Текст книги "Всё в прошлом. Теория и практика публичной истории"

РОССИЯ, КОТОРУЮ МЫ ТАК И НЕ ПРИОБРЕЛИ

В постсоветское время производство «альтернативной истории» началось почти с нуля, и именно в силу этого уже первые сочинения такого рода получили значительный резонанс. Уже в 2002 году Борис Витенберг констатировал:

В отечественной <…> литературе «альтернативная история» в постсоветскую эпоху превратилась в особый жанр, представленный десятками имен; счет же сочинений такого рода идет уже на сотни. <…> Сочинения <…> современных российских авторов-«альтернативщиков» потому… имеют читательский успех, что вызывают приятную и расслабляющую иллюзию, будто… печальные события прошлого тем или иным образом можно было предотвратить[431]431
  Витенберг Б. Об историческом оптимизме, историческом пессимизме и государственном подходе к истории. (По поводу новых книг А.Л. Янова и Ю.Н. Афанасьева) // Новое литературное обозрение. 2002. № 54. С. 315–327.


[Закрыть].

Первым заметным – то есть обсуждаемым, рецензируемым и т. д. – текстом такого рода на постсоветском пространстве стал короткий роман санкт-петербургского писателя Вячеслава Рыбакова «Гравилет „Цесаревич“»

(написан в 1992 году, опубликован в журнале «Нева», 1993, № 7–8), отмеченный несколькими жанровыми премиями. Анонимная аннотация романа, написанная корреспондентом Фантлаба Ruddy, подчеркивает главный месседж романа: он говорит о процветающей монархической России в процветающем мире.

…Мир без Первой и Второй Мировых войн, которые унесли жизни миллионов человек.

Мир без большевистского переворота в начале 20 века.

Мир без коммунизма.

На этой Земле Российская Империя ведет все страны к светлому будущему через современные технологии и истинные идеи гуманизма[432]432
  [fantlab.ru/work7303]; 16 декабря 2009 года; орфография оригинала.


[Закрыть].

Если кто-то из читателей задастся вопросом, возможен ли мир высоких технологий без соперничества великих держав, гонки вооружений и всего, что в ХХ веке считалось неизбежным спутником прогресса, то у Рыбакова на это есть вполне внятный ответ – это и есть единственно правильный мир!

Главный герой – полковник государственной безопасности князь Александр Трубецкой – расследует крушение летательного аппарата, «гравилета», при котором гибнет наследный принц Российской империи. Он выясняет, что виновником гибели гравилета стал некто Кисленко – коммунист, устроивший диверсию, но действовавший явно в состоянии невменяемости. Вскоре в мире Трубецкого ловят еще нескольких обезумевших коммунистов. Ища причины их состояния, Трубецкой приезжает на виллу Альбрехта Хаусхоффера – несмотря на написание фамилии с двумя «ф», по-видимому, имя этого персонажа должно отсылать к сыну основателя геополитики Карла Хаусхофера. Реальный Альбрехт Хаусхофер принимал участие в заговоре 20 августа 1944 года и был убит нацистами в Моабитской тюрьме в апреле 1945 года (у Рыбакова – в 1944-м). В подвале у престарелого аристократа Трубецкой находит странную конструкцию:

Почти весь объем зала занимал стоящий посредине чугунный монстр – нелепо и неуклюже огромный <…> простроченный вертикальными строчками заклепок, окруженный раскоряченными переплетениями толстых и тонких, прямых и коленчатых труб.

Больше всего он походил на невероятных размеров паровой котел. От него за версту веяло чудесами науки жюль-верновских времен.

Вскоре выясняется, что внутри этого аппарата находится… уменьшенная, почти микроскопическая копия Земли, населенная микроскопическими людьми. Эти-то микролюди и являются подопытными существами в жутком эксперименте, который начали в XIX веке русский революционер-максималист Петр Ступак и немецкий ученый Отто Рашке. Они создали свой «параллельный мир», чтобы воздействовать на его обитателей с помощью химических веществ и добиться того, чтобы ради идеи они были готовы отказаться от любых человеческих привязанностей и пойти на смерть. Таких существ они создали – и в результате внутри «чугунного монстра» развернулась реальная история ХХ века, где были Ленин, Гитлер и концлагеря. Вследствие дальнейшего функционирования «паросиловой установки» отрицательная психическая энергия стала перебрасываться в гармоничный мир «гравилетов», вызывая у случайных жертв экзистенциальное отождествление с наиболее воинственно настроенными жителями «микро-Земли» и готовность к немотивированным жестоким поступкам. В финале романа Трубецкой собирается обратиться к Совету Безопасности ООН с вопросом о том, что делать с ужасным устройством, населенным, однако, разумными и нравственно ответственными существами: технически его можно просто уничтожить, но такое решение представляется «князю из госбезопасности» неприемлемым.

Материя «паросиловой» реальности изначально отягощена злом (если помнить о названии романа братьев Стругацких), а хочется, чтобы не была отягощена. Неудивительно, что в постсоветских альтернативно-исторических романах разыгрываются всевозможные сценарии построения утопической России и в качестве точек бифуркации используются самые разные события начала ХХ века. Так, в романе Василия Щепетнёва «Седьмая часть тьмы» (1997) не-убийство Столыпина в 1911 году приводит к сохранению монархии в России по крайней мере до 1933 года, но результат не слишком утешителен. Описать его проще всего с помощью конспективного пересказа в одной из газетных рецензий:

…Не было Первой мировой, страна не стала большевистской. Император Алексей не очень уверенно, но правит, биолог Вабилов получает Нобелевскую премию за универсальную вакцину, муж Надежды Константиновны прозябает на коминтерновском радио «Свобода» в Берлине под началом Льва Троцкого, эмигрировавший в Россию кайзер Вильгельм кормится при дворе русского царя, а в Америке гениальный Эйнштейн создает на пару с помощником Семеном Блюмом «аппарат для перемещения по координатам всех измерений», т. е. для нуль-транспортировки <…> тем не менее альтернативный мир катится в пропасть. Россия, находящаяся на грани государственного переворота, воюет одновременно с гоминдановским Китаем и Коминтерном, окопавшимся в Германии. Русский генштаб в союзе с Японией планирует начало военных действий против США, на этот случай российскими учеными уже разработана «атомарная» (ядерная) бомба. Планируется глобальное применение смертоносного бактериологического оружия, созданного тем же Вабиловым. <…> Переломить ход событий пытается Блюм, посылающий 5,2 грамма свинца из 1933-го в 1911‐й год. Столыпин будет убит. Мировая история станет той, которую мы знаем по учебникам[433]433
  Ларионов Вл. Могло быть и хуже… // Книжное обозрение. 2003. 27 января. № 3 (1909).


[Закрыть].

Такое пессимистическое построение сюжета, однако, встречается нечасто. Общество, обнаружившее себя на развалинах былой империи, отчаянно требует утешительной утопии – и уже имевший опыт в создании утопических картин Рыбаков в соавторстве со своим коллегой-востоковедом Игорем Алимовым под общим псевдонимом Хольм Ван Зайчик (оммаж голландскому китаисту Роберту ван Гулику, автору детективных романов о судье Ди) представили читателю самый, пожалуй, амбициозный проект 2000-х в жанре альтернативной истории: семитомный цикл «Евразийская симфония» (2000–2005). Здесь развилка, направившая историю России по другому – несравненно более благоприятному – пути, опирается на допущение, что сын хана Батыя, хан Сартак, побратим Александра Невского[434]434
  Сама история о якобы имевшем место «побратимстве» Александра Невского и Сартака, скорее всего, была от начала до конца изобретена Л.Н. Гумилевым. См. об этом: Егоров В.Л. Александр Невский и Чингизиды // Отечественная история. 1997. № 2. C. 48–58.


[Закрыть], не был отравлен, а благополучно дожил до старости, в результате чего Орда и Русь объединились в единое государство Ордусь. Чуть позже в Ордусь влился Китай, а также территории Ближнего и Среднего Востока. В результате возникла огромная держава с тремя столицами – Ханбалык (Пекин) на востоке, Каракорум в центре и Александрия Невская (Санкт-Петербург) на северо-западе. Ордусь – технически сверхразвитая держава, считающая людей Запада «варварами» и сохраняющая, невзирая на многонациональность и веротерпимость, признаки архаического общества. Например, тут практикуются публичные телесные наказания и многоженство, хотя, по уверениям авторов, и гуманизированное: жена одного из героев в первом романе цикла «Дело жадного варвара» активно и заинтересованно участвует в поиске второй жены для него же. В государстве действует особого рода цензура, которая проверяет все иностранные изобретения на полезность для Ордуси.

Квазидетективный цикл откровенно заявлен как постмодернистская игра – от авторского псевдонима до иронических культурных отсылок. Например, в тексте упоминаются популярная песня «Союз нерушимый улусов культурных сплотили навек Александр и Сартак» или труппа Императорского театра, выступающая с пьесой драматурга Муэр Дэли «Великая дружба». Однако, невзирая на все эти игры, цикл – вполне в соответствии с названием – можно рассматривать как манифест нового евразийства: в нем описана сверхдержава, основанная на союзе народов России и Азии и при этом направленная против Западной Европы и ассоциирующихся с ней идей либерализма и демократии.

Роман Ван Зайчика «Дело незалежных дервишей» объединяет в себе сатиру как на сторонников независимости Украины, так и на сторонников независимости Чечни, при всей разнопорядковости этих движений и их последствий. Город, где происходит действие, называется Асланив: в украинском названии Львова (Львiв) славянский корень заменен на тюркский перевод того же самого слова «лев» – «а(р)слан»[435]435
  Аналогично, Асланом назван лев, воплощающий Бога, в цикле повестей К.С. Льюиса «Хроники Нарнии». Льюис узнал это турецкое слово во время поездки в Османскую империю.


[Закрыть]. Российские и западные правозащитники, говорящие о правах человека в Чечне, объединены в романе в комически-гротескный образ ничего не понимающего в ордусских реалиях европейского гостя Валери Кова-Леви (Валерия Новодворская + Сергей Ковалев + Бернар-Анри Леви). Все противники империи в романе выглядят преступными и опасными и действующими только из эгоизма.

Выход романов из «ордусского» цикла сопровождался бурной рекламной кампанией, но даже если сделать скидку на эту кампанию, в целом проект Рыбакова и Алимова был успешным: о нем много писали и говорили. Ирина Роднянская опубликовала на роман рецензию под названием «Ловцы продвинутых человеков», в которой упоминает происходящее в цикле «…подключение фобий: антиамериканизм, украинофобия, страх перед радикальным исламом <…> антикатоличество, искоренение слов иностранного происхождения», причем, отмечает Роднянская, «устраняются не только латинизмы, галлицизмы и англицизмы, но и все, что связывает русскую лексику с Элладой – общеевропейской культурной колыбелью…»[436]436
  Роднянская И.Б. Ловцы продвинутых челове ков: О «Евразийской симфонии» Хольма ван Зайчика // Russ.Ru. 2002. 18 июля.


[Закрыть]

Все эти настроения стали господствующими, «мейнстримными» в России в 2010-х, особенно после 2014 года, когда украинофобия стала частью государственной политики России, а сближение с Китаем стало гораздо более выраженным. В этом смысле романы Хольма Ван Зайчика, независимо от того, было ли их появление инспирировано политическими элитами или они были написаны просто на основе стихийного чувства конъюнктуры, раньше других обозначили наметившиеся тренды.

Борис Витенберг предположил, что в основе постсоветских альтернативных историй лежат различные коллективные культурно-психологические травмы, и расклассифицировал разные романы по типам стоящих за ними травм:

Причина успеха альтернативы ван Зайчика <…> лежит на поверхности. Это, разумеется, «психотравма» крушения СССР. <…> …Эти основательность, неторопливость, отеческая забота о гражданах хорошо памятны по советским временам. И многие реальные их приметы тоже[437]437
  Витенберг Б. Об историческом оптимизме…


[Закрыть].

К менее радикальному, чем у Ван Зайчика, но весьма оптимистичному варианту будущего приводит развилка в романе «сложного» прозаика и поэта Юрия Арабова (известного как постоянный сценарист кинорежиссера Александра Сокурова) «Столкновение с бабочкой» (Октябрь. 2014. № 1–2). Согласно роману, Николай II в марте 1917-го не отрекся от престола и остался в живых, а события 1917–1918 годов пошли совсем по другому пути, чем в «нашей» реальности: сначала император организует тайную встречу с кайзером Вильгельмом II в Финляндии и склоняет его к перемирию, а затем заключает союз с большевиками, в результате чего Ленин все-таки становится главой правительства, но в Ипатьевском доме расстреляна не царская семья, а участники антиленинского заговора, в числе которых – Свердлов и Сталин. Троцкий уезжает делать революцию в США, а Ленин, хотя и был ранен на заводе Михельсона, приходит в себя на удивление быстро и при поддержке государя императора надеется «реставрировать в стране капиталистический рынок, соединив его с Советами» – так как ставка на пролетариат себя не оправдала. Колхозы так и не учредили, а Ленин «начал брать взятки, и это была самая добрая весть последних месяцев». То есть все, конечно, не очень хорошо, война, разруха и все такое, но все же лучше, чем могло быть… Только вот ни с того ни с сего снится Николаю неприятный сон, что он подписывает отречение – и все за этим последующее («Я хочу проснуться, Господи! Дай мне силы проснуться!.. Но сон продолжался»). Это «возвращение в реальность» – характерный ход альтернативных историй. В российской литературе он возникает уже в описании мрачного содержимого «установки фон Хаусхоффера» в романе «Гравилет „Цесаревич“» или в финале повести «Седьмая часть тьмы» Василия Щепетнёва.

Как можно видеть по роману Арабова, надежда на «коррекционное» исправление истории, превращение ее в более комфортную, становится в литературе 2010-х навязчивой темой не только массовой словесности, но и более «высокой», «штучной» беллетристики. Почти одновременно со «Столкновением с бабочкой» выходит повесть Дениса Драгунского «Архитектор и монах» (Знамя. 2013. № 1). В 1913 году в Вене в кафе «Версаль» встречаются молодые Адольф Гитлер и Иосиф Сталин, беседуют, ходят на заседания кружка социалистов, куда также ходит Троцкий, моются по очереди в ванне, испытывают друг к другу что-то вроде влечения, но это не наверняка, рассуждают о слезинке ребенка, убивают Троцкого по наущению Ленина топориком для разделки мяса, за что троцкисты в отместку топят Ленина в пруду, охотятся и за Сталиным, но он убегает и приходит в результате потрясения к Богу… В 1922-м террористы покушаются не на Ленина, а на руководителя страны – Милюкова, его заслоняет собой Владимир Набоков – старший, который впоследствии становится преемником Милюкова. В 1937-м Гитлер попадает в тюрьму за антигосударственную агитацию, в 1938-м его выпускают, он знакомится с Евой Браун, изобретает «дачный венский стиль»… Такой XX век тоже выглядит жестоким – с «их», альтернативной точки зрения; читатель же в нем сравнивает реальные цифры потерь с романными, которые тоже чудовищны, но сравнительно меньше, чем в «нашей» реальности.

В еще более сложном и утонченном, чем у Арабова и Драгунского, романе Александра Соболева «Грифоны охраняют лиру» (2020) дело «происходит в России 1950-х, но именно России, где победили белые, большевики изгнаны в Латвию и что-то оттуда мутят, где не было ни террора, ни Второй мировой войны и станции метро уютно пристроились среди неперестроенных московских скверов»[438]438
  Биргер Л. 10 книг, с которых стоит начать 2021 год // Esquire.Ru. 2021. 7 января.


[Закрыть]. В целом можно сказать, что альтернативная история «России без революций» на постсоветском пространстве превращается в реквием по несбывшемуся золотому XX веку, в литературу ностальгии – и это было предвосхищено уже в повести Краснова «За чертополохом». Однако роман Соболева намечает другую, критическую версию развития жанра: к изображенному в нем «безреволюционному» обществу автор относится одновременно с иронией и сочувствием и использует «рамку» альтернативной истории прежде всего как основу для мысленных экспериментов по реализации «неслучившихся» возможностей русской культуры ХХ века. (Соболев известен в филологической среде как крупный знаток и исследователь модернистской поэзии.)

ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА – «ТОЧКА СБОРКИ» ВООБРАЖАЕМОГО СООБЩЕСТВА ИЛИ БОЛЕВАЯ ТОЧКА?

«Пересмотр итогов Великой Отечественной войны» не приветствовался и в СССР, и потому, несмотря на наличие разветвленной традиции военной прозы, альтернативных версий исхода войны и послевоенного мира в отечественной фантастике практически не было. На Западе эти версии существовали во множестве – от оккупации Англии нацистами, как в пьесе Ноэля Коуарда «Peace in Our Time» (1946), до картин «разделенной» Америки, как в повести Сирила Корнблатта «Two Dooms» (1958) или уже упомянутом романе Дика. И если в текстах первых американских «ревизионистов» просматривается подспудный комплекс вины (почти во всех представленных текстах США страдают от последствий ядерной бомбардировки), то их британских коллег больше интересовала проблема коллаборационизма и внутренней готовности «благонамеренного гражданина» принять фашизм как воплощение силы и мнимого «порядка».

В России «альтернативная история Второй мировой» начинается в те же 1990-е с повести Андрея Лазарчука «Иное небо» (1993), впоследствии переработанной в роман «Все, способные держать оружие» (1997). Точка бифуркации здесь – успешная кампания нацистской армии в 1941 году и гибель самолета Гитлера в авиакатастрофе в 1942-м. В результате к власти приходит Геринг, чья политика по отношению к завоеванным территориям гораздо мягче. К 1991 году мир, по Лазарчуку, поделен между США и Британией, находящейся под их протекторатом, Японией, аннексировавшей материковый Китай, независимой Сибирью и Рейхом, который как государственное образование удерживается до 1991 года и разваливается в результате путча (явная отсылка к августовскому путчу в СССР). Борис Витенберг рассматривает повесть и написанный на ее основе роман Лазарчука как эстетический – но не идеологический – гибрид советского сериала «Семнадцать мгновений весны» (режиссер Татьяна Лиознова, 1973) и все того же «Человека в высоком замке».

Разделенная на Рейх и Сибирскую республику Россия (аналог разделенной Германии) является опорным конструктом альтернативного мира и у других авторов – равно как и постепенная конвергенция нацистского и советского режимов. В повести Сергея Абрамова[439]439
  В прошлом – автора «идеологически выдержанной» фантастической повести «В лесу прифронтовом» (1974), где в результате эксперимента группы физиков в будущее попадает отряд гитлеровцев из 1942 года.


[Закрыть] «Тихий ангел пролетел» (1994) СССР капитулировал в 1942-м, в результате чего Рейх оккупировал его восточную часть, а после смерти Гитлера от инфаркта в 1952-м бывший СССР получает полную независимость, к власти в нем приходит национал-социалистическая партия, хотя и довольно сдержанная по сравнению с прежними временами, а Германия разворачивается лицом к «демократическому миру». Симптоматично, что текст несет опять-таки явно выраженное ностальгическое «послание»:

За последние лет, может быть, двадцать с гаком Москва стремительно выросла вверх; стеклянные, хрупкие на взгляд, о сорока и поболе этажах здания нагло обступили Бульварное кольцо, зеркальными золотыми окнами засматривались за Чистопрудный, за Рождественский, за Покровский, Страстной, Тверской и иные бульвары, но внутрь кольца опасливо не вступали, не получилось пока вторжения, муниципалитет стойко берег архитектурную девственность древнего центра и землей там особо не торговал. <…> А немалую часть муниципальных денежек рачительно тратил на реставрацию древних стен, например…

Иначе говоря, национал-социалистический режим становится прежде всего защитником старины и гарантом «органического» развития России.

В повести Сергея Синякина «Полукровка (Der Halbblutling)» (Если. 2005. № 3) идея «развилки» – все та же: фельдмаршал Паулюс выиграл Сталинградскую битву, восточная часть СССР захвачена Германией, войска Советской армии отброшены за Урал, на завоеванных территориях нацисты вовсю реализуют расовую теорию, и протагонисту, полуарийцу-полуславянину, могущему занять полноценное место в обществе лишь в силу заслуг перед государством, предстоит стать первым в мире космонавтом – во славу Рейха: Вернер фон Браун создал ракетную систему, способную вывести на орбиту Земли корабль с человеком на борту.

В «Москау» (2012) Георгия Зотова (авторское написание фамилии – Zотов) к октябрю 1941-го Москва занята нацистской армией и к 1984 году геополитическая карта Евразии поделена между Рейхом и Японией (опять же, как и у Дика, Япония контролирует и часть США), но на Урале не затихает партизанское сопротивление. Почти сразу после окончания войны русские признаны арийской расой; к 2004 году Великогермания – конфедерация рейхскомиссариатов – управляется загадочным Триумвиратом, транслирующим из Вальхаллы волю Гитлера, погибшего в 1948 году при атаке партизана-смертника. Эта империя постепенно уступает роль мирового жандарма набирающей силу Японии.

Наконец, уже в 2016 году тот же геополитический расклад моделируется в романе лауреата «Русского Букера» Елены Чижовой – тоже не «жанровой» писательницы – «Китаист», герой которого, командированный в 1983 году из зауральского СССР на захваченную Рейхом территорию, носящую теперь название Россия, с удивлением подмечает сходные черты по крайней мере в государственной риторике обеих стран. В финале же этот герой совершает государственный переворот, объединяющий СССР и нацистскую Германию в непротиворечивое тоталитарное государство.

Почти во всех упомянутых произведениях победивший Третий рейх постепенно трансформируется в менее кровожадный, чем в реальности, режим. Вероятно, как отмечают обозреватели, срабатывает убеждение в том, что любая репрессивная система имеет в исторической перспективе свойство смягчаться, особенно если она находится в окружении более либеральных режимов, с которыми вынуждена взаимодействовать. Витенберг, скажем, напрямую связывает гуманизацию гитлеровского режима в «Ином небе» Лазарчука с ограниченной десталинизацией, произведенной в СССР во второй половине 1950-х и в 1960-е. Но делает важную оговорку: «Показательно… что Ф. Дик <…> в отличие от позднейшего российского „альтернативщика“, считал – скорее всего, по причинам морального характера – серьезную либерализацию нацистского режима даже и по прошествии десятилетий практически невозможной»[440]440
  Витенберг Б. Игры корректировщиков…


[Закрыть].

Тезис о возможном историческом «смягчении» победившего Рейха не является исключительной отечественной прерогативой. Скажем, в романе англичанина Роберта Харриса «Fatherland» (1992) изображен именно такой, дряхлеющий и разворачивающийся к демократическим странам Рейх, дотянувший до середины 1960-х. Однако навязчивое воспроизводство этой темы и довольно однообразное ее решение самыми разными авторами – пожалуй, все же сугубо российский феномен.

«ПОПАДАНЦЫ», ИЛИ ХОРОШО ЗАКОНСПИРИРОВАННЫЕ ГЕРОИ

В современной российской массовой культуре существует феномен, имеющий предшественников, но не имеющий аналогов – по крайней мере, если говорить о масштабах. Речь идет о так называемой попаданческой литературе.

Сначала – о дефиниции. «Попаданчество» – своего рода ответвление уже известного нам жанра фантастических путешествий во времени. В российской критике используется термин «хроноопера» – с той только разницей, что герой хронооперы попадает в прошлое при помощи технического устройства, машины времени; «попаданец» же обычно переносится в конкретную точку прошлого спонтанно, непонятным ему/ей способом, но, оказываясь в гуще событий, начинает активно на это прошлое воздействовать.

«Попаданчество», в отличие от хронооперы, может иметь своим конечным пунктом не только историческое, но и мифологическое прошлое или условно-фэнтезийный мир[441]441
  В России 2000-х этот прием породит отдельное популярное направление «ромфант», где героиня попадает в некое условное прошлое или альтернативную реальность с магией и драконами и находит там, после долгих испытаний, личное счастье. Такие романы построены по образцу «дамских романов» с той только разницей, что декорации в них еще условней. Этот феномен и связанные с ним социальные напряжения еще ждут своего исследователя.


[Закрыть]. Именно эта его особенность – вкупе с непонятным, «мистическим» способом перемещения в прошлое – и делало невозможным развитие направления в СССР: роман Марка Твена «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» долгое время оставался единственным переводным образцом, своих же практически не было[442]442
  С некоторой натяжкой к этому направлению можно отнести «Попытку к бегству» Аркадия и Бориса Стругацких (1962).


[Закрыть]. Показательны, однако, пути развития этого направления на постсоветском пространстве.

Первые коммерчески успешные «попаданцы» обнаруживали себя в мирах полностью условных; иными словами, вместо запроса на историзм отрабатывался не менее мощный запрос на эскапизм. Причем неудачник в «нашем мире» с легкостью завоевывал высокий статус в «мире перемещения». Так, «Чужак», первый роман о сэре Максе – герое очень успешного цикла Макса Фрая (Светланы Мартынчик, часть произведений написана в соавторстве с Игорем Степиным), асоциальном неудачнике в нашем мире и могущественном маге в загадочном городе Ехо, – вышел в 1996 году. Тогда же выходит написанный за несколько лет до этого (1990–1992) роман-трилогия Сергея Лукьяненко «Лорд с планеты Земля», герой которой – обычный парень из Алма-Аты – оказывается вовлеченным в сражения галактического масштаба и в ходе сюжета становится космическим принцем. «Рыцарь из ниоткуда» (1996) – первый роман Александра Бушкова из цикла о майоре Свароге – предъявляет нам бывшего десантника, так и не приспособившегося к новым временам, но становящегося чуть ли не королем в фэнтезийном мире. В 1997 году выходит роман Андрея Белянина «Меч без имени», чей герой – молодой художник в нашем мире – оказывается могущественным рыцарем в параллельном.

Очевидно, что тренд сформирован всей ситуацией 1990-х, с их нестабильными социальными ролями (научный сотрудник или программист – торговец-«челнок» – успешный бизнесмен – банкрот и т. п. в любой последовательности), ощущением невостребованности у многих людей, социализировавшихся в советское время, и смутным ощущением «больших возможностей». Критик Василий Владимирский даже написал о тогдашних романах «о попаданцах»:

…к литературоведению этот феномен никакого отношения не имеет, только к массовой психологии. Популярность «попаданческой прозы» – результат коммерческой эксплуатации «комплекса неудачника», убежденности немалого количества людей в том, что реализовать их скрытый потенциал мешают лишь внешние обстоятельства[443]443
  Владимирский В. Мнение критика. Комментарии к статье: Невский Б. Попаданцы. Штампы и открытия // Мир фантастики. 2012. № 9 (109). С. 50–54.


[Закрыть].

В то же время в России началась интенсивная этнонационалистическая мобилизация, впервые проявившаяся на декабрьских выборах 1993 года, на которых неожиданно успешной оказалась партия ЛДПР, использовавшая лозунги радикального русского национализма. В ситуации растущего «низового» национализма условные фэнтезийные локации постепенно замещаются историческими – точнее, квазиисторическими. Но для того чтобы этот тренд сказался на сюжетах «попаданческой прозы», потребовалось некоторое время. В 2001 году Александр Мазин публикует роман «Варяг», где бывший десантник Сергей обнаруживает себя в Киевской Руси X века и становится воином князя Игоря. В том же 2001-м Алексей Витковский в романе «Викинг» отправляет летчика Второй мировой, сбитого над Баренцевым морем, опять же в X век, но уже на север, к викингам. Конечно, такие сочетания времени и места читателю предлагалось воспринимать почти как фэнтезийные. Немаловажную роль сыграло и то, что к архаическому славянскому антуражу читатель был подготовлен благодаря необычайно популярным романам Марии Семеновой, в частности «Волкодаву» и «Валькирии» (оба – 1995). Тема остается актуальной все первое десятилетие XXI века. Так, роман Евгения Красницкого «Отрок. Внук сотника», впервые опубликованный в 2008-м, в результате нескольких републикаций вышел тиражом около 80 тысяч экземпляров, для современной России достаточно солидным[444]444
  Здесь и в дальнейшем – вследствие того что, поскольку значение имеют не столько отдельные тексты, сколько их массив, представлена информация о переизданиях и тиражах (на основе данных ресурса Fantlab.ru).


[Закрыть].

На коррекцию истории эти герои еще не претендуют, довольствуясь, так сказать, продвижением по служебной лестнице. Следует отметить, однако, что по мере развития жанра «даты прибытия» на хронологической шкале придвигались все ближе к современности. В 2003-м Александр Прозоров открывает цикл «Боярская сотня» (к настоящему времени насчитывающий около 40 текстов разных авторов) романом «Земля мертвых», в котором группа исторических реконструкторов из Санкт-Петербурга обнаруживает себя в уже XVI столетии, при дворе Ивана Грозного. Придирчивые читатели упрекают роман Прозорова в ряде исторических неточностей; царство Ивана Грозного здесь выглядит почти таким же условным, как Древняя Русь из романов Мазина или Витковского. Тем не менее «Земля мертвых» выходила семь раз (последний раз в 2011 году) общим тиражом до 27 тысяч экземпляров. Важно отметить: этот роман одним из первых обратился к прославлению реконструкторского движения, которое и само по себе не чуждо «корректировочным» настроениям, то есть стремлению воссоздать «правильное» движение истории, и еще чаще позволяет современным людям психологически перевоплотиться в персонажей прошлого, часто – в солдат или офицеров.

В дальнейшем «попаданческий» жанр в постсоветской литературе эволюционировал от изображения эскапистских приключений в отвлеченном мире до показа активного участия в исторических событиях. Попытка «выправить» историю России, направив ее по более благоприятному руслу, становится навязчивым мотивом «попаданчества»[445]445
  В современном западном «попаданчестве», наряду с активной эксплуатацией ностальгических настроений, часто развивается противоположная по смыслу идея: мир не так уж плох, прошлое лучше не трогать. Так, в одном из новейших образцов англоязычного классического «попаданчества», эксплуатирующем ностальгию по 1950-м, – романе Стивена Кинга «11/22/63» (2011) – мир, где протагонистом предотвращено убийство Кеннеди, оказывается несравнимо хуже статус-кво. Мир, несравненно худший, чем нынешний статус-кво, представлен и в романе Стивена Фрая «Как творить историю» (1996), где предотвращение появления Гитлера на свет приводит к еще более жестокой диктатуре, еще более кровавой войне и малоприятному послевоенному геополитическому раскладу. Что интересно, этот подход близок советскому и раннему постсоветскому.


[Закрыть] и пользуется огромной читательской популярностью. В 2010 году успешное на тот момент издательство «Альфа-Книга» («Армада») открывает серию «Фантастическая история» (более 120 наименований) циклом «Царь Федор» Романа Злотникова, автора в высшей степени чуткого к запросам аудитории. Успешный бизнесмен и бывший криминальный авторитет оказывается в теле наследника Бориса Годунова, царевича Федора, и, зная о грозящей тому участи, изменяет его судьбу, а заодно и историю России (в частности, счастливо избежавшей Смутного времени). Роман переиздан не менее трех раз и совокупным тиражом не менее 45 тысяч экземпляров[446]446
  Заметим, что этот исторический отрезок притягателен и для «высокой» российской литературы, от пьесы-романа «На крестцах» (1997) Фридриха Горенштейна до «Тайного года» Михаила Гиголашвили (2018). Отсылки к временам Грозного – и к фильму Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный» – есть и в «Дне опричника» (2006) Владимира Сорокина.


[Закрыть].

В том же 2010 году Андрей Величко в первом романе цикла «Кавказский принц» помещает своего протагониста – современного русского инженера – в 1899 год, в тело чахоточного великого князя, фактически возвращая его к жизни и заодно обеспечивая России победу в Русско-японской войне. Цикл к настоящему времени насчитывает семь романов (последний вышел в 2016-м) общим тиражом около 100 тысяч экземпляров. Годом позже тот же Роман Злотников в романе «Генерал-адмирал» (вместе с переизданием в общей сложности – 33 тысячи экземпляров) помещает успешного предпринимателя в тело великого князя Алексея Романова – то есть опять же в конец XIX столетия и опять с тем же результатом. В 2011–2012 годах Алексей Кулаков открывает цикл из четырех романов перемещением сознания нашего современника Леонида в тело аристократа Александра Агренева, продвигая персонажа по карьерной лестнице с той же целью – выиграть проигранные в реальности войны и предотвратить падение Российской империи.

История отечественного «попаданчества», таким образом, хронологически повторяет «большую» историю (Древняя Русь – времена Ивана Грозного – Смутное время – ХIX век – Революция и Гражданская война), однако, воспользовавшись наиболее, пожалуй, полным из имеющихся каталогом «попаданческой» литературы[447]447
  Вязовский А. Полная энциклопедия попаданцев в прошлое [samlib.ru/i/isaew_a_w/16. shtml].


[Закрыть] и некоторыми дополнительными данными (в частности, каталогами издательств), мы можем выделить те точки истории, вокруг которых тематически концентрируется наибольшее количество романов. Они-то и являются самыми чувствительными и болезненными для массового сознания[448]448
  При подсчете общего числа произведений на ту или иную тему учитывались и те тексты, которые выложены в свободный доступ: в данном случае разница между «любителями» и «профессионалами» ничтожно мала, однако подробно разбираются только наименования, присутствующие в издательских каталогах. В качестве единиц при подсчете включены отдельные наименования, входящие в состав авторских и межавторских циклов. Следует помнить, однако, что данные эти постоянно меняются, так как массив непрерывно пополняется, но тенденция тем не менее сохраняется.


[Закрыть]. Это правление Ивана Грозного и последующий за ним временной отрезок, включающий Смутное время; Крымская война; вторая половина XIX века и начало ХХ века (вплоть до Русско-японской войны); собственно Русско-японская война; и наконец 1914–1921 годы. Для сравнения: такие, казалось бы, привлекательные и «терапевтические» для национального самосознания периоды, как правление Петра I или Екатерины II, или Отечественная война 1812 года, не слишком привлекают авторов, а борьба за отмену крепостного права и восстание декабристов вообще непопулярны. В немногих романах, посвященных неключевым периодам истории, муссируется тема выхода России к морям и ее становления как великой морской державы. Константин Фрумкин справедливо указывает на то, что большая часть таких романов направлена на усиление роли России на мировой арене, причем внимание концентрируется на тех моментах и событиях истории, которые с этой точки зрения воспринимаются как ошибки, требующие исправления[449]449
  Фрумкин К.Г. Альтернативно-историческая фантастика как форма исторической памяти // Историческая экспертиза. 2016. № 4. С. 17–28.


[Закрыть]. Он же пишет о парадигме «догоняющей модернизации», ключевой для этих текстов.