Текст книги "Горбун"

– Вы, наверное, очень богаты, мсьё, – не без иронии осведомился Пейроль, в ответ на его замечание человек с морской саблей не повел даже бровью.

На столе уже лежало по 120 ливров с каждой стороны.

– Пейроль выиграл!

– Опять! – раздались голоса.

– Удваиваю!

– Браво! – воскликнул Шаверни. – Вот это игра!

Растолкав локтями игроков и болельщиков, находившихся между ним и Пейролем, носитель коричневого кафтана подошел и стал рядом с противником. Пейроль успел уже выиграть 240000 ливров и еще при одном полмиллиона.

– Достаточно, – сказал человек с саблей и затем властно прибавил: – Освободите место, господа!

Произнеся эти слова, он вытащил одной рукой из ножен кривую саблю, а другой ухватил Пейроля за ухо.

– Что вы делаете?

– Что вы делаете? – раздалось со всех сторон.

– Разве вы не видите, – невозмутимо ответил владелец кафтана, – этот человек шулер!

Пейроль попытался вытянуть шпагу. Он сделался белее мела.

– Ничего себе, сценка, мсьё барон! – заметил барон Барбаншуа. – До чего мы докатились!

– Чего же иного от них ждать? – ответил Юноде. – Наверное, так нынче принято!

И они оба напустили на себя выражение мудрой покорности судьбе.

Между тем человек с саблей вовсе не намеревался шутить. Оружием он владел великолепно. Сделав несколько круговых движений клинком, он заставил игроков расступиться, затем резким коротким ударом разрубил надвое шпагу, которую Пейроль все таки успел обнажить.

– Если пошевелишься, тебе конец, – предупредил человек с морской саблей. – Если будешь стоять спокойно, то всего лишь останешься без ушей.

Пейроль, испустив сдавленный крик, стал предлагать вернуть деньги. Эта сцена вызвала всеобщий интерес. Вокруг них столпилось много любопытных. Незнакомец взял саблю за середину клинка, как бритву, приготовившись исполнить объявленную хирургическую операцию. В это мгновение у входа раздался шум голосов, и в шатер, отдуваясь, вбежал взмыленный посол России при французском дворе генерал князь Куракин. За ним следовал маршал Тессе во главе тридцати гвардейцев, приставленных к особе царя.

– Ваше величество!

– Сир!

Крикнули в один голос князь Куракин и маршал Тессе.

– Во имя всего святого остановитесь!

Окружавшие переглянулись. Им было интересно, кого здесь называют высочайшим титулом. Владелец сабли оглянулся. Тессе грудью бросился вперед, вставая живой преградой между нападавшим и жертвой. При этом он даже пальцем не прикоснулся к незнакомцу, а лишь почтительно снял шляпу. Только теперь всем стало ясно, что этот статный одетый в кафтан великан с саблей и есть русский император Петр.

Он нахмурился и недовольно произнес, обращаясь к Тессе:

– Что вам угодно? Я совершаю правосудие.

Куракин поспешно, что-то прошептал на ухо своему повелителю, и тот немедленно оставил в покое ухо Пейроля.

– Ты прав, – сказал он, слегка покраснев, – мы здесь не у себя дома. Я об этом позабыл.

И, помахав ошеломленной толпе с величавой грацией, которая была ему, право же, очень к лицу, вышел из вигвама. За ним устремились тридцать гвардейцев. Они уже привыкли к его эскападам. Едва царь покинул палатку, Пейроль, приводя в порядок свой костюм, стал методично рассовывать по карманам пачки купюр, которые русский монарх побрезговал вернуть.

– Оскорбление от августейшей особы не в счет! – произнес он, глядя на окружавших хитрым и одновременно наглым взглядом. – Полагаю, ни у кого нет сомнений относительно моей честности.

Все отошли от Пейроля подальше, а Шаверни заметил:

– Сомнений, конечно, нет, мсьё де Пейроль. Есть полная уверенность.

– Так, так, – не очень рьяно возмутился Пейроль, – имейте в виду, я не из тех, кто будет сносить оскорбления.

Но в его голосе сейчас не было твердости. Те, кому уже прискучила игра в ландскнехт, выбрались из палатки, чтобы еще разок взглянуть на царя. Но увидели, увы, немного. Выйдя на улицу, царь остановил первого попавшего ночного извозчика, вскочил в карету и умчался, чтобы опорожнить перед сном свои положенные три бутылки.

Навай, взяв у Пейроля карты, мягко оттеснил его к краю стола и стал метать банк. Ориоль отвел Шаверни в сторону:

– Я хотел бы от тебя услышать совет, – тоном заговорщика произнес пухленький откупщик.

– На какой предмет? – охотно откликнулся Шаверни.

– Видишь ли, теперь, когда я стал дворянином, мне не хотелось бы вести себя кое-как. Вот послушай. Только что я поставил сто луидоров против Таранна. Я объявил, но он, кажется, не услышал.

– Ты выиграл?

– Нет, – проиграл.

– Ты заплатил?

– Нет. Ведь Таранн не требует.

Шаверни стал в позу доктора, столкнувшегося с трудным больным.

– Если бы ты выиграл, ты потребовал бы с него сто ливров?

– Конечно, – ответил Ориоль. – Ведь я же был бы уверен в том, что ставка объявлена.

– Но поскольку проиграл, то уверенность уменьшилась?

– Вовсе нет. Но если бы Таранн не услышал, он бы не заплатил.

Во время разговора Ориоль забавлялся со своим бумажником, подбрасывая его на ладони. Неожиданно его на лету перехватил Шаверни.

– Поначалу мне все показалось просто. Но теперь вижу, что твой случай сложный, – пояснил он Ориолю, напустив на себя серьезную мину.

– Еще пятьдесят луидоров! – объявил Навай.

– Принимаю! – отозвался Шаверни.

– Эй-эй! Что ты делаешь? – запротестовал Ориоль, увидев, как Шаверни открывает его кошелек. Он хотел вернуть свое имущество, но Шаверни властным жестом отстранил его руку.

– Спорная сумма должна быть передана в третьи руки, – объявил он свое решение. – Я ее беру, делю пополам…

– И отдаешь мне и Таранну по пятьдесят луидоров?

– Ни в коем случае. Пока что я лишь объявляю себя вашим должником. Думаю, что сам царь Соломон не смог бы придумать ничего мудрее.

Шаверни вернул Ориолю опустевший кошелек и, подходя к столу, объявил:

– Ставлю! Ставлю я! Мой черед!

– Плакали мои сто луидоров! – отвернувшись буркнул Ориоль.

– Господа! Господа! – выкрикнул Носсе, вбежав в палатку. – Бросайте карты! Вы играете не вулкане. Господин да Машо только что раскрыл заговор, где замешано не меньше трех дюжин злоумышленников, самый последний из которых заткнет за пояс Катилину. Перепуганный регент заперся в своем кабинете с каким-то человеком в черном, и тот предсказывает ему судьбу.

– Ух ты! – послышались голоса. – Значит, этот черный человек колдун?

– Форменный! От головы до пят, – заверил Носе. – Он предсказал регенту, что мсьё Лоу утонет в Миссисипи, что герцогиня Беррийская вернется к своему вертопраху Риону…

– Нельзя ли потише! – заметил кто-то из продолжавших партию в ландскнехт. Остальные смеялись.

– Кругом только и разговору, что об этом, – продолжал Носе. – Черный человечек также предсказал, что аббат Дюбуа через несколько лет получит кардинальский жезл.

– Ничего себе! – заметил Пейроль.

– И что господин де Пейроль, – прибавил Носе, – сделается честным человеком.

– После последней фразы все покатились со смеху. Носе, случайно оглянувшись, на крыльцо, вдруг воскликнул:

– Смотрите! Смотрите! Вот он.

– Кто, регент?

– Да нет же. Маленький черный человек.

Бросив ландскнехт, игроки устремились к выходу. И каждый собственными глазами увидел, как с крыльца на причудливо искривленных ногах спускается горбатая фигура, у нижней ступеньки его остановил гвардеец. Странный человек с улыбкой показал свой пригласительный билет и, вежливо поклонившись, пошел дальше.

Глава 4. Воспоминания о трех Филиппах

В руке у маленького человека в черном был лорнет. Он разглядывал праздничное убранство в саду с видом истинного знатока. Приветствуя встречавшихся на пути дам поклоном, исполненным глубокой почтительности, он украдкой ухмылялся с многозначительной хитрецой, как и подобает настоящему горбуну. Его глаза были прикрыты черной бархатной маской. По мере того, как он приближался, наши игроки разглядывали его с возраставшим вниманием. Наибольший интерес неизвестный вызвал у мсьё Пейроля.

– Что это за «гусь», однако? – воскликнул Шаверни, – неужто…

– Ну, конечно же! – подтвердил Навай, с полуслова понявший приятеля.

– Вы о чем? – спросил близорукий Ориоль.

– Тот самый… – пояснил Шаверни.

– Что за десять тысяч экю…

– Поселился в собачьей будке.

– Эзоп II, он же Иона.

– Но как это возможно, – удивлялся Ориоль, – чтобы подобный тип попал в кабинет регента?

– Интересно, о чем он говорил с его королевским высочеством? – подумал Пейроль. – Не нравится мне этот субъект. Ох, как не нравится!

Черный человек все приближался. Казалось, он не обращает внимания на группу, собравшуюся у входа в индейский шатер. Пребывая, судя по выражению лица, в благолепном умилении он лорнировал налево и направо, улыбался, кланялся, – более благодушного и вежливого черного человечка просто невозможно представить. Теперь он был уже настолько близко, что слышалось его одобрительное бормотание:

– Прелестно! Прелестно! Просто очаровательно! Создать такое великолепие поистине под силу лишь его королевскому высочеству. Какое счастье все это видеть! Какое счастье! Какое счастье!

Внутри палатки усилились голоса. Опустевший игорный стол заняла другая компания. Круг новых игроков состоял из пожилых респектабельных господ, носящих высокие титулы. Один из них заметил:

– Этот субъект мне незнаком, но несколько минут назад я слышал, как Бонниве по экстренному распоряжению регента приказал удвоить все посты.

– Во Дворце Радости теперь дежурят два взвода французских гвардейцев, – подхватил другой.

– Регент никого не принимает.

– На Машо лица нет. Он совершенно сбился с ног.

– Даже самому Гонзаго не удалось услышать от регента ни единого слова.

Наши знакомые игроки, войдя в палатку, попытались услышать, о чем идет речь, но сидевшие за столом перешли на шепот.

– Похоже, здесь назревает какая-то заваруха, – сказал Шаверни, – я нутром чую.

– Спроси у колдуна! – оскалил зубы Носе.

Маленький человечек в черном, с любезной улыбкой кивнул Шаверни, неожиданно подключился к разговору:

– Именно, так, господа. Вот, узнать бы что!

И он принялся тщательно протирать свой лорнет надушенным платком.

– Как пить дать, назревает, это уже точно, – продолжал неизвестный, – нечто совершенно непредвиденное, – и, опустив свой пронзительно трескучий голос до шепота, со странной многозначительностью, будто в его последующих словах заключалась разгадка какой-то важной тайны, прибавил: – Я только что вышел из теплого помещения и теперь немного озяб на ветру. Позвольте, господа, мне войти в палатку. Буду вам очень признателен.

Действительно, его слегка знобило. Любители ландскнехта расступились, не сводя глаз с горбуна. Не переставая отвешивать во все стороны поклоны, он проскользнул в шатер. Увидев группу восседавших за игровым столом знатных господ, он одобрительно кивнул головой и сказал:

– Да, да. Надвигаются некие события. Регент обеспокоен. Усилена охрана. Но никто не знает, в чем дело. Даже мсьё герцог де Трем, губернатор Парижа и мсьё де Машо, начальник полиции, тоже не в курсе. Может быть, что-нибудь известно вам, мсьё де Рохан Шабо? Или вам, мсьё де Ферте Сеннтер? Или кому-нибудь из вас, сиятельные господа?

Он окинул взглядом новых игроков.

Все напряженно молчали. Господа де Рохан Шабо и де Ферте Сеннтер сняли маски. Этим они деликатно предлагали незнакомцу тоже открыть лицо. Но горбун галантно поклонился и, улыбнувшись, сказал:

– Право же, господа, это ни к чему. Все равно вы меня не знаете.

– Мсьё барон, – обратился Барбаншуа к своему верному компаньону, – вам не знаком этот оригинал?

– Нет, дорогой барон, – отозвался Юноде. – Какой-нибудь очередной псих. Их сейчас так много развелось.

– Я готов поручиться тысячей золотых монет, – вел дальше незнакомец, – что никто из вас не угадает, что же вдруг так встревожило его королевское высочество. Здесь речь не о том, о чем вы ежедневно беседуете в своем кругу и даже не о том, что составляет содержание ваших тайных опасений, мои достойные господа.

Он посмотрел на Рохана Шабо, на Ферте и других почтенных господ за игровым столом, а затем, переведя взгляд на Шаверни, Ориоля и других наших знакомых, продолжал:

– А также не о том, что разжигает ваши дерзновенные во многом оправданные амбиции молодых карьеристов. И опять же не о заговорах испанцев, не о государственных проблемах Франции, не об оппозиции в парламенте, не о финансовых нововведениях мсьё Лоу, прозванных с чьей-то легкой руки малыми солнечными затмениями. Нет, и еще раз, нет. Тем не менее, регент очень встревожен и усиливает охрану.

– Так в чем же дело, прекрасная маска? – спросил Рохан Шабо с некоторым нетерпением.

Горбун задумался. Внезапно взметнув подбородок, он зашелся язвительным утробным смешком:

– Вы верите в привидения? – спросил он.

Все фантастическое и сверхъестественное привязано к определенным условиям. Зимними ночами, расположившись у камина в просторной зале старинного замка, где оконные рамы скрипят под порывами северного ветра, завывающего где-нибудь на просторах Морвана, или раскачивающего кроны могучих буков в лесах Бретани, совсем нетрудно даже на немалодушного человека нагнать страху какой-нибудь незатейливой выдумкой или легендой. Мрачные стенные панели из мореного дуба поглощают свет лампы, и только позолоченные багеты фамильных портретов причудливо отсвечивают багряными бликами. В каждом поместье есть свои известные мрачные тайны. Поколения новых обитателей знают, в каком коридоре с двенадцатым ударом часов появится видение старого графа, с леденящим душу грохотом влекущего ржавые цепи, в какую комнату он войдет, чтобы усесться у погасшего очага и дрожать в своей загробной лихорадке. Но здесь в Пале-Рояле в индейском вигваме в разгар празднования бумажных экю среди веселого общества за непринужденной болтовней, исполненной умудренного скепсиса, в двух шагах от игорного стола не было места для каких-то глупых суеверных страхов, порой овладевающих храбрецами, носящими шпагу, или даже умудренными летами почтенными мужами, истинными рыцарями мысли.

Тем не менее, когда горбун произнес слово «привидения», по спинам присутствовавших пробежал холодок. Он, правда, сделал это с улыбкой, – маленький черный человек, – но от его веселости у всех задрожали поджилки. Не смотря на море света, радостный шум гулявшей в аллеях парка публики, мягкие звуки оркестра, где то вдалеке исполнявшего мучительно сладостную мелодию гавота Жана Батиста Люлли, собравшиеся в вигваме ощутили внезапный озноб.

– Да, да, – продолжал горбун. – Кто верит в привидения? Средь бела дня на улице – никто. Ночью, лежа на кровати в темном алькове, когда внезапно гаснет свеча, – все! Есть удивительный цветок. Днем он, сложив лепестки, спит. Но едва взойдет луна и засияют звезды, он распускается. Наши страхи перед потусторонним похожи на этот чудо цветок. Вы, однако, загрустили господа. Не волнуйтесь, – право же, я – не приведение.

– Может быть достаточно полунамеков? Вы будете говорить понятным языком, прекрасная маска? Да или нет? – сказал Рохан Шабо, вставая из-за стола.

Человека в черном обступили тесным кольцом любопытные. Пейроль прятался за спинами, но старался из разговора не упустить ни звука.

– Господин герцог, – ответил горбун, – в отношении красоты мы с вами друг друга стоим. Не так ли? Так что не будем расточать на этот счет нелепые комплименты. Речь идет о покойнике, которому через двадцать лет после погребения вздумалось поднять свою могильную плиту, господин герцог… Впрочем, что это я? Разве здесь при дворе кто-нибудь помнит о людях, ушедших из жизни двадцать лет назад?

– Что он такое мелет? – пожал плечами Шаверни.

– Я это говорю не вам, господин маркиз, – живо отозвался человек в черном. – События, о которых идет речь, произошли в год вашего рождения. Вы еще слишком молоды. Я обращаюсь к тем, чьи волосы уже подернула седина, – и, опустив голос, от чего его неприятная трескучесть почти исчезла, продолжал: – Это был исключительно достойный человек: благородный принц, молодой, храбрый, состоятельный, счастливый, всеми любимый, с лицом архангела и богатырской статью. Он был наделен всеми добродетелями, которыми Господь когда-либо одаривал своих возлюбленных чад, обитателей этого мира…

– Из которых самым достойным, как правило, уготован трагический конец, – вставил Шаверни.

Коснувшись его плеча черный человек мягко заметил.

– Увы, мсьё маркиз, здесь вы правы. Но если, этот конец наступает по чьей-то злой воле, то виновных обязательно настигнет возмездие, – ибо нет ничего тайного, что рано или поздно не стало бы явным.

Шаверни смутился. Горбун приблизился к столу.

– Я обращаюсь к господам постарше, – продолжал он, – к вам, мсьё Юноде, который нынче покоился бы где-то в земле Фландрии, если бы человек, о котором идет речь, не раскроил череп испанскому солдафону, уже наступившему коленом вам на горло.

Старый барон раскрыл рот от изумления, не в состоянии произнести ни звука.

– К вам, мсьё Марийак, чья дочь из-за любви к нему ушла в монастырь, к вам, мсьё герцог Рохан Шабо, кто из-за него засадил свою любовницу мадемуазель Ферон в крепость, к вам, мсьё де Вогийон, на чьем плече до сих пор сохранился рубец от его шпаги.

– Невер! – воскликнули одновременно двадцать голосов, – Филипп де Невер!

Горбун снял шляпу и благоговейно произнес:

– Филипп Лотарингский, герцог де Невер, убитый под стенами замка Келюс Тарридов 24 ноября 1697 г!

– Убитый, как говорят, предательским ударом в спину, – заметил шепотом мсьё де Вогийон.

– Из засады, – прибавил Ферте.

– Подозревали, или даже обвиняли, если не ошибаюсь, – сказал Рохан Шабо, – господина маркиза де Келюса Таррида, отца госпожи принцессы де Гонзаго.

Между молодыми людьми:

– Мой отец как то об этом рассказывал, – сказал Навай.

– А мой отец дружил с покойным герцогом де Невером, – прибавил Шаверни.

Пейроль слушал во все уши, стараясь быть незаметным. Горбун, понизив голос, продолжал:

– Убит предательским ударом в спину из-засады, – все правда, господа. Но убийцей был не Келюс Таррид.

– Кто же в таком случае? – раздались голоса.

Однако маленький человек в черном не спешил с ответом нести, снова взяв беззаботно насмешливый тон, сквозь который пробивалась горечь, продолжал:

– Сколько тогда было разговоров об этом страшном происшествии, господа! В течение недели о другом, казалось, и не говорили. На следующей неделе говорили меньше. А через месяц на тех чудаков, кто почему-то заводил речь о Невере, уже смотрели как на инопланетян.

– Его королевское высочество, – заметил мсьё де Рохан Шабо, – сделал все, что было в его силах, чтобы напасть на след…

– Да, да. Именно так, господа. Его королевское величество был одним из троицы неразлучных друзей, одним из троих Филиппов. Его королевское высочество жаждал отомстить за смерть своего лучшего друга. Но как это сделать? Замок Келюсов где то на краю света. Ночь на 24-е ноября укрыла свою тайну. Конечно же, мсьё принц де Гонзаго… Кстати, – прервал себя человек в черном, – нет ли здесь преданного слуги мсьё де Гонзаго, человека по имени Пейроль?

Ориоль и Носе расступились, открыв растерянного фактотума.

– Я хотел сказать, – продолжал горбун. – Само собой разумеется, что мсьё принц де Гонзаго, (еще один из троих Филиппов), должен был перевернуть вверх дном небо и землю, чтобы отомстить за своего друга. Однако его усилия оказались бесполезными. Никакого следа, никакой улики, – ничего не удалось обнаружить. Хочешь, не хочешь, пришлось отложить возмездие на неопределенный срок, другими словами, уповать только на Всевышнего, ибо Он знает виновного и в свой час воздаст ему по заслугам.

Пейроль думал о том, как бы поскорее и незаметнее улизнуть, чтобы предупредить Гонзаго. Но вместе с тем ему хотелось узнать, как далеко зайдет в своих разоблачениях этот наглый горбун. В сознании Пейроля опять всплыла во всех подробностях страшная ночь на 24-е ноября. При мысли о ней фактотум всякий раз ощущал удушье. Горбун сказал верно, у двора была короткая память. Умершие двадцать лет назад уже двадцать раз были позабыты. Но здесь был особый, исключительный случай: погибший являлся равноправным членом могучей тройки, из которой двое живых оставались в расцвете жизненных сил и служебных полномочий: Филипп Орлеанский и Филипп де Гонзаго. Поэтому горбуну, напомнившего своим случайным собеседникам о давней трагедии, легко удалось разбудить в них интерес и волнение так, как будто событие произошло лишь вчера.

– Так, так, господа, – продолжал он, окидывая сверлящим взглядом обе группы игроков, – всецело положиться на волю Божию – далеко не худшее, к чему можно прибегнуть. Мудрые люди так и поступают. Ибо Небеса обладают более зоркими очами, нежели государственная полиция, к тому же Они не ошибаются и не торопятся. У них есть время. Проходят дни, месяцы, годы, но когда пробьет час…

Он замолчал. Его трескучий вибрирующий голос, только что заполнявший не слишком большое пространство под шатром, еще звенел у всех в ушах. Впечатление, произведенное им, было велико. Он говорил с такой убежденностью, что каждый невольно начинал испытывать неловкость и стыд, будто в чем то провинился, в то время как действительно виновным был лишь один. Группа приближенных к Гонзаго состояла сплошь из молодых людей. Понимали ли они, что с каждым днем все неразрывнее связывают себя со своим хозяином? Догадывались ли о том, что над головой их мэтра сиятельного Гонзаго уже повис на тонком шнурке Дамоклов меч? Твердо ответить на эти вопросы невозможно. Но как бы то ни было, от слов горбуна в их сердцах поселилась тревога.

– Когда пробьет час, – продолжал горбун, – а рано или поздно он обязательно пробьет, этот человек, посланец из потустороннего мира, этот фантом выйдет из своей могилы, (ибо так угодно Богу), и исполнит, – возможно того не сознавая, – возложенную на него роковую миссию. Если он будет наделен силой, то сам нанесет сокрушительный удар, если же нет, если его руки, (как, например, мои), настолько слабы, что не в состоянии удержать боевой меч, то он попросту изловчится, изовьется угрем, достигнет своими вещими устами ушей сильных мира сего, и в назначенный час они, (эти сильные), хочешь, не хочешь, сбросят покров с имени убийцы.

В палатке повисла напряженная тишина.

– Вам оно известно? – спросил мсьё де Рохан Шабо.

– Мы его знаем? – в один голос воскликнули Шаверни и Навай.

Горбун, казалось, находился под впечатлением собственных слов. Срывающимся от волнения голосом он продолжал.

– Предположим, знаете. Но что из этого? Кто вы есть? Что вы можете?

Услышав его имя, вы будете поражены, будто громом небесным. Очень высоко, на первой ступеньки у подножья трона его высочества сидит вельможа. Вдруг с небес раздается голос: «Эй, высочество, у твоих ног – убийца!» И мститель вздрогнет. Затем: «Высочество, среди разодетой в шелка и бархат толпы ходит убийца!» И мститель, раскрыв глаза, станет внимательно разглядывать прогуливающихся под окнами дворца франтов. Потом: «Высочество, вчера за обеденным столом рядом с тобой сидел, и завтра будет сидеть убийца!» И мститель, счастье, просмотрит список приглашенных на обед. Наконец: «Высочество, каждое утро, каждый день, каждый вечер ты здороваешься с убийцей за руку, с которой не смыта кровь его жертвы!» И тогда мститель восстанет и полный решимости воскликнет: «Да свершится, наконец, возмездие!»

Находившимися в шатре господами, на какое-то время овладело странное замешательство. Все, кто был наделен высоким титулом, внезапно принялись переглядываться друг к другу с подозрением.

– Вот почему, господа, – с несколько развязной иронией заключил горбун, – регент Франции сегодня так встревожен, и почему он приказал усилить караулы.

Горбун поклонился и направился к выходу.

– Имя?

– Назовите имя?

Почти в один голос воскликнули Шаверни и Ориоль. У Пейроля чесался язык развенчать этого зарвавшегося уродца, бросив какую-нибудь фразу вроде:

«Разве вы не видите, что этот наглый буффон над нами потешается?»

У выхода из вигвама горбун задержался. Обернувшись, он приложил к глазам лорнет, в очередной раз внимательно осмотрел всех находившихся внутри и, наконец, раздумав уходить, вернулся, на ходу похихикивая своим сухим похожим на погремушку смешком.

– Ох-ох-о-о…, господа! – не без ехидства сокрушался он. – Вот вы уже стали опасаться друг друга. Каждый из вас подозревает в своем соседе убийцу. Какое трогательное взаимоуважение! Не правда день? Однако, времена переменились. Теперь никто не пользуется грубым оружием прошлого: шпагой и пистолетом. Ныне наше главное оружие находится в кошельках. Для того, чтобы убить человека достаточно опустошить его кошелек. Но, слава Богу, при дворе регента злодеев не много! Не пугайтесь друг друга, сиятельные господа. Среди вас убийцы нет!

Затем, повернувшись к компании приближенных Гонзаго:

– А вы-то что загрустили, молодые господа? Неужели и вас мучают угрызения? В таком случае, попробую вас немного развеселить. Поглядите туда. Видите, как убегает от нас господин де Пейроль? Эх жаль, он многое потеряет! Кстати, никому из вас не известно, куда это он вдруг так заспешил?

Тот, уже оббежав клумбы, приближался ко дворцу.

Шаверни прикоснулся к плечу горбуна.

– А регент знает имя? – спросил он.

– Господин маркиз, – ответил человек в черном, может быть хватит о грустном? Давайте будем веселиться! Ведь мы на празднике. И даже призрак, о котором я говорил, сегодня, наверное, пребывает в благодушном расположении. Поняв, что трагедия нынче не в моде, он видимо решил свои действия подчинить комедийному жанру. Но поскольку этому неуемному фантому известно как прошлое, так и настоящее, он надумал придти на нынешний бал. Представляете, господа, собственной персоной явиться к его высочеству регенту, с тем, чтобы указать пальцем!

Палец горбуна с неожиданной стремительностью, напомнив виртуозный укол клинка, пронзил воздух.

– Пальцем, господа, пальцем на обагренные кровью руки ловкача, двадцать лет скрывающего свое преступление. В жизни после трагедии или драмы всегда следует фарс. Настала пора со смехом выбросить на свалку атрибуты устарелых жанров: кинжалы, рапиры, яды в тарелках или белье. Сегодня достаточно указать пальцем, пальцем! Надеюсь, вы это понимаете, благородные господа, выигрывающие за несколько розыгрышей ландскнехта целое поместье, ревнители реформ банкира Лоу? – Произнеся имя Лоу, горбун с картинным почтением снял шляпу. – Так, так, именно пальцем, милейшие любители азартных игр, рыцари биржевых бумов, финансовые чудотворцы с улицы де Шалопай, пальцем, пальцем! Мсьё регент – добрый правитель, не страдающий предрассудками. Но многое ему не известно. Ибо, будь иначе, он наверняка покраснел бы от стыда!

С каждым словом молодые люди с нарастающей неприязнью взирали на горбуна. В среде пожилых аристократов, напротив, прозвучало несколько одобрительных междометий. Господин де Рохан Шабо сказал:

– Это чистая правда!

– Браво! – дуэтом воскликнули бароны Юноде и Барбаншуа.

– Так то, сиятельные господа, – продолжал горбун. – Сегодня самую горькую правду нельзя говорить, не смеясь. Видите, как сверкают гневом глаза молодых людей. С каким удовольствием они вышвырнули бы меня из палатки, но приходится сдерживаться из уважения к вашим сединам. Я говорю о господах Шаверни, Ориоле, Таранне и других еще весьма юных созданиях, в чьих родословных причудливо смешалась кровь дворян и простолюдинов, словно разноцветные нитки на вышивке: не по перец, – не то соль, так сказать. Право же, не нужно гневаться, мои господа. Ведь мы находимся на бал маскараде. Собрались, чтобы веселиться. А я, в конце концов, всего лишь несчастный горбун. Завтра вы мне бросите экю за то, что я подставлю вам свой горб как пюпитр. Вижу, как вы недоуменно подергиваете плечами. Что же, вы правы. В ваших глазах я, видно, ничего не заслуживаю, кроме презрения.

Шаверни взял под локоть Навайя.

– Мне этот болтун надоел. Пойдем отсюда! – предложил он.

Молодые люди один за другим покинули шатер. Пожилые господа смеялись от души.

– А потом, – опять заговорил горбун, повернувшись к Рохан Шабо и остальным господам, – нужно указать его высочеству на разного рода сплетников, барышников, эквилибристов в биржевой игре на повышение и жонглеров в игре на понижение, на целое скопище скоморохов, нашедших убежище во дворце Гонзаго, на убеленных сединами безумцев, пытающихся оживить Фронду, указать на приспешников мадам дю Мэн, вам завсегдатаев дворца Чалламаре, на отвратительных заговорщиков, готовых ради сомнительной славы или приобретения престижной должности втянуть Францию в какую-нибудь идиотскую войну, на олухов, безмерно славословящих прошлое, не признающих настоящее, благоговейно трепещущих перед будущим, на выдохшихся полишинелей и изнуренных Скапенов, с гордостью величающими себя обломками золотого века, на всех нынешних Жеронтов и Жакрисов…

Здесь оратор обнаружил, что больше его некому слушать. Старики, последовав примеру молодых, тоже покинули палатку. Последними, прихрамывая, уходили бароны Барбаншуа и Юноде. Юноде припадал на правую ногу, Барбаншуа – на левую. Оба страдали подагрой. Оставшись в шатре один, человек в черном еще раз тихо повторил:

– Да, да, милостивые государи, указать пальцем.

Он уселся за опустевший стол и вынул из кармана листок, с государственным гербом Франции.

На документе значилось:

«Людовик, милостию Божьей король Франции и Наварры… и т. д. …»

Внизу стояли подписи Людовика, регента – герцога Орлеанского, а также государственного секретаря господина Лебланка и начальника полиции господина Машо.

– Наконец то! – пробежав глазами текст, удовлетворенно произнес человек в черном. – Впервые за двадцать лет можно смело смотреть в глаза соотечественников и не скрывать своего имени от врагов.