Текст книги "Записные книжки"

Книжка 11 (1838 – 1860)

Брайтон, 12 сентября 1838

Сегодня купался в море в четырнадцатый раз. Одно купание прогулял поездкой в Портсмут, черт любосмотрения дернул меня. Впрочем, меня на пароходе много рвало. Может быть, это тоже к здоровью.

Волн здесь мало. Вчера море было бешеное, и не бешеная собака, а бешеный лев, рьяный, пена у пасти, кудрявая грива так и вьется, дыбом стоит, хлещет в бока, что любо. Как наскочит, так и повалит. Я был на привязи.

Вообще купания не очень хорошо устроены. В Диппе, сказывают, лучше, и более прилива волн. Кажется, купания мне по нутру. По крайней мере не зябну после.

Выехали мы из Парижа с Тургеневым в среду 5-го в дилижансе, на другой день приехали утром в Булонь-сюр-Мер. Море показалось мне что-то французское, то есть грязное, но заведение для купальщиков – хорошо. Наводнение англичан. Вечером были в театре, давали оперу «Черное домино». Порядочно, но торопыгин-Тургенев не дал досмотреть: пароход отправился в полночь, а он уже в десятом взгомонился. Более часа ждали в трактире.

Сели на пароход «Вагнер». Поэтическое излияние, жертвоприношение морю: рвота. Из каюты бросился я на палубу и пролежал там свиньей до утра. Морем идешь часа три или четыре, а там вплываешь в Темзу.

В Лондоне пробыл я около двух суток и выехал сюда в дилижансе, в воскресенье 9-го, в 11 часов утра. К обеду, то есть к шестому часу, уже был здесь.

Сидел я в карете со старичком, который, узнав, что я русский, спросил меня, правда ли, что наша великая княжна выходит замуж за наследного принца Ганноверского. Я отвечал, что ничего об этом не слыхал. Разговорились мы несколько о принце, которого вообще хвалят. Англичанин напал на отца и, сказав, что если английская королева умрет бездетная, то он наследует престол, прибавил к тому спокойно ребяческим и глуповатым голосом, которым обыкновенно англичане говорят по-французски: «О, тогда ему очень мило отрубят голову!» И тут же мой головорез заснул и продремал всю дорогу. Это характеристическая черта: подобный разговор при первой встрече с незнакомым!

25 сентября

15-е купание. Море было довольно прозаическое и студеное. Вчера приехал Тургенев. Он отдумал ехать в Ирландию, боясь моря и рвоты, а в Шотландию – потому что некому писать оттуда. Брат лучше его знает всё, что будет он ему описывать, а меня в России нет.

На днях узнал я, что здесь леди Морган, и вчера отправился к ней. Нашел старушку маленького роста, нарумяненную, род Зайончековой и Мохроновской без горба, но кривобокую. Она меня приняла очень приветливо и, кажется, довольна моим поклонением. Дивилась, что имя и сочинения ее известны в России, вопреки Священному Союзу[52]52
  Сидней Морган (1786—1859) – популярная в то время английская писательница. – Прим. ред.


[Закрыть]. Вела речь о мнимой нашей завоевательной страсти и о видах наших на Восток. Спрашивала, есть ли надежда на то, что участь поляков будет облегчена. Вот два бельма, которые на глазах Европы, когда она смотрит на нас. Одно легко снять, другое труднее. Что тут отвечать?

Много расспрашивала о русских женщинах и образованности их. Говорила, что все русские, которых она знала, очень утонченные. Извинилась, что, сама кочуя в Брайтоне, не может оказать мне гостеприимства, но тотчас предложила представить меня вечером Горацио Смиту, автору романов (которого пригоженькую дочь заметил я на концерте Рубини), и после обеда получил я карточку Horace Smith с семейством и с надписью карандашом: at home, monday evening — обыкновенное английское приглашение.

Жозефина Кларк, племянница леди Морган, милая, с выразительными черными глазами, показала мне эскизы своей работы с портретами, на память писанными, гуляющих на пристани посетителей концерта, и я узнал многие лица, здесь мне встречавшиеся.

Муж леди Морган – также писатель. Он обогащал учеными нотами сочинения жены своей.

У Смита вечером видел я первый образец английского салона. Ничего особенного не заметил. Хозяин принял меня очень приветливо. Жена и две дочери; старшая не хороша, но умное лицо и, сказывают, умна, к тому же певица, хотя и по-итальянски, но несколько на английский лад. Денди на манер молодой Франции, с усами и локонами (внешность приказчика из лавки), пел дуэты с дочерью весьма по-английски a la muttonchop, то есть бараньим голосом. Брат хозяина, довольно замечательное английское лицо, тоже певец, пел водевили своего сочинения и морил со смеху слушателей.

Собрание синих чулков. Мисс Портер, тоже сочинительница романов, длинная, сухая, старая англичанка, с которой через переводчицу говорил я о племяннице ее, одета в черное с головы до ног. Другая леди, еще одна романистка, к которой еду сегодня вечером, но имени ее не знаю, а о романах не слыхал. Леди Морган заботливо меня всем представляла и ухаживала за мною. Как ни говори, а хорошее дело грамота. Это род франкмасонства.

Досадно, что поздно узнал о пребывании в Брайтоне музы Ирландии, как можно назвать ее за сочинения об Италии и Франции, где она либеральничает во всю мочь. Вместо двух недель одиночества, в котором я был здесь погребен заживо, был бы я давно в каких-нибудь отношениях, хотя литературных. Мисс Кларк пела: прелестный контральто, ученица Рубини и большая музыкантша.

Леди Морган давно не пишет за слабостью глаз. Вечерний наряд ее был с большими претензиями: двойная порция румян, ток с перьями, платье с довольно длинным хвостом и маленькие китайцы с довольно большими морщинами предстали перед взорами почтенной публики. Леди Морган говорила мне, что она, то есть ирландцы, очень довольна нынешним правительством и своим вице-королем.

22 сентября

Слышал я в первый раз Рубини. Он приезжал сюда давать концерт с певицей Персиани и виолончелистом Эмилиани, который, сказывают, побочный сын Наполеона. В голосе Рубини что-то теплое и мягкое, сладостно льется в душу. С большим чувством пропел он из «Дон-Жуана» Моцарта и арию из «Пирата». Эмилиани – смычок не наполеоновский, а, напротив, плачущий. Отменная чистота и выразительность. Голос Персиани хорош, но не ворочает душу.

Подобно англичанам, плавающим по Рейну, уткнув нос в карту, многие англичанки слушали пение, уткнув нос в libretto, то есть в английский перевод прозой. Но зала полна, и концерт был надвое помножен, потому что все места Рубини были по требованию публики повторены.

Леди Морган говорит, что страсть к музыке переживет все другие страсти, и что она – одно наслаждение, которое не отзывается после горечью. Вообще, англичане прикидываются большими меломанами, но гортани и уши их приготовлены ли на то природой, это дело другое.

26 сентября

Вечер у сине-чулочной незнакомки леди Стерней. Имя узнал, но о романе еще ничуть. Важный водевилист опять пел свои забавные куплеты. Милая племянница. С теткой попал я в промах, спросил о Пюклере. В том томе, который у меня, в 3-м, он хорошо отзывается о ней, но в следующем, видно, не так, и не щадит даже племянницы, которая была тогда ребенок. Леди Морган говорила о неблагодарности его к ней и что он не может, после книги такой, возвратиться в Англию[53]53
  Князь Генрих фон Пюклер-Мюскау (1785—1871). Литературные описания его путешествий и приключений принесли князю широкую европейскую известность. – Прим. ред.
  Цибик (устар.) – ящик с чаем весом до двух пудов. – Прим. ред.


[Закрыть].

27 сентября

Тургенев, не имея кому писать, поехал в Лондон за письмами, которые ему никто не пишет.

Вот отличный сюжет для комедии. Вчера видел я леди Морган и, разумеется, племянницу в Королевском павильоне. У меня был билет от обер-камергера лорда Канингэма. Этот дворец построен принцем-регентом, который особенно любил Брайтон и в несколько лет превратил рыбачье селение в великолепный уголок Лондона. Здание наружностью своей и куполами имеет что-то от Василия Блаженного в Москве. Внутри он в китайском вкусе, или, лучше сказать, безвкусен; стоил несметных сумм и не отвечал ни итогу, ни ожиданию. Впрочем, дворец теперь в расстройстве: многие комнаты снова переправляют, и мебель вынесена.

Вечером, при свечах, вид должен быть довольно красив и оригинален, а днем дворец очень темен, потому что по большей части освещается сверху раскрашенными стеклами. Лучшая комната Music Room, обита красными обоями с золотыми фигурами и узорами. В столовой стол на 90 человек, замечательный тем, что, вероятно, не раз принц-регент лежал под ним. Кухня великолепная, или кухни, потому что на каждый сервиз, на холодное, на горячее, на дичь, на пирожное и проч. имеется особенное отделение. Батареи медной посуды свидетельствуют о победах. Погреба мы видеть не могли, хотя, вероятно, он не уступает кузне, и принц-регент выразился в нем с особенным могуществом и любовью. Вообще впечатление дворца то же, что цибика* огромного размера. Из китайских художественных предметов особенно примечательны китайские суда из кости.

Леди Морган рассказала мне, что кто-то вывез из Китая четыре картинки, которые валялись потом в небрежении. Понадобилось этому человеку перекрасить свой дом, и маляр, призванный им, увидел картинки и вызвался перекрасить дом, если их ему уступят. Хозяин с радостью на то согласился, но узнал после, к сожалению своему, что эти картинки проданы были за тысячу фунтов стерлингов, если не более.

Жилые покои, спальни, кабинеты тесны и низки. Нынешняя королева не любит Брайтона. Принц-регент не только создал Брайтон, но и развратил его, и разврат пережил его. Конюшня, циркулем построенная, очень хороша. Сад порядочный, особенно для лысого Брайтона, то есть бездревесного. «В центре стоит большой собор, напоминающий Московский Кремль», – сказано в описании. И это довольно странная мысль – сочетать кремлевский стиль с китайским стилем.

German Spa. Заведение искусственных вод. Зала порядочная, но сад очень тесен. Англичане уморительны со своими иностранными наименованиями. У них все минеральные воды – Спа, как у нашего провинциала все русские послы и посланники – Поццо ди Борги…

Леди Морган пишет теперь книгу «Женщина и ее господин». Философское сочинение с примесью юмора, – сказала она, – так как женщина не должна быть педантичной в своих сочинениях». Она хочет показать несправедливость лишения женщин всех прав гражданских, особенно в Англии. Я обещал выслать записку о некоторых узаконениях русских касательно женского пола и известие о наших женских знаменитостях.

Она с большим уважением говорит о Екатерине и предпочитает ее Петру, слишком большому варвару. Я оправдывал Петра, разумеется, не унижая Екатерины, левой руки его, то есть необходимой союзницы и пополнения правой.

28 сентября

18-е купание. Вода холодна, но день красный. Меня иногда берет раздумье: хорошо ли купание для глаз?

Вчера утром был у мистрис Перри, слушал племянницу, и у мисс Портер, которая обещала мне письмо к сестре лорда Байрона. Вечером вновь у Перри. Живая малютка, свободно говорит по-французски. Муж ее адвокат. Хорошо, сказывают, живут в Лондоне.

Тут был и издатель журнала «Examiner», лучшее журнальное и полемико-политическое перо. Он за правительство, но впереди.

С актером Янгом говорил о театре, о Тальма. По его мнению, французский театр падает, а английский – уже упал. Декоратор – вот главный оратор. Янг коротко знал Тальма и уважал в нем артиста и человека, скромность его.

С сэром Чарльзом Морганом говорили мы об О’Коннеле. Он признает его добросовестным, хоть и честолюбивым. Недавно отказался он от выгодного судейского места в Ирландии, а сам всегда нуждается в деньгах. Однажды на митинге старуха, заслушавшись красноречия его, воскликнула:

– Вот бы тебе быть нашим королем!

– Президентом, хотела ты сказать, добрая старушка, – прервал ее О’Коннел[54]54
  Даниел О’Коннел (1775—1847), ирландский политик, борец за избирательные права католиков. – Прим. ред.


[Закрыть].

Он искренно поддерживает правительство, но должен всегда быть впереди того, что делается в пользу Ирландии, чтобы пугать тори народом, сохранить свою власть и дать правительству остыть в ирландском деле. Меньшая дочь Горацио Смита – прелесть, но всего лучше – пение племянницы.

Сегодня первый мой урок английского языка. Хотя мой язык и без костей, но не переломать его на английский лад. Надобно уметь свистеть или петь. Сперва выучишься нанизывать бусы языком, а там уже английские слова. Да и вовремя начал я, за неделю до отъезда, а вот уже три недели, что я здесь праздно шатаюсь. Хорош мой титулярный советник, да и сам я по себе порядочный коллежский регистратор.

Приятельница мисс Портер, мистрис Морган (не родня леди), просила меня написать ей какие-нибудь русские стихи для альбома. Я написал ей куплет к морю, который годится для английского альбома.

Доктор Джонс звал меня провести у него ночь с одной очень красивой особой, хорошо играющей на рояле… Здесь на вечер зовут обедать, а на ночь значит – на вечер.

30 сентября

Вчера и сегодня 19-е и 20-е купание. Вчера ездили мы с Леонтьевой в замок Зарундел, собственность герцога Норфолкского, милях в 20 от Брайтона. Позавтракали очень хорошо на половине дороги у моих приятельниц Парсон («Parson’s hotel»), которые дали мне письмо к содержателю гостиницы для доступа в замок. Это первый английский замок, который я вижу, и хорошо, что не лучший, хоть и он замечательный и древний, по крайней мере есть остатки древности, но вообще он заново переделан. Двор и фасад строения на дворе прекрасны. В стенах много замечательной каменной резьбы.

Baronial Hall, обыкновенный театр многих сцен из романов Вальтер Скотта, с расписанными стеклами (но современными), с большим камином, дал мне топографическое понятие о пиршествах старых баронов. Библиотека по числу книг очень бедная, но шкафами своими из цельного магонского дерева великолепна, вся деревянная отделка – резная. Колонны, от потолка и до пола, удивительной работы и красоты. В других покоях также много хорошей отделки деревом, но мебель довольно обыкновенная. Жилых покоев мы не видели, потому что в них живет теперь невестка герцога Норфолкского, жена единственного сына его.

Вид из некоторых окон обширный: море зелени, усеянное группами деревьев, как островами. Башня с жильцами. С башни, как и всегда, уверяют, что во всякую погоду видишь за тридевять земель тридесятое царство… но мы ничего не видали. Сад, оранжерея. Особенного ничего нет. Ежегодно созревают пятьсот ананасов, и, если судить по образцам, виденным нами, большой величины.

Парк обширен, но мы не углублялись в него. Впрочем, Пюклер мало говорит о нем, а если было бы что описывать, то, несмотря на дождь, который так и лил, он всё не избавил бы читателей от прогулки. Да и указатели письменные и словесные, хотя англичане великие краснобаи и самохвалы, не соблазнили нас парком. Вероятно, не содержится он в требуемой щеголеватости. Есть башня, с которой можно обнять весь парк, но она была уже заперта, и ключник уже закончил свой день; а в Англии всё на часы рассрочено, и не в известное время ничего не делается.

Новейшая часть замка, построенная отцом нынешнего герцога, стоила, сказывают, 800 тысяч фунтов стерлингов. И как подумаешь, что это не из лучших замков, и что по всей Англии их может быть – сколько? Несколько сотен, что ли? То изумляешься богатству этой земли. Да прибавьте еще к наличному итогу присутствие нескольких столетий, которые более или менее сохранились в камнях и деревьях, и эту вековую собственность, эту наследственную земельную собственность, которая не менее важна, чем наследственность династии. Право, нельзя не сказать, что Англия – царственная земля и первая держава в Европе. Богатство, устройство германское имеет также свою цену, но всё это мещанское, мещанская трагедия в сравнении с трагедией греческой.

Возвратились мы к десяти часам. Сели обедать и выпили шампанского за здоровье присутствующей и отсутствующих племянниц. Мой морганический союз рушился. Леди Морган и племянница уехали третьего дня в Лондон. Племянница поет «Вот мчится тройка удалая» и очень порядочно выговаривает, только сгрустнулось затрудняет ее. Я обещал прислать ей музыку Виельгорского на эти слова.

Мне иногда хочется порядочно заняться английским языком, но потом, как обдумаешь, что говорят ли по-английски на том свете, да разочтешь, что я ближе к тому свету, нежели к здешнему, то печально откажешься от труда безнадежного…

В самый тот день, когда Рубини давал свой концерт, радикал О’Коннел устроил здесь собрание для предложения всеобщего избирательного права – и я, недостойный, пошел слушать Рубини. А есть еще люди, которые считают меня либералом.

1 октября

Всё спит, и ветры, и Нептун. Вчера ездили мы верхом миль за шесть, к Дьявольской плотине. Возвышение, с которого видны в ясную погоду со стороны моря остров Уайт, а с другой – Виндзор, но по причине тумана мы ничего не видали. Под горой большая лощина. Земля, разбитая на четвероугольники, зеленеющие или чернеющие и обставленные живой оградой. В таком виде представляются почти все английские равнины. Солнце было как в дыму, род парной испаряющейся репы.

Сегодня второе английское языколомание.

3 октября

Третьего дня был на вечере у Стивенсов; английский вечер: камин, чай, безразговорность и смотрение альбомов и карикатур. Между прочими картинами – будочник, подаренный Мещерским, и работы какого-то знаменитого французского живописца в Петербурге. Так подписано под картиной. Стивенс, адъютант герцога Кембриджского, – мастер рисовать и, подобно Жуковскому, собрал альбомы всех видов, снятых им в путешествии.

4 октября

Вчера и нынче 23-е и 24-е купание и 4-е и последнее язычное испытание. Учитель мой почти со слезами расстался со мной, жалея, что теряет ученика, подававшего такие большие надежды.

Третьего дня обедал у дяди, или брата, или племянника моего подполковника О’Рейли and герцогини Роксбург, жены его. Мы не могли доискаться точно, есть ли родство между нами, потому что фамилия О’Рейли разделена на много отраслей, но он обещал справиться, когда получит от меня дополнительные сведения, которые надеюсь отыскать в бумагах семейных, оставшихся в Остафьеве. Порядочно долго сидели за столом, со всеми английскими проделками, предложениями заздравных тостов, перекатыванием графинов кругом стола, и наконец, предложением урыльника, которым я не воспользовался, хотя из стеснения, из приличия и от нечего делать довольно накачал себя, чтобы было что выкачивать.

Между тем доктор Джонс давал в честь мою музыкальный вечер в тот же день и звал меня в 8 часов, а было уже около десяти и надобно было еще идти наверх и пить кофе и чай к герцогине, которая в ожидании нас сидела одна в своем drawing-room и глядела на луну; по счастью, мой Мензбир, видя тоску поджидавшего меня доктора Джонса, пошел по всему городу искать меня и, наконец, выручил из беды, вызвав из плена.

Вчера ездили с Леонтьевой и Стевенсами смотреть «Swiss Cottage», довольно милую игрушку, но здесь бесполезную. В Германии такое кафе было бы оживлено пивными четами, здесь нет этого рода забав. Всё чинно, холодно и безмолвно – очень комильфо.

У меня здесь есть молодой камердинер Шарлотта Ивановна, которая каждое утро благопристойно и целомудренно приходит будить меня, стучась у дверей, смеется моему английскому косноязычию и проч. Однажды приносит она мне сапоги мои, и я говорю ей:

– I kiss your hand, – а затем спрашиваю: – Is it good English?

– No, Sir, – отвечает она, – it is very shocking.

Вечером гулял, смотрел на луну в большой телескоп, который показывают за несколько грошей, но луна в море была еще лучше.

25-е купание. Вчера ходили смотреть сад Attree. Здесь сады – редкость по причине каменистой почвы. Сто родов анютиных глазок. Потом был на празднике стрелков. Не мастера.

Вечером у Леонтьевой пела датская певица. Голос нежный, сильный, но немного крикливый в высоких нотах. Дали ей арии из «Жизни за царя».

Лондон, 12 октября

Я выехал из Брайтона 6-го. Сегодня с Озеровым был в Вестминстере и в Ньюгейте. Жизнь по смерти и смерть при жизни. В Ньюгейте я ничего особенного не заметил и почти ничего из того, что видел Пюклер. Около 200 заключенных женщин, 40 детей лет тринадцати. Все за кражу. Смертоубийц не было. Затворники содержатся строже: не позволяют им пить ни водки, ни пива. Нет военного караула. Всего 14 смотрителей или сторожей.

После были на китайском базаре. При нынешней королеве нет смертной казни. Преступников выводят на место казни через кухню. В Вестминстере прекрасный памятник, статуя Хорнера. The poet's Corner (Уголок поэтов).

Были и в House of Lords (палате лордов), и в House of Commons (палате общин). Не красна изба углами, а красна пирогами. Особенно в том виде, в котором мы их застали: всё вынесено, чистят. Я сел на шерстяной мешок. Странное впечатление видеть пустынным и безмолвным то, что наполняет внимание мира и гремит из края в край, что разгромило Наполеона и проч. Пещера Эола, объятая сном.

Вечером был в «Друри-Лейн». «Дон-Жуана» уже не застал, а видел балет, который видел и в Париже: «Хромой бес». Сущая пародия парижского балета. В Париже черт мелким бесом вертится, а здешний черт не на шутку бодается, брыкается, а публика смеется. Впрочем, теперь не сезонное время, публика средняя, все ложи, то есть большая часть, облеплена девами радости, из коих некоторые очень хороши. Зала освещена хрустальными люстрами со свечами. Не хорошо и заслоняет ложи.

Савернейк Форест графа Брюса, 17 октября 1838

Сегодня в шесть часов утра разбудили меня, в семь без четверти был я уже в Пикадилли за свои пекадилии, то есть за грехи свои, и в семь сидел в дилижансе, взяв за 30 шиллингов (да два шиллинга на водку кучеру) место внутри до Мальборо. 75 миль с лишком мы ехали славно и прежде трех часов пополудни были на месте. Часть дороги, но весьма малую, можно проехать и по железной дороге (railway). Мы ехали просто. Сторона прекрасная. Всё обработано, лесисто, довольно холмисто и обстроено красивыми городками и дачами.

В Мальборо меня выбрили. У английских брадобреев рука очень тяжела: даже когда и намыливают они, то голову шатают. Порядочные люди сами бреются, следовательно, не на ком хорошо выучиться. Сел я в poste chaise — весьма порядочная, довольно низкая двуместная карета, желтой краской выкрашенная, с парой хороших лошадей, почтальоном (род жокея в синей куртке), верхом – 5 миль – 7у₂ шиллингов прогонов, еще два шиллинга на водку.

Считают, что пара лошадей – по два шиллинга на милю, со всеми шоссе-платами и прочим. Недалеко от города въезжают в лес, то есть в парк, мир зеленый. В здешних рощах то хорошо, что они леса и луга вместе и луга эти лучше наших лучших газонов.

Местоположение дома и самый дом совершенно сельский: уединение, другого строения не видишь. У крыльца сказали мне, что хозяин вышел, то есть, что нет его at home. В эту же минуту подъехала ко мне дама верхом, сказала, что граф Брюс сейчас возвратится, и предложила ехать верхом. Но я не англичанин и не София Николаевна (Карамзина), не хотел быть повешенным сразу, как только попал в плен, и отказался. Это была мачеха Брюса, вторая жена отца его лорда, молодая женщина, славящаяся здесь красотой.

Здешнее общество составляют леди Пемброк с сыном и дочерью-красавицей, какой-то моряк с дочерью и, кажется, женой, хозяева и я.

Дом небольшой, но уютный и красиво отделан.

Здесь многие издерживают по две-три и более тысяч фунтов стерлингов на охоту. Многие имеют две-три охоты. Одна охота на паях, один содержит, а другие столько-то ежегодно вносят. Потом держат еще охоту с кем-нибудь сам-друг, сам-третей, и еще третью маленькую про себя, для дней не назначенных; ибо здесь всё расчислено, напечатано, на всё есть хартия. Охота регулярная начинается с 1 ноября. До того ездят на охоту incognito, а с 1-го – в красном кафтане.

18 октября

В 10 часов утра собрались завтракать. Чай, кофе, котлеты, раки, знакомые остатки вчерашнего обеда, варенье. После собрались в гостиную. Здесь не замок и нет библиотеки, в которой обыкновенно сборное утреннее место. Лондонские журналы, рисунки заняли некоторое время. Впрочем, я думаю, мое присутствие несколько расстраивало обыкновенный порядок, ибо Брюсы и Пемброки с воронцовской, то есть русской кровью, – уж не англичане, и, вероятно, немного чинятся для гостей.

Пошли гулять пешком по парку. Кругом на многие мили лес, лужайки с группами деревьев и только.

Однообразно, но берет свежестью, зеленью и английской физиономией. Луга здесь весь год зелены, и зимой зелень еще лучше. Во втором часу другой завтрак, lunch, всякая всячина. После коляска, верховые лошади, кому что угодно, прогулка по парку.

К прогулке приехала вчерашняя моя знакомка, леди Олсбери, и очень хороша! Такие белокурые локоны, глаза темные, что-то от великой княгини. Брюс – полковник и готовится показывать свой полк, съехались его офицеры и оловянными солдатиками учатся, как маневрировать и командовать.

Леди Пемброк, дочь Воронцова, из русской литературы только и знает что «О ты, что в горести напрасно…». Добрая, приветливая женщина, нежная мать. В лице есть что-то от Полянской, но чище и пристойнее. Леди Гейтсбюри, что была в Петербурге, занимается и русской литературой и получает из России книги и музыку.

19 октября

Тоттенхэм Парк, местопребывание маркиза Олсбери.

В портретной зале портрет беззаконного судьи в красном костюме, лицо плутовское.

Леди Пемброк, уговаривая меня погостить подолее и приехать к ней, всё прельщает братом. Особенно его одолжила бы она встречей со мной. Не знаю почему, но я уверен, что он меня терпеть не может…

Я крепко обидел сегодня моего Брюса, сказав, что дом отца его вчерне не стоил бы на континенте более 500 или 600 тысяч франков, но уже право не более миллиона, а между тем он расстроил дела старика, имеющего миллион дохода. Понять этого не могу. Впрочем, ничто ему, зачем не повез он меня сегодня обедать к мачехе своей, при которой я еще разглядел и падчерицу. А здесь в маленьком обществе вечер был довольно скучен.

После того встретил я Воронцова в Лондоне в русской церкви, и он был со мной очень учтив.

Лондон, 10 ноября

Вчера видел я маленькую репетицию нашего пожарного кораблекрушения. Возвращаясь из Ньюстедского аббатства, пересел я в третьем часу утра из дилижанса в паровую карету.

В дилижансе спал я и полусонный пересел спать. Вдруг около трех часов пробуждает меня толчок в лоб или в правый глаз, спросонья не знаю. Карета останавливается. Мало-помалу сонные англичане кругом меня просыпаются, один из них – с болью в боку. Выходим из кареты, чувствуя, что есть что-нибудь необыкновенное, и видим паровую машину на боку, а две первых кареты почти вверх ногами, то есть колесами. Одна из железных колей опустилась на новой дороге, вероятно, от частых дождей, и машина соскочила. По счастью, остановились в нескольких шагах, врывшись тяжестью своей в рыхлую землю. Всего один только проезжающий ранен. Удивительно, как уцелели стоявшие на машине. От трех часов до девятого бивуакировали мы на дороге в ожидании приезда другой кареты. Большая часть англичан тут же пошли опять спать в карете, как ни в чем не бывало. На пароходе была примерная покорность, а здесь – примерное хладнокровие.

Франкфурт, 9 декабря

Свифт сказал, что в таможенной арифметике два плюс два равны не четырем, а одному целому.

«Bonaparte, – говорит Лафайет, – более приспособленный к достижению как общественного блага, так и своего личного, мог бы решать судьбы мира и встать во главе рода людского (тогда был бы он Христос, а не Бонапарт). Но из-за мелочного честолюбия пришлось растратить ему огромные физические и умственные силы на удовлетворение мании – гигантской в географическом смысле и мелочной в смысле нравственном».

Дело в том, хотя и грустно сознаться, что в человеке много могущества если не для зла, то по крайней мере для личной выгоды своей, но гораздо менее – для доставления благосостояния общественного. Увлекай толпу к своей цели, и она понесет тебя на плечах своих. Веди ее к цели ей благоприятной – и она пятится и старается, как бы тебя с ног свалить. Многие честолюбцы успели по крайней мере на время в своих предприятиях. Много ли начтешь апостолов правды и человеколюбия, которые достигли цели своей?

Париж, 30 января 1839

Выехали из Франкфурта с молодым Штиглицом. На другой день в Шато-Тьери, куда приехали в 3 часа пополуночи. В субботу утром были в Эперне. Видели погреба или катакомбы Моэта: миллион сто тысяч бутылок живого шампанского. В хороший год собирается 500 тысяч бутылок. Бочки разливаются в бутылки через 5 или 6 месяцев. Креман – через год, и виноград идет на него потемнее. По словам Моэта, разница между красными и белыми винами происходит от ферментации. Некоторая часть подвалов иссечена в камне и проходит под улицу. Русские выпили 30 тысяч бутылок.

Сульт – государственный грабитель. Французы так глупы в государственном смысле, что народная любовь их к Сульту основана не на том, что он мог сделать в пользу Франции, но на приеме его в Англии, когда лондонская чернь бегала за ним и кричала ему «ура!».

Французы суетны и тщеславны до безумия. Союзные войска, вошедшие в Париж, не убедили их в том, что они побиты не в едином сражении. Беременность герцогини Беррийской не убедила легитимистов в том, что она не была Орлеанской девой. Нынешний министерский и парламентский кризис никого не убеждает в том, что они – народ, неспособный к представительному правлению; что их представительство народное ничего полного, ясного не выражает; что бестолковые действия, которые разыгрывают они перед Европой, обличают их неспособность, разладицу, недостаток в людях государственных, деловых. Фразами, возмутительным красноречием можно ниспровергнуть правительство, но создать правительства фразами нельзя.

Вот отчего Тьер и другие разрушители загромождены обломками, которыми они завалили дорогу. Они разбили на щепки корабль, который шел не по их направлению, и сами сели на мель, потому что нового корабля построить не в силах. Шатобриан справедливо заметил на днях у Рекамье, как смешно притязание нынешней палаты на парламентальное всемогущество; она сама не знает, чего хочет, и не умеет выпутаться из глухого переулка, куда залезла.

Экс-министр Руа, богатейший человек во Франции, говорил, что ничего нет легче, как управлять французами в смутное время и нет ничего труднее, чем управлять ими во времена спокойные. Поэтому можно определить их характер таким образом: безопасность делает их суетными, а страх придает им решительность.

30 марта

Прелестный квартет из «Женщины с озера»: Гризи, Лаблаш, Иванов, Альбертацци. Голос Гризи и громовый стук Лаблаша.

В театре шум; на сцену бросили билет, долго кричали: «Le billet, le billet!» Наконец, перед вторым актом, кто-то выходит на сцену и объявляет, что полиция запрещает читать записки, брошенные на сцену. «Долой полицию! Билет!» – начинают кричать пуще. Выходит Гризи, и оркестр начинает играть. Не дают ей петь и кричат: «Le billet!» Она движениями и поклонами показывает улыбаясь, что нельзя удовлетворить требованию публики, но публика не унывает и не сдается и вопит громче прежнего. Три раза Гризи уходит и возвращается. Рубини является и говорит, что оркестрантам раздадут ноты «Ниобеи». Гром рукоплесканий. Партер поставил на своем. Рубини пропел арию Ниобеи.