Текст книги "Горбун"

«… Прежде всего, закончу рассказ о странном списке, что я нашла на письменном столе. Когда после двухлетнего отсутствия Анри, наконец, вернулся, я опять увидела этот листок. Некоторые имена и адреса теперь были вычеркнуты, – без сомнения те, кого за это время ему удалось встретить. И, наоборот, бывшие пропуски теперь заполнили новые имена.

Капитан Лоррен, означенный номером 1, был вычеркнут. Поверх номера 2, где стояло имя Штаупица, тоже прошла жирная черная линия. То же самое с Пинто, Матадором и Жоелем де Жюганом. Номер 5 был перечеркнут кроваво красным чернилом. Фаёнца и Сальдань остались нетронутыми. Против цифры 8 появилось имя Пейроль, против 9 – Гонзаго. И тот и другой были помечены словом Париж».

«… Два года, дорогая матушка, я жила, его не видя. Чем он задумался все это время? Почему его действия всегда остаются для меня загадкой? Эти два года показались мне двумя столетиями. Удивляюсь сама, как я смогла столько дней прожить без него. Если бы его отняли у меня сейчас, я точно бы умерла.

Перед отъездом он отдал меня на попечение женского монастыря. Послушницы, монахини и сама матушка настоятельница были ко мне добры и, видя мою тоску, утешали, как могли. Мой друг увез с собой всю мою радость. Я теперь не пела и не смеялась. Зато, когда он, наконец, вернулся, как я была счастлива! Кончилась, наконец, моя долгая мука. Я не находила слов, чтобы высказать ему мою радость.

Поцеловав меня при встрече, он задумчиво произнес:

– Вы уже совсем взрослая, Аврора. Я даже не предполагал, что вы будете такой красивой.

Красивой! Он считает меня красивой! Когда он это сказал, мне было шестнадцать и семнадцать. Не могу описать новой радости, от которой при этих словах забилось мое сердце.

В тот же день, когда Анри вернулся, он взял меня из монастыря, и мы вернулись в наш дом за Кале Реалем.

Анри к нам пригласил двоих слуг: пожилую женщину по имени Франсуаза Беришон и ее внука Жана Мари.

Увидев меня, Франсуаза пробормотала:

– Господи, как она похожа!

– На кого я похожа? – подумала я.

Что хотела сказать эта женщина? Я тогда решила, и впоследствии мое предположение подтвердилось, что Франсуаза когда-то состояла на службе в семье моих родителей. Она, должно быть, хорошо знала моего отца и вас, дорогая матушка. Я много раз пыталась у нее что-нибудь выведать. Но обычно словоохотливая служанка, едва лишь заходил разговор на эту тему, словно набирала в рот воды.

Жан Мари, ее внук, был моложе меня и, конечно, знал не больше моего.

Во время пребывания за монастырскими стенами я ни разу не виделась с моей подругой Флорой. Выйдя на свободу, я пыталась ее разыскать. Кто-то сказал, что она покинула Мадрид. Однако, это оказалось неправдой. Несколько дней спустя, прогуливаясь вечером с Франсуазой, я увидела Флору, танцующую и поющую на Плаца Санта. Я хотела к ней подойти, но не смогла протиснуться, так плотно ее окружала толпа. Со слезами на глазах я рассказала об этом Анри. Он лишь развел руками:

– По поводу этой бедняжки вам не стоит огорчаться, дорогая Аврора. Такова жизнь. На свете есть много труднообъяснимых причин, по которым порой приходится расставаться с теми, кого мы должны любить.

Кого я должна любить?

Конечно вас, дорогая матушка. Вас в первую очередь, и больше всех остальных. Но вы, ведь не станете меня укорять за мою дружескую привязанность к девушке, ставшей единственной моей подругой и спасшей нас от неминуемой гибели. Конечно, мои чувства к ней совершенно иные, чем те, что я испытываю к вам…»

«… Итак, я уже стала взрослой барышней. У меня были слуги: юный паж Жан Мари и пожилая мадам Франсуаза. Выполняя обязанности горничной и кухарки, она к тому же была мне доброй верной старшей подругой. В компании этих милых людей у меня не было повода жаловаться на одиночество или тоску, и все-таки теперь я не ощущала той безмятежной радости, которая была моей частой гостьей в последний год перед отъездом Анри.

После возвращения мой друг заметно переменился. Теперь я часто видела его задумчивым и грустным. Между нами будто появился некий барьер. Однако добиться от него объяснения было невозможно. Анри упорно скрывал от меня какую-то тайну. Я замечала, что он страдает и стремится от своего горя уйти в работу. Благо, от богатых заказчиков теперь не было отбоя. Набиваясь к нему в клиенты, они между собой устроили, что-то вроде аукциона, с жаром перебивая друг у друга цену на товар, название которого было искусство прославленного оружейного мастера Синселадора.

Герцог Медина Сидона, фаворит короля Испании Филиппа V как то заметил: „Если бы у меня было три шпаги: золотая, бриллиантовая и стальная, то первую я отдал бы другу, вторую – любимой женщине, а стальную – самому королю, если только эту стальную выточил и украсил мастер Синселадор“.

Потекли дни и месяцы. Я становилась все грустнее. Замечая мою хандру, тосковал и Анри.

Окна моей спальни выходили на просторные сады, те, что были разбиты за Кале Реалем. Многие из них были приписаны к роскошному дворцу, который некогда принадлежал герцогу Оссуне, не столь давно убитому на дуэли неким господином Фавасом, аристократом из свиты ее величества королевы. Со дня смерти хозяина дворец пустовал.

Однажды я увидела, как на всех этажах дворца стали подниматься жалюзи, в пустых залах появилась мебель, а на окнах белоснежные кружевные занавески. Старые поросшие чертополохом клумбы, были перепаханы и засеяны цветами. Словом, во дворце появился новый хозяин.

Как все затворницы, я была очень любознательна. Мне захотелось узнать его имя. Когда Жан Мари это выяснил и мне сообщил, я невольно вздрогнула. Новый владелец дворца звался Филипп Мантуанский, принц Гонзаго.

Это имя я видела в списке, составленном моим другом. После возвращения Анри оно было вторым из двух вновь приписанных, а среди четырех незачеркнутых значилось последним: Фаёнца, Сальдань, Пейроль, Гонзаго.

Поначалу я решила, что Гонзаго друг моего Анри, и что скоро он мне его представит.

На следующий день Анри нанял рабочих, чтобы те установили на моих окнах жалюзи.

– Аврора, – сказал мне Анри очень серьезно. – Прошу вас, не показывайтесь перед теми, кто будет гулять в саду напротив. Они не должны вас видеть.

Признаюсь, матушка, что после этого запрета мое любопытство возросло. Впрочем, его удовлетворить не представляло труда. Кругом было только и разговоров, что об этом блистательном синьоре принце Гонзаго. О нем говорили как о близком друге регента и чуть ли не самом богатом человеке во Франции. Прибыв в Мадрид по личным делам, он пользовался статусом французского посла и, как в таких случаях подобает, был окружен обширным штатом дипломатов.

Каждое утро Жан Мари рассказывал мне мсьё, что ему удалось разузнать. Принц отменно красив, у принца очаровательные любовницы. Принц сказочно богат и швыряет деньги на ветер. Его друзья, в основном удалые красавцы, бесчинствовали по ночам: лазали по балконам к синьоритам и молодым замужним синьорам, разбивали фонари, взламывали двери и избивали чужих слуг.

Еще поговаривали, что среди них был один совсем юный, от силы лет восемнадцати, и что он – сущий демон искуситель. Его звали маркиз де Шаверни. Будто он свеж и розовощек, как девушка, будто у него густые белесые волосы, а на верхней губе – шелковистый пушок, и что его большие глаза, которые он то и дело щурит, светятся милым озорством. Шла молва о том, что этот херувимчик смущал сердца многих мадридских синьорит.

Иногда сквозь щели моих жалюзи я видела в тенистом саду почившего Оссуны очень молодого синьора с благородным лицом и изящными немного женственными манерами. Однако этот господин не мог быть тем Шаверни, о ком ходили слухи. Дурнославный Шаверни после бурно проводимых ночей, скорее всего, пробуждался не раньше полудня, в то время как наблюдаемый мной маленький аристократ вел себя скромно. Он всегда гулял рано по утрам сразу после восхода. Сидел ли на садовой скамейке, лежал ли на траве, стоял ли, прислонясь к дереву, или прогуливался по аллеям, он неизменно держал перед собой раскрытую книгу. Словом, юноша, которого я видела, походил на прилежного студента, представляя полную противоположность тому, о котором шла молва. Или же эта молва была сущим вымыслом. Так или иначе, постоянно державший раскрытую книгу молодой господин мне очень понравился. Наверное, я в него влюбилась бы, если бы не была уже влюблена в Анри.

Как то, будто между делом, я спросила у Жана Мари:

– Что за книгу читает этот молодой человек на скамейке в саду?

– О, это трудно узнать, мадемуазель Аврора. Маркиз де Шаверни читает много и быстро. Каждый день у него новая книга.

– Почему ты решил, что это Шаверни?

– А это как раз совсем нетрудно. Ведь его знает весь Мадрид.

Итак, сомнения отпали. Белобрысый книголюб был маркизом де Шаверни».

«Однажды, когда я сидела у окна, ветер взъерошил створки моих жалюзи, и он меня заметил. Он продолжал читать, но взгляд его теперь то и дело отрывался от страницы и вопросительно устремлялся к окнам моей комнаты. Не знаю, как он вел себя в других местах, но в саду был сущим ангелом. Внезапно положив книгу на скамейку, он сорвал с грядки красную розу и бросил ее через ограду стеблем вперед, как копье, в мою сторону. Цветок упал у самого окна. В другой день я увидела из окна, как он идет по улице, неся сарбакан. Остановившись шагах в десяти от нашего дома и прицелившись, он очень ловко пустил стрелу. Пройдя сквозь щель между плоскими ребрами жалюзи, стрела упала на кровать. К хвосту была привязана записка. В ней говорилось, что он желает меня взять в жены, что готов за мной идти на край света, хоть в пекло, и что он ждет моего ответа. Он стоял у садовой ограды, щуря большие глаза и глядя с мольбой на мое окно.

Не скрою, дорогая матушка, мне стоило большого труда удержаться от того, чтобы бросить ему ответную записку. Однако запрет Анри оказался сильнее. Прижавшись к стене, я затаилась, чтобы Шаверни меня не видел. Маленький маркиз ждал очень долго и, наконец, утирая глаза, ушел. Он плакал! Бедный мальчик! Сердце мое сжалось. Но я выстояла.

Вечером того же дня в ожидании Анри я поднялась по винтовой лестнице на верхний ярус мавританской башни, пристроенной к нашему дому, и вышла на балкон.

Балкон выходил на перекресток большой улицы и узкого тенистого переулка. Сегодня Анри что то задерживался. Вдруг в темном переулке послышались негромкие мужские голоса. Я посмотрела в ту сторону и у стены противоположного дома сразу узнала Анри и маленького маркиза. Их поначалу спокойная беседа с каждой секундой становилась взнервленнее. Разгоралась ссора.

– Известно ли вам, с кем вы говорите, мой друг? – гордо взметнув подбородок, произнес Шаверни. – я кузен мсьё принца де Гонзаго.

При этих словах шпага Анри, словно по команде взметнулась из ножен. Шаверни тоже обнажил свой клинок и храбро стал в позу защиты. Назревавшая схватка мне показалась настолько нелепой, (силы были явно не равны), что я закричала:

– Анри! Анри! Опомнитесь! Перед вами мальчик!

Анри тут же опустил шпагу. Шаверни сделал то же. Прежде чем уйти маленький маркиз, помахав мне рукой, сказал:

– Надеюсь, мы еще с вами встретимся, синьорита!

Когда мгновение спустя Анри вошел в дом, я с трудом его узнала, – так внезапная тревога исказила его лицо. Он долго молча мерил шагами комнату.

– Аврора, – произнес он, наконец, срывающимся от волнения голосом. – Я вам не отец.

Это уже было мне известно, и я с нетерпением ждала, что он скажет дальше. Но он замолчал и вновь принялся ходить взад вперед, время от времени утирая лоб жабо своего рукава.

– Вы что-то хотели мне сказать? – мягко напомнила я.

Вместо ответа он вдруг задал вопрос.

– Вы знакомы с этим молодым господином?

– Нет, мой друг, не знакома, – отвечая, я, должно быть, покраснела, тем не менее, сказала правду.

Анри опять немного помолчал, потом сказал:

– Аврора, я ведь просил вас не открывать жалюзи, – и затем не без горечи прибавил, – поймите, это нужно не мне, это нужно вам.

Его последнее замечание меня рассердило.

– Разве я совершила какое-нибудь преступление, что постоянно должна от кого то или от чего-то скрываться?

Я поняла, что мои слова больно задели Анри. Закрыв лицо руками, он простонал:

– О о! Разумеется, рано или поздно это должно было произойти! Как мне теперь жить? Господи Всемогущий! Сжалься надо мной!

Я не поняла, что так взволновало моего друга, но, заметив, что причинила ему боль, расплакалась.

– Анри, единственный мой друг и защитник! Простите меня! Простите!

– Вы ни в чем передо мной не виноваты, Аврора. Мне нечего вам прощать.

– Я чувствую, что причинила вам боль. Хотя сама не понимаю, чем.

Он перестал расхаживать и еще раз пристально на меня посмотрел.

– Но что же. Пора!

Он принял, какое-то решение и, не спуская с меня глаз, медленно опустился на стул.

– Аврора, – сказал он. – У меня нет никаких стремлений на свете, кроме того, чтобы вы были счастливы. Скажите мне совершенно откровенно. Вы огорчились бы, если бы нам пришлось покинуть Мадрид?

– Вместе с вами?

– Вместе со мной.

– Всюду, куда вы пожелаете, мой друг, – убежденно ответила я, глядя ему в глаза, – я с радостью пойду за вами.

Он поцеловал мне руку.

– Но…, – он замялся. – Этот молодой человек?

Я, улыбаясь, прикоснулась ладонью к его губам.

– Прошу вас, мой друг, не надо об этом. Если вам угодно, я готова отсюда уехать.

В глазах Анри появились слезы, он еще раз поцеловал мне руку и, по-отечески увещевая прибавил:

– Если не возражаете, Аврора, то отправимся сегодня вечером.

– И конечно это опять нужно мне, а не вам? – не смогла я скрыть своей досады.

– Именно вам, Аврора. Отнюдь не мне, – ответил он с неожиданной строгостью и вышел. Я плакала.

– О, Господи! – думала я. – Он меня не любит и не полюбит никогда! Но он заботится обо мне, как о родной дочери… Нет. Я не права. Все-таки он меня любит. Но любит не ради себя, а ради меня самое. В его чувстве нет эгоизма. Как это ужасно! Я, наверное, умру молодой.

Отправление было назначено на десять часов вечера. Через час после нашего объяснения Анри доставил к нашему крыльцу запряженную парой пегих жеребцов большую закрытую карету. Для нашего сопровождения он вошел четырех слуг – форейторов. Анри уже был весьма состоятельным господином.

Мы отъезжали вчетвером: я, Анри, мадам Франсуаза и ее внук Жан Мари.

Пока я собирала вещи и раскладывала их по чемоданам, в дворцом саду зажглись фонари. Принц Гонзаго сегодня устраивал бал. Мы тронулись под первые аккорды оркестра. Музыка играла так изящно, так радостно. А у меня на душе было не весело. Наклонившись ко мне, Анри, чуть повысив голос, чтобы перекричать оркестр, спросил:

– О чем вы грустите, Аврора?

– О моем друге, о том Анри, которого я знала прежде, и немного о моей подруге Флоре».

«Наш маршрут Анри тщательно спланировал заранее. Первый этап шел по прямой до Сарагоссы. Оттуда к французской границе, там через Пиренеи мимо Венаска предполагалось спуститься в Луронскую долину, что лежит во Франции между границей с Люксембургом и курортом Баньер де Лушон. В Луронской долине Анри намеревался посетить один старинный замок, затем планировал возвратиться в небольшой порт Байонну, оттуда на корабле отправиться в Бельгию в портовый город Остенде и лишь потом посуху добраться до Парижа».

«От Мадрида до Сарагоссы с нами не приключилось ничего достойного внимания. Так же гладко прошла дорога от Сарагоссы до французской границы.

На всем долгом пути от Мадрида до Парижа, не смотря на сложность выбранного Анри маршрута, самое сильное впечатление на меня произвело посещение окрестностей старинного замка де Келюсов, что находится совсем близко к испанской границе. Не могу объяснить, дорогая матушка, почему, но эти места оставили в моей памяти неизгладимый след. Благодарение Богу, никто нас больше не преследовал, нам ничего не угрожало, с нами ничего не случилось и, тем не менее, если бы мне вдруг пришлось прожить на свете сто лет, то это посещение Луронской долины все равно осталось бы в моей памяти яркой отметиной на всю жизнь.

Анри надеялся повидаться со старым священником отцом Бернаром. Когда то он был духовником последнего синьора из рода Келюсов.

Сразу после границы мы оставили Франсуазу и Жана Мари в какой то небольшой деревне на берегу реки Кларабида. Наши четверо форейторов и карета остались в Испании. Анри и я вдвоем верхом на лошадях приблизились к странному холму, по форме напоминающему топор. Его так и называют ле Ашаз. По испански это значит удар секирой.

На этом удивительном возвышении и стоит мрачная громада замка Келюсов.

Стояло февральское утро, холодное неприветливое. Но небо было чистое. Вдали ясно виднелись укрытые снегом вершины Пиренеев. Красное утреннее солнце расцвечивало их перламутровыми бликами.

Перед нами застыл в угрюмом величии гранитный памятник старинной архитектуры. При его виде на душе становилось тревожно. Чем-то недобрым веяло от его башен с бойницами, от глубоких окружных траншей, от забитых крест-накрест досками окон. Казалось, что живущие в таком доме никогда не будут счастливы.

В округе ходило много леденящих душу легенд, связанных с этим местом. И больше всего о последнем синьоре из фамилии Келюсов. Его прозвали Келюс Засов. Говорили, что он порешил двоих жен, дочь, зятя и т. д., а его предки тоже, мол, были не лучше.

К ле Ашазу мы проехали по узкой извилистой дороге. Некогда она выводила на подъемный мост. Теперь его нет. Вместо моста в траншею свесились прогнившие доски какой то убогой деревянной перемычки. В стене замка у того места, куда должна была выводить эта перемычка, есть небольшая ниша. В ней стоит статуя Пресвятой Девы. В замке Келюсов сейчас никто не живет, кроме старого подслеповатого и полуглухого сторожа. Он нам сказал, что нынешний хозяин не посещала замок уже больше 16 лет. Его имя принц Филипп де Гонзаго. Обратите внимание, дорогая матушка, что это имя с некоторых пор меня упорно преследует.

Старый сторож сообщил Анри, что отца Бернара, бывшего духовника маркиза де Келюса уже несколько лет нет в живых. Сторож не позволил нам войти в замок. Я тогда подумала, что мы тут же вернемся в долину, но ошиблась. Было заметно, что эти места вызывают у моего друга Анри какие-то трагические воспоминания. Завтракать мы отправились в деревню Таррид. Ее околица почти вплотную примыкает к окружающим замок траншеям. Самое близкое к разрушенному мосту строение – это придорожный трактир. Мы расположились на скамейках за большим буковым столом. Нам подавала дородная немного косоглазая женщина лет 45–50. Анри внимательно к ней приглядывался и вдруг сказал:

– Послушайте, добрая хозяйка, вы были здесь в ту ночь, давно, когда в траншее произошло убийство?

Трактирщица выронила наполненный вином кубок и испуганно уставилась на Анри.

– Ох, Господи? – пролепетала она. – А вы ведь тоже здесь тогда были?

При таком разговоре я похолодела от страха. Но любопытство было сильнее. Что же здесь все-таки произошло?

– Возможно, что и так. Но вас это не должно тревожить, добрая госпожа. Я хотел бы кое что узнать. Обещаю вам заплатить за ваш рассказ. Трактирщица подняла упавший деревянный бокал и, вытирая на полу винную лужу, пробормотала какие-то мало понятные слова:

– Мы закрыли двери на два засова и ставни на всех окнах. Зачем нам смотреть на такой ужас.

– Сколько убитых нашли в траншее на следующий день? – спросил Анри.

– Семь, вместе с молодым синьорам.

– А что же следствие, правосудие?

– Были, как же? Конечно, были: из Тарба дознаватель по тяжким преступлениям, из Аржелеса – судья…, были и другие. Много их приезжало. Но все они уехали, сойдясь на том, что наш старый господин маркиз имел вескую причину. Что ни говори, ведь он расправился с совратителем своей дочери… Конечно, он, кто же иначе? Ведь низкое окно, то, что под старым мостом, было раскрыто.

Трактирщица показала пальцем туда, где между гнилыми деревянными опорами мостка в стене замка у самой земли виднелось закрытое ставнями окно. По словам трактирщицы, выходило так, что следствие и суд обвиняли молодого погибшего в траншее синьора в том, что он тайно проникал через это окно к дочери де Келюса.

– Все потому, что мадемуазель маркиза была очень богата, – развивала мысль трактирщица.

Эта печальная история, преданная в нескольких словах, приковала мое внимания. Я теперь словно зачарованная смотрела на закрытую фрамугу. Когда-то это окно было воротами к любовным встречам. Мне больше не хотелось есть, и я отодвинула деревянные тарелки. Анри сделал то же. Мы вышли из трактира. Мимо его крыльца проходила дорога, выводившая на дно траншеи. Мы отправились по ней. Женщина из трактира нас сопровождала.

– Вот здесь, – сказала она, указав на деревянную опору разрушенного моста, ту, что располагалась у стены замка. – Здесь молодой синьор положил своего ребенка.

– Как? – воскликнула я. – Он был с ребенком?

Анри посмотрел на меня как-то странно, едва не с испугом.

Удивительно. Иногда мои самые обыкновенные слова воздействуют на него, как гром среди ясного неба. В тот момент мне показалось, что обращенный ко мне взгляд моего друга говорил: „Аврора, этот ребенок – вы!“

Не знаю почему, но мрачный заколоченный замок теперь мне казался не таким страшным, как вначале.

– Какова судьба ребенка? – спросил Анри.

– Ребенок умер! – ответила трактирщица».