессу, а мы полюбуемся на реакцию. Ты, конечно, прав, но как это связано с Виктором? Если не считать слов Подседерцева, что Ладыгин был информатором СБП, стыковок никаких. Он к политическим играм имеет… имел, поправил себя Решетников. – Имел такое же касательство, как я к сексуальной революции. Симпатизирую, но нет возможности активно участвовать.

Салин спрятал усмешку. От комментария решил воздержаться, хотя знал, что к любовным утехам Решетников подходил с ответственностью передовика стахановского движения. Впрочем, как и ко всему, что помогало, несмотря на возраст, сохранять ясный ум, твердую память и бульдожью хватку.

Он заметил лампочку, мигающую на панели селектора, лицо сразу же напряглось. Заметив это, подобрался и Решетников.

– Сейчас все узнаем, – сказал Салин, снимая трубку. – Да? Я же просил сразу же провести ко мне! Да, жду.

Он осторожно положил трубку. Поднял взгляд на Решетникова.

– Павел Степанович, работаю с ним я. Ты – на контроле. Подключаешься при необходимости.

– Ладно. – Решетников пересел в кресло напротив, спиной к окну. Теперь тот, кого они ждали, сев в освободившееся кресло, неминуемо оказывался в перекрестье их взглядов.

Роли, вне зависимости от темы беседы и собеседника, всегда распределялись именно так: Салин вел разговор, провоцируя реакцию собеседника, а Решетников считывал ее, находясь вне поля видения противника. Контролировать сразу двоих неподготовленному человеку трудно, особенно если внимание раздирают вопросами то в лоб, то сбоку, играть в таких условиях сложно, а выиграть – невозможно.

Пока Мещеряков усаживался в кресло, Владислав успел положить перед Салиным и Решетниковым по машинописному листу. Замер, ожидая распоряжений.

– Хорошо, Владислав, – кивнул Салин, пробежав взглядом текст.-Попроси Свету принести… Что будете пить, Владлен Кузьмин?

– Минеральную воду, – отозвался Мещеряков. – Похолоднее, если можно.

– Прекрасно. Минеральную воду. Чай для Павла Степановича, а мне – кофе.

Вошла и вышла секретарша, расставив на столе заказанное. Решетников, особо не таясь, следил за плавными изгибами ее тела, барышня была молоденькой, по случаю жары одета в легкий костюмчик от Тома Клайма, посмотреть было на что, особенно в лучах мягкого света, рассеянного жалюзи. Салин отметил, что Мещеряков никак не отреагировал на порхающую вокруг него кремово-розовую бабочку. На что Решетников незаметно скорчил кислую мину, передразнив выражение лица Мещерякова.

Тот сидел, выпрямив длинное нескладное тело. Beтерок от кондиционера теребил редкий седой хохолок. Лицо сухое, с острыми скулами и запавшими щеками, скорее подошло бы генералу Ордена иезуитов, чем ученому с дипломом врача. Мещеряков, по-птичьи закатив глаза, отпил из запотевшего стакана, промокнул бледные губы платком. Уставился на Салина глазами цвета февральского неба – такими же мутно– серыми и выстуженными.

– Владислав должен был поставить вас в известность, что сегодня ночью погиб Виктор Ладыгин, – начал Салин.

– Да, я уже в курсе, – кивнул Мещеряков. Реакция на смерть ученика и многолетнего помощника была довольно странной, вернее, ее вообще не было, ни в голосе, ни в выражении глаз.

Салин прикоснулся пальцами к чашке с дымящимся кофе. Исподлобья бросил испытующий взгляд на Мещерякова.

– Восхищен вашей выдержкой, Владлен Кузьмич. Но позвольте заметить, что Виктор погиб насильственной смертью. – Вновь никакой реакции. – Вас из дома привезли сразу сюда, но на работе уже наверняка дожидается следователь прокуратуры. Поверьте, не стоит бередить его профессиональную подозрительность своим ледяным спокойствием.

– Подозрительно неестественное, – спокойно возразил Мещеряков. – А для меня такая реакция абсолютно нормальна. Что, собственно, произошло? Одна из десятков смертей за сутки, одна из сотен за год. Почему именно она должна вызвать у меня реакцию, если остальные оставляют равнодушным?

– Но Виктор не был для вас чужим, – напомнил Салин.

– Не думаю, что он обрадовался бы, увидев меня рвущим на себе одежды и посыпающим голову пеплом. Зрелище, согласитесь, способное вызвать лишь брезгливость. Думаю и, откровенно говоря, надеюсь, моя смерть не вызвала бы у него бури эмоций. Ну разошлись наши пути, что же теперь страдать. Значит, наше общее время мы израсходовали полностью.

Салин помолчал: не стоит удивляться, что кто-то попытался оторвать голову Виктора, набитую такими же мыслями. Если не похуже. За этой парой наблюдал давно, вел, искусно отводя от опасностей, и подбрасывал ради испытания небольшие препятствия. Связывал определенные надежды с результатами их исследований, но каждый раз, близко сталкиваясь при проведении операций, испытывал легкую брезгливость и страх, словно нанимал на мокрое дело татуированных отморозков. Оба, и Виктор, и Мещеряков, настолько остудили свой разум, что он стал кристалликом ЭВМ, а сердце – куском льда.

– Что ж, будем считать, что мы высказали друг другу соболезнования, на этом с эмоциями покончим. Попробуем выяснить, что же произошло. – Салин заглянул в листок. – Прежде всего, насколько тесен был ваш контакт со Службой безопасности Президента?

Мещеряков пригладил взбившийся хохолок.

– Не думаю, что мы вышли за оговоренные рамки. – Он сел свободнее, закинув ногу на ногу. – В свое время мы информировал» вас об их подходах к нашей лаборатории. Отказаться от контакта посчитали нелогичным, и Виктор, с моего ведома и вашего разрешения, стал оказывать некоторые услуги СБП.

– Дальше консультаций дело не пошло? – спросил Решетников.

– И не могло. – Мещеряков снисходительно усмехнулся. – Там эту линию курирует некто Ролдугин. Человек недалекий, типичный любитель. Но как всякий профан, посаженный руководить, считает, что знает больше всех. Личность в нашей специфической области определяет все, поэтому серьезных результатов у СБП нет и быть не может. Мы с Виктором проанализировали их понятийный аппарат и матрицы обработки информации. – Он грустно вздохнул. – Поверьте, если они и представляют реальную угрозу, то только сами для себя. Информацию, передаваемую им, Виктор тщательно дозировал, иначе они заработали бы несварение мозгов в форме легкой шизофрении. Ну, а то, что приходило от них, имело ту же ценность, что курсовая первокурсника для Комитета по Нобелевским премиям.

– И вас не настораживал подобный неравноценный обмен? – поинтересовался Салин, скосив глаза в текст, лежащий перед ним.

– Конечно же нет. – Мещеряков пожал плечами. – Иначе и быть не могло. Круговорот в природе идет именно так: вы получаете ровно столько, сколько можете усвоить, а отдаете – сколько требуется.

– Увы, не все разделяют вашу точку зрения. – Салин посмотрел на Решетникова, тот незаметно кивнул: «Давай!» – Владлен Кузьмич, дело в том, что СБП изъяло из квартиры Виктора целую коробку папок. Назовем это рабочим архивом. Что их могло так заинтересовать?

– Даже ума не приложу!

– Поменьше предубеждения, Владлен Кузьмич. В СБП работают весьма серьезные люди, – предостерег его Салин. – Да и мы, насколько вы могли уже понять, не в домино здесь играем.

Мещеряков сцепил на колене тонкие, узловатые пальцы.

– Ролдугина больше всего интересовали прикладные аспекты парапсихологии. Например, использование экстрасенсов для поиска нелегалов. Но все это несерьезно. – Он брезгливо поморщился. – Стабильных результатов ни один сене не даст, а научить обычного оперативника дистантному считыванию информации невозможно. Целесообразней дать возможность полноценно отдыхать обычным оперативникам и научить их загружать правое полушарие, отвечающее за эмоциональную сферу. Тогда у них усилится интуиция и воображение. А Виктор давно отошел от игрушек с экстрасенсорикой.

– Почему? – мимоходом спросил Решетников, подливая себе чай из пузатого чайничка.

– Видите ли, Павел Степанович. – Мещеряков был вынужден повернуться к нему лицом. – Мы довольно быстро поняли, что любые парапсихологические феномены: ясновидение, телепатия, телекинез и прочее – относятся к той же сфере, что и абсолютный слух, вокальные данные или талант художника. Они всегда индивидуальны и никогда не проявляются вне конкретной личности. Можно подвергнуть акустическому анализу голос Монтсеррат Кабалье, разложить его по частотам, даже изучить ее голосовые связки и прочее. Что толку? Разве вы сможете после этого петь, как поет только Монтсеррат? Увы, большинство исследователей в нашей сфере заняты именно изучением и классификацией чужих феноменов, вместо того, чтобы, раз убедившись, что феномены реальны и ими, в той или иной мере, наделены все, развивать то, что отпущено тебе богом.

– Но можно записать голос певицы на пленку и многократно тиражировать, вставил Салин.

– О! Это уже воздействие на коллективное Бессознательное, милейший. Мещеряков словно засветился изнутри. – Только благодаря вашим заказам, связанным с выборами, Виктор и увлекся этой проблемой.

Салин с Решетниковым незаметно обменялись взглядами.

– Вот перечень направлений, по которым Виктор запрашивал информацию через наш аналитический отдел. – Салин протянул Мещерякову листок. – Я знал, что вы и Виктор обладаете энциклопедическими знаниями, но такой разброс тем даже меня удивил. Какое отношение это имеет к выборам?

Мещеряков вытянул руку с листком, близоруко прищурился.

– Самое непосредственное, – заключил он, вернув листок.

– Даже краткая аннотация публикаций в физическом журнале Университета Беркли за семьдесят девятый год? И полная библиография по Брему Стокеру[20]? – проворчал, разглядывая свой лист, Решетников.

– Связь сложная, но она очевидна, – ответил Мещеряков.

– Поясните. – Салин откатился от стола. Вытянул скрещенные ноги, расслабился и приготовился слушать. Мещеряков относился к тому типу ученых, которые даже под угрозой расстрела не дадут краткий ответ на простой вопрос. «Вначале умерли мамонты», – всякий раз пародировал его лекторские замашки Решетников, едва за почетным академиком двух непризнанных академий закрывалась дверь.

Мещерякове опять закатив по-птичьи глаза, сделал несколько глотков из стакана. Крякнул в кулак, прочищая горло.

– Выборы, физика, психоанализ и эзотерика связаны между собой самым непосредственным образом, – начал он. Обвел взглядом свою немногочисленную аудиторию и остался доволен произведенным впечатлением. – Любые процессы физические, социальные и психические – протекают согласно неким закономерностям. Это факт. Но фактом также является то, что существует случайность, напрочь перечеркивающая наши законы. Результат не всегда соответствует прогнозу. Кто-то сказал, что случайность есть невыявленная закономерность. Мысль гениальна! Но классическая наука не оперирует понятием «случайное», относя его к хаотическим процессам. Считается, что «наука заканчивается там, где начинается хаос». Конечно, спрятать голову в песок легче, чем рассмотреть и изучить проблему. К сожалению, эта страусиная поза является классический для академической науки.

Но «быстрые разумом Невтоны» из молодых физиков стали активно изучать хаотические колебательные процессы. Анализируя опыты с турбулентными потоками, ученые довольно быстро пришли к выводу, что процесс невозможно объяснить лишь внутренними закономерностями, иными словами – на процесс влияют некие внешние закономерности, непосредственно в процессе не участвующие. Отсюда был сделан довольно смелый вывод о том, что любое явление во Вселенной имеет не причинную связь с бесконечным множеством иных, самостоятельно протекающих явлений. Иными словами, все взаимосвязано, но как – понять невозможно. В Бога физики не верят, поэтому ввели термин «посторонний притягивающий элемент». Это открытие на рубеже семидесятых годов признали новой революцией в физике. – Мещеряков убедился, что овладел вниманием аудитории, и продолжил: