Текст книги "Игра теней"

Глава 18

МОСКВА, РОССИЯ

Дома меня ждал сюрприз.

Худенькая русоволосая девчонка лет двенадцати.

Она лежала, свернувшись калачиком в подъезде, у батареи.

Спиртным не пахло. Попытка разбудить не увенчалась успехом.

Одета она была тоже слишком легко по такому времени: джинсы, худосочный свитерок и куртка на «рыбьем меху». Закатал рукава: руки чистые, «трасс» нет; хоть это слава Богу…

Дыхание ее было едва слышным; я поднял девочку на руки – голова безвольно свесилась назад.

Да, машину отпустить я поторопился. Она явно чего-то наглоталась или нанюхалась. «Скорая» приедет через час, не раньше, ну а тормознуть кого-то в такое время с полубезжизненным телом на руках…

Хотя…

Я вышел на край трассы, поддерживая одной рукой девочку за талию, как подвыпившую подружку; в другой веером развернул новенькие синие полтинники…

Если такой автостоп не сработает, значит, я ничего не понимаю в людях.

Автостоп сработал. Хотя и не сразу. Мимо прокатил шестисотый «мере», пара машин рангом пожиже; остановилась черная «Волга»: водила прирабатывал на хлеб насущный в свободное от чиновного хозяина время.

Приспустил стекло:

– Далеко едем?

– В центр…

– По ночному времени…

– Стольник…

Цена была хорошая, даже очень, но по ночному времени… Водила, даже мельком взглянув, заметил, что девчонка – малолетка, а посему мое присутствие рядом сложилось в его куцем воображении в единственно возможную версию… И он не хотел продешевить.

– И – полтинник за скорость, – произнес я, открывая заднюю дверцу.

– Бабки вперед.

– Не доверяешь?

– Хм…

– Куда я денусь-то с «подводной лодки»? Да еще с «довеском»?

– А мое дело шоферское…

– Держи, командир.

– С ветерком, не обижу…

Забираюсь в салон, девочку укладываю головой себе на колени.

– Ты это… Без баловства… – Водитель внимательно наблюдает за мной в зеркальце.

– Да уж какое баловство в наши годы… Водила хмыкает понимающе… А я – закуриваю… На сук упало мне его «понимание»…

Как мечталось в детстве – ни дня без приключений!

– Подружка мне салон не «оближет»?

– Все под контролем.

Если его что и удивляет в данной ситуации, так это то, что девочка в полной отключке, а я – как стекло. Хотя после штурма отечественных дорог на «железном коне» тело еще не вполне отошло от полной стеклоподобности, а душа – от взгляда на мир в стиле «челюскинец на льдине»…

Довольно резво проскакиваем Ленинский проспект.

– Куда рулить-то, уважаемый?

– Пока прямо…

Подкатывать «на рысаке» к дверям больницы я не собираюсь.

– Теперь налево, метров сто. Проезжаем.

– Стоп. Спасибо, командир. Удачи…

«Командир» хмыкает себе под нос нечто неопределенное… Ночная Москва – чего только не насмотришься!

Районная поликлиника за углом, метрах в пятидесяти. Обхожу ее по периметру, пока не натыкаюсь взглядом в неровно мерцающую надпись «Травмпункт» с облезлым красным крестом, больше напоминающим не символ милосердия, а эмблему вермахта на борту подбитого «тигра».

Травмированных, слава Богу, немного. Два мужика и пожилая дама. Мужчинки малость подбиты на голову и не вполне трезвы, у женщины – что-то с рукой: она ее бережно укачивает, словно ребенка.

В ярком люминесцентном свете лицо девочки кажется мертвенно-бледным, словно неживым. Но дыхание я чувствую.

Прохожу через приемную и толкаю дверь в кабинет.

– Эй, мужик, очередь здеся, – пытается остановить меня мужчинка с оплывающей левой стороной лица. Но попытка эта остается вялой и незавершенной: по моему взгляду он понял – если вякнет что-то еще, то его травма усугубится…

– Да что вы, не видите, дочку машина сбила… Папаша сам не свой…

Ну что ж… Я всегда считал женщин догадливее ночных извозчиков…

Врач лет под пятьдесят, с лицом землистого цвета и набрякшими непроходящими мешками под глазами… И похож скорее на Харона, готового переправить любого желающего по ту сторону Леты, чем на целителя.

Доктор сидит за столом и хлебает быстрорастворимый суп из пластмассового стаканчика. Поднимает взгляд:

– Выйдите, я вас не приглашал.

– В смысле…

– Вы что, не видите, я обедаю!

– Ночью?

– Покиньте немедленно кабинет, больной!

Сначала я растерялся… Потом пытался пошутить… Но когда увидел его глаза… Он смотрел так, словно у меня на руках не ребенок и не человек даже, а свернутый коврик из прихожей…

Больной… Если кто из нас и больной… Будем лечить…

– Слушай сюда, парацельс гребаный… Или ты делом займешься, или сожрешь сейчас весь свой инструментарий вместе со шкафом! Девчонка едва дышит!

Целитель стал бурого цвета. И аппетит у него пропал. Совсем. На что я и рассчитывал. Сейчас мыслительный процесс явно ускорился, и айболит натужно соображает, кто я такой… Для «быка» – хлипковат, да и не выговаривают «быки» слово «парацельс»… Для простого гражданина – слишком нагл и накатист…

Остается – СОБР, ОМОН или что-то в этом роде…

Тем временем укладываю девочку на кушетку и сую ему под нос ксиву с орлом на обложке:

– Служба безопасности! Осматривай! Живо! Какой-нибудь демократствующий терапевт стал бы изучать документик детально, чтобы было на кого жаловаться. А этот – старого закала: молча встал и направился к кушетке.

Хотя… Наверное, я несправедлив к терапевтам… Или – к демократам.

– Что с ней?

– «Колеса».

– Машина сбила?

– Таблетки.

– A-a-a… – Пасынок Гиппократа вздохнул с явным облегчением. – А тогда ее не к нам надо было везти… В психушку надо…

Кого здесь нужно в психушку – я знаю точно.

– Капельница… j – Что?

– Капельница в твоем заведении есть?

– Это с другого торца нужно было заезжать… Там у нас платное… Для таких вот…

– Что с дочкой, отец? – Из соседней комнаты вышла пожилая, строгая и худая женщина в белом халате.

– Отравление.

– Так. На каталку. Помогай!

Женщина споро и быстро уложила девочку, закатала рукав… Открыла дверцу шкафчика, нашла нужную ампулку, набрала шприц, уколола.

Я двинулся к двери.

– Погоди. Сейчас желудок промывать будем. Поможешь… Алексей Семеныч, ты бы не сидел сиднем, принимай больных-то, невтерпеж им, раз к нам попали! – прикрикнула медсестра на врача.

Тот встал, приоткрыл дверь, произнес понуро-обреченно:

– Следующий…

– Поехали, папаша…

Мы провезли каталку по длинному, едва освещенному коридору, заехали в пустую палату с двумя кроватями. Я подхватил девчонку на руки.

– Да куда ты ее кладешь в одеже-то? Раздевай. Я снял с нее верхнюю одежду – из белья на ней оказались только узенькие трусики, уложил в постель, укрыл.

Медсестра выкатила штатив с капельницей, ловко ввела иглу в вену. Вышла, вернулась с огромным пятилитровым чайником и большим тазом…

Медсестра возилась с девочкой часа два. Я помогал.

– Ну вот и ладушки…

Девочка крепко уснула, щеки и губы ее порозовели.

– Забирать?

– Да куда уж ночью… Пусть уж до утра… Тогда заберешь… А то вообще-то не положено…

– Спасибо вам…

– Чего уж… Да и сам ты какой-то не в себе… На-а – Медсестра налила мензурку спирта. – Или разбавлять будешь?

– Не буду.

– Тогда вот запить. – Она подала стакан. Я выпил. Ощущение было такое, словно меня сразу, вдруг, погрузили во влажно-жаркое экваториальное лето.

– Совсем ты замотанный, соколик. Сядь вот на стул, посиди. А то – поспи.

И я уснул…

…Мне снился храм. Он был сложен из розово-белых камней и уходил куда-то в светло-сиреневую прозрачность неба, где далеко, в невыразимой вышине, сияли кресты золотом усталого августовского солнца…

Светло-голубые потоки струились туда же, ввысь, и возносили чистых и светлых людей в прозрачно-невесомых серебристых одеяниях… И я летел вместе с ними и был полон легкого, безмятежного счастья… Но чем выше я поднимался, тем тревожнее становилось ощущение оставленного, несделанного или – непоправимого.

И я сумел перевернуться в потоке и сначала медленно, потом все быстрее устремился к земле, и навстречу мне поднимался пар возделанной пашни…

– Проспишь девку-то, отец!

– Да… Я спал?

– Только что не храпел…

– Ну как?

– Отоспится, а там – оклемается… Хотя, если хочешь, направление выпишем.

– Какое направление?

– В больницу. Ты это… Она у тебя случайно траванулась или принимает таблетки те?

– Случайно. Регистрировать будете?

– Это раньше строго было, а щас… Да и нам оно ни к чему… Не с женой живешь-то? Сам?

– Сам.

– И девочка, значит, сама… Пожимаю плечами.

– Вот то-то и оно-… Родители – сами по себе, детки – сами по себе. И никому ни до кого дела-то и нет. Горько что – сошлись, родили, потому и родители. А надо – чтобы были отец и мать. Жена, если мужа похоронит, вдовой называется, а если сына или дочь – не дай никому, Господь! – так все равно мать остается. И отец так же. Вот и думай, кто ты есть… А на Алексея Семеновича не обижайся… Сын у него пьет шибко… Да и сам он… Видать, жизнь такая настала…

Протягиваю женщине оставшиеся деньги.

– Да ты чего… Я не затем сказала-то…

– Вы меня не ограбите.

– Хорошо зарабатываешь?

– Нормально.

– Ну смотри сам. Возьму… Жить как-то надо… Зарплату за прошлый сентябрь только выдали, да и то не всю… Как дочку звать?

– Что?

– Какой-то ты сам не свой… Забирай девочку, и жидкого пусть пьет побольше… И не этих кока-кол, воды простой, ключевой лучше понял, отец?

– Да. Спасибо вам.

– Ну, тогда – с Богом.

Я ехал в такси домой. Девочка спала, положив голову мне на колени.

Единственное, что я знал точно, – так это то, что ни в какой приемник-распределитель этого ребенка я сдавать не собираюсь. Что остается? Дать объявление в газете? «Найдена девчонка русой масти, еще щенок. Верну хозяину за вознаграждение. Контактный телефон. Спросить Дрона».

Бред?

Конечно бред.

Ладно, будет хлеб, будет и песня, как писал в нетленке об освоении суверенной ныне казахстанской целины дорогой Леонид Ильич.

Разберемся.

Дома меня ждал еще один сюрприз.

Ни дня без «кренделей»!

За время отсутствия мою любимую многокомнатную выставили. Я единственный на площадке не обзавелся хорошей бронированной дверью, да и та, что была, замыкалась на безалаберный замок-защелку. Ибо руководствовался простым правилом: для профи любой замок – пустышка, а красть у меня все одно нечего.

Легкомыслие наказуемо. Для лохов отечественных и сухарь – бублик, а неприсмотренная квартирка в таком домишке, как Этот, вообще должна была видеться караваем!

Представляю их разочарование!

Ни мебелью, ни хрусталем, ни золотишком я так и не обзавелся. Всю обстановку квартиры продолжали составлять: кресло-качалка довоенной постройки, письменный стол, бывший в употреблении холодильник, в котором, насколько мне помнится, оставался замороженный куриный окорочок, полбутылки водки да пара яиц.

Телевизор «Радуга», служащий мне верой и правдой уже лет пятнадцать, вынести можно лишь при помощи бригады грузчиков, о видике я лишь подумывал, а компьютер-ноутбук захватил с собой в заплечной сумке… Ах да, еще принтер… Ну да это – дедушка японского принтерования, занимает он добрую половину письменного стола и печатает что-то, только если к нему очень ласково обратиться, да и то – по настроению… Ну да-и лежак у стены, укрытый пледом.

Ни долларов под ковром, ни самого ковра, ни героина в вытяжной трубе…

Свое глубокое разочарование квартирой, хозяином и его благосостоянием лохи выразили крупной надписью на стене в виде слова из пяти букв, переводимого с русского общеупотребительного на русский литературный как «человек странный, в чем-то даже чудаковатый». Отчасти они правы. Но лишь отчасти. А вот с отглагольным прилагательным, начертанным чуть ниже и чуть мельче и расширяющим значение основного слова, я совершенно не согласился. И приди они еще раз, я бы доказал им их не правоту в ходе дискуссии. Ясное дело – на словах.

Я стащил с девочки джинсы, свитерок, закутал в свою ковбойку и уложил на топчан. Сам устроился в кресле-качалке, в соседней комнате. Нужно было разыскать ее родителей, и вообще… Мысль эта мелькнула и тихо угасла. Успеется. Утро вечера мудренее. Тем более, что до утра осталось… Хотя зимой ночи длинные…

Уткнувшись в плед, я снова уснул.

Мне снилось, что я замерзал…

Глава 19

– Не спи, замерзнешь.

Разлепляю веки и вижу перед собой лицо девочки – Ты кто? – Ее огромные серые глаза смотрят на меня серьезно и требовательно.

– Конь в пальто.

– А-а-а… – Похоже, ответ ей понравился. – А где мы?

– В Швейцарии. Из окна – вид на Женевское озеро.

– Понятно. – Девочка оглядела комнату, взгляд ее задержался на надписи на стене. – Шировой?

– Нет. Просто сонный.

– На «колесах»?

– С устатку.

– Живешь здесь?

– Угу.

– А хата чья?

– Народная.

– Сторожем, что ли?

– И дворником.

– Ясно. Как тебя зовут, дворник-затворник?

– Дрон.

– Что-то я о тебе не слышала.

– Еще услышишь…

– Блин, как мне хреново!.. Закурить есть?

– Ага. – Бросаю ей пачку «Кэмела», девочка ловко поймала, извлекла сигарету, подхватила брошенную следом зажигалку, прикурила. То, что я ошибся насчет ее возраста, – очевидно. Но думаю, ненамного. А вот с жизненным опытом у нее, видно, вполне все в порядке…

– Кайфно. У тебя тут кофе водится?

– Должен бы. Посмотри на кухне.

– Тебе принести?

– Да.

Девочка появилась через несколько минут с подносом на котором дымились две большие чашки кофе.

– А с едой у тебя не очень. И сахару тоже – пять кусков. Чего, на мели сидишь?

– Когда как.

– Значит, как все.

– Как тебя зовут? – спрашиваю девочку.

– Ты что, тоже ни фига не помнишь?

– Смотря что…

– Я – Аля. Разве нас не Тор познакомил? Еще осенью? Встряхиваю головой. Или я не проснулся еще, или действительно примерз. И все происходящее – бредовая галлюцинация. Насколько мне помнится, Top – это бог-громовержец в скандинавской мифологии. А вот кто такая Аля там же – не помню.

– Кто такая Аля?

Девочка смотрит на меня встревоженно:

– Аля – это я. Ты что, на полной измене? У тебя есть чего-то на раскумар?

– Кому?

– Тебе. Тебя же трясет всего. Тремор.

Выпиваю кофе глотками – горячий. Меня точно трясет. Пробег по зимнему бездорожью и собственному разгильдяйству не прошел без последствий. Судя по всему, у меня температура. И немаленькая. Какая – узнать не удастся, ибо градусника не держу. И раскаленность собственного тела никогда не измеряю из принципа: начал болеть – значит, больной. А так леченая простуда проходит за семь дней, а нелеченая – аж за неделю.

Одно мне ясно: пора прекращать этот диалог параноика с шизофреником.

– И все-таки мне очень хреново… – произносит Аля. Потом смотрит на меня – все так же внимательно, но уже по-новому… Действие сонников ослабевает, значит, память заработала. – Нет, Тор нас не знакомил. Кто ты такой? И откуда ты взялся? И вообще – как я сюда попала и где моя одежда?

– Твоя одежда в ванной…

Не дослушав, девочка вылетела из комнаты. Все ее вещи я попросту забросил в таз, засыпал порошком не стирались они с полгода, а образ жизни она вела, надо полагать, далекий от домоседства… Все, что было в карманах, а именно: губную помаду, два презерватива, расческу и пустой пласт берлидорма, – выложил на подзеркальник.

Возвратилась она через полминуты, похожая на дикую кошку: верхняя губа чуть приподнята, глаза прищурены, в правой руке зажаты ножницы.

– Я тебя сейчас убью, гад. Прикончу, понял?

– Еще бы… Насмерть?

– Ты… Ты меня колол! Сука! – Девочка закатала рукав и показала «трассу», оставленную иглой.

– Капельница…

– Какая капельница? Ты меня ширнул, потом раздел И трахнул! Ты меня трахнул?

– Нет. А зачем?

– Что – зачем?.. А одежду намочил нарочно, чтобы я слинять не смогла? Так?

Как мне это надоело! И еще – я разозлился. Чуть раскачиваюсь назад и рывком встаю с кресла.

Потягиваюсь.

– С добрым утром…

– …тетя Хая. Кто ты такой?

– Дронов Олег Владимирович. Ученый-аналитик. Насчет аналитика, да еще и ученого, я, разумеется, приврал, но уж очень хотелось произвести на ребенка впечатление.

– Тремора у меня нет, а есть начинающаяся простуда. Это первое. Тебя я нашел в собственном подъезде, у батареи, в полной отключке. Отвез в больницу.

Там тебе сделали промывание желудка, прочистили кровь капельницей, отсюда «трасса» на руке. Это второе. Никакого Тора я не знаю. Это третье. И последнее – одежду твою бросил стирать, потому что эти грязные тряпки трудно назвать одеждой для нормального человека. Если тебе невтерпеж, можешь их высушить на батарее или утюгом и выметаться к чертовой матери. У меня все. Да, и ножницы положи, пожалуйста, на место.

Девочка застыла на секунду, губы ее затряслись, из глаз покатились слезы…

– Почему… Почему…

Я подошел, погладил по голове, девочка уткнулась мне в грудь, подняла заплаканное лицо:

– Почему ты меня подобрал? Ведь никто же не подобрал… Всем на всех наплевать…

– Ты плохо думаешь о людях.

– А что в них хорошего… Насмотрелась я на людей…

– Значит, это были вовсе не люди…

– А кто?

– Так… Труха.

– Но ведь никто же не подобрал… Вчера…

– В полвторого ночи жители редко по подъездам слоняются.

– А ты чего?

– Из командировки возвращался…

– Ну и прошел бы мимо…

– Мне не нравится, когда дети умирают в подъездах.

– Я не ребенок. Давно.

– Так сколько тебе лет?

– Какая разница…

– А все-таки….

– Пятнадцать… Будет… В куклы я давно не играю.

– А жаль.

– Что?

– Аля… Кстати, что за имя такое? Восточное, что ли? – Да нет.

Нормальное, русское. Александра. Сокращенно – Аля. Саша мне как-то не нравится.

Ну а мне – как раз наоборот. Просто имена мы ассоциируем с людьми, которых знали когда-то, может быть, даже очень давно, в детстве. И если это были хорошие люди…

– А… Вас мне как называть?

– Как хочешь. Вернее – как удобнее.

– На «ты» можно? Просто во всех тусовках на «вы» называют или важных «чайников», или дутых лохов. А ты вроде хороший. Хотя и не тусовщик.

Признаться, я тоже за обращение на «ты» – но между своими. Обращение на «ты» в кругах киношных, писательских, богемных, творческих вообще – норма; «вы» говорят либо заведомым мэтрам, либо людям, не принадлежащим к «своему» кругу, либо ставшим крутыми начальниками, но и те обижаются, если в неофициальной обстановке им выкают. Ибо это – признак неуважения или неприятия.

Но я не принадлежу ни к богеме, ни к тусовке. И для меня общение с кем-либо на «ты» – признак вовсе не панибратства, но доверия. А доверие, как известно, обязывает. Если же я ошибаюсь и «клиент» решает, что, раз позволительно «ты», значит, уже и братан, и за водчоночкой слетаю, приходится растолковывать, и непонятливый впредь называет меня исключительно на «Вы», причем с заглавной буквы.

– На «ты» можно. Даже нужно. Очень хочется расспросить Алю, хотя бы о ее родителях, но чувствую – сейчас не время.

– Ты есть хочешь? – спрашиваю девочку.

– Вообще-то не очень.

– А я – хочу. Так что делимся: я иду за едой, ты приводишь хибару в сияющее состояние. Идет?

– Попробую… А если хозяева вернутся?

– Хозяин здесь я.

– Что-то не похоже… Хата роскошная.

– А что здесь плохого?

– Ничего. Только… ты совсем не выглядишь богатым.

– Я тщательно маскируюсь. К тому же квартирка досталась мне вроде как в подарок.

– Это кто же такой щедрый?

– Гудвин. Великий и Ужасный.

– А-а… Я читала в детстве. Что-то про волшебную страну.

– У нас вся страна – волшебная. Сейчас – время чудес. Скоро оно закончится.

– Если и так – об этом никто не пожалеет.

– Это точно. Поле чудес бывает только в стране дураков. А кому охота считать себя дураком… Ну что, договорились?

– О чем?

– Ты прибираешься, я бегу за хлебом насущным.

– Давай.

– Только не сбегай.

– Голая? Одежду ты намочил.

– Вот и постирай ее заодно. – Набрасываю куртец, открываю дверь…

– Олег… А ты меня в приемник сдашь, да?

– Девочка, я бы сделал это еще вчера. Смекай. На улице первым делом разыскал исправный таксофон. Набрал прямой Круза.

– Слушаю! – после первого же гудка.

– Привет банковским воротилам!

– Воротилы на Уоллстрит. А у нас все трудящиеся. Привет, Дрон. Как покаталось?

– С прохладцей. Ларин доложился?

– Ага. В основном на русском общеупотребительном. Но смысл донес. Вы изрядно промерзли.

– Круз, он или слабо выразился, или ты плохо понял. До столицы доехали просто два остывающих трупа! К тому же я заболел.

– С каких это пор ты начал болеть?

– Сразу после смерти. Духовной, разумеется. И-у меня проблемы. Хочу денег.

– Олег… Аванс ты уже получил…

– И потратил…

– Сам выбрал гонорарную систему оплаты…

– Был не прав. Погорячился. Потряси своих офисных крыс, пусть раскошелятся.

– В офисе у нас сотрудники, а крысы – в подвале.

– Изведи, и немедля. Иначе они у вас там все баксы сожрут. И банк лопнет.

Все сотрудники останутся без работы. Так-то. Ты записываешь?

– Запоминаю.

– Это – рационализаторское предложение. За него положена премия.

Есть в море закон, он стар, как земля, Открыт неизвестно где – Если крысы бегут с корабля – Быть кораблю в беде, – пропел Круз с чувством. – Вспоминаешь классику, Вла-димирыч?

– «Из тех бы крыс хотя бы одну, и люди могли б спастись…» Макаревич велик. К тому же готовит хорошо. Рацпредложение снимаю. Погорячился. И это не удивительно – у меня температура. Но в деньгах нуждаюсь все равно. У меня проблемы. Две. Хотя можно считать их и сюрпризами.

– Излагай.

– Хату мне выставили.

– Так. Что-то ценное было? – «Ценное» в понятиях Димы Крузенштерна – это информация, касающаяся банка «Континенталь».

– Нет. Компьютер с собой возил.

– Тогда это не проблема, а недоразумение. Кто, по-твоему?

– Лохи.

– Ладно. Уже записал: металлическая дверь, путевые замки, что еще?

– Мебель, ковры, приличный принтер, телик, видик – ну и остальное по мелочи, на ваше усмотрение… Да, книжки мои перевезите со старой квартиры:

Толик не сетует, но ему они в лом – прибавку семейства ожидает.

– Дрон, а ты, оказывается, склонен к обуржуазиванию…

– В соответствии с веяниями времени и генеральной линией…

– Чего?

– Гайдая. «Жить – хорошо. А хорошо жить – еще лучше!» Вспомнил?

– Нетленка. Но как там же мудро заметил товарищ Аджабраил – «ты не путай свою личную шерсть с государственной». В «Континентале» я поставлен как раз для того, чтобы блюсти интересы банка. Так что все вышеупомянутое изобилие – в счет гонорара.

– Буржуй. И банк твой – буржуинский.

– На том стоим. В чем вторая проблема?

– Я нашел девочку.

– Дрон, с каких это пор «нашел девочку» стало для тебя проблемой? Вот если бы ты «нашел мальчика»… Она что, «залетела»?

– Извини, Дим, я неточно выразился. Я буквально нашел девочку, почти ребенка, спала в подъезде.

– Ну и…

– «Колес» наглоталась, отвез в больницу, прочистили…

– И сейчас она у тебя дома…

– Да.

– Ты узнал, кто она такая, откуда?

– Только имя.

– Дрон… Знаешь, кто ты такой?..

– Догадываюсь. Кстати, лохи, что квартиру выставили, начертали это слово мелом на стене. Крупно.

– Олежек, твои действия достойны очерка в «Пионерской правде» двадцатилетней давности. Под заголовком: «Он не мог поступить иначе!» Но головой ты не думаешь!

– Дима…

– Нет, погоди… Во что мы сейчас играем, как и все нормальные банки?

– В политику.

– Более жестокой игры нет. Она – без правил. Вернее, правила здесь каждый устанавливает себе сам.

– Круз…

– Ты подумал о том, что эту девчонку тебе могли просто подставить?! Блин!..

«Он не мог поступить иначе!» Ты и не поступил иначе! Кстати, она не беременна?

– Это ты сам у нее спроси…

– Чем она сейчас занята?

– Полагаю, прибирается в квартире.

– Что?! Ты не из дому звонишь?

– Из автомата.

– Блин!..

– Не горячись. Автомат напротив подъезда. Она никуда не выходила.

– А ее труп в твоей квартире тебя не смущает?

– Понял.

Вешаю трубку. Бегу к подъезду. Поднимаюсь на лифте. Ползет, поскрипывая тросом. Идиот. Нужно было по лестнице: если сейчас кто-то вырубит свет, я здесь в ловушке. Наконец створки разошлись. Дверь в квартиру не заперта. Влетаю.

Девочка спокойно говорит по телефону. Я даже знаю с кем. Беру трубку:

– Слушай, банкир, или у нас обоих температура, или мы сдвинулись по фазе.

Оба.

– Береженого Бог бережет. Сиди дома, развлекай девушку.

– Умной беседой?

– Не наговаривай на себя. Выясни хотя бы ее фамилию и откуда она. У тебя действительно температура?

– Не знаю, не мерил. Но башка мутная.

– Это я уже понял. Прими аспирин.

– Наркоты в доме не держу.

– Ладно. Я буду через час. С заказанным.

– Пожевать что-нибудь захвати.

– «Орбит» без сахара подойдет? Двойная свежесть!

– Хоть тройная! Но без хлеба – не буду! – Вешаю трубку. Поворачиваюсь к девочке.

Длинные льняные волосы, влажные после душа. Огромные ясные глаза, чуть пухлые, еще детские губы…

– По-моему, ты на меня заглядываешься, – улыбается девушка. – Значит, я-не ребенок. Я тут в душ залезла, полотенце из шкафа взяла. Ничего?

– А где обещанное сияние в квартире?

– А где обещанный хлеб насущный? С колбасой?

– Заказаны. Ведь время чудес еще не закончилось. Особенно для отдельно взятой квартирки, вроде этой.

– Так ты правда богатый?

Вспоминаю фразу Димы Круза:

– У нас нет богатых и бедных. У нас все – трудящиеся.