Текст книги "Творчество В. Г. Распутина в социокультурном и эстетическом контексте эпохи"

Крестьянская тема стала одним из важных, можно сказать, политически актуальных аргументов в полемике перевальцев с лефовцами. Утверждение (и самоутверждение), что Маяковский – выразитель революции и современной эпохи, опровергается, пишет Воронский, полным отсутствием у идеолога «левого марша» крестьянской темы: «…он проглядел крестьянина, о нем у него ни слова»³⁵ (выделено у Воронского – Н. К.). Если в 1926 г. Воронский советовал Маяковскому и лефовцам приглядеться к деревне и художественно освоить выдвинутый партией лозунг «лицом к деревне», то в начале 1928 г. А. Лежнев напишет критический памфлет об опытах решения крестьянской темы в поэмах В. Маяковского («Хорошо») и Н. Асеева («Семен Проскаков»). Оба поэта отметились на фронте борьбы с «есенинщиной» и «мужиковствующими» («мужиковствующих свора» – «Сергею Есенину» В. Маяковского), уверенно предъявляя в качестве альтернативы «литературу факта». Однако, по Лежневу, представленная в лефовских поэмах крестьянская тема свидетельствует о тотальном извращении именно «фактов» жизни. У Асеева это сплошные «рифмованные прошлогодние передовицы»³⁶, а у Маяковского – и вовсе фантазии на крестьянскую тему, центром которых является сам поэт. Для критического выпада Лежнев выбирает «жизнестроительный» фрагмент из последней главы поэмы «Хорошо» («В полях – / Деревеньки. / В деревнях / Крестьяне. / Бороды веники. / Сидят / папаши. / Каждый / хитр. / Землю попашет, / попишет стихи. / Что ни хутор, / От ранних утр / Работа люба. / Сеют, / Пекут / Мне / хлеба»): «…как будто у них нет другой заботы, как думать о меню российского интеллигента. Они и вообще замечательны, эти маяковские крестьяне <…> Какая прелестная идиллия! Какая грандиозная пастораль! О трижды благословенная оперетка, где Маяковский впервые увидел своих пейзан! Как это возвышает душу, когда вместо подлинной “грубой” деревни, отсталой, бедной, перестраивающейся на ходу, видишь этаких стиль-рюссных любителей словесности»³⁷.

В отличие от первальских pro et contra отношения к «мужиковствующим», напостовская крестьянская платформа была последовательной и цельной. Отправной точкой критических рефлексий по крестьянскому вопросу зачастую брались есенинские строки о «последнем поэте деревни», а в качестве методологии анализа использовалась разработанная Арватовым формально-социологическая методика анализа поэтического стиля. У Есенина, писал в 1926 г. критик-комсомолец М. Беккер, природа окрашивается в религиозные цвета: «петухи обедню затянули стройно», ивы представляются в образе кротких монашек и «хаты – в ризах образа». От крестьянско-христианских истоков протягивается линия к «городу кабака и босячества». Этому ложному генезису противопоставляется новый путь: «В стихах молодых крестьянских поэтов нет зловещего свиста хулиганско-кабацкой среды и жалобных причитаний над умирающей деревней. От этих песен веет здоровьем, бодростью, весельем»³⁸. Напостовцы сразу начали пропагандировать как подлинно крестьянских поэтов Д. Бедного и поэтов-комсомольцев: «…попеть о старой деревне, о рухнувших устоях – вот мотив Есенина, Клюева, Клочкова [так! – Н. К.], а иногда и Орешина. У Доронина совсем другое. Творчество Доронина – это прежде всего стихийная радость жизни»³⁹. Чтобы стало понятно, что такое «стихийная радость» забытого навсегда в русской литературе поэта-комсомольца Доронина, приведем хотя бы два фрагмента из его стихотворения «В деревне», посвященного метатеме новокрестьян – «возвращению на родину»: «Вот я в деревне, / А ну-ка, дай рубану / Стальным топором языка / По этим гнилушкам; Посмотрим, что будет. <…> О деревня, / Над трупом твоим / Не пролью я слез, / И сердце мое / Не сожмется от боли». Проклятья в адрес «раскоряк-избушек», «старого хлама», «церковной падали», аккомпанирующие сюжету возвращения лирического героя, венчает картина видений будущей новой деревни, написанная в развитие снов героини романа Чернышевского «Что делать?» (книга входила в список рекомендуемой молодогвардейцам литературы): «И в свете, и в зелени / Тонут хрустальные дома, / Тонут заводы хрустальные»⁴⁰. Как зло заметил М. Зенкевич (акмеист) в рецензии на книгу «Тракторный пахарь» Доронина (книгу приветствовал

А. Луначарский, написавший к ней предисловие), доронинский лубок с «ахами» и «охами» крестьян по поводу появления трактора не только грешит обычными для комсомольских поэтов эстетическими недостатками (ложно-частушечная графомания), но и далек от правды жизни: «деревня не так уж наивна и придурковата»⁴¹.

С 1926 г. напостовцы, идущие в фарватере последних партийных установок, начинают обсуждать «борьбу за крестьянского писателя», поставленную им Отделом печати ЦК как «крупнейшую задачу». Надо было определиться с самим троцкистским понятием «попутчик». На пленуме ВАПП (ноябрь 1926 г.) о «расплывчатости» понятия говорит Авербах, при этом неизменно апеллируя к литературной реальности: все «старые попутчики» (Пильняк, Вс. Иванов, Сейфуллина, Федин) в изображении деревни идут «вправо»; «неврастенические крестьяне» Вс. Иванова свидетельствуют о нарастании «правой опасности» и т. п. Киршон предложил срочно определиться и дать «твердое» определение попутчика: «Товарищи, если они попутчики, они не могут идти против нас, нужно найти какой-то другой термин попутчикам, которые идут с нами, а остальным, которые идут против нас, нужно дать другой термин». Остался один шаг до будущего напостовского лозунга «Союзник или враг». Только прозаики Малашкин и Фадеев (и то не в печати) еще пытались на заседаниях правления говорить, что «безобразная» критика Вс. Иванова и Сейфуллиной отталкивает от ВАПП писателей, однако их выступления не поколебали сформулированной для критики установки. Тактический вопрос («как писать») не может подменить стратегический, отвечал сомневающимся в мае 1927 г. твердый напостовец А. Зонин: «разоблачать социальный смысл творчества писателей перед нашим читателем». В качестве примера принципиальной критики «правой опасности» у Вс. Иванова и перевальцев А. Зонин предлагал ознакомиться с ответом Белинского на «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя и т. п. Воодушевленные примером Белинского и выступлением Бухарина («Злые заметки», январь 1927 г.), напостовцы обрушиваются на новокрестьян и «мужиковствующих» с истребительной критикой: «религиозно-кулацкий “Плач” Клюева»⁴² (речь идет о «Плаче о Сергее Есенине» Н. Клюева); «кошмарный патологический бред» (о «Черном человеке» Есенина, опубликованном в «Новом мире»); «нудный, надуманный» роман Чапыгина («Разин Степан»)⁴³; «черносотенное стихотворение Н. Клюева»⁴⁴ (это о поэме «Деревня», 1927 г.). В «апологии кулачества» обвиняется Федин за крестьянский рассказ «Трансвааль»⁴⁵; в мелкобуржуазные писатели зачисляются Сейфуллина и Вс. Иванов⁴⁶. О «распаде творчества» Сейфулиной и ее «неверном пути» в изображении крестьянства пишется почти в каждом номере журнала «На литературном посту». Достается молодым перевальцам Зарудину, Дружинину, Смирнову: «упадочность, национализм, сожаление о старой России является в них преобладающим настроением, и тон ему задает коммунист Зарудин (плачущий над могилой старой Руси)»⁴⁷. Задачи для пролетарской крестьянской литературы формулировались вполне по-напостовски. «Мы вправе ожидать появления деревенского “Цемента”, – писал рецензент-напостовец, – и вправе сказать, что дать его нам может Анна Караваева или другой писатель, который пойдет по тому же деревенскому пути, “пахнущему машинами”»⁴⁸.

Вытесенение из литературного процесса второго этапа нэпа новокрестьян и «мужиковствующих» было во многом подготовлено созданием фронта новой крестьянской литературы, на организацию которого в первый период нэпа были потрачены немалые государственные средства. В 1926 г. Луначарский предлагает спокойно и трезво смотреть на роман Клычкова «Чертухинский балакирь» как на прощание «крестьянствующей интеллигенции» с уходящей в прошлое «старой, еще полуязыческой деревней суеверий», как на бытовой материал для изучения психологии крестьянского интеллигента. «Крестьянствующей интеллигенции» противопоставляется новая фигура – «крестьянский интеллигент, который выйдет из наших рабфаков и вузов»⁴⁹.

Центром организации низового крестьянского литературного движения становится Всероссийский союз крестьянских писателей. Он создается осенью 1921 г. на базе реформированного дореволюционного Суриковского литературно-музыкального кружка.

Во главе Союза становится поэт Г. Деев-Хомяковский, создатель знаменитого «Крестьянского марша». Напостовская критика, курировавшая ВСК, раскручивает эту фигуру «поэта-самоучки» как «преодолевшего» мотивы «мужиковствующих»: «…не имеет ничего общего с “мужиковствующими” поэтами; восприятие революции у него подлинно пролетарское»⁵⁰. У Союза была широкомасштабная программа борьбы за новый быт и армия добровольных помощников – селькоров, готовых работать в области «культурного перевоспитания и переделки деревни», проводить «антирелигиозную линию» партии⁵¹. Члены Союза проводят исследования настроений современной деревни, пишут для крестьян новые обряды – «красную свадьбу», «октябрины» (вместо крестин), пропагандируют «красные похороны», борются со старыми русскими песнями и создают «новые песенники», сочиняют частушки на все случаи жизни, разрабатывают методические рекомендации для сельского клуба, консультируют избачей, пропагандируют Д. Бедного и «настоящих» крестьянских писателей. Государственную стратегию нэпа в решении крестьянского вопроса обеспечивают и разнообразные тонкие журналы: «Новая деревня», «Крестьянский журнал», «Изба-читальня», «Крестьянка», «Лапоть», «Жизнь крестьянской молодежи» и прочие. Такого количества крестьянских журналов, как в эти годы, больше никогда в СССР выходить не будет. Стратегические задачи этих изданий не раз формулировались в выступлениях Н. Бухарина, курировавшего рабселькоровское движение: «…бросить все силы, которые имеем в городе, для ее [деревни] культурного перевоспитания и переделки»⁵². Тонкие журналы ориентировались на воспитание массового читателя и одновременно становились кузницами воспитания нового крестьянского писателя. В «Крестьянке» специальный раздел «Литературные побеги» для начинающих писателей ведет А. Неверов, в «Крестьянском журнале» – Ф. Панферов, в «Жизни крестьянской молодежи» – Н. Тришин.

Радикальную напостовскую линию в идеологии новой крестьянской литературы представлял «Крестьянский журнал», который курировался руководителем агитпропа ЦК Яковлевым (нарком земледелия в год великого перелома) и верными партийцами – сначала пролетарским прозаиком Ф. Березовским, затем молодым Ф. Панферовым, который печатал здесь свои очерки и рассказы, ставшие основой романа «Бруски». Именно на страницах этого журнала формировалась и была запущена программа подготовки пролетарских кадров крестьянской литературы. Начинающим поэтам деревни рекомендуется Д. Бедный, старые хрестоматии и поэтические антологии читать не рекомендуется, так как в них много «чистой лирики», которой в свое время занимались сытые помещики вроде Фета или Алексея Толстого: «природа, чирикающие птички и прочее благолепие и благорастворение воздухов»⁵³.

От селькора – к новому крестьянскому писателю – такова новая стратегия литературы о деревне. «Селькор – это слиток деревни. И деревня имеет лучшего своего знатока – селькора» – из этих партийных «аксиом» делается Ф. Панферовым эпический вывод: «…новый, действительно крестьянский писатель появится исключительно из низов, из армии селькоров»⁵⁴. Селькор, погибающий в борьбе за советский быт новой деревни, – одна из главных тем стихотворений и рассказов, заполняющих страницы тонких крестьянских журналов. Юные комсомольцы и консервативные крестьяне, отцы и дети – вот главная тема партийной крестьянской публицистики, литературы и критики: старики «недовольны теми из детей, которые сделались комсомольцами. Они считают их “пропащими”, “отпетыми”, “богохульниками”. <…> Матери плачут о них, потому что они “отреклись от святой веры, стали безбожниками”»⁵⁵. Критики журнала Ал. Григорович,

В. Дубровин, А. Завалишин, А. Ревякин начали выстраивать новую генеалогию крестьянской литературы, в которой имена новокрестьян уже даже не упоминаются. «На рассветном пути» – так поэтически назвалась одна из первых работ критика А. Ревякина о крестьянской теме в русской литературе XIX и XX вв. За редким исключением – «писатели из кающихся дворян» (Некрасов) и писатели-разночинцы-народники – дворянская литература создала ложный образ русской деревни и русского крестьянства. Главный итог и символ дворянской литературы – толстовский «покорный, вселюбящий и всепрощающий» Платон Каратаев – естественно развенчивается: «Таким именно травоядным, беззубым, податливым власти и хотела аристократия видеть крестьянство». Народники также, по Ревякину, неправильно видели деревню, им тоже мешали «ошибочные представления». В чем «ошибся» главный писатель-народник, исследовавший феномен крестьянского отходничества эпохи нарождающегося капитализма, крестьянский критик особо не уточняет, однако в этой формулировке Ревякина заключен один из методологических ключей новой пролетарской литературы о деревне. Молодая советская литература о деревне первого периода нэпа, за малым исключением, «глеб-успенствовала»⁵⁶ (Е. Замятин о Неверове). Если перевести это меткое выражение Замятина 1923 г. в содержательный план, то это означает, что литература еще не приняла к обязательному исполнению горьковскую трактовку «власти земли» над мужиком как всецело негативную традицию (Вс. Иванов, К. Федин, Л. Леонов, Л. Сейфуллина, Н. Никитин, В. Шишков и другие). «Ошибочные представления» (Ревякин) народничества станут очевидными, если мы заглянем на страницы главного очерка Г. Успенского «Власть земли», посвященного анализу крестьянской реформы 1860-х годов, массового крестьянского отхода и последствий утраты «власти земли» над мужиком. По Успенскому, освободившийся от «кабалы у травинки зеленой» крестьянский народ лишается своего «корня» существования и неизбежно впадает в «пустоту»: «Оторвите крестьян от земли, от тех забот, которые она налагает на него, от тех интересов, которыми она волнует крестьянина, – добейтесь, чтобы он забыл “крестьянство”, – и нет этого народа, нет народного миросозерцания, нет тепла, которое идет от него. Остается один пустой аппарат пустого человеческого организма. Настает душевная пустота, “полная воля”, то есть неведомая пустая даль, безграничная пустая ширь, страшное “иди, куда хочешь”…»⁵⁷ Естественно, от этой чевенгурско-котлованной картины деревни никак не протянуть генетическую нить к пролетарским писателям-крестьянам. Поэтому у Ревякина и получилось, что настоящие «первые писатели от сохи» (Подъячев, Семенов, Вольнов) миновали и народничество, и толстовство: «Впервые крестьянство рисуется ими без всякой тенденциозной предвзятости, со всей правдой его жуткого, беспощадного в прошлом положения»⁵⁸, а «рассветный путь» для крестьянской литературы (Панферов, Логинов-Лесняк, Замойский, Яровой, Дорогойченко, Коробов) открылся только в борьбе за новую деревню и т. п. В целом генеалогия «раскрестьянивающейся крестьянской литературы» проведена Ревякиным верно. Из нее уже в 1927 г. исключены все «мужиковствующие» попутчики (Вс. Иванов, Б. Пильняк, Л. Сейфуллина, К. Федин, Л. Леонов, С. Чапыгин и другие)⁵⁹. Чтобы стать крестьянским писателем, нужно отказаться от крестьянства – и мировоззренчески, и эстетически, и этически. Так уже внутри нэпа готовился литературный и исторический «год великого перелома».

К 1928 г. всякие дискуссии о крестьянских платформах группировок завершились. Определилась четкая оппозиция: кулацкая литература – колхозная литература. Лагерь критиков «кулацкой литературы» рекрутировался из напостовцев, а едва ли не главным «спецем» по вопросам идеологии новой колхозной литературы становится мало кому известный до того критик «Крестьянского журнала» А. Ревякин. На эту роль не прошли много писавшие о крестьянской литературе А. Воронский, Н. Замошкин, Д. Горбов, А. Лежнев, Г. Якубовский, В. Полонский. В государственной программе создания новой крестьянской литературы были свои подводные камни, которые вскоре обнаружатся в прозе и поэзии писателей, входивших во всесоюзную литературную жизнь через тонкие крестьянские журналы (А. Платонов, М. Шолохов, М. Исаковский,

А. Твардовский). Но эта крестьянская литература – скорее исключение из общего колхозного потока.

__________________________

¹ Воронский А. Избранные статьи по литературе. – М., 1982. – С. 284.

² В тисках идеологии. – М., 1992. – С. 225.

³ Там же. – С. 254.

⁴ Там же. – С. 242.

⁵ Там же. – С. 378.

⁶ Троцкий Л. Литература и революция. – М., 1991. – С. 61.

⁷ Там же. – С. 69.

⁸ Там же. – С. 79–81.

⁹ Название главы о Есенине; см.: Львов Рогачевский В. Новейшая русская литература. – М., 1927.

¹⁰ Брюсов В. Вчера, сегодня и завтра русской поэзии // Печать и революция. – 1922. – № 7. – С. 67.

¹¹ Асеев Н. Художественная литература // Печать и революция. – 1922. – № 7. – С. 69.

¹² Асеев Н. Избяной обоз (О «пастушеском» течении в поэзии наших дней) // Печать и революция. – 1922. – № 8. – С. 43–45.

¹³ Клычков С. Собр. соч.: В 2 т. – М., 2000. – Т. 2. – С. 477.

¹⁴ Троцкий Л. Указ. соч. – С. 56.

¹⁵ В тисках идеологии. – С. 358.

¹⁶ Литературное наследство. Т. 70. – М., 1963. – С. 57.

¹⁷ Горький М. Собр. соч.: В 30 т. – М., 1953. – Т. 24. – С. 244.

¹⁸ Подробно об отношении Горького к писателям-крестьянам см.: Примочкина Н. Писатель и власть. – М., 1998. – С. 15–79.

¹⁹ Воронский А. Указ. соч. – С. 225–226.

²⁰ Новый мир. – 1927. – № 3.

²¹ Лежнев А. Художественная литература // Печать и революция. – 1927. – № 7. – С. 83.

²² Там же. – С. 108.

²³ Там же. – С. 108–109.

²⁴ Там же. – С. 109.

²⁵ Яровой П. Сквозь строй // Рабочий журнал. – 1925. – № 3. – С. 101.

²⁶ Воронский А. Указ. соч. – С. 188, 191.

²⁷ Якубовский Г. Сочинения Л. Сейфуллиной и ее критики // Новый мир. – 1925. – № 12. – С. 142.

²⁸ Там же. – С. 145.

²⁹ Стрелец [Лежнев И.]. Письма о современной литературе. Двуликий Янус (Бабель и Сейфуллина) // Россия. – 1925. – № 5. – С. 292, 293.

³⁰ Там же. – С. 294.

³¹ Там же.

³² Там же: называются Неверов и Низовой.

³³ Замошкин Н. Павел Низовой. Очерк // Красная нива. – 1927. – № 33. – С. 20.

³⁴ Новый мир. – 1927. – № 7. – С. 205–207.

³⁵ Воронский А. Литературные типы. – М., 1927. – С. 226.

³⁶ Лежнев А. Две поэмы // Перевал. – 1928. – Сб. 6. – С. 364.

³⁷ Там же. – С. 356–357.

³⁸ Беккер М. Сергей Есенин // Журнал крестьянской молодежи. – 1926. – № 2. – С. 12.

³⁹ Мирецкий. Поэт Иван Доронин // Крестьянский журнал. – 1926. – № 9. – С. 14.

⁴⁰ Молодая гвардия. – 1922. – № 4–5. – С. 59–64.

⁴¹ Печать и революция. – 1926. – № 6. – С. 218.

⁴² На литературном посту. – 1927. – № 3, 5–6. – C. 103. Подпись: Н.Н.

⁴³ Фатов Н. Лицо наших журналов // На литературном посту. – 1926. – № 2. – С. 50.

⁴⁴ Зонин А. Письма в редакцию // На литературном посту. – 1927. – № 11–12. – С. 37.

⁴⁵ [От редакции] // На литературном посту. – 1927. – № 7. – С. 2.

⁴⁶ Зонин А. Путаница «слева» // На литературном посту. – 1926. – № 3. – С. 11.

⁴⁷ Зонин А. Пятый «перевал» // На литературном посту. – 1927. – № 3. – С. 37. ⁴⁸ На литературном посту. – 1927. – № 5–6. – С. 97.

⁴⁹ Луначарский А. На фронте искусства // Литературное наследство. Т. 74. – М., 1965. – С. 40.

⁵⁰ Беккер М. О деревне по-рабочему // На литературном посту. – 1927. – № 1. – С. 54.

⁵¹ Бухарин Н. Рабкор и селькор. Статьи и речи. – М., 1926. – С. 9, 59–60.

⁵² Там же. С. 56–59.

⁵³ Григорович Ал. О начинающих (Литературные заметки) // Крестьянский журнал. – 1925. – № 7. – С. 14.

⁵⁴ Панферов Ф. От селькора к писателю // Крестьянский журнал. – 1926. – № 10. – С. 15.

⁵⁵ Ульянов Г. Отцы и дети деревни // Крестьянский журнал. – 1925. – № 6. – С. 16.

⁵⁶ См.: Замятин Е. Я боюсь. – М., 1999. – С. 83.

⁵⁷ Успенский Г. Собр. соч.: В 9 т. – М., 1956. – Т. 5. – С. 115.

⁵⁸ Ревякин А. На рассветном пути // Крестьянский журнал. – 1927. – № 11. – С. 10–11.

⁵⁹ Крестьянские тексты советской прозы периода нэпа 1920-х годов будут совсем скоро или забыты, или радикально исправлены, чтобы быть включенными в литературу социалистического реализма.

«Рудольфио» В. Г. Распутина и «Вилла Боргезе» К. Г. Паустовского

Е. В. Летохо

Московский педагогический государственный университет, Москва