Текст книги "Горбун"

Глава 6. Приговоренный к смерти

Донья Круц ждала у дверей. Мать и дочь стояли друг к другу лицом. Принцесса велела запрягать.

– Аврора, сказала она. – Вот уж не думала, что твоя подруга станет мне давать советы. Впрочем, она заботится о тебе, и потому я на нее не сержусь. Однако, почему эта девушка решила, что я хочу продлить сон твоего разума с тем, чтобы помешать тебе действовать?

Донья Круц невольно к ним приблизилась.

– Вчера, – продолжала принцесса, – я была для этого человека врагом, потому что он отнял у меня дочь, и потому что я полагала, будто Невер погиб от его руки.

При этих словах Аврора де Невер встрепенулась и напряглась, но ее взгляд оставался устремленным в пол. Она так побледнела, что мать сделала к ней шаг, чтобы ее поддержать.

Аврора сказала:

– Продолжайте, сударыня, я слушаю. По вашему лицу и голосу можно догадаться, что вы уже распознали клевету.

– Я прочитала твой дневник, девочка, – ответила принцесса. – Это убедительная оправдательная речь. Человек, в течение двадцати лет, оберегавший в чистоте и добродетели девушку, жившую под его крышей, не может быть злодеем. Человек, возвративший мне дочь такою, какою я не могла ее вообразить даже в самых радужных материнских мечтах, должен иметь незапятнанную совесть.

– Благодарю вас за него, матушка. А других доказательств у вас нет?

– Есть еще свидетельства одной достойной женщины и ее внука. Анри де Лагардер…

– Мой законный муж, матушка.

– Твой муж, девочка, – сказала принцесса, понизив голос. – Не воевал против Невера, а защищал его.

Аврора кинулась на шею матери и, отбросив свою недавнюю настороженность, покрыла ее лицо поцелуями.

– Твоя нежность адресована ему! – с грустной улыбкой промолвила госпожа Гонзаго.

– Нет, тебе! – воскликнула Аврора, поднося к губам материнские руки. – Тебе, которую после стольких лет разлуки я наконец опять обрела, дорогая мама, тебе, которую я люблю, тебе, которую и он будет любить и почитать! Ты что-то уже успела сделать в его защиту?

– Сегодня утром, пока ты спала, я отправила регенту письмо, из которого явствует, что Лагардер не виновен, – ответила принцесса.

– О, благодарю! Благодарю тебя! – воскликнула Аврора. – Но почему же Лагардера до сих пор не освободили? Иначе он был бы здесь.

Принцесса кивком подозвала Флору.

– Я прощаю твою бестактность, девочка, – сказала она, целуя гитану в лоб. – Карета готова. Поезжай в Пале-Рояль и привези ответ на вопрос моей дочери. Давай, милая, поскорее возвращайся. Мы будем тебя ждать.

Донья Круц стремглав выбежала из комнаты.

– Ну что, доченька, – спросила принцесса у Авроры, подводя ее к дивану, – как по твоему, удалось мне усмирить в себе гордыню светской дамы, ту, которую ты в своих записках осудила еще до того, как со мной встретилась? Достаточно ли я сговорчива и послушна, выполняя волю мадемуазель де Невер?

– Вы так добры, матушка, – начала Аврора.

Они присели.

Госпожа Гонзаго перебила:

– Я тебя люблю, и этим все сказано, – заключила она. – Еще недавно я тревожилась и боялась за тебя. Но теперь мои страхи исчезли. Я, наконец, поняла, как нужно действовать.

– И как же? – с улыбкой поинтересовалась девушка. Принцесса немного помолчала и потом ответила:

– Просто я должна его полюбить, и тогда ты будешь любить меня.

Аврора порывисто обняла мать.

Донья Круц пересекла гостиную покоев госпожи де Гонзаго и вышла в переднюю. Здесь до ее слуха донесся шум голосов. За закрытой входной дверью разыгрался какой-то скандал: на лестничной площадке шел громкий спор. Мужской голос, показавшийся донье Круц знакомым, кричал, адресуясь к лакеям и горничным принцессы. Те, собравшись кучей, создали неприступный бастион перед дверьми, ведущими в святилище их госпожи.

– Нельзя! Вы пьяны! – кричали лакеи – мужчины, а камеристки, срываясь на пронзительный визг, прибавляли:

– У вас на сапогах штукатурка, а в волосах солома. Разве можно в таком виде являться к ее светлости?

– Ах, вы лопухи безмозглые! – горячился непрошеный визитер. – Штукатурка, солома… Вам невдомек, откуда я пришел. Если бы вы это знали, то не стали бы обращать внимания на такие пустяки!

– Из какого-нибудь захудалого кабачка! – басили лакеи.

– Или сбежали из полицейского участка, – вторили горничные.

Донья Круц остановилась и стала прислушиваться.

– Вот хамское отродье! – возмущался голос. – Ступайте, доложите хозяйке, что приехал ее кузен маркиз де Шаверни и просит его немедленно принять по неотложному делу!

– Шаверни! – в изумлении повторила донья Круц. На какое-то время крик на площадке прекратился. Слуги совещались. Они, наконец, не смотря на странный вид посетителя, узнали в нем маркиза де Шаверни. Каждому из находившихся в доме было известно, что маркиз де Шаверни – кузен Гонзаго.

По видимому ожидание показалось маркизу слишком долгим. С площадки послышалась какая-то возня, затем дверь с хлопком распахнулась, и на пороге появилась спина маленького маркиза, облаченная в нарядный фрак мсьё де Пейроля.

– Победа! – воскликнул Шаверни, запирая дверь перед носом своих преследователей, и задвинул засов. – Эти наглецы едва меня не вывели из себя, черт бы их побрал!

Он повернулся и увидел донью Круц. Прежде, чем та успела отступить, он схватил ее за руки и, улыбаясь, стал покрывать их поцелуями. Такие идеи посещали маркиза внезапно без предупреждения и подготовки, – он никогда и ничему не удивлялся.

– Милый ангел, – сказал он, пока девушка смущенная и радостная высвобождала руки, – вы мне снились всю ночь. Обстоятельства сложились так, что сегодня утром у меня нет времени сделать вам предложение по всей форме с цветами и излияниями чувств, а потому я лишь припадаю к вашим стопам и прошу согласиться стать моей женой!

Он опустился перед ней на колени посреди прихожей. Такого оборота гитана, конечно, не ожидала, и тем не менее была смущена не больше, чем Шаверни.

– Я тоже очень спешу, – произнесла она, пытаясь держаться серьезной. – Позвольте мне пройти, прошу вас!

Шаверни поднялся с колен и заключил донью Круц в объятия, подобно тому, как на театральных подмостках поступал слуга проныра Фронтен с горничной Лизеттой в старой французской комедии.

– Вы будете самой очаровательной маркизой на свете, могу поклясться! – воскликнул он. – И не думайте, что я действую легкомысленно. Я все утро размышлял, взвешивая каждую деталь.

– Похвально, сударь, но как насчет моего согласия? – полюбопытствовала донья Круц.

– Думал и об этом. Если вы не согласитесь, то я вас просто выкраду и увезу. Так что вопрос решен. Однако, сейчас я пришел с важными новостями. Как пройти к госпоже Гонзаго?

– Госпожа Гонзаго сейчас вдвоем с дочерью, – она никого не принимает.

– С дочерью! – воскликнул Шаверни, – с мадемуазель де Невер, с моей вчерашней невестой. Пресвятая сила! Но я люблю вас, милое дитя, и только на вас желаю жениться. А теперь постарайтесь понять, мой нежный ангел. Именно потому, что мадемуазель де Невер сейчас у матери мне тем более нужно туда попасть.

– Невозможно! – развела руками гитана.

– Для настоящего рыцаря нет ничего невозможного! – торжественно объявил Шаверни. Затем он опять заключил донью Круц в объятия, «сорвал», (как тогда было принято выражаться), с полдюжины поцелуев и отставил ее в сторону.

– Я не знаю дороги, – продолжал он, – но мне ее укажет мятежный дух приключений. Вы читали романы Кальпренеда? Человек, принесший послание, написанное кровью на батистовом платке, пройдет везде. Не так ли?

– Послание написанное кровью! – встревожено повторила донья Круц.

Шаверни уже шел по гостиной. Гитана растерянно бежала вслед за ним, но не могла ему помешать открыть дверь молельни и ворваться к принцессе.

Здесь манеры Шаверни изменились. Этот шалопай хорошо знал, где и как себя следует держать.

– Сударыня, благородная кузина! – произнес он с порога, отвесив глубокий поклон. – До настоящего момента я не имел чести быть вам представленным, и потому вы меня не знаете. Я – маркиз де Шаверни, кузен де Невера по линии моей матери, в девичестве мадемуазель де Шанель.

Услышав имя Шаверни, Аврора в испуге прижалась к матери. Донья Круц за спиной маркиза, виновато потупив взор, замерла в ожидании упреков.

– Что вам здесь потребовалось, сударь? – не скрывая недовольства, произнесла принцесса и поднялась с кушетки.

– Я принес письмо, адресованное мадемуазель де Невер, – сообщил маркиз, преклонив перед девушкой колено.

– От кого? – спросила принцесса, нахмурившись, но Аврора младшая уже догадалась.

– Письмо от шевалье Анри де Лагардера, – ответил Шаверни, вынимая из-за пазухи платок, на котором Анри нацарапал кровью несколько слов. Аврора хотела встать, но ее ноги подкосились, и она без сил снова опустилась на кушетку.

– Неужели…, – начала принцесса, глядя на испачканный кровью лоскут.

Шаверни посмотрел на Аврору, которую в этот момент поддерживала донья Круц.

– Послание выглядит зловеще, – сказал маркиз. – Но не пугайтесь. Просто, когда он писал, у него не было ни бумаги, ни чернил.

– Он жив! – радостным стоном вырвалось у Авроры, и тут же, возведя взгляд к небесам, девушка прошептала благодарную молитву. Затем она взяла окровавленный платок и поцеловала его. Принцесса отвернулась. Этот жест был последним проявлением ее ревности. Аврора пыталась прочесть написанное, но слезы туманили ее взор, и к тому же буквы на ткани сами по себе были неразборчивыми. Госпожа Гонзаго, донья Круц и Шаверни попытались Авроре помочь, но, увы, и им размытые каракули показались китайской грамотой.

– Сейчас я прочитаю сама! – сказала Аврора.

Она утерла этим же платком слезы, подошла к окну и действительно прочитала: «Принцессе Гонзаго. Сделайте так, чтобы перед смертью я еще раз увидел Аврору».

На какое-то время Аврора оцепенела. Затем придя в материнских объятиях в чувство, обратилась к Шаверни:

– Где он?

– В тюрьме Шатле.

– Он приговорен?

– Этого я не знаю. Мне лишь известно, что он в одиночке.

Аврора вырвалась из материнских объятий.

– Я еду в тюрьму Шатле, – сказала она.

– Вы рядом с родной матерью, – промолвила принцесса с упреком, – и отныне она будет вашим проводником и верным помощником. А потому вам следовало бы сказать: «Матушка, отвезите меня в Шатле!»

– Как? – пролепетала Аврора. – Неужели вы согласны…

– Муж моей дочери – мой сын, – ответила принцесса. – Если он погибнет, я буду его оплакивать. Если его еще можно спасти, я это сделаю!

И принцесса первой направилась к выходу.

В обширной канцелярии Шатле завтраки были обильными и продолжительными. Господин маркиз де Сегре вполне оправдывал свою репутацию изысканного гурмана, исполнительного чиновника и блистательного аристократа.

Все его помощники, судебные заседатели, начиная со старшего Бертело де Лабомеля и кончая младшим Гюссоном Бордессоном, имевшим лишь совещательный голос, были жизнерадостны, упитаны, обладали отменным аппетитом и значительно увереннее действовали за обеденным столом, нежели за столом судебных заседаний.

Справедливости ради заметим, что вторая сессия «Пылающей палаты» по делу Лагардера отняла значительно меньше времени, чем последовавший за ней завтрак. Произошло это потому, что двое из троих свидетелей, которых предполагалось выслушать, а именно некие Кокардас и Паспуаль, сбежали из камеры, прибегнув к дерзкому трюку с переодеванием в форму тюремщиков. Таким образом, перед судьями предстал единственный свидетель мсьё де Пейроль. Его показания, несшие явно обвинительный характер, были столь убедительно и четко сформулированы, что вся процедура была упрощена и сокращена до минимума.

В эту эпоху в Шатле все было временным. В отличие от парламентского дворца судьи, проводившие сессии в Большом Шатле, не имели никаких удобств. У маркиза де Сегре гардеробной служил небольшой обтянутый черным кабинет, отделенный от залы заседаний тонкой перегородкой. В этой комнатушке переодевались и приводили себя в порядок все судьи, включая самого мсьё де Сегре. Это было очень неудобно.

Через застекленную дверь из большой залы канцелярии можно было попасть на мост, соединявший главное строение замка с кирпичной или Новой башней, где недавно содержались Шаверни и двое мастеров шпаги. Для того, чтобы попасть в башню, или, наоборот, покинуть крепость, заключенным приходилось проходить через канцелярию.

– Который час, господин Лабомель? – спросил у своего первого помощника маркиз де Сегре. Он не носил карманных часов, полагая, что они некрасиво оттопыривают жилет.

– Два часа, господин председатель, – ответил старейший советник.

– Черт бы побрал, эти повторные заседания. Опять я опаздываю к баронессе. Гюссон не в службу, а в дружбу спуститесь, посмотрите, на месте ли мой портшез!

Гюссон Бордессон быстро покинул гардеробную и, перескакивая через несколько ступенек, побежал вниз. Так и нужно. Если хочешь сделать карьеру, рвение следует проявлять во всем.

– А вы знаете, – говорил тем временем Перрен Аклен де Мэзон дё Вьёвиль он Форе, – этот свидетель мсьё де Пейроль выступил очень толково. Если бы не он, то мучиться нам часов до трех.

– Это управляющий принца де Гонзаго, – ответил Лабомель. – Мсьё принц хорошо выбирает своих людей.

– А что это я такое слышал, – поинтересовался маркиз председатель, – будто мсьё де Гонзаго впал в немилость?

– Ничего подобного, – ответил Перрен Аклен. – Мсьё де Гонзаго, единственный из придворных, был допущен в спальню регента в час пробуждения. А это, смею заметить, исключительная милость.

– Охламон! Оболтус! Вахлак! Висельник! – вдруг закричал председатель Сегре. Такими эпитетами он обычно обращался к своему камердинеру, который в отместку его помаленьку обкрадывал.

– Давай, шаромыжник, причеши меня как следует! Имей в виду, я сейчас еду к баронессе; так что гляди, чтоб комар носа не подточил.

Едва камердинер приступил к своим обязанностям, как в гардеробную вошел привратник и доложил:

– Там пришли к господину председателю.

– Меня уже нет, нет! Ушел, уехал, унесли на носилках, провалился в тартарары. Пусть катятся ко всем чертям! – заорал председатель.

– Это две дамы, – сообщил привратник.

– Опять какие-нибудь просительницы. Гони их прочь… Как одеты?

– Обе в темных платьях и под вуалью.

– Ну конечно, – так одеваются те, кто проиграл процесс. На чем прибыли?

– В карете с фамильными гербами принца де Гонзаго.

– Ах, нелегкая их возьми! – выругался господин Сегре. – Этот Гонзаго не очень уверенно выглядел при даче свидетельских показаний; но если его высочество регент… Подождите минутку. Гюссон Бордессон.

– Он вышел посмотреть, на месте ли портшез господина председателя.

– Никогда его нет на месте, когда нужен, – проворчал маркиз, по видимому этим выражая своему младшему помощнику признательность. – Ничего стоящего из этого сморчка не выйдет, – и затем погромче: Вы уже переоделись господин Лабомель? Окажите любезность, займите ненадолго дам. Я сейчас к ним выйду.

Баржело де Лабомель, который еще был в рубашке, поспешно надел широкий черного велюра фрак, взбил парик и отправился выполнять служебное поручение.

Маркиз де Сегре отводил душу, распекая камердинера:

– Заруби себе на носу, если баронесса заметит в моей прическе хоть малейший изъян, будешь уволен! Подай перчатки! Карета с гербами Гонзаго. Любопытно, кто же такие эти барышни? Давай сюда шляпу и трость! Опять на жабо какая-то складка, ох, гляди у меня, допрыгаешься, – колесуют тебя средь бела дня при всем народе. А пока приготовь букет для баронессы. Ну что ты все топчешься, увалень бестолковый? Ступай вперед.

Маркиз осмотрелся перед зеркалом, выдерживая паузу. Нужно было хотя бы ненадолго заставить посетительниц ждать. Наконец, выступая павлином, как истинный хозяин, изобразив на физиономии фальшивое радушие, он вышел в залу канцелярии. Усилия маркиза остались напрасными. Дамы, дожидавшиеся его в присутствии немого, как рыба, и прямого как кол мсьё де Лабомеля, не обратили внимания на его безукоризненный туалет. С посетительницами мсьё де Сегре не был знаком. Единственно он мог заключить, что они не принадлежали к оперным красоткам, которым обычно благоволил мсьё де Гонзаго.

– С кем имею честь, милые дамы? – изящно щелкнув каблуками и прикладывая кисть к эфесу шпаги, как исконный аристократ, осведомился маркиз. Лабомель, облегченно вздохнув, вернулся в гардеробную.

– Господин председатель, – произнесла более высокая посетительница, – я вдова Филиппа Лотарингского герцога де Невера.

– Вот как? – оживился Сегре, – но насколько помнится, вдова де Невера состоит в браке с принцем де Гонзаго.

– Я и есть принцесса де Гонзаго, – пояснила с какой-то неприязнью к своему теперешнему титулу дама.

Несколько раз грациозно поклонившись, председатель вышел в переднюю и, возвысив голос до визга, проорал:

– Подать немедленно кресла в канцелярию, дармоеды! Всех разгоню к чертовой бабушке!

От его вопля засуетились и забегали привратники, письмоводители, посыльные и прочая мелкая судебная сошка, ютившаяся в соседних комнатушках. Через минуту в канцелярии с грохотом появилось около десяти кресел.

– В этом нет нужды, господин председатель, – сказала принцесса, продолжая стоять. – Мы с дочерью пришли…

– Ах, Боже мой, какой цветок! Я и не знал, что у господина принца де Гонзаго…

– Это мадемуазель де Невер! – перебила принцесса.

Председатель, в очередной раз изобразив радушную улыбку, поклонился.

– Мы пришли, – сказала принцесса, – чтобы сообщить суду сведения…

– Позвольте вам заметить, – перебил маркиз. – Я уже обо всем догадался. Наша профессия удивительно оттачивает умственные способности и обостряет чувства. Для большинства людей это кажется удивительным и даже сверхъестественным. Вы произнесли слово, а я уже знаю всю фразу. Вы сказали фразу, а я безошибочно перескажу вам все, что вы приготовились рассказать. Вы пожаловали с новыми доказательствами виновности этого несчастного. Не так ли?

– Сударь! – в один голос воскликнули мать и дочь.

– Не трудитесь! Не трудитесь! Уверяю вас, сударыни, в этом уже нет никакой нужды, – проговорил мсьё де Сегре, оправляя жабо, – дело сделано. Этот мерзавец, больше никого не убьет.

– А вы ничего не получили от его королевского высочества мсье регента? – глухим голосом спросила принцесса.

Аврора, чувствуя, что ее покидают силы, прижалась к матери.

– Абсолютно ничего, сударыня принцесса, – ответил маркиз. – Да в этом и не было нужды. Мы все провели наилучшим образом. Дело сделано. Полчаса назад прозвучал приговор.

– Значит от регента вы ничего не получили? – с холодеющим сердцем повторила вопрос принцесса. Она ощущала, как дрожит от волнения Аврора.

– А что же вам еще угодно, – воскликнул господин де Сегре, – чтобы его заживо колесовали на Гревской площади? Его королевское высочество не сторонник жестоких экзекуций, за исключением тех случаев, когда речь идет о показательных наказаниях для банковских махинаторов.

– Значит, он приготовлен к смерти? – прошептала Аврора.

– А как же иначе, мадемуазель? Или вы предпочли бы, чтобы убийцу вашего отца посадили на хлеб и воду?

Ноги у Авроры де Невер подкосились, и она опустилась в кресло.

– Что это с милым сокровищем? – недоуменно произнес маркиз, обращаясь к принцессе. – Понимаю, юные девушки не любят слушать о подобных вещах. Но что поделаешь, из песни, как говорится, слова не выкинешь. А сейчас покорнейше прошу извинить. Меня ждет госпожа баронесса; – вынужден с вами расстаться. Был весьма польщен возможностью лично сообщить вам кое-какие детали. Не сочтите за труд передать господину принцу де Гонзаго, что процесс окончен. Приговор вынесен и обжалованию не подлежит. Сегодня же вечером в Бастилии… За сим, позвольте расцеловать вам ручки. От всего сердца, от всего сердца. Всегда рад покорнейше служить господину де Гонзаго. Пришлите мои уверения!

Он поклонился, развернулся на каблуках и направился к выходу, вихляя бедрами. Тогда это считалось хорошим тоном. Спускаясь по лестнице, он думал:

– Ну, вот и еще сделан один шаг на пути к креслу верховного судьи королевства. Принцесса де Гонзаго теперь мой надежный союзник.

Принцесса осталась неподвижной посреди залы, устремив взгляд на дверь, через которую только что удалился председатель суда Сегре. Что касается Авроры, то она оцепенела в своем кресле, будто ее сразила молния, и невидящим взором смотрела куда-то сквозь стену. Мать и дочь потеряли способность говорить и слушать. Они словно превратились в изваяния.

Вдруг Аврора младшая порывисто протянула руку в указующем движении все к той же двери. Через нее можно было выйти к залу судебных заседаний, а так же, (если спуститься по лестнице), попасть к служебному выходу из тюрьмы. Заключенные же, если их переводили в другую тюрьму, или, (порой случалось и такое), отпускали на волю, должны были, как уже упоминалось, пройти через большую секретарскую, служившую одновременно местом свиданий, и затем, проследовав до конца моста, покинуть территорию тюрьмы через главные ворота.

– Он! – произнесла Аврора тихим задавленным голосом, будто говорила не живая девушка, а какое-то привидение. – Идет, – я узнаю его шаги.

Принцесса прислушалась, но ничего не услышала. Она посмотрела на дочь, и та повторила.

– Идет, идет, я чувствую. О, как бы я хотела умереть прежде, чем он!

Прошло несколько секунд, и дверь широко отворилась. В просторный проем свободно вошли трое: два конвоира и шедший между ними заключенный. Это был шевалье Анри де Лагардер, простоволосый и со связанным впереди руками. Чуть отставая, заключал процессию доминиканский монах. Он нес крест. По щекам принцессы катились слезы. Глаза Авроры младшей были сухи, – она оставалась неподвижной.

Увидев женщин, Лагардер остановился на пороге, грустно улыбнулся и слегка склонил голову в знак приветствия.

– Позвольте одно слово, сударь! – обратился он к сопровождающему приставу.

– У нас порядки здесь строгие, – ответил полицейский.

– Я принцесса де Гонзаго, сударь! – воскликнула несчастная мать, устремляясь к приставу, – кузина его королевского высочества регента. Не отказывайте нам!

Пристав поглядел на нее с удивлением, затем повернулся к напарнику и сказал:

– Нельзя отказывать в последнем желании приговоренному к смерти. Говорите, но недолго.

Он поклонился принцессе и вместе с другим конвоиром и монахом удалился в соседнюю комнату. Лагардер медленно двинулся к Авроре.