Текст книги "Записные книжки"

Кругом Женевы удивительная зелень и растительность.

24 июня

Великолепное захождение солнца на Белой горе — то она розовая, то очеканена или вылита в золото. Шляпа, лоб, нос Наполеона. Точно апофеоза его, в каком-то необыкновенном сиянии.

26 июня

Встреча с Лионской красавицей.

28 июня

Собирался ехать в Шамуни, помешал дождь. Неожиданно явился Плетнев.

Книжка 26 (1859—1860)

Царское Село, 19 ноября 1859 Приехали в Петербург 10-го числа вечером. Остановился в гостинице Демута. Еще в Германии простудил я себя, дорогой еще более достудил и решил просидеть несколько дней дома. Вчера приехал сюда по приглашению, на несколько дней. В день приезда обедал у императрицы. Были князь Горчаков и министр Муравьев. Как приезжего гостя государыня посадила меня возле себя. Вечером читали новую повесть Жорж Занда. Сегодня вечером рассматривали живописные снимки Мартынова с Софийского собора и всех его принадлежностей. Князь Григорий Гагарин.

24 ноября

Ездил в город. Обедал у Мещерских. Вечером спектакль и бал у Елены Павловны.

25 ноября

Возвратился в Царское. Вечером был у их величеств. Читали начало «Степного цветка» на могилу Пушкина – сочинение Кохановской. Ум за разум заходит, и ум не русский, а наряженный в немца. В Пушкине преследуют какой-то предначертанный идеал и ломают его, растягивают по этому прокрустову образцу. А Пушкин был всегда дитя вдохновения, дитя мимотекущей минуты, оттого все создания его так живы и убедительны. Это Эолова арфа, которая трепетала под налетом всех четырех ветров с неба и отзывалась на них песней. Рассекать эти песни и анатомизировать их – и вообще создание всякого поэта, – искать в них организованную систему – значит не понимать ни Пушкина в особенности, ни вообще поэта и поэзии.

27 ноября

Читал императрице отрывки из воспоминаний Пущина о Пушкине.

28 ноября

Играли в secretaire.

29 ноября

Французский спектакль. «Une distraction» и «Les femmes terribles».

Говорили, что некоторые осуждают появление в печати 6-го тома Устрялова о смерти царевича Алексея. «Конечно, жаль, – сказал я, – что такие дела делаются на свете; как жаль, что, так сказать, на другой день создания мира Каин убил Авеля, что позднее Бог казнил землю потопом, чтобы вразумить людей, и много тому подобного; но что же делать, если оно так было; нельзя же исключать это из совершившихся событий».

1 декабря

Обедали у императрицы, Мальцова и я.

2 декабря

Обедал у их величеств. Были министры: князь Горчаков и Ковалевский, князь Василий Долгорукий, княжна Долгорукова, княгиня София Гагарина. Разговор о 6-м томе Устрялова.

3 декабря

Утром был у императрицы. Говорили о Титове, о новом цензурном положении, etc. Обедал у их величеств. Катенин из Оренбурга, Чевкин, Александр Адлерберг, молодой Дурново. Вечером разговор и чтение.

4 декабря

Обедал у их величеств. Были великая княгиня Екатерина Михайловна с герцогом, Мальцова, барон Мейендорф, Долгорукий, Александр Адлерберг. После обеда разговор с государем о «Записках» Екатерины и временах ее.

5 декабря

Выехали из Царского Села. Обедал у Тютчевых.

9 декабря

Обедал у императрицы с четой Мейендорф, Мальцевой. Обедала и великая княгиня Александра Иосифовна. Императрица пригласила Мальцову и меня в ложу свою Александрийского театра. Давали «Грозу» Островского. Драма производит сильное впечатление. Мастерски разыграна.

10 декабря

Обедал у племянника Ковалевского. Мало ученого люда, не то что у Норова. Статья Безобразова «Аристократия и интересы дворянства», напечатанная в «Русском Вестнике», наделала много шума в высшем правительственном кругу – и послужила темой прений в Совете министров. Окончательное обсуждение ее отложено до следующего заседания.

Вечер у великой княгини Елены Павловны под псевдонимом княжны Львовой. Были их величества. Пели итальянцы.

11 декабря

Был в общем собрании Сената.

Январь 1860

В конце минувшего года был два раза у обедни в Казанском соборе. Ездил каждый день в Сенат. Несколько раз обедал во дворце и два раза был с императрицей в театре. Стихи никак не шли, так что не мог кончить стихотворения, начатые в дороге. «Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, не даждь ми». Или вернее: отыми, отжени от меня, потому что я их имею.

5 января

Вот и сегодня заседание Сената продолжалось несколько минут и в рассмотрении было всего два пустых дела, требующих только подтверждения присутственным местам. Как же не предоставить первоприсутствующему право созывать сенаторов тогда, когда нужно – и в одном заседании вершить дела, распределенные на несколько заседаний. Таким образом, вообще более трех раз не приходилось бы ездить в Сенат. А то выгоняют нас каждый день на барщину, есть ли работа, нет ли работы. Везде стеснительные обряды.

27 января

Мне с некоторых пор сдается, что со мной играют комедию, а я комедию не хочу и не умею отвечать комедией. Оттого мне очень неловко и тяжело. Имею внутреннее сознание, что в отношениях со мной нет прежнего, сердечного благорасположения, а соблюдаются одни внешние формальности. Что причиной этой перемены, придумать не могу. Может быть, просто опостылел, как то часто бывает с женщинами и при дворе. А может быть, и оговорили меня добрые люди. Как и за что – неизвестно. На совести ничего не имею; а положение мое, кажется, для всех должно быть безобидно, никому я ничего не заслоняю.

Как бы то ни было, вся поэзия моих прежних отношений полиняла и поблекла. При дворе я не двор любил, и меня вовсе не тешило, что и я имею место между придворными скороходами и скороползами всех чинов и всех орденов. Мне дорого и нужно было сочувствие; а без сочувствия мне там и делать нечего, о чем и следует при удобном случае крепко и окончательно подумать.

NB. Пишу это после обеда третьего дня и вечера вчера. Стало быть, обижаюсь не тем, что меня забывают или что для публики я будто в опале.

* * *

6 февраля

Княгиня София Григорьевна Волконская сказала мне на днях слышанное ею от императрицы Елисаветы Алексеевны в Таганроге, после смерти Александра: «Государь имел в руках своих все нити заговора, вспыхнувшего 14 декабря, но не решался обратить на заговорщиков строгость закона, пока действия их не угрожали безопасности государства. Он говорил также, что, может быть, и сам завлек некоторых, выражая либеральные понятия и возбуждая либеральные упования».

* * *

Великая княгиня Ольга Николаевна говорила, что императрица Мария Федоровна заметила однажды: «Сын мой Александр не мог наказывать заговорщиков против жизни отца своего; но сын мой Николай обязан был наказать заговорщиков против жизни Александра».

Граф Блудов уверял, что император Александр хотел расстрелять Сперанского, но не предал Сперанского военному суду по настойчивым убеждениям Паррота, который тогда пользовался особенным доверием императора и которого будто с той поры государь уже не принимал к себе, не отвечая на письма его.

Признаюсь, это, по мне, невероятно. Если император имел бы намерение предать Сперанского суду, то заключил бы его в Петропавловскую крепость, а не начал бы с того, что тотчас отправил его в Нижний Новгород.

* * *

Граф Блудов полагает, что Сперанский знал о замыслах в царствование Александра и приготовивших 14 Декабря. Он, кажется, был злопамятен и не прощал государю опалы своей…

Книжка 27 (1859—1861)

Штутгарт, 9 июля нового стиля 1859 Вечер провели на вилле у великой княгини. Императрица Мария Александровна спрашивала через телеграф, где я нахожусь.

10 июля

Выехал из Штутгарта в одном поезде с великой княгиней Ольгой Николаевной и Верой Горчаковой.

Баден-Баден, 19 июля

Вчера приехал сюда.

25 июля

Приехал в Карлсбад сегодня. Здесь Мещерские и Лиза Карамзина, Брок, граф Лев Потоцкий, сенатор Щербинин и пр.

6 августа

Нашел здесь варшавского приятеля, генерала и поэта, Моравского. Не узнал бы я его, так он постарел; впрочем, ему 77 лет. И он меня не узнал.

9 августа

Ладыженская, урожденная Сушкова, читала мне свою статью о Ростопчиной. Много хорошего.

18 августа

Бал в честь австрийского императора. День рождения его. Познакомился с князем Paul Esterhasy (Пал Эстергази).

29 августа

Выехали из Карлсбада.

1 сентября

Приехали в Баден-Баден.

4 сентября

Выехали с Титовым в Интерлакен.

6 сентября

Вчера вечером у императрицы. Обедал у императрицы. Титов уехал после обеда. Вечер у императрицы.

8 сентября

Поехали в 10 часов утра с императрицей на пароходе по озеру Бриенц.

9 сентября

Были с императрицей на развалинах замка. По некоторым преданиям, замок Рауля – синей бороды.

14 сентября

Телеграмма от государя о покорении Дагестана и взятии Шамиля, которого везут в Петербург.

16 сентября

Баден-Баден.

17 сентября

Утром был у принца Прусского, вечером у принцессы, которая не принимает меня всерьез и отделывается общими вежливостями. Сегодня писал Анне Тютчевой.

Приехал сюда Бунсен.

19 сентября

20 сентября

Целый день слоняюсь без мысли, цели и желанья. Баден-Баден имеет удивительную одуряющую силу.

27 сентября

Приехал в Дюркгейм. Дня три разнемогался я сильной простудой. Здесь Мещерские и Карамзины.

2 октября

Писал Икорникову со стихами.

6 октября

Писал Анне Тютчевой.

10 октября

Приехали в Гейдельберг. Вечером были у Бунсена.

15 октября

У Бунсена видел немецкого поэта Майера, бывшего секретарем при Альберте, муже английской королевы.

20 октября

Был у профессора греческого языка Гофмана, высланного из Московского университета в 1848—1849 годах за либерализм, а по словам жены – за участие, которое он письменно принимал в устройстве германского флота. Кажется, если так, то либерализм очень невинный.

24 октября

Приехал в Баден-Баден. Отца Янышева не застал, он в Париже. Кончил в курзале. Музыка, игры, журналы и Никита Всеволожский.

29 октября

Приехал в Баден-Баден.

1 ноября

Выехал из Бадена в Штутгарт. Видел Титова. Разговор о Петербурге.

12 ноября

Приехал в Берлин. Обедал у Будберга с Моренгеймами и молодым Мейендорфом. Вечером был у князя Вильгельма Радзивилла.

14 ноября

Кенигсберг.

С.-Петербург, 22 июня 1860

Был приглашен в Царское Село к обеду и оставался до 25-го. Возвратился на Лесную дачу.

4 июля

Пробыл по приглашению два дня в Петергофе.

22 июля

Императрица нездорова, но принимала меня.

Книжка 28 (1863—1864)

Из речи Ламартина к депутации глухонемых во время Февральской революции: «Прошу передать мои чувства тем, кто меня не слышит».

Нельзя не удивляться, до какой нелепости может возвыситься умный народ, подобный французам, когда они выходят из битой колеи порядка и приличий, с которыми срослись. И в политике, и в литературе нужны им узда и хомут. Как скоро свергли они с себя оковы «искусства поэзии» Буало и помочи, которые возложили на них Расин, Вольтер, Фенелон и другие их классики, то понесли такую чушь, что ужас. В гражданском и политическом отношении нужна им железная рука Людовика IX и Наполеона I, а за неимением ее – рука фокусника Наполеона III.

* * *

ВЕЛИКОЙ КНЯГИНЕ ОЛЬГЕ НИКОЛАЕВНЕ

Венеция, 3 декабря 1863 Позвольте мне почтительнейше поднести Вашему императорскому высочеству фотографию моего рукоделия.

Когда меня спрашивают, как могу я в такое смутное и грозное время заниматься подобными пустяками, отвечаю: я русский человек, а русский человек пьет со скуки и с горя. Так и я, упиваюсь рифмами, чтобы запить и забыть, хотя временно, всё, что вынужден прочесть и проглотить в газетах. Не знаю, скажут ли обо мне по пословице пьян да умен – два угодья е нем. Но во всяком случае надеюсь на Ваше благосклонное снисхождение к моей слабости.

Я, чтобы показать Вашему высочеству, что употребляю не одну сладкую водку, а иногда и горькую с приправой перца приемлю доле, как писал покойный граф Канкрин, приложил здесь две другие безделки. Великодушно простите мне винокуренное мое письмо и примите милостиво уверение глубочайшего почтения и душевной преданности, которые в совершенной трезвости духа и в полном присутствии ума и сердца повергает к ногам Вашего императорского высочества Ваш покорнейший и неизменный слуга.

* * *

Отправился из Венеции. Был в опере в Милане с Павлом, который мне уже заготовил ложу. Театр «La Scala» не ответил моим ожиданиям и заочным о нем понятиям. Театры петербургский и московский грандиознее и красивее. Певцы посредственные. Милан славится своим балетом, но мы видели только изнанку его.

Был у старого знакомца Мандзони. Он показался мне бодрее прежнего, помолодел с восстановлением Италии. Кажется, ему за 75 лет. Он наименован сенатором, но в Турин и в Сенат не ездит, говорит, что за старостью и за своей заикливостью. Впрочем, он редко и мало заикается. Он сказал мне: «Не всё еще для Италии сделано, что должно сделать; но сделано много, и мы пока должны быть довольны».

Я немного объяснял ему польский вопрос, какой он есть на самом деле, а не под пером журналистов и под зубами ораторов и Тюильрийского кабинета. Хотя и горячий римский католик, Мандзони, кажется, довольно беспристрастно судит о нем.

Я просил его фотографию, которую видел у фотографа. Не дал, говоря, что и ближайшим друзьям и родственникам отказывает. В прежний проезд мой через Милан просил я его дать мне строчку автографии. Тоже отказал, говоря, что всё это тщеславие, а он, по возможности, отказался от всего, что сбивается на суетность. Но нет ли в этих отказах другого рода тщеславия? Фотография и строка почерка сделались тривиальностью. Не давать их, не делать того, что все делают, есть придавать себе особую цену. Не подозреваю Манзони в сознательном подобном умысле. Но на деле выходит так.

Больно мне было слышать, что он мало уважал характер Пеллико. Бедный Пеллико, говорил он о нем в нравственном и политическом отношении.

Книжка 29 (1864 и последующие годы)

* * *

ОТВЕТЫ М.П.ПОГОДИНУ НА ВОПРОСЫ О КАРАМЗИНЕ

1) О механике работы Николая Михайловича. Как он вел ее?

На это ничего не могу сказать положительного. Полагаю, что, перед тем как приступить к «Истории», он прочел все летописи, ознакомился со всеми источниками и свидетельствами, сообразил по эпохам план труда своего и уже тогда, отказавшись от издания «Вестника Европы» и других литературных занятий, исключительно посвятил себя великому труду своему.

2) Когда перечитывал написанное? Как? Про себя или в семействе или кому другому?

Во всё продолжение времени, которое прожил я с ним в Москве, не помню ни одного чтения.

3) Говорил ли о писании?

Мало и редко. Разве только тогда, когда открывал (или сообщали ему) новые летописи, что, помнится, было, к примеру, по случаю находки Хлебниковского списка и присылки исторических документов из Кенигсберга.

4) Образ жизни. В котором часу вставал? Когда принимался за работу? Сколько времени сидел за нею? Были ли среди работы отдохновения? Какие?

До второй женитьбы своей, а вернее, и до первой, вел он жизнь довольно светскую. Тогда, как я слышал от него, играл он в карты, в коммерческие игры, и вел игру довольно большую. Играл он хорошо и расчетливо, следовательно, окончательно оставался в выигрыше, что служило ему к пополнению малых средств, которые доставляли ему литературные занятия.

С тех пор как я начал знать его, он очень редко, и то по крайней необходимости, посещал большой свет. Но в самом доме нашем, по обычаю, который перешел к нам от покойного родителя моего, мы жили открытым домом и каждый вечер собиралось у нас довольно большое общество, а иногда и очень большое, хотя приглашений никогда не было. Тут он принимал участие в разговоре, делал партию в бостон, но к полночи всегда уходил и ложился спать.

Вставал обыкновенно часу в девятом утра, тотчас после делал прогулку пешком или верхом во всякое время года и во всякую погоду. Прогулка продолжалась час. Помню одну зиму, в которую ездил он верхом по московским улицам в довольно забавном наряде: в большой медвежьей шубе, подпоясанный широким кушаком, в теплых сапогах и круглой шляпе.

Возвратясь с прогулки, завтракал он с семейством, выкуривал трубку турецкого табаку и тотчас после уходил в свой кабинет и садился за работу вплоть до самого обеда, то есть до 3 или 4 часов. Помню одно время, когда он еще при отце моем с нами даже не обедал, а обедал часом позднее, чтобы иметь более часов для своих занятий. Это было в первый год, что он принялся за «Историю».

Во время работы отдыхов у него не было, утро его исключительно принадлежало «Истории» и было ненарушимо и неприкосновенно. В эти часы ничто так не сердило и не огорчало его, как посещение, от которого он не мог отказаться. Но эти посещения были очень редки. В кабинете жена его часто сиживала за работой или за книгой, а дети играли, а иногда и шумели. Он, бывало, взглянет на них, улыбаясь, скажет слово и опять примется писать.

5) Нет ли черновых каких листов «Истории»?

В Остафьеве нашел я несколько таковых листов. Многие роздал собирателям автографов, а другие должны еще оставаться в бумагах моих. Сколько мне помнится, на этих листах много перемарок. Замечательно, что черновые листы Пушкина были тоже перечеркнуты и перемараны так, что иногда на целой странице выплывало только несколько стихов.

6) Как был устроен его кабинет?

Никак.

7) Какой порядок в нем?

Никакого. Письменным столом его был тот, который первый ему попадется на глаза. Обыкновенный, небольшой, из простого дерева стол, на котором в наше время и горничная девушка в порядочном доме умываться бы не хотела, был завален бумагами и книгами. Книги лежали кучками на стульях и на полу, не было шкафов и вообще никакой авторской обстановки нашего времени. Постоянного сотрудника даже и для черновой работы не было. Не было и переписчика; по крайней мере так шло в Остафьеве и вообще до переезда его в Петербург.

8) Его вкусы, начиная со столового: какие кушанья он любил, вина, аппетит?

Вкусы его были очень умеренны и просты, хотя он любил всё изящное. В молодости и холостой, он, я думаю, был довольно тороват[105]105
  Щедр. – Прим. ред.


[Закрыть] и говорил, что если покупать, то уже покупать всё лучшее, хотя оно и дороже. Впоследствии, когда умножилось семейство его, а денежные средства были довольно ограничены, он стал очень экономен, хотя и не скуп. В пище своей и питии был очень умерен и трезв. Помню время, что Карамзин всегда начинал обед свой тарелкой вареного риса, а кончал день ужином, который состоял из двух печеных яблок. Он любил простой, но сытный стол и за обедом пивал по рюмке или по две мадеры или портвейна.

9) О спокойствии или тревожности.

Вообще он был характера спокойного и был исполнен покорностью к Провидению, что, впрочем, ясно видно из писем его, которые были напечатаны. Тревожился он только о болезнях семейства своего и ближних и о событиях Отечества, когда они казались ему угрожающими величию России и ее благоденствию.

10) О вспыльчивости.

Никогда не случалось мне заметить в нем малейшего вспыльчивого движения, хотя он чувствовал сильно и горячо.

11) О терпении.

Кажется, в этом отношении мог он каждому служить образцом.

12) О желаниях.

Желания его личные были самые скромные, чистые, бескорыстные. Другие относились более сперва к ближним, потом к России и, можно сказать, ко всему роду человеческому. Стих латинского поэта был он человек, и ничто человеческого не было ему чуждо ни к кому, кажется, так не было прилично, как к Карамзину.

13) О самолюбии.

Полагаю, что был он не без самолюбия, но в такой мере, в какой оно ни для кого не оскорбительно. Впрочем, и здесь письма его могут служить ответом на этот вопрос.

14) О привязанностях.

Нельзя было нежнее и полнее любить друзей своих, как он их любил. Эта нежность простиралась и на людей, которые мало имели с ним чего общего, но по каким-либо обстоятельствам жизни с ним сближались. Терпимость его даже и со скучными людьми всегда меня поражала.

Впрочем, он имел искусство или, лучше сказать, сердечную способность отыскивать и в скучных и посредственных людях какую-нибудь струну и, нашедши ее, слушал их с внимательностью и даже с сочувствием.

* * *

12 мая 1865

Приехал в Петербург из Ниццы. Остановился в доме министра внутренних дел у Валуева. Государь и государыня остановились в Царском Селе, где собрана вся царская фамилия.

19 мая

Отдал Муханову пакет со статьей «Вилла Бермон» для великой княгини Ольги Николаевны. Прежде послал статью Бартеневу в Москву.

21 мая

С приезда обедал у Владимира Карамзина, князя Горчакова, князя Григория Щербатова. Вчера вечером был у опального конституциониста Орлова-Давыдова. Сегодня обедаю у него.

Здесь в умах вообще такой же ералаш, как в погоде. Двое суток палили из пушек, предвещая наводнение. Дождь, холодная вьюга. В разговорах слышишь общее неудовольствие; но у каждого – со своей точки зрения, следовательно, невозможно было бы и согласить умы, потому что каждый хочет не того, чего требует другой. Преувеличения, запальчивость, декламаторство делают разговор нестерпимым для того, кто не заражен общей лихорадкой.

24 мая

Вчера вечером был у принцессы Ольденбургской и у великой княгини Екатерины Михайловны. Сегодня у Мещерских чтение части биографии Карамзина, составляемой Погодиным. Такие слышатся здесь речи неуклюжие и дикие мнения, что мне хочется поступить как Кутузов с Ермоловым. Последний заявил на военном совете мнение, которое показалось Кутузову совершенно неудобным. Он подошел при всех с видом соболезнования: «Здоров ли ты, мой голубчик?»

По поводу предложения моего купить России Villa Bermont (виллу Бермой) – кто-то сказал, что можно ее купить, но с тем, чтобы сгладить с лица земли[106]106
  В апреле 1865 года на вилле Бермон скончался наследник цесаревич Николай Александрович. – Прим. ред.


[Закрыть]. И такая дичь встречена была одобрением людей, впрочем, умных и порядочных. И всё это от каких-то мозговых воспалений неистового благочестия, и вся эта любовь к Отечеству переводится на ненависть ко всему, что не русское, и ко всему, что делается в России несогласного с людоедным катехизисом этих политических и узкоумных раскольников.

28 мая

Писал сербской княгине Юлии Обренович и послал ей альбом с фотографиями царской фамилии и петербургских видов, а также брошюру «Вилла Бермой».

* * *

На время увольнения Рейтерна в отпуск Грот назначен управлять Министерством финансов. Я говорю, что для поправления наших финансов мало одного грота, а нужно бы приискать еще и Эгерию.

* * *

6 сентября

Приехал в Москву. Остановился в Кремле.

9 сентября

Приехали в Ильинское. Остановился в домике Не чуй горе.

21 сентября

Москва. Был на кладбище на Введенских горах. «Княгиня Евгения Ивановна Вяземская». Гробница на правой стороне от ворот за мостом. В день приезда был на кладбище Девичьего монастыря, где погребен мой отец, сестра моя Щербатова. Неподалеку от них гробница Александра Ивановича Тургенева и две малолетние дочери Карамзина.

* * *

Шишков в «Записках» своих называет лягушек насекомыми, и забавно, что делает это в самое то время, когда император Александр назначил его, по просьбе его, президентом Российской академии и сказал ему, что со свечкой не отыскать лучшего человека. Это было во время перемирия в 13-м году в местечке Петерсвальдау, где Шишков, сидя один со свечкой перед кабинетом государя, ждал, когда позовет он его, слушая беспрестанное кваканье лягушек.

При назначении своем в Академию не воспользовался он этим случаем, доверенностью у государя и ненавистью ко всему иноплеменному и иноязычному, чтобы перевести на славянский язык слова президент и Академия, ибо в этих же «Записках» говорит он где-то, что «русскому уху надлежит свои звуки любить» и нападает на слова литература и патриотизм.

Простосердечие, а часто и простоумие Шишкова уморительны. Каково было благообразному, благоприличному и во всех отношениях державному джентльмену подписывать его манифесты?! Иногда государю было уже невмочь, и он под тем или другим предлогом откладывал бумагу в длинный ящик.

Вчера (7 октября), говоря о том с императрицей, которая также читает «Записки» Шишкова с государем, заметил я, что император Александр, если не по литературному, то по врожденному чувству вкуса и приличия никогда не согласился бы подписать такой сумбур, предложенный ему на французском языке. Но малое, поверхностное знакомство с русским языком – тогда еще не читал он «Истории» Карамзина – вовлекли его в заблуждение: он думал, что, видно, надобно говорить таким языком, что иначе нельзя говорить по-русски, и решился выть по-волчьи с волками. Под чушью слов не мог он расслушать чуши их смысла. Одним словом, он походил на человека, который бессознательно и вследствие личной доверенности подписывает бумагу, писанную на языке для него чужом и совершенно непонятном.

* * *

При рассмотрении в Государственном совете сенатского доклада о том, могут ли быть членами протестантских консисторий лица других исповеданий. «Я думаю, – сказал Канкрин, – что скоро спросят Государственный совет: могут ли мужчины быть кормильцами?»

* * *

26 июня

Приехали в Москву. Был на Введенских горах на могиле матери, прошел по запущенному дворцовому саду, вечером ходил к Пресненским прудам, кончил день у Салтыковых.

Вчера же обедал у постели княгини Урусовой с нею и племянницей ее, Тонею Мещерской, урожденной Мальцевой.

* * *

Какая была бы радость и честь Василию Львовичу Пушкину, если он мог бы знать, что Шишков в отношении к графу Аракчееву по делам Академии цитирует его. «Писатели стихов, без наук, без сведений, станут вопиять: “Нам нужны не слова, а нужно просвещенье”. Они криком своим возьмут верх, и многие поверят, что вподлинну можно без разумения слов быть просвещенну. Но по рассудку такое бессловесное просвещение прилично только рыбьему, а не человеческому роду».

* * *

Вена, 10 июля 1867 Выехал из Царского Села 6-го числа. Дорогой в Варшаву встретился с молодым Тимирязевым в Пскове, кажется, а в Вильне – с Черниговским Голицыным. Дорогой сочинил стихи «Петр Алексеевич».

* * *

Севастополь, 5 августа 1867 По славному и святому русскому кладбищу водил нас генерал Тотлебен. Обедал в Херсонском монастыре. Оттуда за общими подписями, начиная от великой княжны Марии Александровны и Сергея Александровича, послали мы поздравительную телеграмму Филарету в день юбилея его.

6 августа

Обедали в Георгиевском монастыре. Обед у Байдарских ворот. Вечером в 9 часов возвратились в Ливадию.

7 августа

Ливадия. Писал жене с отчетом о поездке.