Текст книги "Поэтика русской идеи в «великом пятикнижии» Ф. М. Достоевского"

ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ПАФОС РУССКОЙ ИДЕИ В РОМАНЕ «ПОДРОСТОК»

Замысел «Подростка» оформляется в творческом сознании писателя в конце зимы 1874 г., а с 28 апреля, утверждает Г. Я. Галаган, «начинается регулярная работа над романом…»[201]201
  Галаган Г. Я. Комментарий к Полн. собр. соч. Ф. М. Достоевского в 30 томах. – Л.: Наука, 1976. – Т .17. – С. 259.


[Закрыть], которая будет окончена в декабре 1875 г. В ряду всего великого пятикнижия «Подросток» – единственный роман, изданный не в «Русском вестнике». То, что он печатался в оппозиционных М. Н. Каткову «Отечественных записках» А. Н. Некрасова, было обусловлено, во-первых, личной просьбой Некрасова и предложенными им условиями, во-вторых, негативным опытом сотрудничества Достоевского с редакцией «Русского вестника», и, в-третьих, возможностью выступить в заведомо «чужой» аудитории. Последний мотив представляется нам наиболее значительным в силу постоянного стремления Достоевского к примирению и объединению всех нравственно здоровых сил русского общества: «О, всё это славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое» [26;147].

Следующий после окончания «Бесов» год прошёл для Достоевского на посту редактора «Гражданина». Новая деятельность позволила несколько отдохнуть от напряжённого писательского труда последних лет, многое из прежних планов и «поэтических» идей было переосмыслено, и писатель решает приступить к осуществлению огромного замысла: «Я давно уже поставил себе идеалом написать роман о русских теперешних детях, ну и конечно о теперешних их отцах, в теперешнем взаимном их соотношении. Поэма готова и создалась, прежде всего, как и всегда должно быть у романиста. Я возьму отцов и детей по возможности из всех слоёв общества и прослежу за детьми с их самого первого детства» [22; 7]. Писатель ставит своей главной задачей не бытописание различных типов семейств, а указание на ясный и возвышенный идеал, достойный русской молодёжи. Достоевский стремится предупредить её об опасностях, которые неизбежно встретятся на пути к идеалу,

и вооружить средствами их преодоления. Главное из них – вера в Бога.

Ещё через год, в январском номере «Дневника писателя» за 1877 год, Достоевский напишет: «У нас есть бесспорно жизнь разлагающаяся и семейство, стало быть, разлагающееся. Но есть, необходимо, и жизнь вновь складывающаяся, на новых уже началах. Кто их подметит, и кто их укажет? Кто хоть чуть-чуть может определить и выразить законы и этого разложения, и нового созидания?» [25; 35]. Разложение и гибель, созидание и спасение – так ясно писатель определил внешнюю и внутреннюю идеи своего нового романа. В самом начале работы он записывает: «Во всём идея разложения, ибо все врозь и никаких не остается связей не только в русском семействе, но даже просто между людьми. Даже дети врозь. <…> Разложение – главная видимая мысль (у нас – внешняя идея. – О. С.) романа» [16; 16, 17]. Её должен выразить центральный герой: ««Столпотворение вавилонское, – говорит ОН. – Ну вот мы, русская семья. Мы говорим на разных языках и совсем не понимаем друг друга. Общество химически разлагается»» [16; 16]; «В нашем обществе, с одной стороны, отчаяние и гной разложения, а с другой – жажда обновления и восторг» [16; 277]. И, как всегда у Достоевского, идея социального разложения символически выражается духовно-нравственным разложением героя: «ЕГО характер: т. е. разложение и ничего целого» [16; 56]; «ОН всё время занят своей высшей идеей (разложением) и своею потерею цели и химическим своим разложением. <…> ОН чувствует», что «надо <…> перестать мучить жену, стать честным, трудиться, исполнять долг» [16; 52].

В подготовительных материалах Достоевский указывает и причину этого явления: «В это царствование от реформ пропала общая идея и всякая общая связь. Прежде хоть какая-нибудь, да была, теперь никакой» [16; 185]; «А во всём: отсутствие и потеря общей идеи (в это царствование от реформ). Все врозь» [16; 50]. Писатель уверен, что реформы 1860‑х годов были исторически необходимы, но способ их осуществления принёс больше вреда, чем пользы. Перестройка социально-экономической и политической жизни России требовала и модернизации идеологии. Однако этого сделано не было, и произошло то, о чём предупреждает Евангелие: «Не вливают также вина молодого в мехи ветхие; а иначе прорываются мехи, и вино вытекает, и мехи пропадают, но вино молодое вливают

в новые мехи, и сберегается то и другое» (Мф. 9:17). Прежние общественные ценности были упразднены, а новые так и не появились. Это было очевидно и многим современникам писателя. Так, в 1873 г. Н. Н. Страхов замечал, как общество всё более поражает чувство того, «что люди потеряли руководящую нить своего прогресса, что в наше время происходит крушение старых начал жизни и не видно нарождения новых» [17; 260]. И в результате, пишет Достоевский, «народ предан страшному разврату, самому себе и разврату, зверскому, ужасному; предан без жалости, предан сознательно. Отдан. Ныне страшное время» [16; 245].

Работу над романом автор описывал в январском выпуске «Дневника писателя» за 1876 г.: «Когда, полтора года назад, Николай Алексеевич Некрасов приглашал меня написать роман для «Отечественных записок», я чуть было не начал тогда моих «Отцов и детей», но удержался, и слава Богу: я был не готов. А пока я написал лишь «Подростка» – эту первую пробу моей мысли» [22; 7]. В центре этого романа – «дитя», но «дитя», которое «уже вышло из детства и появилось лишь неготовым человеком, робко и дерзко желающим поскорее ступить свой первый шаг в жизни. Я взял душу безгрешную, но уже загаженную страшною возможностью разврата, раннею ненавистью за ничтожность и «случайность» свою и тою широкостью, с которою ещё целомудренная душа уже допускает сознательно порок в свои мысли, уже лелеет его в сердце своём, любуется им ещё в стыдливых, но уже дерзких и бурных мечтах своих, – всё это оставленное единственно на свои силы и на своё разумение, да ещё, правда, на Бога. Всё это выкидыши общества, «случайные» члены «случайных» семей» [22; 7–8]. Эти существа, оскорблённые отсутствием красоты и идеала как в своей семье, так и в обществе, терзают «не по силам задачи, раннее страдание самолюбия, краска ложного стыда за прошлое и глухая, замкнувшаяся в себе ненависть к людям, и это, может быть, во весь век. Да благословит Господь будущее этих неповинных детей, и пусть не перестают они любить во всю жизнь свою их бедную мать, без упрёка и без стыда за любовь свою» [22; 8].

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что русская идея практически не нашла своего отражения в письмах Достоевского периода создания романа. Это объясняется стремлением писателя максимально полно выразить идею своего сочинения, чего не мог обеспечить эпистолярный жанр. С этой целью Достоевский обра-

щается к публицистике. Г. В. Степанова пишет: «Во второй главе июньского выпуска «Дневника писателя» 1876 года (главки: «Мой парадокс», «Вывод из парадокса», «Восточный вопрос», «Утопическое понимание истории») Достоевский высказал суждения по давно и остро волновавшим его проблемам: Россия и Запад, историческая миссия России [23; 38–50]. «Русское предназначение в его идеале» по Достоевскому заключено в служении всеобщему примирению. России следует возглавить всеединение славян, разрешив тем самым Восточный вопрос. В этом виделось Достоевскому начало осуществления Россией её исторической миссии»[202]202
  Степанова Г. В. Комментарий к Полн. собр. соч. Ф. М. Достоевского в 30 томах. – Л.: Наука, 1986. – Т. 29. Кн. 2. – С. 256.


[Закрыть]. Исследователь продолжает: ««Русской идее» – утверждению исторической миссии России и её народа, которую им предназначено исполнить в жизни всего человечества и славянства в частности – были посвящены многие страницы «Дневника писателя» 1876 года. <…> Дальнейшее развитие эти идеи получили в «Дневнике писателя» 1877 г.»[203]203
  Там же. – С. 272.


[Закрыть].

Подготовительные материалы отражают то обстоятельство, что весь роман, от начала и до конца, сложился в сознании автора ещё до написания текста (чего не было, например, с «Идиотом»). Можно сказать, что Достоевский переносил на бумагу то, что уже обрело конкретные формы, лишь частично подправляя и совершенствуя их. Словно осмысляя механизм собственного творчества, он записывает в тетради: «ЧТОБЫ НАПИСАТЬ РОМАН, НАДО ЗАПАСТИСЬ ПРЕЖДЕ ВСЕГО ОДНИМ ИЛИ НЕСКОЛЬКИМИ СИЛЬНЫМИ ВПЕЧАТЛЕНИЯМИ, ПЕРЕЖИТЫМИ СЕРДЦЕМ АВТОРА ДЕЙСТВИТЕЛЬНО. В ЭТОМ ДЕЛО ПОЭТА. ИЗ ЭТОГО ВПЕЧАТЛЕНИЯ РАЗВИВАЕТСЯ ТЕМА, ПЛАН, СТРОЙНОЕ ЦЕЛОЕ. ТУТ ДЕЛО УЖЕ ХУДОЖНИКА, ХОТЯ ХУДОЖНИК И ПОЭТ ПОМОГАЮТ ДРУГ ДРУГУ И В ЭТОМ И В ДРУГОМ – В ОБОИХ СЛУЧАЯХ» [16; 10].

Отметим, что впервые за долгое время писатель работал над текстом так, как хотел. Отвечая на просьбу Некрасова работать не торопясь, он пишет: «Не думайте, что я гоню и спешу; напротив, сам себя упрекаю в излишней кропотливости. Почти весь роман написан уже начерно, и я только редактирую, так сказать, уже написанное» [29, 2; 25]. Свободный темп работы позволил

осмыслить допущенные ранее просчёты. 14 октября 1874 года Достоевский записывает: «В ходе романа держать непременно два правила: 1‑е правило. Избегнуть ту ошибку в «Идиоте» и в «Бесах», что второстепенные происшествия (многие) изображались в виде недосказанном, намёчном, романическом, тянулись через долгое пространство, в действиях и сценах, но без малейших объяснений, в угадках и намёках, вместо того чтобы прямо объяснить истину. Как второстепенные эпизоды, они не стоили такого капитального внимания читателя, и даже, напротив, тем самым затемнялась главная цель, а не разъяснялась, именно потому, что читатель, сбитый на проселок, терял большую дорогу, путался вниманием. Стараться избегать, и второстепенностям отводить место незначительное, совсем короче, а действие совокупить лишь около героя. 2‑е правило в том, что герой – Подросток. А остальное всё второстепенность, даже ОН – второстепенность. Поэма в Подростке и в идее его или, лучше сказать, – в Подростке единственно как в носителе и изобретателе своей идеи» [16; 175].

Последние слова отражают важнейший этап подготовительной работы – определение главного героя романа. Окончательное решение было принято 11 июля 1874 г.: «ГЕРОЙ не ОН, а МАЛЬЧИК. История мальчика: как он приехал, на кого наткнулся, куда его определили. <…> ОН же только АКСЕССУАР, но какой зато аксессуар!!». Здесь же возникает и название романа – «ПОДРОСТОК» [16; 24]. Таким образом формируется основная для великого пятикнижия двухэлементная основа системы образов: центральный герой (обозначенный заглавным местоимением «ОН») и главный герой (Подросток). По замечанию Г. Я. Галаган, центральный герой «организует весь материал набросков. Все действующие лица с ним соотносятся: сопоставляются либо противопоставляются. Все события призваны показать разные ипостаси его личности»[204]204
  Галаган Г. Я. Комментарий к Полн. собр. соч. Ф. М. Достоевского в 30 томах. – Л.: Наука, 1976. – Т. 17. – С. 268.


[Закрыть]. А задачей главного героя является выражение внутренней идеи романа. Внимание читателей не могло не привлечь то обстоятельство, что на момент описываемых событий реальный возраст главного героя (19 лет) не слишком отвечает его статусу «подростка». Это несоответствие указывает на символическое значение этого образа, олицетворяющего русскую молодёжь в процессе духовно-

нравственного становления. Г. Я. Галаган по этому поводу замечает: «Необходимо сказать, что понятиям «подрастать», «подрастающее поколение», «подросток», «состояние подрастания» – в статьях газетно-журнальной периодики начала 1870‑х годов часто придавалось акцентное звучание»[205]205
  Галаган Г. Я. Комментарий к Полн. собр. соч… – С. 276.


[Закрыть]. Так, Д. Л. Мордовцев в статье «Земство и его деяния», опубликованной в № 9 «Отечественных записок» за 1874 год, писал: «Мы видим в себе некоторые несомненные признаки возмужалости, а во мнении других всё ещё считаемся недоростком или только подросточком. Между тем наш исторический подросток умеет уже сам…» и т. д.[206]206
  Мордовцев Д. Л. Земство и его деяния. – «Отечественные записки», № 9, 1874 год // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 томах. – Л.: Наука, 1976. – Т. 17. – С. 276.


[Закрыть] Г. Я. Галаган высказывает и предположение о том, что качественное отличие 19-летнего Аркадия – участника событий, от него же 20-летнего, описывающего эти события, может быть связано с обращением Достоевского к ветхозаветной традиции, согласно которой совершеннолетие мужчины наступает после двадцати лет (Числ. 1:18–24 и далее).

Замысел «Подростка» неразрывно связан с предыдущими творческими планами писателя. Так, замечает исследователь, «биография героя «Атеизма» в ряде моментов совпадает с биографией будущего Версилова»[207]207
  Галаган Г. Я. Комментарий к Полн. собр. соч… – С. 271.


[Закрыть]. Неотъемлемой частью замысла была и русская идея. Е. И. Кийко отмечает: «Мысль о том, что народ является носителем высших идеалов, пронизывает всё творчество Достоевского послекаторжного периода»[208]208
  Кийко Е. И. Комментарий к Полн. собр. соч. Ф. М. Достоевского в 30 томах. – Л.: Наука, 1976. – Т. 17. – С. 332.


[Закрыть]. Действительно, в «Дневнике писателя» за 1873 г. читаем: «Есть идеи невысказанные, бессознательные и только лишь сильно чувствуемые; таких идей много как бы слитых с душой человека. Есть они и в целом народе, есть и в человечестве, взятом как целое. Пока эти идеи лежат лишь бессознательно в жизни народной и только лишь сильно и верно чувствуются, – до тех пор только и может жить сильнейшею живою жизнью народ. В стремлениях к выяснению себе этих сокрытых идей и состоит вся энергия его жизни. Чем непоколебимее народ содержит их, чем менее способен изменить первоначальному чувству, чем менее склонен подчиняться различным и ложным толкованиям этих идей, тем он могучее, крепче, счастливее» [21; 17].

По наблюдению Е. И. Кийко, «черновая рукопись «Подростка» замечательна тем, что здесь Достоевский выдвинул сознательное служение «русской идее» в качестве критерия принадлежности к дворянству»[209]209
  Кийко Е. И. Комментарий к Полн. собр. соч. Ф. М. Достоевского в 30 томах… – С. 332.


[Закрыть]. В романе эту мысль выражает центральный герой, Версилов. Он утверждает, что человек не рождается дворянином, а становится им после того, как начинает сознательно служить национальной идее. Проблема состоит в том, что родовое дворянство, даже сознавая свою призванность к служению, не знает, чему именно служить, а «народ», напротив, исполняет своё служение интуитивно, не сознавая его. Преодоление двухвековой оторванности «общества» от «народа» произойдёт тогда, когда «народ» осознает своё служение, а «общество» увидит цель служения. Так русская идея становится внутренней идеей романа «Подросток».

Заметим, что русская идея достаточно полно выражена и в подготовительных материалах. Предполагалось, что в окончательном варианте её должен был выразить центральный герой. Например, в диалоге Макара и Версилова, обращённом к Подростку: «Макар. Христа познай и его проповедуй, а делами пример подавай, и будет незыблемо. Тем всему миру даже послужишь. – Правда, – говорит Версилов, – Европа ждёт от нас Христа. Она нам науку, а мы им Христа (в этом всё назначение России)» [16; 141]; «Версилов. Спасёт Россию Христос, ибо это всё, что осталось в ней народного; в сущности, всё, что было в ней народного, есть Христос. Кончится вера во Христа, кончится и русский народ» [16; 341]; «Версилов о неминуемости коммунизма. <…> Коммунизм восторжествует (правы ли, виноваты ли коммунисты). Но их торжество будет самою крайнею точкою удаления от Царства Небесного. Но торжества надо ждать. Его, однако же, никто не ждёт из правящих судьбами мира сего» [16; 360]; «Версилов. Был бы только русский дух, т. е. дух Христов, и все хронологические необходимости зла Европы немыслимы в России <…>, никто не захочет пользоваться во вред меньшим братьям, ибо счастье жизни, забаву жизни найдут в другом, т. е. не в золоте, а в самоотвержении. <…> Возможен ли такой рай? <…> А если невозможен, то идеал и стремление к нему всегда будут возможны. Не умирал лишь бы Христос в русском сердце, и хоть бы ночь кругом, всё-таки можно будет стремиться

изо всех сил к светлой точке. Стало быть, жить будет весело, только бы идея не умирала. Вот когда умрёт самая идея и примется европейская, не равенства внутреннего, а равенства механического, вот тогда всё пропало» [16; 169].

В окончательном тексте Версилов рассказывает Аркадию анекдот о том, как «в английском парламенте, в прошлом столетии, нарочно назначена была комиссия из юристов, чтоб рассмотреть весь процесс Христа перед первосвященником и Пилатом, единственно чтоб узнать, как теперь это будет по нашим законам, и что всё было произведено со всею торжественностью, с адвокатами, прокурорами и с прочим… ну и что присяжные принуждены были вынести обвинительный приговор…» [13; 222]. То, что Европа конца XIX века приговорила Христа к смерти по своим законам, говорит о сознательном, полном и бесповоротном отвращении её от христианства.

Особо обращает на себя внимание запись в подготовительных материалах, являющаяся прямой аллюзией к евангельскому сюжету о блудном сыне (Лк. 15:11–32): «Он (то есть современный человек высших классов) как блудный сын, расточивший отеческое богатство. (Двугривенный действительно получили, но сто рублей за него своих заплатили.) Воротится (к народу), и заколют и для него тельца упитанного» [16; 138–139]. Таким образом, этот евангельский сюжет в равной степени может быть отнесён не только к сыну (Аркадию), но и к его отцу (Версилову).

Традиционно роман «Подросток» воспринимается читателями и исследователями как вариант разработки Достоевским темы «отцов и детей», к этому времени уже нашедшей своё воплощение в творчестве И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого и И. А. Гончарова. Однако сами по себе социальные или психологические коллизии, возникавшие между поколениями в пореформенном российском обществе, Достоевского не интересуют. Во внешних явлениях писатель стремится увидеть их внутренние причины и предвидеть направление духовной эволюции русского народа. Он зорко ищет духовные нити, связывающие разные поколения и социальные слои, а найдя – освещает их своим словом, указывая на них как на необходимое средство спасения России.

Таким образом, тема русской идеи оказывается в романе основной, а полукриминальная интрига и внутренние психологические переживания главного героя – лишь фоном для её развертывания. В этой связи К. А. Степанян пишет: «Социальные проблемы России

и мира волновали» Достоевского «чрезвычайно, однако решение их он видел в первую очередь в духовном преображении человека и человечества. Процесс такого преображения Подростка и является главным содержанием (у нас – внутренней идеей. – О. С.) четвёртого из великих романов Достоевского»[210]210
  Степанян К. А. Явление и диалог в романах Ф. М. Достоевского. – СПб: Крига, 2010. – С. 285.


[Закрыть]. Семья главного героя олицетворяет собой Россию, а сам он – её молодое поколение, от выбора которого зависит будущее всего народа.

К. А. Степанян замечает: «Основу идеи «Подростка» составляет то же, против чего был направлен и роман «Бесы», то, что главным образом тогда угрожало России и с чем Достоевский не переставал бороться всю вторую половину жизни: насильственное переустройство земного бытия и человеческих судеб»[211]211
  Там же. – С. 282.


[Закрыть]. Действительно, по убеждению Достоевского, внешние (социальные, экономические, политические) события всегда являются следствием духовных изменений (спасительных или гибельных) каждого конкретного человека. Поэтому, говорит Степанян, «Достоевский очень надеялся, что молодая Россия, подростки, из которых «складываются поколения», встретятся, как и в его романе, с православной идеей, и она убережёт их от гибельного пути кровавого переустройства земного бытия, насильственного установления «справедливости и порядка», от поисков и сотворения земных кумиров»[212]212
  Там же. – С. 292.


[Закрыть]. В центре внимания Достоевского – процесс формирования духовной структуры личности молодого человека: заражение западной идеей, едва не окончившееся смертью, и исцеление от неё благодаря обращению к традиционным и естественным для русского народа ценностям. Сам Достоевский так определил идею своего романа: «В прямом смысле жажда обновления. <…> Дух обновления, желание правого пути» [16; 242]. Это обусловило и исповедальный жанр романа, и его покаянный пафос.

На символику русской идеи в романе указывает Л. В. Сыроватко. Говоря об образе Петербурга в великом пятикнижии, исследователь подчёркивает, что «все главные герои одержимы идеей бегства, нахождения для себя иного, более приемлемого для них пространства (одновременно – и метафоры будущего, возмож

ной модели развития России)»[213]213
  Сыроватко Л. В. Символика времени в романе «Подросток» // Достоевский и мировая культура, Альманах, № 10. – М., Классика плюс, 1998. – С. 115.


[Закрыть]. Причём это «не столько виды на собственное будущее» героя, «сколько поиск идеального образа России, бытия, могущего стать всеобщим эталоном»[214]214
  Там же. – С. 115.


[Закрыть]. Об этом же говорит и Х.-Ю. Геригк: «Петербург для Аркадия – это мир, Россия как бы под микроскопом»[215]215
  Геригк Х.-Ю. О «Подростке» Достоевского // Достоевский и мировая культура / Альманах, № 28. – М., 2012. – С. 26.


[Закрыть].

Х.-Ю. Геригк говорит о теме «безотцовщины» как о «красной нити», связывающей романы великого пятикнижия. Он полагает, что основу общественного сознания современной Достоевскому России составляет «характерный для эпохи принцип материального эгоизма»[216]216
  Там же. – С. 14.


[Закрыть], который и порождает идею главного героя, и в котором Достоевский видел «проявление дурного влияния Западной Европы». В «освобождении от этого влияния» и заключается, по мысли исследователя, внутренняя идея романа[217]217
  Там же. – С. 14.


[Закрыть]. Геригк подчёркивает непосредственную связь поэтики «Подростка» с трилогией Л. Н. Толстого «Детство» (1852), «Отрочество» (1854), «Юность» (1857). С. А. Кибальник, обращаясь к наблюдениям А. Л. Бема, замечает: «Художественный замысел романа «Подросток», «соответствовавшего по заделу «Юности» Толстого», «находится в связи с впечатлением Достоевского от чтения Толстого» и что роман «явился художественным ответом Толстому». <…> Художественное воплощение сложности и противоречивости человеческой природы Достоевский строил, прямо ориентируясь на «диалектику души Толстого», одновременно развивая и углубляя её, в том числе и посредством внутренней полемики с Толстым»[218]218
  Кибальник С. А. «Отрочество» и «Юность» Л. Н. Толстого как претекст «Записок из подполья» Ф. М. Достоевского // Достоевский и мировая культура / Альманах, № 28. – М., 2012. – С. 252.


[Закрыть].

По мысли К. Итокавы, «смысл романа <…> неразделимо связан с одной из общих тем всех больших романов Достоевского»[219]219
  Итокава К. Хаотическое в романе «Подросток» // XXI век глазами Достоевского: перспективы человечества: Мат-лы Междун. конф., состоявшейся в Ун-те Тиба (Япония) 22–25 августа 2000 г. – ИД «Грааль», М., 2002. – С. 498.


[Закрыть]. Определяя этот смысл, исследователь утверждает: «Не может быть

сомнений в том, что смысл романа «Подросток» – беспорядок…»[220]220
  Итокава К. Хаотическое в романе «Подросток»… – С. 499.


[Закрыть]. Итокава понимает под этим высокий уровень социальной энтропии и аномии в российском обществе конца XIX века. Исследователь отмечает «теоретическую связь» «Подростка» с «Бесами», в которых «хорошо видна творческая последовательность Достоевского»[221]221
  Там же. – С. 500.


[Закрыть]. По мнению Итокавы, «размышления Достоевского» над состоянием российского общества «ведут к критике творчества Льва Толстого». При этом «оказывается [что] между Толстым и Достоевским существует совершенная противоположность во взглядах на художественную действительность»[222]222
  Там же. – С. 503.


[Закрыть]. Исследователь утверждает: «Нет сомнения в том, что тот «воображаемый писатель», о котором говорится на предпоследней странице «Подростка», – это не кто иной, как Лев Толстой. Можно утверждать здесь явно полемическое, отрицательно критическое отношение Достоевского к Толстому»[223]223
  Там же. – С. 503.


[Закрыть].

* * *

Оба имени (собственное и нарицательное) главного героя романа несут символическую нагрузку. Имя «Подросток» указывает на то, что этот образ символизирует русскую молодёжь, «подрастающую» до взрослого состояния, а имя «Аркадий» говорит о том, что смысл жизни героя – в достижении счастья[224]224
  Аркадий – от греч. άρκάδος – счастливый, блаженный.


[Закрыть]. Счастье является результатом усилий человека по достижению целей, определяемых представлением о ясном и предметном идеале. Однако воспитание в «благородном» пансионе Тушара не только не способствовало выработке такого представления, но, напротив, разрушило естественную детскую веру в добро и счастье. Как только Тушар узнал о «низком» происхождении Аркадия, он публично ударил его по лицу, отделил от других детей и стал относиться как к рабу. Сначала Аркадию «казалось, что я что-то сшалил, но когда я исправлюсь, то меня простят и мы опять станем вдруг все веселы, пойдём играть во дворе и заживём как нельзя лучше» [13; 97]. Однако рабство продолжалось ещё два с половиной года, вплоть до поступления в гимназию. Естественно, что товарищи по пансиону, беря пример с учителя, издевались над Аркадием со всей детской жестокостью и бездум

ностью. Особо выделился среди них Ламберт, «очень бивший меня в детстве» [13; 73].

Итак, уже на начальном этапе воспитания Аркадий рос вне традиционных культурно-семейных ценностей, подвергаясь постоянному моральному и физическому насилию со стороны двух «иностранцев» – Тушара и Ламберта. Эти годы стали началом формирования мизантропического отношения к обществу: «С двенадцати лет, я думаю, то есть почти с зарождения правильного сознания, я стал не любить людей. Не то что не любить, а как-то стали они мне тяжелы» [13; 72]. Это чувство не исчезло и впоследствии, напротив, «БЕСПОРЯДОК поразил меня. <…> Я воображал и хуже, воображал злодеев, но думал, что у всех людей, у злодеев и добрых, есть общее, что они уважают, считают святым и в чём не спорят» [16; 395–396]. И, чтобы защититься от этого нравственного хаоса, Аркадий создал «идею», установившую в его душе порядок и определившую смысл деятельности: «Моя идея – это стать Ротшильдом, стать так же богатым, как Ротшильд…» [13; 66]. Для достижения этой цели Аркадий избирает «немецкий путь», от которого некогда отказался Раскольников [7; 166]: «Непрерывность и упорство в наживании и, главное, в накоплении» [13; 70].

Однако, как и для Раскольникова, деньги не являются для Подростка конечной целью, а выступают лишь средством её достижения: «Цель моей «идеи» – уединение <…> и могущество», «да, я жаждал могущества всю мою жизнь, могущества и уединения» [13; 72, 73]. Аркадий полагал, что достичь этой цели можно, лишь став богатым: «Деньги – это единственный путь, который приводит на первое место даже ничтожество» [13; 74]. Но ни алчности, ни жад ности, ни привязанности к материальному благосостоянию в нём нет: «Мне не нужно денег, или, лучше, мне не деньги нужны; даже и не могущество; мне нужно лишь то, что приобретается могуществом и чего никак нельзя приобрести без могущества: это уединённое и спокойное сознание силы! Вот самое полное определение свободы, над которым так бьётся мир! Свобода! Я начертал наконец это великое слово… Да, уединённое сознание силы – обаятельно и прекрасно» [13; 74]. И действительно, наличие идеала делает человека свободным и является путём к счастью: «Блажен, кто имеет идеал красоты, хотя бы даже ошибочный! Но в свой я верую» [13; 77].

Аркадий утверждает, что «никакого-таки чувства «мести» нет в целях моей «идеи», ничего байроновского – ни проклятия,

ни жалоб сиротства, ни слёз незаконнорождённости…» [13; 72]. Однако это не совсем так. Он не замечает этих чувств не потому, что они не присущи «идее», а потому, что они подавлены ею и находятся внутри неё. Аркадий говорит, что, достигнув могущества, «я, может быть, и буду делать добро людям, но часто не вижу ни малейшей причины им делать добро. И совсем люди не так прекрасны, чтоб о них так заботиться» [13; 72]. В этих словах отчётливо слышится презрение «высшего» к «низшим», из которых ««пошлые» прибегут за деньгами, а умных привлечёт любопытство к странному, гордому, закрытому и ко всему равнодушному существу» [13; 75]. Главное слово сказано: «идея» Подростка есть не что иное, как гипертрофированная гордость, выросшая на месте растоптанного детского стремления к счастью. Он сам говорит об этом: «С самых первых мечтаний моих, то есть чуть ли не с самого детства, я иначе не мог вообразить себя как на первом месте, всегда и во всех оборотах жизни» [13; 73]. Более того, «сознание, что у меня, во мне, как бы я ни казался смешон и унижен, лежит то сокровище силы, которое заставит их всех когда-нибудь изменить обо мне мнение, это сознание – уже с самых почти детских униженных лет моих – составляло тогда единственный источник жизни моей, мой свет и моё достоинство, моё оружие и моё утешение, иначе я бы, может быть, убил себя ещё ребёнком» [13; 229].

Немногие сохранившиеся ростки детской целомудренности теперь находятся в плену гордыни: «Да, моя «идея» – это та крепость, в которую я всегда и во всяком случае могу скрыться от всех людей» [13; 76]. Из этой крепости Подросток бросает вызов всему миру: «И знайте, что мне именно нужна моя порочная воля вся, – единственно чтоб доказать самому себе, что я в силах от неё отказаться» [13; 76]. Г. Я. Галаган замечает: «Отказ от власти, приносимой миллионами, рассматривается Подростком как высший момент самоутверждения»[225]225
  Галаган Г. Я. Комментарий к Полн. собр. соч. Ф. М. Достоевского в 30 томах. – Л.: Наука, 1976. – Т. 17. – С. 294.


[Закрыть], то есть апофеоз гордыни.

Примечательно, что Подросток сам называет свою волю «порочной». Он понимает, что им движут не светлые и благородные идеалы, а низменные и тёмные страсти. Он чувствует повреждённость («порочность») своей воли, подчинившейся гордыне, которая

обманывает его разум уверенностью в собственном могуществе[226]226
  Такой же повреждённой волей обладает Ставрогин – заявляя Тихону, что в любой момент может прекратить злодеяния, он лишь увеличивает их тяжесть.


[Закрыть]. Возникает классическая дихотомия великого пятикнижия: сердце говорит разуму об ошибочности его действий, но разум подавляет его голос. Поэтому, едва доказав математическую безупречность своей «идеи», Подросток сразу же почувствовал её глубокую неправду. Но он не в силах признаться себе, что безупречная наружность «идеи» скрывает лишь ожесточённую гордость и продиктованное ею желание «отомстить человечеству» [13; 99]. Зато об этом ясно говорит сам автор: ««Идея» была лишь развитие мести за всё, за всё, хоть на 50 лет» [16; 340].

Подчеркнём, что гордость Аркадия развилась не из эгоизма, тщеславия или иной пагубной страсти, а стала следствием разрушения добра в его душе и желания защититься от окружающего зла. Для того чтобы гордыня и выросшая из неё «идея» полностью захватила душу Подростка, необходимо время. А пока в ней ещё немало добрых чувств и стремлений. Самое главное, что он ещё сохраняет детскую, непосредственную веру, хотя и сильно разрушенную «прогрессивными» идеями. Так, собираясь бежать от Тушара, Аркадий «стал перед образом и начал молиться…» [13; 99], а впоследствии уверенно заявил Макару: «Поверьте, что в Бога верую…» [13; 287]. Это религиозное чувство – следствие первоначального воспитания, полученного от матери: «Помню ясно только в одном мгновении, когда меня в тамошней церкви раз причащали и вы приподняли меня принять Дары и поцеловать чашу; это летом было, и голубь пролетел насквозь через купол, из окна в окно…» [13; 92]. Затем позже, когда мать навестила Аркадия в пансионе, и они прощались на крыльце: «Мама повернулась к церкви и три раза глубоко на неё перекрестилась, губы её вздрагивали, густой колокол звучно и мерно гудел с колокольни. Она повернулась ко мне и – не выдержала, положила мне обе руки на голову и заплакала над моей головой. <…> Ну, Господи… ну, Господь с тобой… ну, храни тебя ангелы небесные, Пречестная Мать, Николай-угодник… Господи, Господи! – скороговоркой повторяла она, всё крестя меня, всё стараясь чаще и побольше положить крестов… <…> Ещё раз перекрестила, ещё раз прошептала какую-то молитву и вдруг – и вдруг поклонилась <…> глубоким, медленным, длинным покло

ном – никогда не забуду я этого! Так я и вздрогнул и сам не знал отчего» [13; 272–273]. Мать постоянно молится за Аркадия и благословляет его: «Она так вся и засияла, поцеловала меня и перекрестила три раза правой рукой» [13; 148] и пр.