Текст книги "Записные книжки"

Нельзя же не сказать словечка о знаменитой Piazza, сборном вечернем месте венецианского народонаселения. Об этом салоне, которому, по словам Наполеона (не поддельного, а настоящего), одно небо достойно служить потолком. Жена моя нашла, что Piazza напоминает залу Московского благородного собрания, со своими галереями кругом. Мне она более нравится днем, нежели вечером, когда съезжаются или сплываются и сходятся гости на всенародный раут. Особенно люблю ее часу в пятом и шестом после обеда, то есть до обеда, когда всё уже подернуто тенью, а фасад базилики со своими мозаиками, статуями, мраморными шитьем и узорами блещет, горит, отливается, разливается огромными изящными и стройными калейдоскопами. Почти ежедневно, между купаньем и обедом, захожу любоваться этой невыразимой и выше всякого понятия картиной.

Вечером также, почти каждый день, являюсь на Piazza, но более по привычке, по обязанности, нежели по влечению сердца. Она освещена газом, на досаду кровным венецианцам, которые говорят, что во всяком случае она слишком мало освещена. Уж если не оставлять ее в темноте, то следовало бы залить ее блеском, как залили бы подобную площадь в Лондоне или в Париже. А теперь ни то ни се.

Музыкальная часть также очень жалка. Надобно быть в музыкальной и мелодической Италии, чтобы иметь понятие о том, что могут выдержать уши. Кажется, Караччиоли говорил, что уши французов обиты сафьяном. В таком случае, уши итальянцев вымощены камнем. Как вспомнишь дрезденские, венские и другие немецкие оркестры, которые слушаешь за пару грошей, и слышишь на Piazza, пред кофейнями, нестройные и дикие раззвучия голосов и инструментов, мороз продирает по ушам и по коже. Только и отдыхают уши в те дни, когда играет австрийская полковая музыка, которая отлично хороша. Но венецианские патриоты предпочитают ей свои доморощенные кошечьи оркестры.

Вообще, Венеция дуется на своих военных постояльцев, да и они как-то не умеют ладить с нею. Власти не живут открытыми домами, не дают праздников и ничего не делают, чтобы привлечь и слить разнородные стихии. Я уверен, что несколько балов смягчили бы ожесточенные сердца здешних львиц, а за ними и львов.

В нынешнее время года город не только пустой, но и пустейший. На Piazza не видишь аристократических кружков, всё чернь, иностранцы. Там, где в старину завязывались и развязывались драмы и романы, теперь просто едят мороженое и отталкивают от себя мальчиков-тунеядцев, которые обступают тебя и просят милостыни, торговцев башмаками, зажигательными спичками и всякой возможной дрянью.

В старину, сказывают, до утра площадь кипела народом, теперь в десять часов вечера толпа уплывает и площадь очищается. Мы одни, залетные гости, засиживаемся или загуливаемся иногда до 12 часа, среди нескольких искателей счастья, которые подбирают на площади разный сор, лоскутки бумаги и догоревших сигар на завтрашнее дневное пропитание, или людей, нашедших уже счастье и спящих крепким сном на стульях и камнях лестницы и подножий колонн. Вообще много бедных и всё очень вздорожало.

Для окончательной характеристики Piazza нельзя не упомянуть о скамьях и соломенных стульях, на которых следует сидеть. Вспомни слова того же Караччиоли; должно полагать, что у итальянцев и итальянок сафьяном туго обита некоторая часть тела, а для нас эти седалища – настоящие орудия пытки, вероятно, остатки древней мебели, на которой инквизиция усаживала гостей своих в приемные дни.

Теперь с площади отправимся домой. Ночь лунная, небо и море – как зеркало, освещенное огнями. Грешно не сказать им спасибо и не воспользоваться праздником, которым они тебя угощают. Прежде чем воротиться домой, поплывем мимо великолепного и темного Giorgio Maggiore in isola, в сторону публичного сада, которым Наполеон (опять-таки настоящий, а не фиглярный) осенил голову немного лысой адриатической красавицы. Очаровательно!

Вдали, за Л ид о, кипит и бушует море, и грохот его до нас доходит, но нас даже нисколько не укачивает, не убаюкивает лодка, которая молчаливо скользит по голубой, серебряными узорами вышитой скатерти. Мы повернули к храму Maria della Salute, вплываем в Canal Grande и причаливаем к Calle Barbier, которая должна была обрести Palazzo Venier, но не достигла своего великого назначения[72]72
  Речь идет о С а ’Venier dei Leoni, который должен был стать новым палаццо семьи дожей, патрициев и военачальников Веньер, но строительство было остановлено на уровне фундамента, так как Веньеры разорились. Этот «земной этаж» и видел князь Вяземский. Сегодня тут находится один из музеев фонда Гуггенхайма. – Прим. ред.


[Закрыть]. Тут мы живем. И как судьба сочетала с именем Пашковых. Тут живет с дочерьми и Мэри Пашкова, урожденная Баранова, и мы живем дружно и семейно.

Для Венеции у нас две редкости: терраса над каналом с двумя павильонами и сад между ними и домом нашим. Дамы пьют чай, барышни поют итальянские и русские песни, я курю сигару и, разучившись волочиться за земными красавицами, волочусь за небесной и в любви объясняюсь с луной, пока еще прозою, но рифмы уже бурчат во мне и скоро будет извержение, чтобы не сказать испражнение.

Впрочем, трудно воспевать Венецию. Она сама песня, и как ни пой ее, она все-таки тебя перепоет. Я думаю, и Паганини не взялся бы аккомпанировать на скрипке своей соловью. Он заслушался бы его, да и баста.

Как я говорил тебе, теперь здесь мертвый сезон. Театр «Ла Фениче» закрыт, и, вероятно, я не дождусь открытия его. Для необходимого продовольствия публики дают оперы в театрах «Сан-Бенедетто» и «Сан-Самуэле» (здесь и окаянные театры под опекой святых). В последнем бывают и балеты, но пение и пляска довольно посредственны. Танцовщицы здесь имеют дворцы, но не имеют ног. У нашей знакомки Тальони здесь четыре palazzo на Большом Канале, одно другого лучше, и между ними знаменитое La Doro. Один из этих дворцов Тальони подарила приемышу своему, князю Трубецкому, который, сказывают, женитьбой своей с ее дочерью много повредил себе в здешнем обществе. Итальянцы очень снисходительны и доброжелательны к любовным слабостям, но эта родовая и наследственная любовь уже пересолила.

Баста! Довольно толковать про Венецию, в которую окунул я тебя и продержал в ней довольно долго. У меня перед глазами три письма твои от 29 июля, 5 и 19 августа. Не помню, все ли три остались без ответа. На всякий случай

 
Пред тобой, моя икона,
Положу я три поклона.
 

А знаешь ли ты, что в «Times» напечатана моя песня в переводе прозою? Скажи это Полторацкому. Он поедет в Англию, чтобы приобрести эту библиографическую курьезность.

Здесь княгиня Васильчикова с больной дочерью и другие русские мелькают. Была здесь ваша приятельница Болдырева, которая тебе и сыну твоему приказала кланяться. Что она за синьора? Я разгадать не умел, но, грешный человек, окрестил ее Тамбовской венецианкой. Кажется, борются в ней два начала: самойловское и болдыревское.

Нам обещали Радецкого. Хотелось бы мне посмотреть на этот итальянский перевод нашего Суворова.

Здесь нет теперь ни герцогини Беррийской, ни сына ее. Мы осматривали ее дворец, бывший Vendramini. Редко о котором дворце не прибавишь бывший. Это еще не грустно, а то: Albergo Real — бывший palazzo Mocenigo, Albergo dell’Europa — бывший palazzo Giustiniani, и так далее, ни дать ни взять как в нашей Белокаменной. Теперь прости и обнимаю, если только есть место распростереть объятья.

* * *

Mery Beck[73]73
  Мария Ивановна Бек (1839—1866) – дочь невестки П.А.Вяземского от ее первого брака. – Прим. ред.


[Закрыть] писала Лизе (Валуевой), что я не был ее любимым поэтом как «слишком глубокий»; она предпочитала мне Жуковского. Я отвечал ей: «И таким образом вы, матушка Мария Ивановна, жалуете меня в немцы и проваливаетесь в моей глубокомысленности. Покорнейше благодарю за одолжение. Впрочем, не смущайтесь и не берите обратно слова своего. Вы отчасти правы. Вы в стихах любите то, что надобно в них любить, что составляет их главную прелесть: звуки, краски, простоту. Этого всего у меня мало, а у Жуковского много. Только в стихах моих порок не тот, который вы им изволите приписывать. Это было бы еще не беда, а беда та, что я в стихах моих часто умничаю и вследствие того сбиваюсь с прямого поэтического пути, что вы и принимаете за глубокомысленность. Вот вам моя исповедь и ваше оправдание. Только прошу не передавать ее Булгарину и прочим врагам моим, а то они меня засудят, в силу собственного моего признания».

* * *

Венеция, 19 сентября

Эта безколесная жизнь, эта тишина убаюкивают душу и тело. И у нас было несколько дней ненастных, дождливых и ветреных, нагрянувших со дня на день после сильных жаров, но всё скоро опять пришло в прежний порядок. Дни уже не так горячи, но ночи теплые, а когда они и месячные, то баснословно хороши.

Я в Булони был только несколько часов, потому и не упорствую во впечатлении, которое город этот во мне оставил. Он, может быть, и не так гадок, как мне показался, – хотя мудрено, чтобы французский город не был гадким, – но во всяком случае это не Венеция. Впрочем, не стану говорить вам о ней. Каждый, даже и не бывавший в ней, знает ее наизусть, знает вдоль и поперек.

Говорить о Венеции и о физиономии ее, отличающейся от физиономий всех возможных городов во всем мире, – то же, что, говоря о железной дороге, заметить, как смело заметил, помнится мне, Сухтелен, что железные дороги удивительно сокращают расстояния. Воля ваша, я в эти дерзости никак пускаться не могу. Ни язык мой, ни перо мое не поворотятся, чтобы занестись в эти превыспренности. Одним словом, не пускаясь во фразы и в описательную прозу, скажу вам, что, по мне, Венеция прелестна и жизнь в ней имеет невыразимую сладость. И во всяком случае, если лукавый дернул руку мою и стал бы я нанизывать прилагательные и эпитеты, читая письмо мое в шумном, пестром, тревожном Париже, в этом море, воздвигнутом вечными бурями, вечной суматохой, вы не поняли бы ни меня, ни милых моих лагун. Нужно истрезеитъся и утишить все чувствия, чтобы оценить и вкусить эту чистую негу.

Когда погода хороша, жена моя не сходит с террасы, а о прочих частях и редкостях Венеции знает понаслышке. Имеем иногда вести от Тютчевой. Она у брата своего в Баварии; в конце октября думает быть в Петербурге.

* * *

Отец Фридриха Великого был гуляка, любил вино, но не любил учености. Однажды вздумалось ему дать решить Берлинскому обществу наук, основанному Лейбницем, задачу: отчего происходит пена шампанского вина, которая очень ему нравилась. Академия попросила 60 бутылок для добросовестного исследования задачи и нужных испытаний. «Убирайся они к черту, – сказал король, – лучше не знать мне никогда, в чем дело, пить шампанское могу и без них».

Книжка 17 (1853)

Карлсбад, 12 мая 1853 Мы выехали из Дрездена 8 мая, приехали сюда 9-го. Я встал в 6 часов. В 6½ был на водах и ходил там до восьми. После отправился на Хиршшпрунг. На дороге где-то вырезано на камне: «plutot etre, que paraitre». По-русски можно этот девиз перевести так: «не слыть, а быть».

Дорогой из Дрездена в Карлсбад доделал я куплеты, которые уже давно вертелись в голове моей и должны быть вставлены в стихотворение «Полтава».

13 мая

Хотя на водах и запрещено заниматься делами, но всё не худо иметь всегда при себе в кармане нужные бумаги. Эта глупость напоминает мне анекдот Крылова, им самим мне рассказанный. Он гулял или, вероятнее, сидел на лавочке в Летнем саду. Вдруг … его. Он в карман, а бумаги нет. Есть где укрыться, а нет чем … На его счастье, видит он в аллее приближающегося к нему графа Хвостова. Крылов к нему кидается:

– Здравствуйте, граф. Нет ли у вас чего новенького?

– Есть, вот сейчас прислали мне из типографии вновь отпечатанное мое стихотворение, – и дает ему листок.

– Не скупитесь, граф, а дайте мне 2-3 экземпляра.

Обрадованный такой неожиданной жадностью, Хвостов исполняет его просьбу, и Крылов со своей добычей спешит за своим делом.

Кстати о Крылове… Он написал трагическую фарсу «Трумпф», которую в старину разыгрывали в домашних театрах и, между прочими, у Олениных. Старик камергер Ржевский написал эпиграмму. Крылов отвечал ему:

 
Мой критик, ты чутьем прославиться хотел,
Но ты и тут впросак попался:
Ты говоришь, что мой герой …
Ан нет, брат, он …
 

Этот старик камергер Ржевский не наш московский Павел Ржевский, а родственник фельдмаршала графа Каменского. Он написал стихи на свадьбу Блудова, на которые очень забавно жаловался мне Блудов и требовал от меня, чтобы я за него отомстил. Более всего Ржевский прославился тем, что имел крепостной балет, кажется, в рязанской деревне, который после продал дирекции Московского театра. Грибоедов в «Горе от ума» упоминает об этой продаже.

14 мая

Сегодня праздник Frohnleichnamsfest[74]74
  Праздник тела Христова. – Прим. ред.


[Закрыть]. Духовная процессия с музыкой и пальбой. Брак герцога Брабантского с австрийской герцогиней, вероятно, не очень будет приятен в Дрездене. Там надеялись выдать за него одну из принцесс.

Заходил к доктору де Карро, нашел его так же, как оставил прошлого года, без ног и в постели. Ему за 80 лет. Хвалится сном своим и аппетитом, голова совершенно свежа, но после падения своего всё еще не может справиться с ногами. Он издал на нынешний год свой «Карлсбадский альманах», в котором есть замечательная статья о Петре I и о сношениях его с Лейбницем на здешних водах. Он готовит новую книгу о своем 27-летнем пребывании в Карлсбаде, в постели своей завален книгами и бумагами, беспрестанно читает или пишет. Доктор сказывал мне, что фамилия de Carro, которую мы знавали в Москве, есть побочная отрасль его фамилии и генерал Филипп Карро, который служил, кажется, при императрице Анне и не оставил после себя законных наследников.

Дивлюсь, что у нас не учредят ордена гражданской шпаги за храбрость или гражданского Георгия для вознаграждения смельчаков, подобных, например, Норову, который, никогда не занимавшись финансовой частью, пошел прямо в товарищи министра финансов. Это, по мне, еще смелее, чем первому пойти на приступ. У нас обыкновенно всё пересолят. Мы слыхали, что в Англии, по обычаю, исстари заведенному, никогда не назначают моряка в первые лорды Адмиралтейства. На этом основании почти на все места назначаются у нас люди посторонние. Понимаю еще, что Канкрин мог бы взять Норова себе в товарищи. Он любил пиликать на скрипке, а Норов – большой пианист. Но не могу придумать, на что он будет годен Броку. Одоевскому должно быть обидно повышение Норова. Они всегда разыгрывали в четыре руки ученую немецкую музыку.

16 мая

Вечером ходили через горы за Гаммер. Дорогой разговорился я с плотником, который живет в деревне, в часе от Карлсбада, и каждый день оттуда отправляется в 5 часов утра, а в 7 вечера к себе возвращается. Зарабатывает он в день сорок крон, из которых три крейцера платит подрядчику. Днем ест он только хлеб и выпивает рюмку водки, а возвратившись домой, ужинает молочным или водяным супом с картофелем и другими овощами. Редко, когда зимой ест он немного свинины. Наши работники не довольствуются такой скудной пищей.

Вечер был прекрасный. Ярко и разноцветно оттенялась зелень по уступам гор и зелень лесов. Ничто так не украшает и не одушевляет сельской картины, как речка, которая с шумом перекидывается через камни. Тогда сценическое представление в полном совершенстве: кругом обстановка декораций, а речка-оркестр разыгрывает свои свежие мелодии. Актер – каждый из нас, и молча разыгрывается в душе таинственная драма, веселая или грустная, смотря по содержанию и по минутному вдохновению…

17 мая

Ходил с княгиней Репниной к доктору Карро. Он всё и всех обращает к своему Карлсбаду и в нем сосредотачивает весь мир. Такие люди и нужны, чтобы ничто не пропадало на свете.

18 мая

Писали к Павлу. В 4 часа отправились с князем Шенбургом к Нейбергу в Giesshtubel, за час от Карлсбада, по Пражской дороге, мимо развалин замка Engelhaus. Всё горы, и очень живописные. Источник Giesshtubel за час от помещичьего дома. Ничего не могли увидеть, потому что пошел дождь и поднялась гроза. Нейберг продал прошлого года 140 тысяч кувшинов этой воды, которая, после прошлогоднего посещения греческим королем, названа die Konig Otto-Quelle. Нейберг получил от короля за это посвящение орден Спасителя. И можно поручиться, что во всем греческом королевстве нет ни одного более преданного королю верноподданного, чем Нейберг.

Вечером узнал из газет о смерти Шихматова. Вероятно, истомило и уморило его министерство. Канкрин также жаловался на огненный стул министерства финансов. Впрочем, Шихматова, вероятно, заели более бумаги, нежели дела. Неужели после него будет министерствовать Норов? А почему же нет? Была пословица что город, то норов. Теперь можно сказать: что министерство, то Норов. Не говорю о министерствах, которые хотя и без Норовых, а с норовом.

19 мая

Вечером полил потопный дождь и расшумелась страшная гроза. Гром, многократно повторяемый эхами гор, не умолкал. Я, однако же, немножко гулял под этими батарейными огнями. Жители Карлсбада и лавочники были ночью встревожены и боялись наводнения (что здесь дело нешуточное, потому что воды не раз доходили до первого этажа), но, впрочем, всё обошлось благополучно.

20 мая

Сегодня боялись повторения вчерашней грозы, но весь день обошелся довольно хорошо. Вечером ходил я к храму и к знаменитому обелиску Финдлатер[75]75
  Джеймс Огилви, 7-й граф Финдлатер (1750—1811) – филантроп, ландшафтный архитектор, преобразовавший окрестности Карлсбада. – Прим. ред.


[Закрыть].

Приехал граф Кушелев с женой. Ничего особенного из Петербурга нет. Холера гораздо уменьшилась.

В последнее время молоко было любимым и употребительнейшим питьем выздоравливающих.

23 мая

Граф Кушелев говорил о междоусобной войне Греча и Булгарина в «Северной Пчеле». Слепцы спорят о красках. Замечательно, что в нашем высшем обществе многие, может быть, никогда ничего не читали Державина, Жуковского, Пушкина и сосредоточивают всю русскую литературу в братьях сиамцах, которые показываются в «Северной Пчеле». Вот что значит постоянное действие ежедневной газеты. Попадись она в другие, чистые руки, и влияние ее на русскую литературу и на русскую публику было бы весьма благодетельно.

24 мая

Я полагал, что наши альманачники совершенно перевелись. Но, нет, на беду еще живы курилки. Третьего дня получил я письмо из Москвы от Сушкова, который просит стихов в свой «Раут». Вчера – из Петербурга от воскресшего Владиславлева, который того же просит в «Утреннюю Зарю».

25 мая

«J. de Debats», кажется, начинает склоняться на нашу сторону в восточном вопросе. Зато «La Press» врет и беснуется. Журналы не имеют никакого понятия о России и Турции, а расправляются с ними как со своей собственностью.

26 мая

Писал в Страсбург книгопродавцу Шмидту, который публиковал каталог русских книг. Вообще старые.

Приехал князь Анатолий Барятинский с женой. В дипломатических переговорах с Турцией мы будем всегда один против трех, если не более, то есть будем иметь противниками турок, англичан и французов. Между тем Австрия и Пруссия, как с нами ни дружны, но будут нам исподтишка перечить, и вся мелкотравчатая европейская дипломатия и все революционные бродяги, которые гнездятся в Пере, будут подбивать Порту нам не поддаваться. В случае войны – дело другое, и предстоит еще вопрос, будут ли французы и англичане помогать туркам войсками и кораблями.

Весьма ошибочно мнение, что мы можем озадачить турок словесными требованиями. На словах они ничего нам не уступят, и наши попытки будут всегда безуспешны. Нам нужно негоциировать не с пером в руках, а с дубинкой Петра Великого. Если не пришло время вытащить ее из Кунсткамеры, то лучше молчать и выжидать удобного случая.

Мне сказывали, что в 1812 году, при Ртищеве, кавказское наше войско состояло из 25 тысяч человек, а теперь простирается оно до 180 тысяч. Если не Меншиков, то Веригин при нем удачно покончил свой восточный вопрос. Говорят, что он обыграл молодого Нессельроде на 150 тыс. р. (Наши сановники не слишком разборчивы и совестливы в выборе людей, коими себя окружают.)

Приехал князь Николай Васильевич Долгорукий. Он сказывал, что граф Воронцов переехал в подмосковную и приезжает в Петербург по понедельникам, чтобы заседать в Совете. Мог ли Петр I предвидеть такие чудеса?

Молодой Адлерберг издал путешествие свое в Иерусалим.

28 мая

Сегодня наш праздник Вознесения. Вечером взлез я по крутой и узкой тропинке на Бельведерзиц. Дикая и живописная природа! С вершины горы видны развалины замка Engelhaus, то есть говорят, что видны, а я их своими глазами не видал. Высота горы 274 венских Klafter[76]76
  Венский клафтер = 1,896 м. – Прим. ред.


[Закрыть]над морем и 86 – над Шпруделем. Назад возвратились по другой дороге, более удобной. С этого места прекрасный вид на город.

Во французских газетах напечатали взятые из «Times» две ноты Меншикова на имя рейс-эфенди и проект договора. В них решительно нет никаких особенных притязаний со стороны русского правительства на господство в Турции, а только требования, чтобы права, уже дарованные грекам, были снова утверждены султаном для предупреждения недоразумений и злоупотреблений местных властей. Дело совершенно чистое, а между тем те же журналы, которые печатают эти официальные документы, всё еще вопиют и беснуются против так называемых самовластных и неслыханных требований России. Дура-политика не обращает внимания на официальные документы и увлекается криками журнальных крикунов.

31 мая

Приехали Мещерские и Лиза Карамзина. Я был у Бибеско, говорили о турецких делах. И он того же мнения, что напрасно затянулись длинные переговоры. Надобно было с приезда Меншикова дать дней 8 или 10 сроку туркам на ответ изложенным требованиям. Если есть возможность с успехом действовать на турок, то разве внезапно и решительно, чтобы не дать им времени опомниться и обнюхаться с другими.

Про одного губернатора с губернаторшей говорили, что это круговая порука: муж берет, а жена дает. Тютчев говорил о молодой княгине Т., которая очень манерилась, не имея, впрочем, поклонников: «Она кокетничает перед пустотой».

2 июня

Сегодня день рождения Павла. Празднует ли он его вместе с женой?

3 июня

Праздновали вчерашний день рождения обедом в «Постхофе» с Мещерскими. Журналы уморительны своей нелепостью. В «Presse» сказано, впрочем, взято из какой-то немецкой газеты, что великий князь Константин Николаевич так обременен занятиями, что вместо него председательствовал в Географическом обществе генерал Муравьев и это служит доказательством того, как деятельны военные приготовления России против Турции.

4 июня

Князь Мещерский отправился в Виши. Сегодня узнал я о смерти Льва Пушкина. С ним, можно сказать, погребены многие неизданные стихотворения брата его, которые он один знал наизусть.

5 июня

Журналы начинают немного утихать, хотя всё еще врут. Приезд графа Панина в Париж, вероятно, за женой, связывается ими также с восточным вопросом.

7 июня

Наш Троицын день. Первый день совершенно летний. Приехал князь Алексей Трубецкой с увечной головой. На дороге опрокинулась коляска его. Приехали граф Петр Пален с братом Николаем.

В первом приказе по армиям, писанном Шишковым 13 июня 1812 года, между прочим, сказано: «В них издревле течет громкая победами кровь славян». Что за ералаш? Громкая кровь течет победами. Но в рескрипте фельдмаршалу Салтыкову бессмертные слова: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем». Эти слова тем прекраснее, что они оправданы были на деле.

9 июня

Представлялся эрцгерцогу Карлу-Фердинанду, сыну знаменитого эрцгерцога Карла и шефу нашего уланского Белогородского полка. Продолжаю читать записки Шишкова, которые привез сюда Завадовский. Добрый Шитиков удивительно забавен своим простодушием, чтобы не сказать простоумием. Он рассказывает, что на дороге от Твери в Петербург видел на небе два облака, из которых одно имело вид рака, а другое – дракона, и что рак победил дракона. «Сидя один в коляске, – говорит он, – долго размышлял я: кто в эту войну будет рак и кто дракон?» Другому пришло бы в голову, что рак означает Россию, потому что армия наша всё ретируется; но добрый Шишков – чистый израильтянин, в нем нет лести, и ему пришло, что рак означает Россию, поскольку оба эти слова начинаются буквой Р. И эта мысль, заключает он, утешала меня во всю дорогу.

10 июня

Утром был у баронессы Штольценберг, морганатической супруги принца Вильгельма Ангальт-Дессау.

Я очень люблю в прогулках отыскивать безымянные тропинки, удаляясь от больших трактов, из которых каждый носит здесь свой ярлык zum– или zur-что-нибудь. Познакомился с австрийским генералом Кудрявским, братом нашего старика Кудрявского. Он долго служил на Востоке.

Это что-то не к добру: Булгарин в «Северной Пчеле» 30 мая ужасно меня расхваливает по поводу моей «Масленицы». Неизвестно, кто прислал мне этот листок из Петербурга.

12—14 июня

Приехала Пашкова со своей крылатой дружиной, со своими мужем и сыном. Они из Парижа, а сын из Петербурга. Она сказывала, что там холера сильно и скоро действует. Недавно умерла от нее Шереметева, урожденная княжна Горчакова.

Недаром я говорил, что Булгарин хвалил меня не перед добром. Я получил известие, что в Банке случилась неприятность: раскрали около 2000 старых дел, Бог знает, для какой цели.

Были у нас князь Лобковиц, граф Путбус и Пехлин, которого знавали мы во Франкфурте, где он был датским посланником. Переводчик «Лалла-Рук» на немецкий язык, он издал недавно том своих стихотворений и занимается теперь историей эпической поэзии.

Из Бадена получено известие о смерти княжны Горчаковой. Можно ли было думать, что две развалины, отец и мать ее, переживут свою дочь?

15 июня

Вчера узнал я о другой печальной смерти. Бедная княгиня Вера Голицына скончалась в Берлине. Когда я из Дрездена послал к ней, перед Светлым Воскресением, свой портрет со стихами, я имел какое-то минутное чувство, что всё это дойдет до нее не вовремя. И в самом деле, всё это пришло в Берлин, когда она была уже отчаянно больна, и, кажется, она ни портрета, ни стихов моих не видала. Давно ли была она в Константинополе в полном цвете здоровья, силы и красоты? Умер в Берлине и наш русский священник, и к княгине Голицыной приезжал священник из Парижа.

16 июня

Человеческое тщеславие всюду прокрадывается: я заметил, что многие, которые пьют Sprudel, гордятся пред нами, смиренно пьющими Schlossbrunn.

17 июня

Восточный вопрос всё еще всех занимает. Все ждут на него ответа. Журналы кричат и шумят, а ничего не объясняют. Циркуляр графа Нессельроде, по-моему, очень хорошо и дельно изложен. Я уверен, что всё, сказанное в нем, – сущая правда, но правда ничего не проучит там, где действуют страсти; а против нас в Европе враждуют страсти – зависти, ненависти и страха.

Иногда самые, по-видимому, маловажные приметы убедительнее значительнейших явлений. Когда я думаю об участи Наполеона III и о продолжительности настоящего порядка дел во Франции, две приметы удостоверяют меня, что всё это ненадежно и непрочно. Нельзя веровать в положение, в котором негодяй Дантес-Геккерен – сенатор, а негодяйка Матильда Демидова разыгрывает роль императорской принцессы[77]77
  Речь идет о Матильде Бонапарт (1820—1904) – дочери Жерома Бонапарта, хозяйке известного парижского салона. – Прим. ред.


[Закрыть]. Случай часто проказит, но проказы его непродолжительны. Рано или поздно Промысел берет свое и приводит дела и лица в надлежащий порядок. Вечером ездили с Трубецкими в Элбоген.

Сегодня здешнее Петра и Павла. По дороге встречали богомольцев и видели перед селениями кукольные изображения святых именинников с распущенными хоругвями.

Местоположение Элбогена очень живописно: цепной мост, древний рыцарский замок, обращенный ныне в тюремный. О времена! О нравы! Впрочем, вероятно, и прежние жильцы, благородные рыцари, были такие же разбойники, как и нынешние.

18 июня

Писали к Павлу. Вечером музыка праздновала приезд князя Эстергази, бывшего посла в Лондоне. Приехал также граф Красинский, варшавская развалина, и рыжий Голицын, тоже обломок прежнего варшавского житья.

19 июня

Приехала из Петербурга маркизша Кастельбажак. Заходил к нам граф Красинский. Он очень слаб и плох.

20 июня

Вчера получил я письмо от Валуева, он назначен курляндским губернатором, и письмо от Брока, который извещает меня, что я переименован в члены совета министерства финансов, вероятно, вследствие беспорядка, случившегося в Банке, хотя он о том ничего и не говорит. Я и не воображал, что я такой бдительный начальник и что без меня дела пойдут хуже. А шутки в сторону – особенное счастье, что я в разные управления свои имел на руках и в руках многие миллионы таможенные и банковские и что всё обошлось исправно.

21 июня

Старик Радзивилл, помещик славной Аркадии, когда пеняли ему, что мало дает он денег сыновьям своим на прожиток, отвечал, что довольно и того, что дает он им свое имя, которое им не следует. В глубокой старости своей потерял он память и часто спрашивает жену: «А кто бишь отец Валентина, я никак не могу вспомнить?»

Государь Павел Петрович обещал однажды быть на бале у князя Куракина, вероятно, Алексея Борисовича. Перед самым балом за что-то прогневался он на князя, раздумал к нему ехать и отправил вместо себя Константина Павловича с поручением к хозяину. Тот к нему явился и говорит: «Государь император приказал мне сказать вашему сиятельству, что вы, сударь, ж.., ж… и ж…» С этими словами поворотился он направо кругом и уехал.

* * *

22 июня

Вечером в курзале концерт Рудольфа Вильмерса, скандинавского пианиста[78]78
  Рудольф Вильмерс (1821—1878) – известный австрийский пианист. – Прим. ред.


[Закрыть]. Игра бойкая и приятная, но великие пианисты так размножились, что и высшее превосходство в этом искусстве сделалось почти ремеслом и пошлостью. Он, между прочим, играл Nordische National Hymn aus den Scandinavischen Liedern, что-то похожее и на английский гимн, и на «Боже Царя храни». Вильмерс собирается в Россию. Нам обещают сюда и Листа, или по крайней мере княгиню Витгенштейн[79]79
  Каролина Елизавета Ивановская, в замужестве герцогиня Витгенштейн (1819—1887) – невенчанная жена Ференца Листа. – Прим. ред.


[Закрыть]. Перед концертом ходил я с Ленским в Гаммер и припоминали наше варшавское и петербургское житье-бытье. На днях заходил я к леди Гренвиль.

23 июня

Меня и случайная бессонница пугает как начало и возобновление прежних бессонниц. Тогда минувшие мои ночи страдальческие и ночи будущие восстают и каменеют передо мною и кажется мне, что не пробью никогда этой ужасной громады.

Утром девица Лазарева-Станищева начала писать портрет мой карандашом. Она несколько лет училась живописи в Италии и пожалована в члены нашей Академии художеств, под этим титулом и поименована она здесь. Приехала из Варшавы мадам Сухозанет со своей красавицей племянницей.

24 июня

Может быть, я уже перепил. Костя Булгаков, заболев, говорил о себе: «Я уже не человек, а перепел».

Третьего дня или, правильнее, третьей ночи, во время бессонницы принялся я за записки Шишкова. Что за дичь в манифестах своих заставлял он подписывать бедного императора Александра! Особенно замечателен манифест 1 января 1816 года. Что-то похожее на китайские манифесты.

Добрый Шишков не силен был в натуральной истории. В книге своей о старом и новом слоге говорил он: «Чай, китайская трава». В «Записках» своих писал: «Находил на меня в этой пустоте комнат, в этой тишине, прерываемой одним только криком сих насекомых, некий ужас и уныние». Что это за насекомые? Лягушки!