Текст книги "Игра теней"

Глава 51

– Нить между жизнью и смертью еще призрачнее, чем кажется… Можете мне не верить, коллега, но на своем веку я повидал. И жизней, и смертей… Знаете странную закономерность?.. Все зависит от желания человека выжить! Что такое болезнь? Тяжкая, смертельная… А это значит – человек подсознательно не просто смирился со смертью, он торопит ее… И она приходит… Но совсем не такой, какой представлялась – покойной и благородной седой леди, избавляющей и от суеты, и от праздности, и от тщеславия… Помните поговорку: «Смерть всех уравняет»? Не так это, коллега. Далеко не так… Одни умирают – словно засыпают… Просто душа переходит в мир иной, отлетает, будто белый голубь… А другие – словно цепляются за собственное тело, как за единственное платье, – хорошо, что такое есть, другого не выдадут, ни на том свете, ни на этом…

– Макарыч, ты не философствуй, ты скажи – этот выживет? – Молодой практикант кивает на Дронова, вытянувшегося на постели. Лицо бледное, на лбу – капельки пота…

– Да из него крови вытекло литра полтора… Мне не понятно, как он еще жив…

– Нет, ты скажи прямо – выживет? На спор!

– Бог знает…

По старому стилю весна. Или все-таки лето? И ветер тревожен лиловым наплывом дождей, И дальние всполохи листьев и странного света Как блики зарниц, озирающих лики вождей…

 
Гранитные тропы в ночном пребывают пространстве
Гостями из камня. Луною пронизан туман.
Домов западня совершенна. В немом постоянстве
Застыл Командор, попирая поверженный клан.
И профиль размыт, как на мелкой разменной монете
Ознобным азартом нечистых трясущихся рук…
Недвижна десница на тонком толедском стилете.
Ничто не тревожит. Ни мрак. Ни обман. Ни испуг.
Не важны знамена, победы, восторги и слава,
Не важны знаменья и сроки исходов и смут —
Законы свои у недвижной гранитной державы,
Где гулкость веков равнозначнее счета минут…
…Но счет не окончен. Подвержен покой постоянства
Еще беспокойству, как Яростной боли от ран,
Как стону любви, как безумству, как страсти, как пьянству,
Как бесу беспутства – напротив стоит Дон Жуан…
Скиталец любви, отрешенный от рая и ада, —
Лишь привкус предательства, горький, как привкус простуд,
Лишь память разлук в перекрестье вокзального взгляда,
Лишь бред расставаний в разрывной сумятице смут…
Скрестились клинки. Вороненая сталь совершенна.
И скрежет металла о камень – как камня о жесть.
Гордыня гранитного гранда тяжка и нетленна.
Его безразлична любовь. И – безжалостна месть.
…Из резаных ран камни черные красит багряным
Горячая кровь, наполняя зарею туман…
Чуть слышно дыша, над поверженным спит истуканом
Отверженный странник любви – шевалье де Жуан…
По старому стилю весна. Или все-таки лето?
И блики зарниц на мерцающей глади озер,
И дальние всполохи листьев и странного света…
Пространство небес над гранитным безмолвием гор.
 

Пространство небес… такое синее, что ломит глаза… А я – бегу по пустыне. Под ногами не песок, а красные, раскаленные от жары камни, они отливают золотом… Солнце не правдоподобно быстро поднимается в зенит, и я вижу – все пространство вокруг сияет… Эльдорадо… Золотая долина… Горло сушит, раздирает от жажды, глаза щиплет раскаленная пыль, жара становится нестерпимой… Солнце достигает зенита, и весь его жар, отраженный от блестящей поверхности, концентрируется на единственном здесь живом существе… На мне…

Мир становится нестерпимо белым, я падаю, раскаленная масса летит мне навстречу… Стоит едва коснуться ее, как я мгновенно обращусь в пар, в пустоту, в ничто…

Поднимаю глаза… Невдалеке – море… Кажется, я чувствую его прохладу, запах водорослей, легкий, едва уловимый привкус соли на губах…

Жаркая волна накрывает, словно тяжелым ватным одеялом, я задыхаюсь, снова падаю… Море пропало… Мираж… Или мираж – пустыня и Эльдорадо?.. Или – я сам?..

Открываю глаза… Красные виноградники… Что это?.. Юг Франции?.. Красные виноградники пропадают, словно на испорченной кинопленке… Все заполняет непроглядное грязно-желтое марево…

Я бреду через поле, узенькая тропка ведет куда-то вверх… Август, последнее цветение трав, уставших от непривычно жаркого в этот год неба…

Я оказался в низине. Поле – со всех сторон, словно вогнутая пестрая чаша, и со всех сторон упирается оно в кудлатое, лилового цвета небо… Я заблудился…

В поле… Иду в одну сторону, в другую… Нет дороги… Стрекотание кузнечиков стихло, воздух застыл… Сонное, тяжелое удушье трав застилает мозг… Из цветов остались только белые зонтики дурмана… Небо чернеет, надвигается гроза… В чистом поле я один… «Шут, шут, пошутил и хватит, отпусти…»

«Я шут, я арлекин, я – просто смех, без имени и, в общем, без судьбы…»

Иду куда глаза глядят… Выбираюсь на взгорок. Деревня – ряды серых бревенчатых домов, чахлые, вялые дерева, желтые шары цветов в палисадниках…

Оборачиваюсь… Я оказался на взгорке; сверху поле, где я блудил, совсем маленькое – с двух сторон подлесок… Первые холодные капли ударили по спине; и вот уже дождь густой, плотный…

Потом… Что было потом?.. Цвета древнерусских икон… Осенняя Россия…

Мелодия звучит серебряными ямщицкими колокольцами, но я не могу различить ее – замирает где-то в дальней дали…

…На сквозном перроне – холодно, промозгло, неуютно… Под порывами ветра скрежещет ржавая кровля – так, что ломит зубы…

В электричке, после пронизывающей сырости перрона, – тепло. Люди усталы и сосредоточенны… Напротив – мужичок… Смотрит жиденькими водянистыми глазками под жесткими кустиками бровей; зализанные назад белесые волосы, красный шелушащийся нос… Руки с короткими узловатыми пальцами тискают, мнут проездной талон…

– Далеко путь держишь? – осведомляется мужичок…

– Домой.

– Нет у тебя больше дома… Нет. Мужичок встает, уходит…

«…без имени и, в общем, без судьбы… Но слез моих не видно никому… Что ж, арлекин я, видно, неплохой…» По проходу идет разносчик…

– Покупайте «Правду», покупайте «Свободную Россию»…

Голос его сливается со стуком колес в мерное, ритмичное причитание:

«Покупайте правду… Покупайте свободную Россию… Покупайте…»

– Убили! До смерти убили! – голосит толстая закутанная тетка из тамбура…

Пьяный лежит на полу, неловко запрокинув голову, торчит острый кадык… Шея перемазана кровью, но не повреждена… Вены… Вены на левой руке вскрыты четырьмя жестокими взрезами – как по чужому кромсал…

Наклоняюсь, жестко заматываю лежащему руку…

– Ну чего, живой? – интересуется кто-то.

– Пока да. Крови много потерял.

– К машинисту надо бегти. Пусть, значит, «скорую» на перрон вызывает, по радио…

– Вот довели мужика – вены порезал…

– Может, блатной какой – в карты себя проиграл?.. У них, слышь, такое водится…

– Ворья развелось – не приведи Господи, и никакой управы на них…

– Челове-э-э-ка уби-и-и-ли… А какой он человек, если сразу видать – тунеядец, пропойца… Сам порезался сам пусть и подыхает… Неча на него тут сопли изводить…

– Грех говоришь… Живая все ж душа-то… Живая…

…Ямщики колокольчики слышны где-то вдали, едва-едва…

…Я снова бреду через поле… Сквозь лунный свет, сквозь влажную пелену зимнего тумана… Через реку… Река – замерзшая, замерзшая, бесснежная… Под ногами – черная пузырчатая бездна, дымятся неприметные майны по стремнине, по закраинам у берегов… Ни тропки, ни вешки худенькой ивовой, и взгляда в любую сторону – на три стежка…

…Сельский клуб заиндевел инеем… Сцена, два десятка стульев… Давний еще портрет Брежнева – гладкого, чернобрового, с двумя только звездами на пиджаке… Рядом – плакат: рабочий, космонавт и колхозница… Лица – одинаковые, пустые глаза смотрят сквозь тебя… «Идеи Ленина – живут и побеждают…» Над плакатом – призыв на кумаче: «Все на выборы!» Чуть ниже – под портретом «железному Феликсу» вбита намертво, «сотками», металлическая табличка, озаглавленная: «Памятка руководителю». Третий пункт «памятки» призывает не вести по телефону секретных переговоров… Да тут телефона отродясь не было! Село Георгиевское – в двенадцати верстах от Велереченска, да не по трассе… И осталось тут доживать двадцать семь стариков и старух… Когда-то богатое, многолюдное – Два храма, два прихода, две тыщи душ населения… Сами дорогу в город камнем мостили, чтоб товары возить… В восемнадцатом священников расстреляли «за контрреволюционную агитацию», храмы – порушили; создали первую в губернии образцово-показательную коммуну «Красный конь»…

* * *

«…И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем Дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и Дан ему большой меч…»

Откровение Святого Иоанна Богослова, 6:4.

– Федотыч, черт старый, никак заморозить нас решил, в праздничек?

– Дак дрова разгораться не хочут!

– «Не хочу-у-ут»… Потому как руки под бутылку заточены, вот и не хочут…

Из дому приволок бы дров, сухих… И грязища, как в хлеву, право слово… – На стол накинута малиновая плюшевая скатерть, сверху – затянутая красным урна.

* * *

Клуб наполняется людьми – старушки покрыты по-праздничному, в белых платочках под теплыми верхни-ми… Степенно входят, просовывают бумажку-бюллетень! в урну, рассаживаются на стулья у стены…

Дедов – всего трое; тот, что на деревянной ноге, – е гармоникой…

Телогрейка расстегнута, из-под нее – на пиджаке орден Славы и две серебряные медали…

– Не то, что при Сталине, а все ж хорошо – дрож-жец вот привезли, колбаски…

Возвращается тетка, что отлучалась «неходячих голосовать».

– Как тут живут – не знаю. Агафениха, бабке девяносто шестой, с печи года четыре не слезает: хорошо – соседки помогают… А соседки те – тоже «молодухи»: одной – семьдесят три, другой – под восемьдесят… Бабка Феня… Говорю: возьмите, бабки, лимонаду, полакомитесь… А они: ты б, милая, лучше б булки белой привезла, мяконькой… Четыре года булки белой не едали, с тех выборов…

Тогда возили… А от ситра – только живот пучит… Ладно, проголосовали, крепка Советска власть… Поехали… Да, бабка Феня та – все сына ждет с войны… Это ж сколько лет, а?..

– С какой войны?

– Говорю же – с войны!

…Старушка сидит у тусклого оконца… Шепчет… Полумрак в комнате рассеивается едва-едва лампадкой перед темными образами…

«На море, на Окияне, на острове Буяне, под дубом высоким сидит добрый молодец… А на дубе том – ворон чернай… А разбей ворон медный дом, а заклюй змея огненнаго, а достань семипудовый ключ… Отомкну тем ключом княжий терем Володимиров, достану сбрую богатырскую, богатырей новогородских, соратников молодеческих… Во той сбруе не убьют раба Божьего ни пищали, ни стрелы, ни бойцы, ни борцы, ни погань вражья, ни рать черная… А как встанет он рано-ранехонько, да утренней зарею, да умоется водою студеною, да схоронится за стеною каменною, Кремлевскою… Ты, стена Кремлевская! Бей врагов-супостатов, дужих недругов, злых насильников, а был бы раб Божий за нею цел и невредим… А как ляжет он вечерней зарей во стану ратном, а в стану том могучи богатыри из дальних стран, из родов княжьих, со ратной Русской земли… Вы, богатыри могучи, перебейте ворогов, а был бы раб Божий цел и невредим… От топоров, от бердышей, от пик, от пищалей, от стрел каленых, от бойцов, от борцов, от поединщиков, от вражьей силы, от черной рати… Заговариваю я свой заговор матерним заповеданием; а быть ему во всем, как указано, во веки нерушимо. Рать могуча, мое сердце ретиво, мой заговор – всему перемога… Замыкаю слова свои замками, ключи бросаю под бел-горюч камень Алатырь…»

Пропал сельский клуб, пропала ведунья, пропала сама деревенька, словно замело ее низкой поземкой под хмурым надвечерним небом… Только звон колокольцев ямщицких, где-то далеко, за снежною мглой…

Ах, я бы не клял этот удел окаянный, Но ты посмотри, как выезжает на плац Он, наш командир, наш генерал безымянный – Ах, этот палач, этот подлец и паяц!

* * *

…Командор сидит недвижно. Он любуется камнем. Затухающий свет играет, переливается в пурпурной глубине бриллианта, и камень кажется живым существом…. искристые блики пляшут в расширенных зрачках и тонут в их непроницаемой бездне…

* * *

…Я бреду вдоль реки… Осень вызолотила клены. Утро… Солнце едва-едва показалось… Золотое, красное черное… Цвета древнерусских икон… И – мелодия…

«…и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он, как победоносный, и чтобы победить».

 
Золотое, красное, черное…
Неба заводи – стынь, лазурь…
По-над полем —
Владимирка торная
Да кабацкая злая дурь…
Беспризорная страсть игорная,
Волчья ягода – на крови…
Масть покорная, власть топорная…
Разливанная пропасть вин…
Да вина твоя, знать, не выпита —
Горечь горькая, с калачом —
Царским профилем в злате выбита,
Изрумянена кумачом.
Во закатный час – сосны свечками
Рыжей кожею золотят простор…
А в избе – таракан, тварь запечная,
А над крышею – черный ворон-вор.
Вороночики, девки-саночки,
Развезло под полозьями кровью след. —
Ах, конфетки мои вы, бараночки,
Да под водочку, да от бед.
С горки! Горочка, льдом умытая,
Кочковатый крутой бугор.
Оскользнулся чуток – морда битая,
Да забор, да наган в упор!
Комиссарик-чернец, кожа чертова,
Хилой грудкою в «мать – благородие»…
К чистой стеночке, коли гордые,
Коль за Веру, царя да Родину…
Был как был заполошник-юродивый,
И хрипел, и речами смущал народ —
Так его из «винта». Правый вроде бы…
Ну да Бог своих разберет…
Дело прошлое – хрен ли каяться?
Распоемся-ка лучше, распляшемся,
По утрянке «лафитник» – поправиться,
Портупейкою подпояшемся…
Снова сытые, непреклонные,
Штык к штыку и сапог к сапогу,
Снова рельсы, теплушки вагонные
И Россия – в ноябрьском снегу…
Да болит, да саднит, да казнит душа,
Совесть горькая – кровью харкает —
Ни шиша за душой, ни гроша —
Только ночь по любви – с Наталкою…
Вороной аж по брюхо – не вылезет,
Тени длинные – вышки дозорные…
Не везло… Не везет… И-не вывезет
В золотое, в красное, в черное…
Луг ночной по заре разгладится.
Искупался в росе белый конь.
Дело тайное, даст Бог, сладится,
Примирив туман и огонь…
Солнце высветит – распогодится,
И почудится вдруг – весна!
И пойдет к роднику Богородица
По сиреневой ласке льна.
 

Я вижу храм. Он сложен из розово-белых камней и уходит куда-то ввысь, в светло-сиреневую прозрачность неба, где далеко, в невыразимой вышине сияют золотом кресты усталого августовского солнца… Светлые потоки струятся туда и возносят чистых и светлых людей в прозрачно-невесомых серебристых одеяниях…

Я лечу вместе с ними, наполненный ощущением безмерного, безмятежного счастья… Но чем выше я поднимаюсь, тем тревожнее ощущение оставленного, несделанного…

Я поворачиваюсь в потоке и сначала медленно, потом все быстрее, устремляюсь к земле… Навстречу мне поднимается пар озимой пашни…

– Дрон… Не умирай… Ну пожалуйста… Если ты исчезнешь, мир переменится… Совсем… И мы без тебя пропадем…

Открываю глаза… Красные виноградники. С четырех сторон они ограничены светлой деревянной рамкой… На белой стене…

Поворачиваю голову: рядом сидит Аля. И – Лека. Глаза у девчонок заплаканные… Разлепляю губы, пытаюсь улыбнуться:

– Не… Умирать я не собираюсь… И раньше не хотел…

– Очнулся? – Молодой медбрат атлетического сложения привстает из-за столика. – Все, девчонки, разбегайтесь. – Подает мне стакан воды. Пью. Еще один.

– А теперь – нужно спать. Бред прошел…

– Дрончик, ты так метался… что тебе снилось?

– Стихи.

Глава 52

– Счастлив ваш Бог, Дронов! – Доктор худощавый седой; за толстыми линзами очков – внимательные, грустные глаза. – Не всем так везет… Так что можно считать – в бронежилете родился!

– Ага. И в каске. С оливковой веткой в зубах.

– Ну, это уже перебор. Вы сами-то понимаете, что чудом в живых остались?

– А по-другому и не выживают.

Доктор вынимает из спичечного коробка четыре кусочка металла, бросает на поднос на столике рядом с кроватью:

– На память.

– Все четыре?

– Ну да. Стрелок надрезал пулю, она стала разрывной… Вам повезло, и не просто, а невероятно!

– Док, считайте, что убедили!

– Нет, вы дослушайте, молодой человек! Во-первых, пуля попала в сигарницу, изменила траекторию…

Смотрю на металлическую коробочку… Ну надо же! Пуля начисто стесала слово «смерть», оставив слово «Помни»… Чудны дела твои, Господи!

– Во-вторых, два осколка пули пробили подключечную вену…

– Какую?

– Подключечную…

– Красивое название. А главное – редкое.

– Все шутишь, молодой человек… А ведь могла попасть и в артерию – там совсем рядом! Миллиметры! Микроны! Сейчас бы уже…

– Хреновая была бы перспективка…

– Тем не менее! Вот вам везение номер два. Третье – в том, что два других осколка попали в нервный узел там же… Так что рука у вас с месяц повисит, нужно разрабатывать…

– Да я и говорю – везуха!

– Нет, серьезно. Стрелок был, несомненно, опытный: большой калибр, специальный надрез пули… Стрелял навскидку?

– Насколько я помню, да.

– Вот видите! И попал бы точно в сердце, если бы не портсигар! Когда два осколка пули угодили в нервный центр, наступил мгновенный болевой шок и вы упали словно замертво! Кратковременная блокировка дыхательного центра! Киллер решил, что вы убиты наповал – так и должно было быть при точном попадании, и не стал делать контрольный выстрел…

– Это был не убийца…

– Да? А кто?

– Воин. Он не стал бы добивать.

– Олег… Приятно, конечно, что вы верите в человеческую порядочность…

Даже в таком… э-э-э… ремесле… Но послушайте меня, старика: я тут всякого насмотрелся… Сейчас – век другой… Благородство – не в чести…

– Век может быть какой угодно. Только, доктор… Если пропадет благородство и честь, вам лечить некого будет…

– Полагаете?

– Люди исчезнут. Совсем.

Палата у меня – почти царская. Харчи – стараниями Димы Крузенштерна и Али с Лекой. – боярские. Есть телевизор, видик… Правда, антенну не выдали, дабы не волновать больного политическими баталиями… Хотя – какие сейчас баталии…

Выборы отгремели, народец думский да иной – у морей нежится… До осени. Хотя – не все.

Ну, антенну-то я приспособил и блочок подстроил…

Нажимаю «пимпочку». Первый канал.

На фоне государственного флага – Сам.

– Уважаемые россияне…

Сдается мне, эту «картинку» я уже видел… Встряхиваю головой, сгоняя наваждение…

– …А чего? У нас все нормально… Астрахань – Новосибирск – Калуга – Анадырь…

Что бы они там ни говорили, а самые красивые девушки ни в каком не в Саратове, а у меня дома! Одна взрослая, другая – маленькая. А вообще-то – пора к морю!

…Кому-то нравится Кипр, а мне милее в Приморске…

Персики, огромные матовые помидоры, мускатный виноград, маленькие, но очень сладкие и сочные дыни…

Территория по-прежнему функционирует. Окончание «времени чудес» ознаменовалось и там – прежде всего строгостью отбора «контингента»… Хотя он пожиже, чем В достославные времена, куда пожиже – мир велик…

Теплый августовский вечер… Легкий, едва уловимый ветерок. Садится солнце, и небо засыпает, меняя цвета – от ярко-оранжевого до голубовато-синего, сиреневого, фиолетового… Недалеко от моей хижины – заброшенный раскоп…

Тщательно обработанные камни построек, остатки виноделен… Выше – следы пожарищ, разрушений, войны… Еще выше – снова город, но другой… И снова – пожарища… Люди рождались, радовались, воевали, любили, умирали… Меняются города, меняются языки, эпохи, цивилизации… И море ласкается о шершавый галечный берег, и солнце изливает тепло и свет на добрых и злых… И дни сменяются днями, и закаты дарят непостижимую красоту Совершенства… И красота беспредельна и бесконечна, и душа наполнена ею… И душа – бессмертна…

…Море… Немного вина… Закат…

Гулять по московским улочкам и переулкам где-нибудь в центре, ранним предвечерним – просто здорово… Город словно стряхивает с себя сутолоку дня, становится уютным и тихим, и Москва кажется в этот час такой, какой была когда-то – может быть, тридцать, может быть, сто, может быть, триста лет назад…

Старинные особнячки за чугунными оградами, храмы монастыри… Ну а что неон на каждом углу да словеса иностранные – мне порой кажется, Москва просто примеряет иноземную обнову, всматривается в свое отражение, словно кокетливая девица из боярского терема, собираясь на объявленную царем Петром модную «ассамблею», чтобы, вдоволь нарезвившись, дома скинуть кукольно-шутовской наряд «придворной красавицы», облачиться в просторный сарафан, засесть на-кухне с нянькою и девушками и слушать, слушать сказки… Про добрых молодцев и красных девиц, про богатыря Алешу и проказника Чурилу Пленковича…

А еще и мне, и Леке есть что вспомнить. Вот здесь, рядом с Историчкой, раньше была пивная под студенческим названием «Геродот», где и вкушал я ужины из двух кружек пива и пакета хрустящего картофеля, разбавляя беседы с коллегами по «цеху» мутным портвейном «Кавказ»… Чуть дальше – московский горком комсомола, плавно преобразованный в один из крупнейших банков и возглавляемый его бывшим работником… Дальше – Маросейка, бывшая Богдана Хмельницкого… На ней – подвальчик винный… Армянский переулок… А отсюда, чуть вниз, к Тверской… И – по бульвару, к Никитским…

* * *

…Машина мягко шуршит шинами по асфальту. Мужчина, сидящий в салоне лимузина, спокоен и сосредоточен. Машина проходит по Тверской, сворачивает на бульвар. Пассажир рассеянно смотрит в окно…

По бульвару идет девушка. На ней легкое платье, и цвет волос переменчив – то русые, то золотистые, то каштановые… Рядом с ней – крепкий молодой человек… Лека…

«Папа, не читай!»

«Что случилось?» – Мужчина привстал и погладил девочку по голове.

«Я боюсь».

«Со мной тоже боишься?»

«Нет. С тобой не боюсь. Но оно такое страшное»

«Чудище?»

«Да».

«Засни. Проснешься – и все будет хорошо».

«А чудище не схватит Элли?»

«Нет».

«Никогда?»

«Никогда».

Машина прошла мимо…

Мужчина зажег сигару, пыхнул, окутавшись невесомым голубоватым дымом. Дым попадал в глаза, на них заблестели слезы… Или – это просто в горле першит?..

Как хочется выйти из машины… Но… Еще не время. Долг. Тени существуют как раз для того, чтобы люди могли почувствовать тепло и свет солнца…

Лимузин с затемненными стеклами медленно прокатил мимо. Лека вдруг остановилась, замерла, глядя машине вслед…

– Дронов… Знаешь… Только ты не подумай, что я… У меня такое чувство, что папа жив… Оно и раньше у меня появлялось, а теперь мне кажется, я это знаю… Так бывает?

– Бывает.

– Тогда почему…

– Наверное, нужно просто подождать. Если кто-то не присутствует сейчас в твоей жизни, ведь это не значит, что он не присутствует совсем…

– Дронов, – глаза девушки стали как у маленького ребенка, собирающегося пожаловаться на несправедливость или просто заплакать от обиды, – но я ведь уже так долго ждала… Правда?..

– Да. Осталось чуть-чуть.

– Угу. Я подожду. Сколько нужно.

* * *

Самолет компании «Российские авиалинии» лихачески, с креном, разворачивается, резко набирает высоту. Я сижу в салоне первого класса и потягиваю шампанское вместо апельсинового сока, как и положено птице такого залета. Официально – эксперт банка «Континенталь» по «существенным вопросам», их и лечу решать…

А вообще… Странная штука эта жизнь… Люди бегут, как дрессированные лошадки, по замкнутому пространству арены, усыпанному золотистыми опилками…

Наверное, с огромной высоты этот пропитанный потом и кровью круг так похож на золотой дублон… И каждый из мирских властителей стремится увековечить на этом мнимом золоте именно свой профиль… И не жалеет для этого ни пота, ни крови, ни жизни… Чужой.

А люди продолжают метаться в кругу привычных понятий: секс, деньги, власть.

Каждый выбирает, как легче вскарабкаться на одну из трех названных вершин и с помощью ее заполучить остальное… Через секс – деньги и власть, через деньги – власть и секс… Власть доставляет все сразу, и люди карабкаются на мерцающий Олимп…

Трон окружен легендами, овеян славой ушедших правителей и тайной неисчислимых кровавых заговоров, ореолом могущества и терпения, блеска наслаждений и уединенного безумия… Это притягивает и страшит, возвеличивает и пугает… Толпы удачливых царедворцев и убиенных временщиков, избранные фамилии и любимцы фортуны, тайные нити интриг и отчаяние обреченного одиночества – все собрано в одном слове: престол.

Неизъяснимое, почти болезненное очарование еще в Двух словах: Москва, Кремль.

Закон власти: государи освобождаются от людей, приведших их к престолу.

Трон единичен и не терпит обязательств ни перед кем.

Человеку, достигшему вершины, именно тогда приходится делать основной выбор: наслаждение наркотиком власти или… бессмертие.

Кому многое дано, с того много и спросится.

С этой мыслью я засыпаю. Без сновидений.

…Самолет делает крен, давая пассажирам обозреть великий город. Как говаривал его основатель, в мире нет постоянных друзей и врагов, а есть постоянные интересы.

На самом деле постоянств в этом мире немного… Все люди – богатые и бедные, добрые и не очень, белые и черные – похожи гораздо больше, чем различны… Рано или поздно каждый вырывается из зловещего, губительного треугольника власти, денег, секса и переходит на иной уровень, читаемый просто и однозначно: любовь и смерть. Только любовь дарует бессмертие, без нее все теряет смысл. Ибо за любовью стоит Творец.

«…И ЛИЦЕ ЕГО – КАК СОЛНЦЕ, СИЯЮЩЕЕ В СИЛЕ СВОЕЙ».

А люди… Люди хотят быть просто счастливыми…

Государи приходят и исчезают… Одни – в бессмертие, другие – в небытие…

В мире нет постоянных друзей и врагов, а есть постоянные интересы… Но…

Закрываю глаза…

…А дождь срывался и срывался с низких курчавых туч, и неслись они по холодному небу скоро, подрезая вогнутые черепичные крыши домов, верхушки деревьев. Все здесь было чужое: и темная обмякшая листва канадских кленов, и стрельчатые окна-бойницы, и коричнево-серый колер построек, и черепица, и пригнанная брусчатка… Холодная, неласковая земля…

А я вспоминал Россию – теплую, рыжую, сосновую, с мелким привязчивым дождичком вдруг, среди июля, с непестрым разнотравьем, с веселыми сыроежками под кустами, с тайными чащами и сомовьими омутами, с волчьей ягодой и с лешими, с неведомым разбойничьим посвистом, с непроезжей глушью, проселков и открывающимися взгляду, вдруг, сразу, легкими ладными церквами, уносящимися в неяркую бездонную голубизну неба… И слышал шепот бабушки, крестившей меня на ночь: «Господе Иисусе Христе, не оставь землю и люди Твоя…»

В жизни не так много понятий, определяющих ее – и сущую, и прошлую, и будущую… Всего три: Любовь, Честь и Родина.

Да.

У КАЖДОГО ЕСТЬ ТОЛЬКО ОДНО ОТЕЧЕСТВО.

* * *

…Раннее утро. Улицы почти пусты, чисто вымыты, и спящий еще город кажется нежилым. Солнце едва касается свежей зелени скверов, бежит по стеклам домов, заливает светом площади, проспекты, бесконечную череду улочек и переулков… А небо бережно и невесомо укрывает громадный город прозрачным куполом.